Роман Олегович Кузьма
Только в Будапеште…
5
Из протокола допроса Маргит Антал, домохозяйки, 49 лет:
«Вопрос: Каковы средства ваших доходов?
Ответ: Я сдаю комнату иногородним жильцам. Иногда продаю кое-что на рынке…
Вопрос: Что именно? Здесь записано, что в 1987 году вы привлекались к уголовной ответственности за торговлю наркотиками и сводничество.
Ответ [испуганным голосом]: Всё это в прошлом. Теперь я веду богобоязненный, тихий образ жизни.
Вопрос [строгим тоном]: Следствие выяснит это. Как вы познакомились с Вильмошем Ковачем?
Ответ [чуть растерянно]: Он пришёл по объявлению. Когда я подыскиваю нового квартиранта, то сама пишу их на листочках бумаги и расклеиваю на столбах.
Вопрос [с насмешкой]: Об этом объявлении идёт речь?
Ответ: Позвольте посмотреть… Да, это оно.
Вопрос [с нотками ликования]: Почерк не соответствует вашему. Мы проверили – оно написано рукой вашей несовершеннолетней племянницы, Тимеи Герцль!
Ответ [торопливо]: Да, Тимея часто приходит ко мне, помогает…
Вопрос [обвиняющим, триумфальным голосом]: Она уже задерживалась за занятие проституцией – вам это известно?
Ответ: Мы живём в непростое время [Маргит Антал опускает взгляд].
Вопрос: Мы ещё вернёмся к этому – однако помните, что мы обладаем достаточными уликами, чтобы вновь уличить вас в сводничестве. Расскажите о Вильмоше – кто вам его порекомендовал?
Ответ [невинно хлопая ресницами]: Он действительно пришёл по объявлению – я вам даже могу его показать! Я потребовала паспорт, переписала имя, фамилию, адрес – всё, как положено. Напомню, что я сама сообщила об исчезновении Вильмоша!
Вопрос [со злорадным смехом]: В тот день, когда к вам уже направили нашего сотрудника! Вы просто уговорили его подождать минутку, пока пишете заявление – интересно, каким образом уговорили?
Ответ [бесстыже глядя в глаза следователю]: Спросите у него!
Вопрос [самодовольно]: Обязательно спросим. Может и сами, как говорится, посетим вас – и вашу племянницу… Теперь о Вильмоше! [Снисходительный тон уступает место жёсткой, даже озлобленной, интонации, слова вырываются один за другим, сплошной автоматной очередью.] Каковы были его привычки, интересы, вкусы? Круг его знакомств – встречался ли он с вашей племянницей, заходил ли к вам в спальню по ночам? Я желаю знать всё – в первую очередь, всё необычное!..
Ответ [неуверенно]: Вильмош был очень спокойный, необщительный, хотя и вежливый. Платил исправно. Каждый день ездил в центр на учёбу – ну, он так говорил. Я ему верила, так как он действительно учился – носил с собой учебники, разные книги, делал записи… С Тимеей Вильмош не гулял, в разговорах со мной обычно ограничивался несколькими словами. Насколько мне известно, не пил, хотя и курил, по этому поводу я от него требовала всегда закрывать дверь в коридор – и открывать окно. Девушка… Он водил знакомство с Эржбет – это такая худая, длинноногая, всегда, даже в холод, в одних чулках – живёт в соседнем подъезде… В общем, и всё… хотя нет, погодите!
Вопрос [с искренним любопытством]: Что-то ещё? Говорите же, это может оказаться важным!
Ответ: Я знаю, обычно полиция не принимает во внимание подобные истории, однако же, учитывая все обстоятельства…
Вопрос [нетерпеливо]: Рассказывайте! И помните, что ваша судьба – в наших руках!
Ответ [премило, с победным блеском в глазах, улыбаясь]: Хорошо! Слушайте. В прошлое воскресенье, когда я была в церкви…».
6
Молодой человек, именовавший себя Вильмошем Ковачем – далее будем именовать его так, по крайней мере, до тех пор, пока не выяснится его подлинное имя, – по воскресеньям не ходил в церковь. Воскресшая с новой силой религиозная вера мадьяр, подобно слишком дорогостоящей моде, обошла его стороной. Тем не менее, его воскресный распорядок дня едва ли свидетельствовал о праздности: проснувшись, как обычно, в половине восьмого, он сделал утреннюю гимнастику, умылся, почистил зубы, позавтракал стряпнёй тёти Маргит – варёные яйца, хлеб с маслом и чай – и засел за книги.
