Роберт Райан
Пусть мертвецы подождут
Часть вторая
11–15 августа 1916 года
Пять
Перси Литтлвуд закончил погружать деревянные овощные ящики в трёхколёсный развозной фургон «Уорвик», когда было чуть больше восьми, и выехал в двадцатиминутный рейс по узким дорогам Суффолка до зоны хранения взрывчатых веществ Элведен. Гражданские редко вступали в какой бы то ни было контакт с реквизированным имением, и за последние несколько недель бакалейщик научился не задавать вопросы и держать рот на замке. Его не касалось, что они там делают за деревьями.
Даже в «Сохе», когда Элведен неизбежно всплывал в разговорах и дикие домыслы обретали достоверность с каждой выпитой пинтой, Перси просто пожимал плечами, чувствуя на себе чужие взгляды. Он зарабатывал хорошие деньги, доставляя еду и припасы, – достаточные, чтобы не отказываться от них из-за праздных слухов. Он знал, что дало этим людям повод для сплетен. И всё-таки дело было прибыльное – по крайней мере, для него.
А значит, если договорённость продлится ещё долго, у него появится возможность попросить руки Лиззи Косфорд. Пусть она моложе на двадцать лет, но Перси подозревал, что современные женщины не могут позволить себе излишнюю разборчивость. Множество ровесников Лиззи не вернутся домой, и, если не проявить осторожность, Англия станет страной старых дев. Газеты уже полнились объявлениями, которые подавали отчаявшиеся молодые леди, чьих женихов убили во Франции или Бельгии, предлагавшие супружество и уход за ослепшими или изувеченными.
Машин на дороге не было, и Перси ехал быстро, так что у входа в зону хранения взрывчатки оказался всего-то через четверть часа. Он остановился у шлагбаума, и сержант с «ленивым глазом» по уставу заглянул в заднюю часть фургона, чтобы убедиться, что Перси не спрятал там кого-нибудь, а потом махнул рукой и предупредил, что разгружаться следует в обычном месте, где его будет ждать заказ на следующий вторник.
Перси повёл трёхколёсник на малой скорости по дороге, что смыкалась с подъездной аллеей, ведущей к Холлу, но, как делал всегда, потянул рычаг и съехал на обочину, прежде чем открылся вид на роскошное здание.
– Могли бы и выделить парочку негодников, чтоб подсобили с разгрузкой, – пробормотал Перси. Но этой работой всегда приходилось заниматься в одиночестве – видимо, на тот случай, чтобы он не вовлёк кого-то из солдат в беседу.
Перси заглушил мотор и вышел наружу, в тишину раннего утра. Место ему не нравилось. Ему всегда казалось, что из подлеска кто-то смотрит. Иногда он краем глаза замечал движение среди деревьев, слышал треск ветки или отголоски разговора и смеха, хотя знал, что военные расквартированы с другой стороны имения. От этого у него по спине бегали мурашки.
Литтлвуд быстро разгрузил ящики с провизией, сунул счёт в самый верхний и тихонько рассмеялся. За деньги, которые он с них брал, можно было и потерпеть мурашки дважды в неделю. Потом он достал бумаги, которые для него оставили в деревянном ящике, прибитом к одному из старых дубов. Выполнил аккуратный разворот в три приёма и поехал обратно через поднятый шлагбаум, помахав сержанту по пути.
Только преодолев две мили, Перси остановился и изучил заказы. Как и следовало ожидать, там находился дополнительный коричневый конверт, на котором было написано: «Требуются свежие медицинские принадлежности». За его передачу Бренде на почте в Тетфорде заплатят дополнительно десять шиллингов, без лишних вопросов.
Конверт не был хорошо запечатан, и Перси поднёс его ко рту, чтобы ещё раз смочить слюной проклеенный край. Замешкался. Посмотрел в зеркальце на двери, чтобы убедиться, что на этом участке дороги больше никого нет. Вытащил лист бумаги. Это и впрямь был список медицинских принадлежностей, написанный плавным почерком.
