Роксана Гедеон
К чужому берегу
–– Вы забыли напомнить о моем пьянстве, – отрезал он гневно. – Без этого арсенал женских придирок будет неполон, уверяю вас.
Мне казалось, я не должна поддаваться обиде. Что угодно, только не новая ссора! Сердце у меня разрывалось от противоположных чувств. Кроме обиды, душу мне захлестывало и сочувствие: он, победительный воин, завоеватель стольких женских сердец, представал нынче действительно не в самом лучше виде выпивающего побежденного… А ведь я помнила, что обязана этому мужчине счастьем и жизнью. Могла ли я не сочувствовать ему в этом жизненном переплете? Да, могла и сочувствовала… но одновременно и задавалась вопросом: почему он пренебрегает моими состраданием, помощью и советами? Как часто говаривал Талейран, не использовать способности женщины – это значит не использовать половину сил государства.
Я шагнула к нему, попыталась взять за руку.
–– Александр… я же люблю вас, и вы знаете это.
–– Сюзанна, – ответил он негромко и холодно, – все это лестно, но для такого признания вовсе не было необходимости ехать так далеко. Любовными признаниями мы прекрасно обменивались и в Бретани.
–– А если я не могла? – воскликнула я. – Не могла терпеть? Если я сходила с ума от беспокойства… и так хотела узнать, что с вами?
Александр тряхнул головой, будто желал прогнать остатки гнева. Он не отнимал руки, но взгляд его не становился теплым.
–– Испытывая беспокойство, сударыня, вы должны были сказать себе всего несколько слов: «Я доверяю своему мужу». А еще – глубоко вздохнуть, чтобы успокоить нервы окончательно… Этого было бы достаточно.
–– Достаточно? Для чего? Или кого?
–– Достаточно для того, чтобы не идти на поводу у страхов и не оскорблять меня недоверием.
Против воли я ощутила, как во мне тоже закипает гнев. Я поняла уже, что он демонстративно не будет рассказывать мне ничего о том, как обстоят роялисткие дела в Париже, – именно для того, чтоб не дать мне возможности советовать. Но я не готова была повиноваться его выбору вслепую, без разговоров! В конце концов, Талейран потратил два битых часа, чтоб разъяснить мне свои намерения. А собственный муж и говорить не желает?!
–– Ну уж извините, господин герцог! – возмутилась я, уже не скрывая своих чувств. – Извините, что я не тряпичная кукла, которую можно забросить куда угодно, хоть в Бретань, хоть в Англию, ни о чем не спрашивая!
У меня на миг перехватило дыхание. Задыхаясь, я выговорила:
–– Знаете, я отныне не согласна… ни на ссылку в Бретани, ни на слепое бегство в Англию. Я хочу знать, что происходит, и понимать, куда меня ведут!
Взгляд его потемнел, глаза стали почти черными. Я знала, что это признак нешуточной угрозы. Однажды, когда глаза его были такими, он ударил меня, можно сказать, избил… Вот и сейчас, он аккуратно перехватил мои руки, сжал их стальными пальцами у запястий – не больно, но ощутимо, так, чтобы я поняла, насколько он сильнее.
–– У вас истерика, герцогиня.
–– У меня?!
Не отпуская моих рук, он выговорил тихим жестким голосом:
–– Как у моей жены, у вас есть сейчас только один путь: вернуться в Бретань и ждать там известий от меня. Вы знаете, что я все решу в интересах своей семьи. Я вам достаточно в этом клялся. Если же…
Мы смотрели друг на друга глаза в глаза, почти как враги. Не сводя с меня пристального взгляда, Александр внушительно продолжил:
–– Если вы будете искать какой-либо другой путь, вы положите конец нашему браку, госпожа дю Шатлэ. Это будет финал.
Помолчав, он веско, почти по слогам добавил:
–– Вы поняли, мадам? Фи-нал.
Я в ярости вырвала свои руки и отпрянула от него.
–– Черт бы вас побрал, Александр! Меньше всего, отправляясь в Париж, я ожидала услышать такие угрозы!
–– Это говорит только о том, что вы плохо знаете своего мужа.
