Роксана Найденова
Нория
– Постой, Тод! В такой ураган! – кинулась за ним девочка.
– У меня дурное предчувствие. Мне нужно немедленно попасть домой, – его взгляд, несмотря на всю решимость, стал мягче. Заметив эту перемену, Деб отпустила Тода.
Из дома вышел ее старый друг Тод Итан. Он наконец-то вернулся с войны.
– Соскучился по мамкиной стряпне, – процедил фараон. Внезапное проявление сыновей любви ничуть не растрогало его. Он давно охладел ко всем эмоциям, лишь поиски еще увлекали Озимандию. Такое хладнокровие он тоже относил к проявлениям старости.
Через полчаса Тод Итан добрался до родного дома, и налетевшая с моря непогода улеглась так же неожиданно, как и обрушилась на город.
Озимандия попробовал колесико радио, сквозь белый шум пробивал далекий, заблудший голос диктора новостей. Деб подсела поближе к приемнику, должны были передать новости о тревоге. Радиоведущий говорил необыкновенно умиротворенным тоном, с трудом продираясь сквозь незнакомые термины, словно сидя в комнате Сёрла.
– Интересно, съемки надолго перенесут?
– Это уже твоя проблема. Со мной отсняли почти все сцены, – отозвался фараон, пристально глядя на радиоприемник, будто не только слышал, но и видел перед собой диктора.
Дождевые тучи отступили и скрылись за горизонтом. Температура поползла вверх, как на духовом шкафу. Через несколько часов от утренней сырости не осталось и следа.
– Что у нас будет на обед? – спросил Озимандия.
– Ты же прекрасно знаешь, что я вчера и сегодня… А ладно, сейчас посмотрю, – девочка отошла к кухонному шкафу. Раскрыв его, первое, что увидела Харди, были красные баночки «кэмпбелл». Озимандия наверняка откажется, но вот она будет не против подкрепиться хотя бы консервированным супом. Как только фараон напомнил ей о продуктовых запасах, ей сразу же захотелось есть.
Тем временем над городом летел самолет, оставляя за собой дымную черную дорожку и неуверенно покачиваясь на крыльях, будто при сильном боковом ветре. Деб так и не узнала: был он дружественный или вражеский. Его подбили где-то над кромкой моря. Летчик удачно катапультировался, и его парашют плавно опустился посреди домов. Одинокий самолет пылал в растекающемся от жары небе, словно сказочная птица феникс. И, будто приметив добычу, он спикировал вниз, на дом Харди.
Машина проломила крышу и два этажа и врезалась носом в землю.
9
Кухонный шкаф был единственным предметом, который не пострадал при обрушении дома: ровные башенки по три-четыре банки супов «кэмпбелл» стояли неподалеку от того места, где очнулась Харди. Ни одна из красных баночек даже не упала на бок. Деб видела их цвет и надпись марки в тонких изломанных лучах, проникающих сквозь развал кирпичей и поломанной мебели.
Харди дернулась, чтобы освободиться, и тут же ударилась затылком об обломок несущей стены. В ногах звенели и шуршали перемешанные с пылью и сором осколки лобового стекла самолета. Деб постаралась как можно аккуратнее подтянуть ноги к туловищу, чтоб не порезаться. Бесполезно, на коленях и лодыжках уже алели точки и полукруги.
Больше никаких повреждений не было. Девочка судорожно ощупала свою голову: всклокоченные, перепутанные, с налипшей пылью волосы; онемевшее, словно после долгого и глубокого сна, лицо; гладкая шея, но ничего влажного и липкого, что можно было бы принять за кровь.
Внезапно у ее плеча что-то пошевелилось. Девочка отодвинулась. С изменением ее положения редкий пробивающийся лучик упал на то место – к ней тянулась рука гостя. Харди прижалась к ней, разгребая хлам и мусор вокруг. Озимандия был еще жив, но отходил. Девочка окинула его тревожным взглядом. Он лежал все это время возле нее. Голова и тело по грудь виднелись над завалом, остальное туловище было погребено под кирпичами. Свободная правая рука то скребла песок, то извивалась, будто змея. Браслеты помялись, и некоторые больно впились в худую руку. Деб сжала ее в ладонях.
