Роксана Гедеон
Дыхание земли

3

Впервые за семь месяцев я внимательно взглянула на себя в зеркало.

Конечно, и раньше я каждый день умывалась и причесывалась, а потом смотрела, все ли со мной в порядке, но почему-то почти разучилась, глядя в зеркало, оценивать, красива ли я, обаятельна ли.

Я осторожно вытащила шпильки из волос, и тяжелые золотистые волосы мягко упали на плечи. Прошел год с тех пор, как в тюрьме Консьержери меня остригли, и они уже стали длинными, выросли дюймов на двенадцать и чуть выгорели… Мягкое бретонское солнце добавило золотистости коже лица. Да я и вся теперь была золотистая, ведь загара не скроешь. Но он не портил меня. Глаза у меня сияли – наверное, от волнующих известий… Тонкие брови вразлет двумя безупречными линиями пересекали высокий чистый лоб. Чуть вздрагивали крылья тонкого носа. Небольшая ямочка смеялась на ровной коже щеки. Я красива, да… и как хорошо это все выглядело бы, если бы в моем распоряжении было хоть чуточку краски…

А болезнь? Она, похоже, оставила след только в моей душе, физически я полностью оправилась. Земля Бретани словно вдохнула в меня силы. Тело налилось, пополнела грудь и сквозь полотно рубашки соблазнительно алели соски, более яркие, чем до родов. Я была очень стройна, но не худощава; постоянное пребывание на свежем воздухе подарило мягкий румянец щекам, силу и здоровье телу. Я чувствовала себя крепкой, как никогда. Бедра были уже, чем прежде, но, в конце концов, прекрасно согласовывались с тонкой талией. Я даже как будто стала выше ростом.

А зачем я, собственно, об этом думаю?

Легкая усмешка тронула мои губы. Нет, все-таки никак нельзя относиться к графу д'Артуа только как к другу! Что-то внутри меня этому мешает. Может быть, потому, что не было случая, когда мы дружили, не будучи любовниками. Что будет на этот раз? Я даже не знала, что решить на этот счет. Конечно, у принца крови достаточно подружек, уж за этим дело никогда не стояло. Но есть ли среди них такая, как я? Наверное, нет, иначе он не звал бы меня, позвал бы только Жана!

Так что же мне делать, если он все-таки захочет хоть на миг возвратиться к прошлому? Я тряхнула головой, чтобы отогнать навязчивые воспоминания, чтобы вообще не думать об этом. И все же в глубине подсознания мне уже было ясно, что я вряд ли смогу сказать ему «нет».

В тот день, когда на землю спустился теплый тихий вечер, я стала свидетельницей потрясающего события; десятимесячная Изабелла самостоятельно вылезла из поставленной на землю колыбельки, взялась ручками за ее края, а потом отняла ручки и гордо стояла, демонстрируя всем свое умение. Замирая от гордости, я отошла на три шага и поманила ее к себе:

– Иди, иди сюда, миленькая! Иди, не бойся!

Изабелла пошевелилась, поверила мне, подняла пухленькую ножку и ступила шаг. Потом, удержав равновесие, сделала второй. На третьем я поймала ее в свои объятия.

– Ты ходишь, Бель! Моя хорошенькая, любимая Бель!

Вероника стояла в колыбели, ревниво наблюдала за нами и проявляла явное желание последовать примеру сестры.

«Ну, – подумала я со счастливой улыбкой, – теперь мне прибавится хлопот. Раз уж Изабелла взялась ходить, теперь ее не остановишь. Кто сможет совладать с этой непоседой?»

Я обожала своих близняшек: обаятельных, со вздернутыми носиками и серыми глазами, белокожих и белокурых. Так похожих на своего отца…

4

Берег был пустынен и тих, только волны с шумом накатывались на песок, сильно ударяя по нему грудами гальки и оставляя за собой золотисто-зеленую морскую траву. Море было явно неспокойно. Небо затянуло тучами, но далеко-далеко на горизонте можно было различить огни и силуэты английских кораблей.