Пока я приходила в себя, пытаясь осмыслить услышанное, и понять, что же именно его так взвинчивает (мое своеволие, собственное самолюбие, уязвленное политическими неприятностями, или мысль о том, что в Париже я так близка к Клавьеру, – тут любую версию можно было предполагать), Александр отошел к окну, встал, повернувшись ко мне спиной, словно не желал больше разговаривать. Под щеками у него ходили желваки, и это доказывало, что его спокойствие видимое и является только прикрытием для бушующей внутри бури.
Рассерженная, я растерла себе запястья. Синяков не будет, конечно, но я как-то отвыкла в последнее время от подобного физического воздействия. Он, надо сказать, и раньше его не чурался… Это одновременно и возмущало меня, и вызывало странное, животное какое-то уважение к нему как к мужчине. Этот человек умел укрощать женщин, подобной способности у него, конечно, не отнять. Не потому ли я так влюбилась в него когда-то и влюблена по сей день? Он всегда демонстрировал, что любые попытки им управлять обречены, что его мужская сила может подчинить женскую, и это заставляло смиряться. Да и втайне восхищаться его несгибаемостью.
То, что он сейчас мне продиктовал, по сути, означало, что я должна в самом скором времени, ни о чем не спрашивая и ничего не требуя, покинуть Париж. Уехать до этой второй пресловутой встречи роялистов с Бонапартом, о которой толковал Талейран… Но, как ни реальны были угрозы, высказанные Александром, я чувствовала, что во мне просыпаются упорство и желание спорить. Было уже ясно, что из попыток повлиять на герцога ничего не выйдет, но уйти вот так, вообще не поговорив, казалось мне невозможной глупостью.
Я взяла шляпку и, пока надевала ее перед зеркалом, произнесла как бы мимоходом:
–– Вы слышали хотя бы о том, что Париж наполняется эмигрантами? Многие аристократы вернулись в столицу. Среди них – Мортемары и Монморанси, Шуазели и Лавали.
Я закончила на вопросительной ноте. Голос мой звучал почти спокойно. Александр ответил не сразу, а когда заговорил, то все так же не повернулся ко мне лицом.
–– Это Бонапарт пытается создать вокруг себя подобие двора. Потому призывает их.
–– А вы это не одобряете?
–– Не одобряю что? – Мне показалось, он усмехнулся. – Любые фокусы этого человека направлены на то, чтобы задавить нас. Чем больше аристократов он привлечет, тем более беспомощным будет казаться законный король.
–– И вы…
–– И я в этой комедии, конечно, не буду участвовать.
–– К нам в отель дю Шатлэ приходил господин Симон, – сообщила я, ничуть не вдохновленная, конечно, его последними словами. – Вполне возможно, ваша позиция может привести к тому, что у нас заберут парижский дом.
Он испустил тяжелый вздох и ответил с мрачным юмором:
– Дома, поместья… Я даже и не сомневаюсь, что для Бонапарта, как для любого республиканца, чужое добро может быть привлекательно.
–– Так, может быть, я могла бы как-то воспрепятствовать этому?
Александр обернулся и взглянул на меня с нескрываемым удивлением, впрочем, не особо доброжелательным.
–– Вы? Что же зависит от вас?
Я на миг запнулась, чувствуя, что у меня от волнения сильно застучало сердце. Муж ничего не знал о моих тайных отношениях с Талейраном, и я меньше всего хотела что-либо ему об этом говорить. Однако самую суть ночного разговора передать надо было… подобрав для этого наиболее округлые, наименее подозрительные словесные обороты и исключив все то, что могло навести Александра на неприятные выводы.
–– Вчера я получила приглашение на бал от министра иностранных дел, – произнесла я как можно спокойнее, хотя испытующий взгляд герцога выдержать было не так легко. – Как мне удалось выяснить, я буду одной из многих аристократок, которые посетят его. Мне кажется, прими я приглашение, это позволило бы Бонапарту смягчиться и не трогать наш дом… и по этой причине я могла бы пойти на тот бал. Ведь это сущий пустяк.
Я явно недооценила проницательность Александра. Еще не закончив, я по выражению его лица поняла, как поразило его услышанное, и последние мои слова по этой причине прозвучали совсем безжизненно, без какой-либо убедительности. Я умолкла, чувствуя сильную неловкость и беспомощно комкая в руках перчатки.