Перевязочный материал, семь рулонов
Ментоловый бальзам, три жестянки
Крысиная отрава (паста из красного морского лука)[17]
Аптечка первой помощи (фельдшерский набор № 7)
Микстура от кашля «Джи»
Моющее средство «Скрабб» (2 бутылки)
Санитарные полотенца, прессованные (один ящик)
Суппозитории «Энуль» (две коробки)
В списке было ещё две страницы. Перси мог достать половину у аптекаря в Тетфорде, но нет, это следовало отослать в Лондон. И об этом он также должен был помалкивать. Десять шиллингов, как-никак. За такое Перси бы поклялся, что чёрное – это белое. И деньжата отправятся прямиком в брачную кубышку Лиззи Косфорд.
Он убедился, что дорога по-прежнему пуста, включил первую скорость «Уорвика» и поехал к дороге, ведущей в Тетфорд.
Если бы Перси Литтлвуд смог понять код, содержавшийся в том скучном списке, шифр, который усердно разрабатывали при участии всех сторон, он мог бы и позабыть про Лиззи. Ибо в Лондоне люди более прозорливые, чем Перси, поняли бы, что причина смерти семерых человек, чьи жизни унёс несчастный случай во время учений, пока что оставалась неразгаданной, и единственный выживший был по-прежнему нем. И последняя строчка, в которой говорилось о срочной доставке ящика тонизирующего вина Святого Осии – Осия, сын Навина[18], один из двенадцати разведчиков, посланных Моисеем в Ханаан, был святым покровителем шпионов, – толкованию подвергалась легко.
«Присылайте своего человека».
Шесть
Восемь джентльменов из Комитета по военным неврозам вошли в лекционный амфитеатр в Миллбанке и заняли свои места, гадая, свидетелями чего им предстоит сделаться. В передней части зала за кафедрой стоял майор Джон Х. Ватсон в униформе, с деревянной указкой в руке. Позади него находился белый экран, на который был направлен луч проектора. По сторонам от него располагалось несколько подвешенных холстов, на каждом из которых был изображён какой-то аспект человеческого тела, отображённый в виде людей, лишённых стольких слоёв кожи, сколько требовалось, чтобы показать артериальную, венозную и лимфатическую системы, мускулатуру или нервные пути. Рядом с помостом был желтоватый человеческий скелет, подвешенный к металлической стойке за крюк в черепе.
Ватсон изучил своих зрителей. Ими были пять офицеров из медицинской службы сухопутных войск, включая Крокера, заместителя начальника медицинской службы, и подполковника Роберта Армстронга Джонса, коменданта психиатрической лечебницы Клейбери, а также три гражданских специалиста – два невролога и психиатр. Комитет по военным неврозам созвали поспешно, чтобы дать ответ на вопросы, которые возникали в связи с частотой так называемых боевых неврозов и лечением их жертв.
Перед этими людьми Ватсон чувствовал себя в высшей степени некомпетентным. Продолжительность его собственного опыта работы с этим расстройством составляла немногим больше восьми месяцев. Впрочем, напомнил себе доктор, у него было одно преимущество перед этим блистательным комитетом. В отличие от них, он заглянул в ту тёмную яму, куда упали столь многие солдаты. Лишь благодаря удаче и добрым друзьям он сам в неё не свалился. Но почувствовал тягу отчаяния и страданий, словно некую тёмную, зловещую гравитацию. Лишь тот, кто бывал на фронте или, как он, проник дальше, в сточный колодец ничьей земли, мог рассчитывать на понимание того, через что проходили солдаты неделю за неделей, год за годом.
Замначальника медслужбы был тем, на кого следовало произвести впечатление. Ватсон тайком бросил на него взгляд. Подполковник Перси Крокер – за глаза его называли Громадиной – был во всех смыслах большим человеком, с ушами, которые могли бы заменить паруса.
Когда зажглись трубки и сигареты, Ватсон прочистил горло:
– Джентльмены, благодарю за визит. Надеюсь, я сумею оправдать затраченное время. Как вы знаете, я не претендую на звание эксперта по неврастении или психиатрии. Я, в силу своего обучения, скромный врач общей практики.