Было совсем еще рано, только начинало светать. В полумраке призрачно чернели абрисы скал, вокруг которых хлестали и пенились волны. Скалы и рифы были окутаны молочно-сизым утренним туманом. Да и вообще было сыро, и мы сильно продрогли.

В полшестого утра недалеко от берега появился шлюп и спустил для нас барку. Отец Медар крикнул с берега пароль, и ему ответили верно. Люди, говорившие по-английски, перевезли нас на шлюп, и только тогда я смогла разобрать на борту темные буквы названия. Шлюп назывался «Дриада». На нем я уже плавала – тогда, когда два года назад отец вез меня к сыну.

– You can rest there, [Вы можете отдохнуть здесь (англ.). ] – сказал мне офицер-англичанин, открывая дверь каюты. Я поняла его слова.

Мы с сыном остались одни. Я сняла плащ, помогла раздеться Жанно. Он, чрезвычайно серьезный и тихий, задумчиво уселся в углу. Я взглянула в зеркало и тоже села на постель.

– Отец Медар останется с нами? – спросил сын.

– Да, милый, он все время будет сопровождать нас. Он ведь тебе нравится, Жанно?

Ребенок не ответил. Мы снова замолчали.

Я не могла не ощущать странного, не слишком приятного волнения. Мне предстояло увидеть человека, который явно станет оценивать меня после стольких лет разлуки. Мне предстояло познакомить с ним сына. Для такой важной задачи нужно хладнокровие, а я слегка, по-школьному, волновалась.

– Мама, – произнес Жанно.

– Что?

– Не называй меня больше Жанно, пожалуйста.

Крайне удивленная, я взглянула на сына.

– Но ведь я всегда так тебя называла.

– Раньше я не понимал. А теперь мне не хочется быть маленьким. Я хочу быть Жаном! Вот как меня зовут. – Помолчав, он добавил: – Не хочу, чтобы папа слышал, как меня называли раньше.

В замешательстве я не сразу сообразила, о ком он говорит. Сын продолжал:

– Да и дед всегда говорил, что Жанно – это имя для сопляков.

– Да, но…

Не договорив, я умолкла, изумленно глядя на мальчика. Я так свыклась с этим прежним нежным именем, я и не думала, что Жанно это неприятно. Но я попыталась быстро взять себя в руки и подойти ко всему с юмором.

– Хорошо, – сказала я с улыбкой. – Но и в этом случае, Жан, тебе не следует быть таким серьезным. Твой папа человек очень веселый, ему нравятся живые, улыбающиеся мальчики.

– Расскажи мне о нем, ма!

– Я вздохнула, почувствовав легкую ревность. Жан всегда так тянулся к мужчинам – к деду, а вот теперь к «отцу». Меня он знал давно и любил меня, но ему словно было мало того, что могла дать я.

– Послушай, Жан, я давно хотела предупредить тебя… Возможно, когда мы встретимся с папой, мы будем у него не одни. У него могут быть другие люди. Поэтому ты ни в коем случае не должен называть графа д'Артуа отцом.

– А кто с ним может быть еще?

– Ну, – произнесла я в смятении, – с ним могут быть его сыновья… сыновья от другой женщины, твои братья.

– Герцог Ангулемский и герцог Беррийский?

– Откуда ты знаешь?

– Мне Маргарита сказала.

– Так ты обещаешь, Жан? Обещаешь не называть его высочество отцом?

Сын смотрел на меня с нескрываемой обидой.

– А как же мне еще его называть?

– Говори так, как я. Я буду называть его «монсеньор».

– Почему?

– Так положено. Таковы правила приличия, пойми, милый!

– А почему его сыновья от другой женщины могут жить с ним, а я не могу? – произнес Жан.