Казалось, то, что я сказала, на миг оглушило его. По крайней мере, он ответил далеко не сразу. Заложив большие пальцы рук за пояс, Александр медленно приблизился ко мне и некоторое время молча на меня смотрел. По его виду я поняла, что он понимает: то, что я упомянула как сущий пустяк, на самом деле является довольно важным для меня обстоятельством.
Он не спросил меня о Талейране, не осведомился, зачем и когда меня к нему пригласили, не поинтересовался, какие отношения связывают меня с министром, которого в роялистских кругах считали предателем. Его вообще, похоже, не занимали второстепенные подробности моего сообщения. Александр сказал всего пару фраз, медленно и веско, ледяным тоном:
–– Вот и обнаружился тот второй путь, который вы ищете, Сюзанна. Теперь ваш приезд становится объяснимым. Не так ли?
–– Что это вы имеете в виду? – переспросила я, стараясь сохранить самообладание. У меня пересохли губы.
–– Вы пытаетесь отыскать в жизни собственную дорогу. Отличную от моей. Дорогу, которая идет в обход нашего брака. Черт возьми! Мне следовало бы всегда помнить об этом.
–– Помнить о чем? Что за глупости, Александр? – взмолилась я. – Я ваша жена, и не мыслю себя в другом качестве!
–– Да, вы моя жена, вы герцогиня дю Шатлэ…
Взорвавшись, он воскликнул:
–– Но вы еще и дочь принца де Ла Тремуйля. Подруга казненной королевы! У вас есть свое собственное имя и собственная ценность, не правда ли, Сюзанна? Теперь, когда мои дела плохи, вы вспомнили о них. Ведь именно благодаря им вы понадобились Бонапарту?!
Я даже представить себе не могла, что он мое намерение пойти на бал в Нейи расценит именно так, и в первый момент растерялась, не зная, что ответить на эти упреки. И еще меня поразило, что эти упреки я дословно слышала накануне от Талейрана – только не в виде упреков, разумеется, а в форме восхваления. Значит, я действительно чего-то стою в нынешней ситуации, раз двое умных мужчин оценили меня почти одинаково… Тем временем Александр не упрекал больше. Выражение невыразимой боли на миг разлилось по его лицу. Однако потом он справился с чувствами, и лицо его почти окаменело.
–– Вы вольны поступать, как вам угодно, сударыня.
–– Александр, вы мой муж, и я…
–– Такой человек, как я, не стеснит вас в выборе судьбы.
Полная горечи усмешка скользнула по его губам. Шагнув к выходу, он рывком распахнул передо мной дверь:
–– Прошу вас, мадам. Перед вами открывается блестящий путь наверх, и вряд ли такой потенциальный изгнанник, как я, может быть для вас достойным спутником.
–– О, что за комедия! – вскричала я в гневе, топнув ногой. – К чему эти представления, Александр, я не собираюсь разрывать наш брак!..
–– Браки, сударыня, совершаются на небесах, но разрушают их люди. Мой роялизм и ваши бальные приготовления в честь Бонапарта совершенно не совпадают. Однако, как видно, блеск Консулата манит вас сильнее, чем прелести семейного очага.
–– Ну, знаете! – сказала я, разъярившись уже по-настоящему. Его холодность, категоричность, нежелание толком обсуждать наше положение – все казалось мне чрезмерным и неправильным. – Вы, мне кажется, просто с ума сошли, Александр. Наша семья и бал – можно ли это сравнивать?
–– Вы не можете пойти на подобный бал как герцогиня дю Шатлэ, потому что я с этим не согласен. А если пойдете в качестве принцессы де Ла Тремуйль, какая роль отводится мне? Клянусь честью, я найду себе дело получше, чем быть вашим пажом на консульских вечеринках!
Придерживая дверь, он нетерпеливо повторил:
–– Не задерживайте меня, сударыня. В данный момент нам нечего обсуждать.
Эта фраза, по сути, означала «подите вон», разве что произнесены эти грубые слова не были. У меня тоже испарилось всякое желание что-либо обсуждать. В конце концов, он в чем-то прав: я не только герцогиня дю Шатлэ, но еще и принцесса де Ла Тремуйль, и никто, даже супруг, не смеет помыкать мною, как служанкой! Тем более так бесцеремонно указывать на дверь… Бросив на Александра испепеляющий взгляд, я вылетела из гостиничного номера, хлопнув дверью. Меня переполняло бешенство.