– И в самом деле, – сказал один из офицеров, словно подводя итог. Ватсон продолжил, не обращая внимания на замечание:
– Однако мне довелось на себе испытать условия на передовой. Я был под артобстрелом. Говорю это без намёка на бахвальство или высокомерие. – Ватсон помедлил. Он не пытался вызвать у слушателей чувство некомпетентности. Он знал, что Крокер объезжал поля сражений и видел заградительный огонь, но был в достаточной степени уверен, что остальные члены комитета никогда не покидали Британских островов. – Именно мой собственный опыт в связи с последствиями столкновения с современными средствами ведения войны разжёг во мне интерес к такому предмету, как военные неврозы. – Пришлось соблюдать осторожность, чтобы не произнести словосочетание «снарядный шок». Сидящий перед ним замдиректора медслужбы наложил вето на этот термин[19]. – Я испытал ночные кошмары, внезапные изменения настроения и приступы неоправданной агрессии даже по отношению к старым, проверенным друзьям, а также отстранённость от мира. Симптомы длились много недель после моего возвращения домой, но я знаю, что моя форма расстройства была лёгкой. В какой-то степени придя в себя, я озаботился случаем молодого человека, с которым мы познакомились на фронте. – Ватсон повысил голос, обращаясь к технику, сидевшему в последнем ряду амфитеатра: – Вы не могли бы приглушить свет?.. Спасибо.
Потолочные лампы одна за другой выключались с глухим стуком, пока единственными источниками света не оказались тонкие лучи света, просачивавшиеся по краям затемняющих штор, и настольная лампа на помосте. Ватсон услышал, как слушатели в нетерпении ёрзают на своих местах.
– Будьте любезны запустить киноплёнку…
Кинопроектор, спрятанный в похожей на чулан комнатке, где обычно находился волшебный фонарь[20], ожил и, бряцая и жужжа, послал в переднюю часть лекционного зала пронизанный дымом луч света. На экране появился яркий квадрат, полный пляшущих загогулин.
Их сменило изображение сидевшего в пустой комнате взволнованного мужчины, который размахивал руками, словно его донимал рой невидимых пчёл.
– Это, джентльмены, капитан Фэйрли. Молодой человек, которого я впервые повстречал в траншеях в Бельгии, где он вёл себя совершенно разумно, честно и отважно. – Ватсон выделил последнее слово и выдержал паузу для усиления эффекта. – Вы видите капитана через несколько недель после возвращения в Англию, во власти полного нервного коллапса, возникшего после того, как наступление немецких войск застигло его в ничьей земле, где он пережил миномётный обстрел с двух сторон, прежде чем сумел вернуться к расположению британских войск. Это был второй случай, когда он оказался там в продолжительной изоляции. Одного для большинства хватило бы.
Ватсон позволил зрителям ещё некоторое время поглядеть на измученного капитана, чьё лицо свидетельствовало о том, что он претерпевает какие-то невидимые ужасы.
– Трудно поверить, но здесь ему уже лучше. Перед этим он находился в состоянии атаксии и время от времени испытывал приступы агрессии. – Рука Ватсона невольно потянулась к горлу, и он торопливо её отдёрнул. Доктор решил, что лучше не упоминать о том, как во время встречи с Фэйрли он сам стал жертвой нападения. Всплеск гнева был кратким, и миг спустя капитан обмяк, как пробитый аэростат. – Смотрите.
Фэйрли встал и, продолжая сражаться со своими воздушными мучителями, пошёл вперёд той странной, разболтанной походкой, что характеризовала многих страдальцев. Он дёргался и извивался, преодолевая путь в три-четыре шага, словно марионетка с обрезанными нитями. Ватсон чувствовал исходящее от зрителей душевное волнение. Сам доктор, хоть и видел эту запись дюжину раз, всё ещё ощущал, как всё внутри сжимается от одного взгляда на солдата.
На экране появились новые загогулины, и плёнка закончилась.
– Свет, пожалуйста, – попросил Ватсон.
Зрители заморгали, когда зал снова озарился.
– И это всё? – спросил Армстронг Джонс. – Был ли дальнейший прогресс в его восстановлении?