– Потому что та, другая женщина – его жена, мой мальчик! – вымученно проговорила я. – А я ему не жена. Понимаешь?

– Угу, – сказал Жан. – Почему же тогда у вас появился я?

– Твой папа любил меня, вот почему.

– Почему же он женился не на тебе, если любил?

– Жанно, ты невыносимый почемучка! – вскричала я, потеряв терпение. Сын спрашивал меня о том, чего я не могла и стыдилась ему рассказать. – Ты обещаешь мне вести себя хорошо?

– Ага! – пробормотал он в ответ.

К полудню шлюп начало качать. Разразилась гроза, и дождь глухо барабанил по деревянной палубе. Отец Медар не показывался. Кок принес нам завтрак, и мы поели. Пару раз я выходила на палубу, но едва порывы холодного ветра обвевали меня и мне в лицо целым снопом летели соленые брызги морской воды и дождя, я возвращалась обратно. Жан, устав от расспросов, уснул.

– We arrive in two hours, [Прибываем через два часа (англ.)] – донеслись до меня английские слова, и я их снова поняла.

Пора было собираться. Жан спал, я отгородилась от него ширмой. В каюте было зеркало: я разложила вокруг него свои саквояжи и коробочки.

* * *

…Теплым струящимся водопадом упали мне на спину шелковистые волосы. Я несколько раз встряхнула ими, проверяя, как искрятся они при свете фонаря, а потом взяла с углей щипцы. Сегодня я причешусь просто, но так, чтобы оставить свободным золотистый каскад локонов. Я разделила густые волосы на пробор, осторожно собрала их сзади и, чуть приподняв, скрепила на затылке – тяжелые сверкающие кудри, имеющие при тусклом свете почти платиново-медный оттенок, падали вдоль спины, открывая точеную линию шеи и нежные белые плечи.

Только маленькую каплю белладонны капнула я в глаза – и они засияли подобно драгоценным агатам. Черные ресницы казались неправдоподобно длинными, и когда я смотрела искоса, бросали стрельчатую тень на щеки. Ноздри у меня трепетали, цвет лица был такой нежно-золотистый, что я с презрением отвергла всякую пудру. Из зеркала на меня смотрела обаятельная черноглазая блондинка с необыкновенной красоты лицом.

– А есть ли на свете женщина милее меня? – прошептала я улыбаясь. Да и вообще я вся словно светилась изнутри.

Я была затянута в узкое платье из дорогого черного бархата, подчеркивавшего изящные линии полной груди и тонкой талии; платье было отделано серебристо-серым галуном и вышивкой, с воротником и манжетами из тонкого белого сукна, обшитого серебристыми кружевами. Это было дорожное платье, к которому полагалась лишь нитка белого жемчуга. Но из всего этого я с тайным удовольствием заключила, что граф д'Артуа помнит все: и мои вкусы, и любимые силуэты, и даже меня саму…

Надев серую фетровую шляпу с темной вуалью, я принялась будить сына. Для него тоже полагался полный костюм версальского щеголя: шелковые чулки, светлые панталоны, батистовая рубашка с галстуком цвета чайной розы, молочно-белый жилет и серый камзол, отделанный золотистыми кружевами. Были даже башмаки с пряжками и шляпа – все для мальчика его возраста. Я аккуратно причесала густые черные волосы Жанно.

– Ты готов, – сказала я, целуя его в лоб. – И ты так хорошо выглядишь, Жан. Дед гордился бы тобой.

Он, в свою очередь, смотрел на меня с восхищением.

– Ты… ты такая красивая, ма! Такая нарядная!

В конце концов мы оба рассмеялись.

И тут шум раздался за дверью. Я услышала английскую речь, которую не разобрала, потом кто-то сказал по-французски: «Благодарю вас, капитан!» После этого дверь без стука распахнулась, и к нам ввалился некий молодой человек.

Снимая шляпу, он воскликнул:

– Честь имею вас приветствовать, мадам!