–– Грубиян! Это пьяное хамство просто омерзительно!..
Я не знала, чем все это закончится, но была уверена, что на этот раз приму решение насчет своего будущего самостоятельно и ничьему давлению не поддамся. Даже неприкрытому давлению собственного мужа!
4
Я ехала в экипаже, в ярости кусая кружевной платочек, и не успокоилась даже тогда, когда карета прогрохотала под арками Королевской площади. Не дожидаясь, пока служанки спустятся на звонок, я открыла дверь собственным ключом и вихрем промчалась через анфиланду комнат по направлению к гостиной. Не раздеваясь, я дрожащими руками распахнула дверцы большого старинного буфета, достала бутылку арманьяка, плеснула золотистой жидкости в стакан. Пить? Как давно я не прибегала к подобному средству для расслабления! Но теперь нервы у меня были как натянутые струны, и я, секунду поглядев, как играют блики стекла в арманьяке, залпом выпила.
Арманьяк обжег горло. Я закашлялась, стала лихорадочно искать в буфете полотняные салфетки, и, пока делала это, почувствовала, как горячая волна плывет по жилам. Потом глотнула еще и еще… Чем больше спиртное туманило рассудок, тем расслабленнее и отстраненнее я себя чувствовала. По крайней мере, сердце умерило стук, и я уже не кипела от злости, вспоминая, как меня оскорбили.
«Черт возьми, зачем я только поехала к нему?! – задала я себе наконец вопрос, расположившись перед камином со стаканом в руках. – Зачем так спешила? Разве нельзя было подождать день-два, собрать сведения… да и решить, что вообще хочется мне самой?! Я летела к нему, как влюбленная девчонка, а он и не думал обо мне. Пил и наверняка встречался с женщинами. Где уж ему обрадоваться моему приезду? Мое место, как он думает, – в Бретани. На хуторе. В вечной скуке и вечном ожидании!»
От этой последней мысли меня снова опалила обида. Я подумала: ведь действительно, весь наш брак был построен именно по этому рецепту – Александр живет жизнью, полной разнообразных приключений, политических и любовных, а я покорно жду его в поместье… жду, когда он уделит мне, наконец, внимание, одарит теплом и развеет скуку. Этот мой удел я до поры до времени принимала с пониманием: замужний статус и маленькие дети обязывали к некоторым ограничениям, да и революция, оставившая меня без средств, отучила меня от всяких мыслей о светской жизни. Но кто сказал, что я обречена вечно жить именно так? Ведь мой муж, даже поклявшись, что мы больше не будем разлучаться, сам вовсе не превратился в сельского помещика и домоседа!
Особенно меня поражало то желание подавления, которое я разглядела в нем. Он хотел подчинить меня своей воле, чуть ли не вернуть в стойло. Казалось, само мое появление он расценил как страшную угрозу своей власти в нашей семье. Но почему? Неужели его так страшит призрак Клавьера и он так опасается, что здесь я буду слишком доступна для происков банкира? «Он, этот лавочник, помнит тебя, – прозвучали у меня в голове слова Александра. – Мне было бы куда спокойнее, если бы его не существовало на свете!» Господи, неужели он мог верить в эту чушь?
Но все равно, даже если верил, почему он был так груб? Что за неистовство было в его реакции? Я его жена, а не рабыня! И мне-то прекрасно известно, как он бывает очарователен и как умеет ласково убеждать, когда хочет. Что, жене демонстрировать эти качества уже не нужно? Он утомился? Мне можно просто приказывать? Конечно, я же не Мелинда Дэйл!
Всхлипнув, я переворошила почту на столике возле камина. Вензель Талейрана привлек мое внимание, и я быстро распечатала конверт.
«Душа моя, – писал Морис, – я узнал, что вы все еще не посетили мадемуазель Бертен, которая так вас ждет. Очень надеюсь, что вы мешкаете с этим визитом из-за забот супружеских, а не из-за того, что изменили нашему договору. Бал назначен на Вербное воскресенье, времени не так много, поэтому умоляю вас поторопиться. Я еще не говорил вам, что, хотя сам прием будет дан в честь первого консула, лично для вас на празднике я готовлю сюрприз, который не оставит вас равнодушной.