– Озимандия, – прошептала девочка, словно опасаясь спугнуть в нем жизнь. Фараон повернулся к ней, но лицо ничего не выражало, онемев от пережитого. – Помощь скоро будет. Нас здесь не бросят. Уверена, Тод уже вызвал спасателей.
– Не бросят? Мы тут, наверно, уже сутки, – простонал Озимандия, пытаясь приподняться на локтях, но тело не слушалось его. – Что со мной? Я даже собственных плеч не чувствую, как отрубленная голова.
– О, нет, нет, Ози, ты в полном порядке. Потерпи немного, я попробую тебя откопать, – Деб принялась стаскивать с него обломки. Быстро выбившись из сил, девочка все же смогла высвободить его ноги. Увидев их, девочка пожалела о сказанном. Фараон был цел, но обе ноги превратились в сплошной синяк. – Вот и твои ноги, – вымучено улыбнулась Харди.
– Из тебя плохой спасатель, милочка, – выдавил Озимандия, и его слова сопровождала струящаяся красная змейка в уголке фиолетовых губ. Вглядевшись в него, Деб подумала о том, что именно такого цвета лица добивались гримеры, пытаясь превратить его в оживший труп. – У тебя все на лице написано, – сбил ее с мыслей фараон.
В ответ девочка машинально вытерла с его лба пот, словно желая стереть это тревожное выражение, но только размазала по лицу грязь и пыль. В процессе Харди нечаянно оперлась о правую ногу гостя, но он даже не отреагировал.
Постепенно косые и тонкие, словно иглы, лучи стали незаметно исчезать, иссыхать, словно ручейки на солнце. Деб и Озимандия оказались в ловушке: их дом, служивший им защитой, теперь стал их темницей, грозившей обрушиться каждое мгновение. Помощь не торопилась: шли часы за часами, наступал вечер. Девочка прислушивалась: изредка по обломкам стен сыпалась известка, стеклянная крошка и всякий сор. Но ни шагов, ни голосов она не слышала. Порой ее накрывала паника, но Харди не подавала виду. Ее воображению рисовались картины уничтоженного города: разноцветные домики превратились в черные обуглившиеся руины, сотни раненых или так же погребенных под обломками, помятые трубы сирен, отчего они и молчат.
Над осевшей крышей разворачивался вечер. Деб и Озимандия почти не разговаривали: они могли бы сейчас только обменяться взаимными жалобами и страхами. Деб, осматривая свои израненные, но целые руки и ноги, понимала, что все равно не в силах вызволить ни себя, ни фараона. Ночью было холодно, но с приходом утра температура начала неотвратимо нарастать – наступал, как солдат, новый день.
10
Смерть фараона не была быстрой. Не такой, как он сам себе представлял ее, лежа без сна в своей спальне. Неизвестно, за какие грехи, но ему предстояло промучиться до заката. Озимандия уже не сопротивлялся надвигающейся кончине, Деб сидела, согнувшись, рядом, изредка проверяя пульс и дыхание гостя и бормоча какие-то утешения, которые по большей части предназначались ей самой, чтобы после оправдаться перед совестью: дескать, пыталась помочь, но шансов не было. Только один простой механизм – жизнь – сопротивлялся наступающей остановке, в нем было заложено осознание, что любая остановка в его случае – это навсегда. За свою долгую жизнь фараон несколько раз был на краю гибели, и каждый раз это внутреннее упорство спасало его от верной смерти, и теперь впервые ему хотелось, чтобы оно поддалось, ибо пути обратно не было.
С полудня Озимандия начал бредить. На его губах смешивались английские и древнеегипетские слова: он шептал то молитвы, то проклятия. Остатками сознания он понимал, что больше не вернется в прежнее состояние и, желая умереть в рассудке, запросил о скорой кончине. Фараон мечтал в последние минуты, чтобы Деб Харди оказала ему эту последнюю услугу. Но девочка, не в состоянии разобрать смесь языков, не двинулась с места.
Дальше начались галлюцинации, сменив страдания и растерянность. Озимандия видел себя дома за день до путешествия в двадцатый век:
Фараона мучила бессонница. Нут проглотила последние вечерние лучи, и теперь в ее чреве зрело новое солнце. Ее тело усыпали сотни блестящих крапинок, и сытая богиня с довольным прищуром месяца обозревала плодородные земли вокруг бесконечной пустыни. Величественный Нил тек от ее пят до опирающихся где-то далеко в пустыне ладоней, отражаясь на ее смуглом теле молочной рекой – Небесным Нилом, кормящим мир божественный.