Я попятилась, почувствовав внезапный ужас. Мне показалось, что передо мной стоит сам граф д'Артуа. Тот и в то же время не тот! Лет на пятнадцать моложе. Сходство было поразительное. Я смотрела на молодого человека и ничего не могла понять.

– Простите, – проговорила я, – кто вы такой?

– Герцог Ангулемский к вашим услугам, мадам.

Он был красив, строен, изящен – совсем как граф д'Артуа. Только мне необыкновенно трудно было поверить, что мой бывший любовник имеет такого сына. Графу д'Артуа самому-то только тридцать семь, а его сыну – двадцать один год!

– Принц послал меня обеспечить вам достойную встречу, мадам. С фанфарами и пушками вас, конечно, встречать не смогут, но хорошая шлюпка, дом и ужин вам обеспечены!

Быстро взглянув на Жана, герцог добавил:

– Отец ждет вас не дождется, принцесса.

На этот раз его голос прозвучал совсем тихо.

Я подумала, каково ему, законному сыну принца, ехать встречать чужую женщину, любовницу отца, соперницу матери. Для подобной ситуации он держался с отменными самообладанием и дружелюбием. Я не могла только понять жестокости принца. Зачем это было нужно – впутывать в дело молодого человека?

– Я готова следовать за вами, ваше высочество, – сказала я быстро.

– Шлюпка ждет вас.

Резко повернувшись на каблуках, юноша вышел.

– Он даже не заговорил со мной! – заметил Жанно.

– Ничего. Мы ведь едем к папе, не правда ли?

Я поспешно надела темный плащ, набросила на голову капюшон и, взяв сына за руку, твердым шагом вышла на палубу.

Море бурлило. Матросы, сидевшие на веслах, были мокры до нитки. Я порадовалась, что надела плащ: дождь лил как из ведра. Туман собрался над островом, окутал его непроницаемой пеленой. Лишь изредка, подходя очень близко, удавалось заметить огни английских кораблей, стоявших на рейде. Волны захлестывали шлюпку, и я только теперь, после многих часов пути, ощутила приступ морской болезни.

Для Жана это все было ново и необычно; вне себя от волнения и восторга, он разговаривал с матросами, а с герцогом вел себя так же сдержанно, как и он себя с ним.

– Долго ли отец вашего высочества собирается пробыть на Йе? – спросила я.

Герцог улыбнулся.

– Пожалуй, до тех пор, пока не решится высадиться на побережье. Если будет такая возможность.

– А кто еще сейчас на острове, кроме вас и принца?

– Епископ Дольский, граф де Шаретт и мой брат, сударыня.

Ах, так и герцог Беррийский здесь! Он, должно быть, года на два младше. А имя графа де Шаретта меня просто-таки поразило. Что может быть неприятнее, чем встреча с ним?

– Мы прибудем как раз к обеду, – произнес герцог.

На берегу нас ждала карета. Остров был маленький, и уже через десять минут мы прибыли на место. Это был старый каменный особняк, построенный, вероятно, еще при Екатерине Медичи. Сад был густой и пышный, но сейчас мокрые деревья выглядели не очень весело. За провожатым и герцогом мы прошли по мокрой песчаной дорожке; привратник распахнул дверь, и мы оказались в прихожей.

– Отец сегодня дает обед, мадам, – произнес герцог Ангулемский. И, обращаясь к дворецкому, добавил: – Доложите, что…

– Нет, – сказала я. – Не надо докладывать.

Герцог мгновение смотрел на меня, потом кивнул.

– Хорошо. Его высочество в гостиной. Прощайте, мадам.

Молча сбросив плащ на руки лакею, не снимая ни шляпы, ни перчаток, я пошла вперед. Мельком заметила себя в зеркале – стройную, элегантную, золотоволосую… Я тихо толкнула дверь – она подалась без малейшего скрипа.