Тётя Маргит, переодевшись, вскоре выскользнула за дверь, пообещав вернуться к полудню. Для неё, подобно множеству других кишпештских кумушек, еженедельные походы в церковь являлись отличным поводом посплетничать. Распустив до блеска начищенные пёрышки, они красовались друг перед другом, обсуждали важнейшие вопросы национальной и международной политики, плели мелкие интрижки – в общем, ничем не отличались от миллионов других прихожан Восточной Европы. Слишком медленный прогресс кабельного телевидения в этих странах, подкреплённый слишком быстрым упадком партийных комитетов, возродил к жизни церковь как более древний способ общественных развлечений.
В понимании Вильмоша, всё обстояло именно так.
Своё собственное время он тратил на куда более бессмысленные – по крайне мере, с точки зрения обывателей – вещи: изучение хиромантии, астрологии и древнего, утраченного ныне диалекта. Существование языка, лексика и фонемы которого произвели столь поразительное впечатление на Юлию Колтаи, большинством лингвистов, тем не менее, категорически оспаривалось. Немногочисленные же оппоненты их, тем не менее, рьяно отстаивали противоположную точку зрения, несмотря на отсутствие нации-носителя, немногочисленные письменные свидетельства, отсутствие родства с какой-либо языковой семьёй – и, самое главное, вопреки невозможности расшифровать имеющиеся записи.
Вильмош Ковач относился, как вы можете догадаться, ко второй группе. Более того, он принадлежал к тем немногим, кто, добившись успехов в разгадке древних текстов, не спешил ею делиться. Для него начертанное на папирусах и пергаментах – единственный, самый поздний, текст, написанный на бумаге, датировался XVIII веком – не являлось ни тарабарщиной, ни тайнописью.
Он знал, что речь идёт о языке демонов, обладающем магической силой. Содержание текста обретало смысл лишь в случае, если читателю была известна фаза луны и положение созвездий на небе в момент написания. Если же автор учитывал и собственные биоэнергетические особенности, отражаемые частично в хитросплетениях линий на ладони руки, то, при соблюдении некоторых условий, вполне можно было рассчитывать на успех волшебства, совершённого с помощью чтения данных заклинаний.
Все эти заклинания без исключения были весьма зловещего свойства. То из них, что Вильмош прочёл в читальном зале – а оно, как вы помните, возбудило самые серьёзные подозрения со стороны благоволившей ему ранее Колтаи, – именовалось Великим Заклятьем Превращения. Кроме могущества, даруемого тому, кто осмелился его произнести, оно обладало и обратной, откровенно пугающей стороной. Дело в том, что чёрных магов и колдунов трудно смутить злодеяниями, необходимыми для достижения цели. На протяжении долгих веков их повергало в неописуемый ужас совершенно другое, невинное с виду условие владения заклятьем.
Мог существовать только один Посвящённый в таинство этого заклятья одновременно. Как нетрудно предположить, то был наиболее опасный и беспощадный из слуг Тьмы, когда-либо ступавших по земле.
Вильмош, то ли по легкомыслию, то ли по небрежности, то ли по ещё какой-либо причине, изначально не придавал упомянутому абзацу должного значения. Лишь пребывая наедине со старинными, в истрёпанных кожаных переплётах, томами, он смог постепенно прийти к внушающим гнетущий страх выводам. Носитель Заклятья уже существует, и силы его многократно превосходят скромные способности Вильмоша! Более того, произнеся слова, долгое время пребывавшие в забвении, он бросил вызов тому, кто к этому моменту, вероятно, уже уготовил ему чудовищную расправу.
Отчаяние холодной рукой сдавило сердце Вильмоша. Он встал и, открыв окно, закурил, отстранённо любуясь тоскливыми видами Кишпешта. Умирающая осенняя природа, представленная кое-где осыпавшимися деревьями и пожелтевшей травой, удачно дополняла мёртво-цементные, невыразительные абрисы домов. Чёрные полоски асфальта, соединявшие строения, казались беспорядочно намотанной упаковочной лентой, невесть кем брошенной в ходе незаконченного дела.
Неожиданно, принудив его подскочить на месте, щёлкнул дверной замок. Впрочем, как оказалось, беспокойство его не имело достаточных на то оснований. Тётя Маргит вернулась из церкви. Что-то, однако, встревожило её и, предчувствуя недоброе, Вильмош быстро докурил сигарету. Утопив окурок в жестянке с водой, он поторопился в коридор.