Напоминаю вам, мадам, что мы договорились ежедневно обмениваться записками, и сам я уже внес эту приятную обязанность в свой утренний распорядок дня».
Прочитав письмо, я почувствовала, как злость снова захлестывает меня. Конечно, полстакана арманьяка сделали свое дело, и соображала я сейчас не очень трезво, но все же ясно ощутила контраст между тем, какого тона придерживался Талейран по отношению ко мне, и тем, как вел себя мой муж. Черт побери, я заслуживаю уважения и дружелюбия! Если такой человек, как министр иностранных дел, ценит меня и готовит мне сюрпризы, почему бы Александру, которому я родила двух сыновей, тоже не ценить меня по достоинству?!
Потом я вспомнила, как выглядел мой муж во время встречи, и даже топнула ногой от негодования. С Талейраном уж его не сравнить! Александр давно забыл, что значит следить за собой как подобает аристократу и превратился в угрюмого мрачного вояку. На все случаи жизни у него два мундира – военный или дорожный, он вечно при оружии, пропах табаком, лошадьми и порохом, и никогда не задумывается над тем, чтобы поразить даму изяществом камзола и белизной кружев. Война, конечно, всему причиной война… Но он упорно не хочет мира, и меня вечно ждет именно такой Александр – загнанный в угол, пьющий повстанец!
Я вкочила на ноги, рывком скинула плащ, яростно швырнула шляпку в угол. И только теперь заметила, что не одна в гостиной, – в кресле с высокой спинкой напротив окна сидел мой брат.
–– Джакомо?
Он не спеша повернул ко мне лицо.
–– Я все время был здесь, Ритта. Решил не мешать тебе, потому что почувствовал, как ты взволнована.
–– Да. Взволнована…
В полной прострации я подошла, села напротив, не зная, что сказать. Мне так хотелось услышать чей-то совет, особенно, конечно, братский, но я толком даже не говорила с Джакомо в этот приезд, поэтому было как-то неловко начинать первый же разговор с собственных бед. Тем более, что Ренцо-то я забыла привезти с собой… В целом я знала, разумеется, что у Джакомо все хорошо. Стефания управляла служанками и присматривала за домом, брат понемногу становился довольно востребованным в Париже учителем итальянского языка, Жоржетта была помолвлена с каким-то сержантом и к осени, после окончания нового похода, готовилась выйти замуж. Может, не так уж и важно обсуждать все эти житейские дела в первую очередь, ведь у меня проблемы посерьезнее?
Джакомо будто услышал мои мысли, взял меня за руку.
–– Что случилось, сестра?
Далекое воспоминание промелькнуло у меня в голове: старый тосканский дом, вечер, треск хвороста в очаге… Джакомо, так же держа меня за руку, рассказывает мне сказку о фее Кренского озера, а я, восьмилетняя девочка, слушаю, затаив дыхание, и не могу оторвать завороженного взгляда от его красивого благородного лица, по которому скользят отблески пламени… Это воспоминание будто прорвало плотину: я стала говорить, сбивчиво и быстро, пересказывая ему вкратце историю своего брака с герцогом, жалуясь и возмущаясь.
Он слушал меня не перебивая. А я, лишь выговорившись, осознала, что, пожалуй, впервые в жизни произнесла вслух все, что довелось мне испытать в семейной жизни за последние несколько лет. Что поделаешь, не было рядом человека – помимо Маргариты, естественно, – которому можно было бы поведать подобное. Я чуть не проговорилась даже о том, какую роль сыграл в моей жизни Клавьер и кем он приходится Веронике и Изабелле… Начав говорить об этом, я все-таки прикусила себе язык, но вместо этого много рассказала о своих супружеских перипетиях в Бретани, о том, какой одинокой чувствовала себя в браке и как мучил меня Александр бесконечными отлучками и изменами.
–– Это очень тяжело, Джакомо: быть женой и одновременно месяцами не видеть мужа. Считаться замужем и одновременно жить как соломенная вдова… И сейчас снова все это может повториться, потому что… потому что я не знаю, какое решение примет герцог и смогу ли я…
Глянув на брата, я проглотила комок в горле и с усилием закончила:
–– И смогу ли я подчиниться этому решению.