В старинной гостиной, обставленной тяжелой мебелью из черного дуба, был жарко растоплен камин. Брызги дождя заставляли позванивать стекла в окнах. Пахло свежим кофе. Тяжелые портьеры были едва раздвинуты, и сумерки разгонялись лишь красноватыми отблесками каминного пламени. В этих-то отблесках я и увидела кресло с высокой спинкой, а в кресле – знакомого человека. Он сидел спиной ко мне, скрестив стройные ноги в чулках и башмаках с перламутровыми пряжками; на нем были только рубашка, кюлоты и жилет, расстегнутый на груди. Волосы, черные и волнистые, были напудрены и собраны назад – их легко стягивала бархатная черная лента.

Человек повернулся ко мне в профиль, а уж профиль-то мне был знаком – гордый, красивый, с орлиным носом, свойственным всем Бурбонам…

Я пошла по ковру, такому мягкому, что в нем тонули ноги, потом остановилась и произнесла только несколько слов:

– Это я, здравствуйте, Шарль.

Этого было достаточно.

5

Он вскочил, как тигр, приготовившийся к прыжку. Я стояла не шевелясь, пораженно читая на его лице мгновенно вспыхнувшую страсть и, как и раньше, понимая, что не могу ему сопротивляться. Когда я была юна – он имел надо мною власть. Но вот прошли годы – и почти ничего не изменилось… С чего я взяла, что разлука уничтожила наши чувства?

Принц подошел, его руки скользнули вокруг моей талии, прижали к себе очень близко. Он молча снял с меня шляпу, стянул перчатки, и все так же ни на дюйм не отпуская от себя, провел рукой по моим золотистым волосам. Я часто дышала, полуоткрыв рот. Тогда он наклонился, быстро, жадно поцеловал меня. Поцелуй был короток, я не ответила на него. Принц наклонился снова, припал к моим губам неистово, алчно, под напором его губ сначала моя голова, а потом и вся я в изнеможении подалась назад. Одной рукой я оперлась на что-то, другой сжимала его плечо. Его губы проникали в меня неудержимо, почти жестоко, я задыхалась от его страсти и желания, в то же время чувствуя, как бьются наши сердца, – удар в удар… С этим человеком мы совпадали, как руки в пожатии. Его поцелуй был яростный и жадный, будто он ждал его очень долго, и в тот час, когда мы целовались со все возрастающей страстью, его рука почти на ощупь нашла застежку платья, скользнула под грудь, осыпая ее бешеными торопливыми ласками. Другая рука нежно и твердо коснулась моего бедра, привлекла его к себе еще ближе и теснее, так что самым сокровенным краешком своего тела я ощутила прикосновение его мужской плоти, напрягшейся сильно и уверенно. С ног до головы меня потрясла сладкая дрожь. Я почувствовала, каким влажным и горячим становится лоно, как я умираю и рождаюсь заново – женщиной, и тогда, не выдержав жара, мгновенно охватившего все тело, я застонала.

Мы разомкнули объятия, уже понимая, как неосторожен был этот порыв. Кто угодно мог войти в комнату, даже слуга… Дыша взволнованно и быстро, я опиралась на руку графа, склонила голову ему на плечо.

«Как могла Изабелла де Шатенуа сравнивать его с каким-то своим Александром? – пронеслась у меня мысль. – Этот мужчина необыкновенен, ему нет равных!»

– Как я хочу тебя! – прошептал он мне в волосы жарко и нетерпеливо. – Я бы все отдал за это!

Я закрыла глаза. Мне и самой хотелось того же, но голова моя уже начинала трезветь, и я сама себе поражалась. Так забыться почти на глазах у сына!

– Эта ночь моя, правда? – проговорил принц, обжигая губами мне ухо.

– Ну что я могу ответить? – проговорила я улыбаясь. Я уже успела трезво подсчитать, что сегодняшняя ночь для меня абсолютно безопасна. Зачем мне отказываться? С этим мужчиной я так редко вижусь, а между тем только он способен дать мне почувствовать истинный вкус близости.