Набежал легкий обжигающий ветерок, скитавшийся исхудалым хищником по диким пустыням. Он, раздразнив чистый покров занавесок, проскользнул в царственные покои, но прежде, чем обжечь кожу одинокого бога, отпрыска Ра, скованного в человеческой плоти, был загнан в дальний угол широколапым пальмовым опахалом. Усталый, изнывающий от болезни ног, чиновник-носитель опахала медленно переминался с одной стопы на другую, потирая друг о друга лодыжки с черно-фиолетовыми выпирающими жилами. Он то и дело беззвучно зевал, не прикрывая рта, и движения его рук сбивались с выбранного ритма: опахало то вздрагивало, будто хвост испуганного павлина, то высоко вздымалось, как соколиное крыло в полете.
Озимандия знал, как мучается его слуга, но не чувствовал в себе ни сил, ни желания помочь ему, думая, что сам уже не принадлежит миру земному. Все чаще его навещали мысли о загробной жизни, и сейчас фараон не шевелился, хоть и не спал, представляя, как будет так же лежать, сдавленный между створок золотого, украшенного редчайшими камнями саркофага, замурованный в темноте и предоставленный на волю Сета. В минувший сезон посева ему минуло семьдесят два.
Просиявший Сириус завыл на аппетитную краюху месяца. Заворочавшись, Озимандия пододвинулся еще немного, улегшись на самой кромке постели, и снова погрузился в наблюдение. На небе стало неспокойно, резкий и бурный вздох ветра, задержавшего до того дыхание, прокатился по уснувшим галереям и чуть не задул домашний огонь, бьющийся в позолоченных клетках. Стражники мирно дремали, прислонившись спинами к разрисованным стенам с нечеловеческого роста плоскими фигурами – фараоном и его домочадцами. В быстрых тенях и отблесках тела охранников сливались с изображениями и тоже становились застывшими рисунками. Но на этот раз ветер был прохладным, чужим.
– Как тогда, – вспомнил фараон. Холодный ветер-чужестранец – он встречался с ним лишь несколько раз в жизни и так давно, что о тех днях фараон уже привык рассуждать, как о прожитых другим человеком. Он закрыл глаза, ему вдруг показалось, что именно сегодня к земле причалит его ладья. Да, верно, он уже различает сквозь темноту яркий священный огонь на носу лодки.
Великолепное видение разрушил посторенний шум – где-то в доме обвалилась балка. Девочка испуганно пискнула и закрыла голову маленькими руками. Однако их ловушка не пострадала.
– Деб, – позвал фараон.
Кажется, он всю сознательную жизнь готовился к этой минуте. Озимандия с детства знал, что станет с ним после смерти: знал, что его тело забальзамируют и запрут в гробнице, словно вино в сосуде, и что дух его отправится в длительное путешествие по загробному миру. Озимандия представлял, как именно это произойдет: в кругу семьи и в почете. И он даже не смел подумать, что будет с ним на самом деле. Теперь его тело, этот драгоценный сосуд, разбит на множество частей, а разум пребывает в бреду. Последнее дело – а точнее, прихоть – осталось не выполненным. В таком положении единственное, что он мог сделать для Деб Харди, дочери той самой Дейзи Харди (как бы нелепо это имя ни звучало) – передать ей то, что узнал сам.
– Это лишь случайность, Деб. Не верь знакам – ты поступаешь верно, – дыхание слабело, грудь еле вздрагивала. – Не бойся кары. Боги знают: ты хороший человек… – Девочка со страхом слушала эти слова, понимая только одно – они предназначались не ей, а той загадочной времяной беглянке, послужившей причиной всему переполоху. Не будь ее, Озимандия спокойно доживал бы свой век в прошлой эре, а Альберт Харди воспитывал свою дочь. Количество проблем, доставленных этой особой, превращало простую преступницу, не позаботившуюся об уязвимой гармонии пространства-времени, в фигуру по истине мифическую.
– Что ты такое говоришь, Ози! Ты умираешь?! Зачем вообще ты здесь оказался! – залилась слезами девочка.
– Все, что я делал, я делал для Клео.
– Клео Дарси?! – Это была последняя неловкость между ними.