Джакомо не отпускал мою руку. Слабая улыбка пробежала по его губам:
–– Наверное, Ритта, для начала ты должна понять, сможешь ли ты жить без него.
–– Смогу! – отрезала я довольно сердито, предпочитая не задумываться над ответом глубоко. – Если он будет вести себя так, как сегодня, разумеется, мне не о чем будет жалеть!
–– Тогда есть ли смысл переживать?
Негромким голосом он поведал мне, что, конечно, не слишком разбирается в тонкостях аристократических традиций и дворянского быта. Чем заканчиваются ссоры в герцогских семействах, ему не очень-то известно. Но…
–– Но я хорошо знаю, Ритта, что есть очень немного проблем, которые не способно было бы решить время. Оно всегда помогает разобраться. Так что не торопись сдаваться.
–– Что ты имеешь в виду? – спросила я озадаченно. – Думаешь, мне все-таки стоит пойти на бал?
–– О, конечно. Я имею в виду и это тоже. Там ты наверняка услышишь много нового. Нынешняя ссора с мужем, возможно, покажется тебе не такой важной. И ты сможешь понять, где тебе лучше и… что тебе ближе.
–– Однако герцог… он сказал мне, что мое участие в бале будет приравниваться в его понимании к разводу!
Джакомо меланхолично усмехнулся, пожав плечами.
–– Сущая чепуха. Уверен, что он просто вспылил. Когда в семье двое сыновей, бал – это не та причина, по которой мужчина может развестись… Кроме того, разве немного перца когда-то вредило браку? Не мне тебя учить, ты и сама знаешь, что мужчины гораздо больше ценят тех женщин, которые не повинуются им по щелчку пальцев.
Пока я размышляла над всем этим, Джакомо осторожно добавил:
–– А может, этот бал все изменит? Может, перед тобой откроется новая жизнь. Почему нет, Ритта? Не все в мире измеряется любовью и страстью. Иногда благополучие и устроенность тоже важны… тем более, что тебе выпала нелегкая судьба. Ты уже вдоволь натерпелась лишений.
Черт возьми, сказав это, он попал прямо в точку. Это была крамольная мысль, но я не могла отрицать ее существования. Приехав в Париж, я осознала, что вполне могу сама управлять своей жизнью. У меня был шанс остаться во Франции, сохранив поместья и дом в столице. Переехать же в Англию означало подвергнуть себя риску все здесь потерять. Видит Бог, однажды я уже теряла абсолютно все, но тогда была моложе и глупее, кроме того, общеизвестно, что в юности все переносится беззаботнее. Теперь я была не очень-то готова к такой катастрофе. Утратить все во Франции и устраиваться на новом месте, в чужой стране – разве это легко? Конечно, сердце мое принадлежало мужу, но можно ли жить только сердцем?
Тем более, если муж так груб и неласков? Станет ли он лучше вести себя в Лондоне, где у меня не будет вообще никакой защиты? О-ля-ля, впервые в жизни оказаться среди англичан в компании сурового супруга, имеющего в Англии кучу знакомых женщин и вес при английском дворе!.. Да я там и пикнуть не смогу, надо полагать! И дорога назад во Францию, скорее всего, мне будет заказана…
Конечно, я понимала, что Джакомо, говоря так, преследует и какие-то свои цели. Для них со Стефанией тоже было бы лучше, если б я осталась во Франции, помирилась с новой властью и пользовалась влиянием в парижском свете. Это означало бы, что отель дю Шатлэ никто не тронет, и их не выселят отсюда. К дому за три года они очень привыкли и не хотели бы вновь мыкаться по съемным квартирам. Если бы я последовала за мужем в изгнание, для семьи брата это тоже ознаменовало бы начало неприятных изменений.
–– Не спеши, Ритта, – настаивал он. – Уехать из Франции ты всегда успеешь.
Я бросила на Джакомо пытливый взгляд. Даже сквозь опьянение мне казалось, что и в его советах, и в моих размышлениях слишком много чего-то расчетливого, низменного, себялюбивого. Однако в данный момент я не чувствовала в себе сил мыслить иначе и была рада, что брат поддерживает меня.
–– Думаю, ты прав, – сказала я довольно мрачно, не сдержав тяжелого вздоха. – Я не собираюсь спешить.