Его руки еще некоторое время скользили по моему телу, но уже не так страстно: он понемногу успокаивался, понимая, что сейчас не место и не время. Хотя, впрочем, мне мое воображение подсказывало: как было бы хорошо снова познать все это прямо здесь, не сходя с места, забыв обо всех…

Он, вероятно, подумал о том же и тяжело усмехнулся.

– Не надо подстрекать меня взглядом, дорогая, – произнес он, целуя мне руку. – Уверяю вас, это излишне.

Я молча высвободилась, подняла упавшую на пол шляпу.

– Мы так необычно приветствовали друг друга! – продолжал он уже насмешливо, и я снова узнала прежнего графа д'Артуа. – Браво, моя дорогая, я рад был убедиться, что вы не забыли меня. Уверен, что за эти шесть лет вы многое пережили. Но вот чего я не ожидал, так это того, что вы станете много прелестнее, чем прежде. Если бы я впервые увидел вас такой, я бы, вероятно, лишился рассудка и стал бы ни на что не способен. Ни на какие козни.

Не отвечая, я внимательно смотрела на него. В нем не произошло каких-то разительных, коренных перемен, но… Он стал грустнее, задумчивее что ли. Он шутил, но под шуткой уже чувствовалась горечь. Я печально вспомнила того красивого молодого человека, которого занимали только женщины. Как мы все были беспечны тогда! Мы понятия не имели, что такое жизнь. И она нас жестоко проучила. Даже как-то больно было вспоминать прошлое – настолько оно было очаровательно и несоединимо с действительностью.

– Не думайте о грустном, моя прелесть. Вы красивы, и это главное. Я по-прежнему без ума от вас. Боже мой, как жаль!

– Чего, монсеньор?

– Того, что мы столько лет не виделись!

И, внезапно повеселев, он отошел на два шага, оглядел меня и воскликнул:

– О, оказывается, меня можно поздравить! Вы прелестно выглядите в этом наряде. И как приятно сознавать, что на вас нет ничего вашего, только мое.

– Еще одно такое напоминание, – предупредила я, – и вы, монсеньор, больше никогда меня не увидите.

– Ну полно, полно! Вы же знаете, как я люблю пошутить.

Разглядывая меня и оценивающе, и восхищенно, он мягко сжал мои руки.

– Сюзанна, вы меня поражаете. Кто бы мог подумать, что вы станете еще соблазнительней? Какие чары даруют вам вечную юность и вечное очарование? А ведь вы сидели в тюрьме, как мне известно.

– Да, монсеньор, целых девять месяцев.

– Ну, а сейчас, когда вы вернулись к своему семейному очагу, у вас… есть воздыхатели?

Я улыбнулась, про себя подумав: «Видел бы он меня в Сент-Элуа!» В деревянных башмаках и подоткнутой юбке. Уж какие там воздыхатели…

– Ну, об этом мы поговорим позже, – произнес граф решительно. – Хотя, я уверен, моя дорогая, вы наставили мне целую кучу рогов.

Я вспомнила о сыне, который дожидался моего появления где-то за дверью, и спохватилась. Мне стало совестно. Как я могла хоть на миг забыть о Жанно?

– Ваше высочество, нас ждет мальчик… наш мальчик, – сказала я серьезно, пристально глядя на принца.

– А, так вы привезли сына?

– Да, как вы и просили.

– Что же вы молчали до сих пор?

Жан остановился на пороге, прижимая роскошную шляпу к груди. Я почему-то думала, что в новой богатой одежде он почувствует себя несвободно и скованно, но не тут-то было: мальчик держался с отменным достоинством и даже, мне показалось, не без надменности. С полным самообладанием он отвесил принцу поклон, так, как учила его я.

– К вашим услугам, сударь, – произнес он тоненьким, но твердым голоском.