– Нет, она называла себя Клео. Это не настоящее имя. Свое она скрывала. Настоящее – Дейзи Харди, – с трудом выговорил фараон. Это имя так и не прижилось в его памяти к уже давно существующему в ней образу. Да и в целом поиски можно было считать безрезультатными.
– Пока, Дебора, – прибавил Озимандия, как будто между делом. Девочка вздрогнула, услышав свое полное имя – обычно даже семья звала ее просто Деб. Озимандия все-таки успел попрощаться и ушел из жизни в сознании. Это были его последние слова. Потом голос оборвался, он покинул хозяина последним. Деб не знала, как относятся к ней эти слова, но, по понятным причинам, запомнила каждое.
После – через пять часов, проведенных с трупом, – Деб Харди спасли из-под завалов люди, посланные «Тур-Тайм».
Старшего Харди так и не нашли, он исчез бесследно.
Разлом
11
Зато его преступление оставило глубокий след в истории «Тур-Тайм» и, в особенности, жизни дочери, которой он меньше всего хотел навредить, и – что имеет отношение ко всему сообществу в целом – поставило на грань запрета все путешествия во времени, даже на день вперед или назад. Об агентстве узнало намного большее число людей, чем оно хотело. Информация не просочилась в СМИ, но авторитет «Тур-Тайм» был подорван, и руководство заговорило о закрытии. Альберта Харди искали всеми силами несколько лет. И Деб, мечтавшая увидеть отца здоровым и невредимым, радовалась, что собравшаяся свора так и не нашла его – успешный розыск перерос бы в линчевание. Когда выделенные на это средства закончились, старшего Харди признали умершим. Он был уволен посмертно.
Однако на этом проблемы агентства не прекратились. Постепенно мир, сам того не замечая, начал утопать в часовых перебоях, пока его не накрыло времяное цунами, смывшее все хронологические плотины и мосты. Начали пропадать люди и появляться незнакомцы, которых никто раньше не видел. Каждый день по телевидению были противоречивые новости. Численность населения варьировалась, границы государств наплывали друг на друга и откатывались, словно прибой.
Наступил век Разлома. Путаясь в собранных сведениях, преданные сотрудники «Тур-Тайм» определили, что причиной времяного краха послужила гибель Рамсеса II в двадцатом столетии. Будь он хотя бы из предыдущего века, последствия не были бы такими глобальными. Но гость семьи Харди жил за десятки веков до нашей эры и правил самой развитой страной того времени, внеся свою лепту в историю цивилизации. А значит, глубинных и обширных разломов в мировом ходе событий невозможно было избежать.
На секретных заседаниях правительств мировых держав, чье число и состав тоже менялись от недели к неделе, серьезно разбиралось предложение о запрете путешествий во времени. Целая индустрия, только-только поставленная «Тур-Тайм» на прибыльные рельсы, могла кануть в Лету.
Однако Деб Харди это мало чем волновало. Ее актерская карьера пошла в гору с первого фильма. Уже Клео Дарси отправился на покой, и его звезда закатилась (осталась лишь вмятина на Аллеи славы), а его юная протеже все еще была в фаворе. Девушка, правда, не продвинулась дальше приключенческих лент и жутких историй о монстрах и никогда не чувствовала себя прирожденной актрисой, но эта профессия, редко достающаяся просто так, приносила неплохую выгоду. Тем более в Век Разлома, когда пропала любая точность в датах и событиях, только такой работой и стоило заниматься. В свободное же от съемок время Деб Харди проводила в изучении старины, последовав примеру своего отца.
«Тур-Тайм» знало ее местопребывание, но не трогало, лишь потребовало подписать бумагу о неразглашении, которую в свое время подписал и Альберт Харди. Его дочь казалась агентству своеобразным ключом к разгадке происшедшего. Что же касается отца, то «Тур-Тайм» заверило девушку, что не заподозрили Альберта раньше и не вызывали к себе. Он пропал по собственной вине, и руководство было бы радо и вовсе забыть о нем, если бы не его преступление.
Однако «Тур-Тайм» не терпит «гражданских», знающих его секреты, и всячески пытается приблизить их к себе и втянуть в общее дело. После Разлома служащих стало крайне не хватать, конкуренция понизилась, и руководству приходилось довольствоваться мало проверенными лицами. На фоне общего спада кандидатура Деб Харди смотрелась более чем привлекательно. К тому же вина с ее отца перешла на нее в глазах всего агентства. Век Разлома принес столько потрясений, что нельзя было свести все к «несчастному случаю» и требовалась искупительная жертва.