Тётя Маргит, неестественно бледная, действительно казалась напуганной. Вильмошу стоило немалых трудов разговорить женщину: та даже не смогла поделиться увиденным с подругами, так как опасалась, что её обвинят в чём-то, противоречащим нравственным устоям общества. Невооружённым взглядом заметен был её явный испуг – и стремление поделиться увиденным. Страх перед чем-то неведомым, усугублённый опасностью, исходящей неизменно от людской молвы, сдерживал её. Впрочем, атеизм Вильмоша, выводы о котором хозяйка сделала, опираясь на его привычки, стал решающим доводом.
– Я вошла в наос3, – сказала она слабым, едва слышным голосом. – Народу было – яблоку негде упасть, и толпа оттеснила меня вправо. Здесь, у самой стены, под старинной фреской, изображающей Спасителя во время Нагорной проповеди, нашлось свободное место. Я начала молиться; какое-то время спустя мне показалось, что за мной следят. Ощущение это было столь сильным, что я, стараясь придерживаться приличий, начала тайком озираться по сторонам. Случайно взгляд мой упал на стену – и я, против воли своей, замерла в немом ужасе. Спаситель смотрел прямо на меня, и взгляд его был взглядом живого человека!
Вильмош сочувственно кивнул, приглашая хозяйку продолжать. Та, чувствуя поддержку, благодарно улыбнулась.
– Лицо его постепенно, почти неуловимо изменялось. Черты стали тонкими, хищными – как у сокола или ястреба, борода исчезла, остались лишь усы. Глаза – большие, выразительные, как у кошек, пылали неистовым огнём. Я никогда не видела столь необычных – чем-то отталкивающих, но в то же время чарующих – глаз. Взгляд их притягивал, подобно магниту…
Она сокрушённо застонала, по щёкам её потекли слёзы.
– О, что это был за взгляд, Вильмош! Тебе этого не понять, ты мужчина… Я готова была умереть за него, отдать свою бессмертную душу, лишь бы он говорил со мной… только со мной! – Она отчаянно всхлипнула. – И тут я заметила, что лицо его в крови, запятнано кровью; я нутром почуяла, что кровь эта не его, что она принадлежит другому, вероятнее всего, жертве. Взгляд мой коснулся его губ – о, как мне хотелось, чтобы они соприкоснулись с моими! – и я увидела острые, белоснежные клыки, совсем как у диких зверей! Сама не своя, я выбежала из церкви. Что теперь будет, Вильмош, что теперь будет?
Она схватила его за руки и принялась жадно заглядывать в глаза, словно ища ответа.
– Едва ли вы поверите врачам, тётя Маргит, хотя любой из них заявил бы, что речь идёт о галлюцинации, вызванной временным помутнением рассудка. – Голос его оставался ровным, даже когда её ногти впились ему в запястья, оставив красные царапины. – Церковь же отрицает возможность появления Дьявола и его слуг в храмах Господних.
Сказав так, он многозначительно умолк.
– Но ты знаешь ответ, не так ли? – Её лицо, искажённое гримасой страха и гнева, приблизилось, голос звучал требовательно.
– Он вам не понравится, тётя Маргит. – Вильмош отнял руки и встал, отошёл к дверям кухню. – Я знаю, кто бы это мог быть – некто, неоднократно коронованный и низложенный; узник двух государей, известный полководец, не венгр, но один из столпов королевства…
– Так кто же это? – не вытерпела женщина. Вильмош, пристально наблюдавший за ней, отметил, как раскраснелось её лицо. Он взял паузу, загадочно улыбаясь.
– Вы много раз слышали его имя. Православная церковь, несмотря на все многочисленные и жуткие преступления, даровала ему право пребывать на освящённой земле – и появляться в церкви, если он пожелает, столь высоки его заслуги…
– Но я – католичка! – Она отпрянула, лицо её немедленно покрыла смертельная бледность; видимо, тётя Маргит начала понимать, о ком идёт речь. Вильмош спрятал улыбку, приняв сочувственный вид.
– Да, это правда. – Вильмош вздохнул. – Возможно, однако, он пользуется привилегиями, предоставленными Флорентийской унией4.
Вильмош покинул кухню. Вернувшись к своим занятиям, он вскоре услышал доносящийся сквозь стену плач – плач опозоренной, безнадёжно влюблённой женщины.