В синих глазах сына я читала явную гордость. Со всем возможным вниманием он смотрел на графа д'Артуа, которого теперь рад был считать отцом. Граф протянул ему руку – не ладонью книзу, как для поцелуя, а так, как подают для пожатия. Я с трудом верила в то, что вижу: принц редко кого удостаивал подобной чести. По уши залившись румянцем и задыхаясь от гордости, Жанно в ответ тоже протянул руку и ответил на пожатие.

– Меня зовут Жан Анри, сударь, – проговорил он быстро-быстро, – мама привезла меня к вам, потому что сказала, что вы мой отец.

Ну вот, подумала я, все мои наставления летят к черту. Жанно нарушал их так легко, словно никогда не слышал.

– Что ж, она сказала вам правду, – произнес граф, внимательно разглядывая мальчика.

Повернувшись ко мне, он вполголоса добавил:

– А ведь у него глаза синие. В кого бы это, а, моя прелесть?

Пожав плечами, я с холодной улыбкой ответила:

– Если вам угодно сейчас обсуждать эту тему, могу напомнить, что у вашего деда, как и у моего отца, глаза были синие. Надеюсь, милостивый государь, вы по достоинству, оцените ту снисходительность, с которой я дала вам объяснения по тому поводу, в чем отчитываться вовсе не обязана.

Я сказала это со всем высокомерием, на какое была способна, и принц знал, что, когда я начинаю говорить таким тоном, это значит, что задета моя гордость. Он оставил затронутую тему.

– Ваша мама сказала вам правду, Жан Анри. Я ваш отец. И мне очень жаль, что мы с вами только сейчас встретились.

– Мама очень давно о вас рассказывала! Только когда была революция, надо было молчать. Никто не должен был знать, что вы мой папа.

Принц наклонился, провел рукой по волосам мальчика, внимательно заглянув ему в лицо. Для меня было неожиданностью прочитать на лице графа д'Артуа удивление и даже некоторую нежность. Жан действительно выглядел необыкновенно смелым и решительным мальчиком.

– Скажите, Жан, хотели бы вы всегда жить рядом со мной, раз уж я ваш отец?

У меня зазвенело в ушах. Что это – шутка? Если бы принц посмел шутить, задавая такие вопросы, я бы, наверное, выцарапала ему глаза. Но он, к счастью, спрашивал хотя и весело, но серьезно.

Жан взглянул на меня.

– Если мама согласится, то, конечно, да, папа!

Я с укоризной взглянула на сына. Ну никак не мог он удержаться от этого слова – «папа». Он даже Берте завидовал только потому, что у нее есть человек, которого она может так называть.

Принц рассмеялся, потрепал сына по плечу.

– Ну вот и отлично. Что у вас с рукой, Жан?

Глядя на графа широко раскрытыми, полными доверия, наивности и почти любви глазами, Жан простодушно пояснил:

– Берта позвала меня качаться на лозе, а сама упала прямо на меня. Я сломал руку. Теперь уже лубок сняли, но я еще не совсем оправился.

– Ничего. Полагаю, это не помешает вам принять от меня некоторые подарки.

Я внимательно следила за происходящим. Граф снял с руки кольцо с изумрудом и надел его на палец мальчику.

– Возьмите это, Жан. Я так мало вам пока давал. Но это ничего: когда-то я обещал вашей маме заботиться о вас, и я сдержу слово. – Выпрямившись, он добавил: – Но у меня есть для вас что-то более ценное.

Граф д'Артуа, подумав, сиял со стены длинную кривую саблю в красивых ножнах, инкрустированных перламутром и бриллиантами, с эфесом, отлитым из чистого золота. Жан понял, что именно ему собираются подарить, и глаза его заблестели: он уже два года мечтал о настоящей, не деревянной сабле! Пока у него был только маленький кинжал, подаренный дедом.