Мешало только то, что сама девушка не стремилась вступить в ряды времяных гидов и проводников. Поэтому однажды Деб обнаружила под дверью своего дома конверт с пропуском на ее имя и приглашение. В приложенной записке кратко сообщалось, что девушка должна встретиться с представителем «Тур-Тайм» и что эта встреча выгодна обеим сторонам, так как речь пойдет об Альберте Харди. Деб не могла не согласиться на такое предложение.
Несмотря на всеобщий переполох, у руководства «Тур-Тайм» уже был план, по которому все должно было вернуться на круги свои. Их замысел сводился к следующему: кто-то из работников агентства должен отправиться в эпоху Озимандии и отговорить его от поисков того неизвестного человека, а еще лучше задержать его, потому что именно он, а точнее – она, является главной причины времяной катастрофы.
Но теперь, когда путешествия во времени были признаны даже руководством «Тур-Тайм» небезопасными и участились случаи синдрома телепорт-пассажира, как окрестили его нанятые агентством медики, тот «счастливчик», который должен будет сыграть в реализации плана главную роль, шел на колоссальный риск. И пока никто не вызвался исправить время.
Тогда «Тур-Тайм» обратилось к Деб Харди, на которую имело особое влияние. Девушка действительно пришла на встречу. Агентство на ней представляли Бонни Коннор и ее отец.
– Вы бросили Жанну! А потом разлучили ее с вдовой Итан! – выпалила Деб, как только представители «Тур-Тайм» подошли к ней достаточно близко, чтобы расслышать ее слова. Девушка не видела семейство Конноров столько же лет, сколько и родного отца. Однако встретив одноклассницу уже взрослой дамой, а улыбчивого Тома Коннора – стареющим брюзгой, у Деб Харди не нашлось других слов.
– Ты бредишь, Деб, как и твой отец. Жанну сожгли на костре более пятисот лет назад, а Нелли Итан сейчас в доме для пристарелых, где о ней заботятся надлежащим образом, – остановила ее Бонни.
– Не притворяйтесь! Вы усугубили положение обоих! – продолжала возмущаться Деб Харди.
Ей еще нужно было о многом расспросить Конноров: хотя бы о том, как они сами провели последние пятнадцать лет. Но Том Коннор был рад сообщить, что до тех пор, пока Деб не является полноправным сотрудником агентства, это информация должна скрываться от нее, как и от прочих обывателей. Конноров проконсультировали, да они и сами отлично знали, на что нужно давить – внезапный отъезд и исчезновение Альберта Харди.
– Возможно, твой отец не пропал, а просто сбежал в другую эпоху, как трус, испугавшись ответственности, лишь только понял, что его махинации вот-вот откроются.
– О чем вы?! Вы же сами пригласили Жанну к себе, чтоб подзаработать в кризис!
– Но лишь ваш фараон умел чинить радиоприемники, – выступил вперед Том Коннор. Деб это больше обнадежило, чем обидело: ее, по общему мнению, погибший отец мог ожить, пусть и сделавшись трусом.
– То есть он может прямо сейчас… – начала было Деб Харди.
– Прятаться в одной из вилл вашего любезного гостя. Ведь ты сама рассказывала на допросе, что фараон девятнадцатой династии Озимандия рассказывал о времяном беглеце. – Деб смутилась: речь шла о девушке, а не о мужчине. Однако гость мог врать. К тому же в таком случае история с исчезновением выглядит понятнее и правдоподобнее.
Нехотя Деб вновь загорелась прежним желанием уже не дождаться, а отыскать отца.
– У тебя есть шанс самой вернуть Альберта Харди домой, – сказала Бонни.
– «Тур-Тайм» хочет отправить меня ко двору Озимандии? Но я не так хороша в древнеегипетском, как мой отец.
– Зато Озимандия хорош в английском. К тому же с тобой будет переводчик, – Том Коннор не позволил ей увильнуть.
– Эта отличная возможность сделать что-то большее, чем твои вопли на камеру, – убеждала Бонни. Уговорами или упреками Коннорам удалось загнать Деб Харди в угол, и она согласилась.
Когда Деб Харди исполнилось двадцать пять лет, она впервые увидела «Тур-Тайм» изнутри, побывав на одном из крупнейших времяных телепортов агентства. Ее неотступно сопровождали Конноры, которым за успешное выполнение задания полагалась весомая награда. Том Коннор давно хотел выйти на пенсию, не боясь старческой скуки, а Бонни Коннор мечтала навести во времени порядок, так как ее жених, с которым они уже наметили свадьбу, то и дело пропадал и возникал вновь.
Сам таймпорт не представлял собой запоминающегося зрелища: он выглядел как гигантская рамка, от которой с двух сторон велись дорожки с указателями, куда следовать. Дальше две дороги расплетались во множество путей, напоминая ворота в аэропорту. Гости, выйдя из порта, попадали в таможенный пункт «Тур-Тайм», где тщательно проверялась их личность и досматривался багаж. Работники агентства были одеты в простые строгие костюмы, по которым их можно было с легкостью распознать в общей пестрой сумятице.
Таможня делилась на этажи, все зависело от века, из которого прибыл путешественник. Деб Харди не позволили хорошо осмотреть здание, так как служба, занимающаяся древнейшей эпохой, располагалась на первом подземном этаже. Здесь были просторные помещения с множеством указателей на древних языках. У дверей стояли в ряды тележки для поклажи и прочего. Были также и магазины, продающие вещи двадцатого века выходцам из прошлой эры.
Несмотря на размер помещения, в нем было тесно и душно. Отовсюду раздавались возмущенные или гневные голоса. Перед Деб Харди стояли очереди финикиян и хеттов, древних египтян и ассирийцев, народов, полностью исчезнувших или смешавшихся сегодня. Многие злились на то, что не дозволялось брать с собой на отдых домашних рабов и их приходилось отправлять обратно за счет клиента. Раньше приток был еще больше, но после Разлома риск заблудиться во времени отпугнул многих отдыхающих.
На этом уровне работали самые терпеливые и образованные люди «Тур-Тайм», натренированные решать любые проблемы. Другое дело, что их не удавалось избежать ни с одним клиентом. Для каждого времяного туриста древности современный мир был потрясением, и только самые заядлые путешественники обходились без особой помощи.
– Единственным клиентом, кто не вызвал никаких проблем, был Озимандия, – прокомментировала Бонни. – Начиная с того, что он в совершенстве владел современным английским, и заканчивая тем, что взял с собой из вещей лишь один рюкзак. Рюкзак, слышишь меня? Где он его достал, если не бывал здесь раньше? Как я уже сказала, он не вызвал никаких проблем, и поэтому был тут же поставлен на учет.
– Он научился всему от того человека, – пояснила Деб.
– Да, и твоя задача помешать этому человеку. Ты ведь понимаешь, что он нарушил правила? Возможно, им окажется твой отец, а если и нет, ты в любом случае найдешь его там. Больше ему некуда было бежать. По крайней мере, «Тур-Тайм» прочесало двадцатый век целиком.
Потом без долгих объяснений девушку подвели к огромной рамке, чтобы отправить в прошлое.
– Ты ничего не забыла? – Бонни спросила в последние минуты.
– Переводчик! Вы обещали сопровождение!
– Ах да, разумеется. Па, позови переводчика! – попросила Бонни, и вскоре Том Коннор привел к рамке Тода Итана. Ему было хорошо за тридцать, и он мало походил на себя в молодости. У него был усталый, блуждающий взгляд и слабая дрожь в руках и коленях. Создавалось впечатление, что он вот-вот рухнет в обморок.
– Тод Итан! – изумилась Харди.
– Он самый. Он так много знает, что «Тур-Тайм» было выгодно оставить его при себе. Другое дело, что он теперь вряд ли представляет прежнюю угрозу.
– В смысле?
– «Тур-Тайм» вложило большие средства, чтобы втолкать ему в голову древнеегипетскую грамматику и тому подобное. Он сам изъявил желание стать переводчиком. Но спустя несколько переправ туда и обратно у него открылась известная болезнь.
– Синдром времяного пассажира? – с рассеянным видом переспросила Деб Харди. Она до сих пор не могла вообразить, что это такое. Чего начинают бояться опытные агенты?
– Да, но забудь о нем, иначе сама заболеешь. Думай лучше о цели, – этими словами Конноры проводили девушку в опасный путь.