– Это сабля моего прадеда, короля Станислава Лещинского, отца королевы Марии Лещинской. С ней он сражался у Данцига. Это одна из тех вещей, которые могут принадлежать только Бурбону. Вас уже можно причислить к ним. Это вам на память обо мне, Жан.

И он поцеловал мальчика в лоб.

Я не верила своим глазам. Я впервые видела, чтобы принц так разговаривал с ребенком. Насколько я помню, еще при Старом порядке своим детям он не уделял никакого внимания.

– Ну а что вы скажете, Жан, о целой куче шоколада, ванильных пирожных и мороженого? Как вам это нравится?

– Очень нравится, папа, – простодушно ответил Жанно. – А где?

– В соседней комнате ждет вас не дождется.

Жанно столько лет не то что не ел, но даже не видел подобных лакомств. Прицепив длинную саблю сбоку и поддерживая ее, чтобы не била по ногам, он поволок ее за собой к двери, даже забыв церемонно поклониться.

Я посмотрела ему вслед. У меня были все основания быть более чем довольной этой встречей. Принц, при его легкомыслии и полнейшем равнодушии ко всему, что прямо не касалось его удовольствий, не мог вести себя лучше. А уж на подарки я и не надеялась. Вот радость-то для Жанно… Меня, правда, несколько удивил вопрос графа: «Хочешь ли ты жить рядом со мной?»

Принц резко повернулся на каблуках, обнял меня за талию.

– А он прехорошенький, этот ваш мальчик, дорогая!

– Вы говорите «ваш»? Не «наш»?

– Я не уверен. Никогда не буду вполне уверен!

Меня охватило возмущение.

– Почему же, в таком случае, вы позвали меня сюда?

– Да потому что, душенька, мне дорого все, что связывало нас в прошлом! Я ни о чем не могу вспомнить без душевного и телесного трепета. Это, черт побери, все моя глупейшая сентиментальность, и вы ее, быть может, вовсе не заслуживаете. Но что поделаешь, моя дорогая: вы слишком большой отрезок в моей жизни, чтобы я мог не думать об этом мальчике.

– Но Боже мой, зачем же все это тогда сделано? Пригласив нас сюда, вы всем дали понять, что я – ваша любовница, а Жан – ваш сын! Даже ваши дети теперь уверены в этом! Теперь уже никого не разубедишь!

– А почему, собственно, это вас так волнует?

– Меня удивляет, как можно, самому не веря, убеждать остальных! – ответила я сердито. Сердце у меня стучало очень быстро. Разозленная, я высвободилась из рук графа.

– Да перестаньте вы устраивать сцены, моя несравненная! Разве я сказал, что не согласен добросовестно быть отцом нашему сыну?

Пораженная, я умолкла, не зная, к чему он клонит.

– Вы, Сюзанна, никогда не скажете мне правды. Таким образом, ни в том, ни в другом я никогда не буду уверен. Жан может быть и моим, и не моим. Но зачем это выяснять? Я без ума от вас, мне нравится ваш сын. Я сделаю для него все, что в моих силах. И, кроме того, мне хочется немного приструнить своих законных сыновей… да-да, они иногда очень нуждаются в воспитательных мерах.

Подобные речи казались мне чрезвычайно странными, но я уже почти успокоилась. У Жана будет отец, и это главное.

И все же, когда граф поцеловал меня, я не разомкнула губ ему навстречу.

– Ну вот мне и наказание за мою откровенность! – сказал он слегка огорченно, отстраняясь. – Однако ничего. У вас есть время успокоиться. А у меня есть время подумать то, что я сегодня скажу вам.

И, целуя мои пальцы, он добавил:

– У меня для вас сюрприз.

– Когда назначен обед? – спросила я все еще мрачно.

– Да через полчаса. Это не затянется надолго. Я так хочу поскорее оказаться в одной спальне с вами, что разгоню всех своих гостей.

Слова были грубоваты, но сказаны с настоящей страстью, и я охотно простила графу д'Артуа его несдержанность.