– Судите сами, джентльмены, – сказал Ватсон. – Позвольте представить вам капитана Фэйрли.
«Техник» спустился по ступенькам, перешагивая через две за раз, и с улыбкой на лице приветственно протянул Ватсону руку. Доктор взял её и энергично пожал.
– П-п-простите за ухищрения, – проговорил Фэйрли, поворачиваясь к комитету. – Н-н-но мы подумали, что так будет нагляднее прогресс, которого я д-д-достиг благодаря доктору Вастону.
– Что ж, молодой человек, – сказал Крокер, – как вы теперь себя чувствуете?
– Лучше, – ответил Фэйрли.
– Это значит, – быстро прибавил Ватсон, – лучше по сравнению с предыдущим этапом. Капитан Фэйрли не возражает, чтобы я сообщил о том, что у него всё ещё бывают моменты… скажем так, «хрупкости».
Фэйрли кивком выразил своё согласие.
– Но рано или поздно вы будете готовы к тому, чтобы вернуться на фронт? – продолжил расспросы Армстронг Джонс. – Не уйдёте в отставку, чтобы жить на какую-нибудь пенсию?
Фэйрли тяжело сглотнул:
– Я полагаю…
– Неужели предмет нашего научного диспута, его конечная цель – простое возвращение пострадавших от снарядного… пострадавших солдат на фронт? – спросил Ватсон.
Несколько членов комитета кашлянули.
– Комитет был учреждён с этой целью, – сказал Крокер. – Частота возникновения военных неврозов наносит серьёзный ущерб личному составу.
– В самом деле? – раздражённо спросил Ватсон. Ему следовало взять себя в руки. – Я думал, всё дело в немецких пулемётах. Сколько человек умерли первого июля этого года?
Ответ был известен каждому. Новости о масштабах потерь в ходе сражения при Альбере, первой части наступательной операции на Сомме, просачивались медленно. Но количество телеграмм, доставленных по всей стране, поведало историю, которую газеты поначалу замалчивали. Примерно 19 000 убитых, общие потери – почти 60 000. И это только в первый день. И только у одной из сторон.
– Тем больше у нас оснований, – проговорил Армстронг Джонс, – послать обратно тех, кто в физическом смысле не пострадал.
– О, но ведь они пострадали! – возразил профессор Миллер, один из гражданских докторов. Он был сухопарым, с густой копной волос цвета стали и ртом, застывшим в напряжённой гримасе неодобрения.
– Именно, – сказал Ватсон, просияв. – Хотя и не в физическом…
– Не согласен, – перебил Миллер. – Почти все разновидности военных неврозов вызваны повреждением периферических нервов вследствие контузии и действия угарного газа…
Ватсон не мог слушать такой вздор. Он стукнул по кафедре:
– Простите меня, профессор Миллер. Это бессмыслица. У этого человека не было нервных повреждений.
Миллер начал чертить в воздухе пассы, словно дирижируя оркестром, который играл особенно замысловатое музыкальное произведение.
– Но его походка, его координация движений…
– Не связаны с физическим повреждением. – Ватсон повернулся к Фэйрли: – Вы не могли бы…
Капитан сделал четыре уверенных шага по комнате, а потом – ещё четыре в обратном направлении.
– Повреждённые нервы так не восстанавливаются. Не за такой временной промежуток. Вы разве не согласны?
– Это впечатляет, – с неохотой согласился Миллер.
– Чего мы не смогли запечатлеть на плёнке, так это голос капитана Фэйрли. Как и у многих других пациентов, страдающих военными неврозами, у него радикальным образом изменилось произношение. В его случае оно сделалось шотландским.
Фэйрли покраснел и уставился себе под ноги.
– Шотландским? – переспросил Миллер.
– Мы думаем, это часть синдрома бегства, – объяснил Ватсон. – Стремления поселиться в другом теле – любом теле, которое было бы лишено тех же самых воспоминаний. Одним из первых врачей капитана был шотландец. Когда Фэйрли покинул тот госпиталь, он забрал с собой выговор того человека.
– Итак, капитан Фэйрли, – сказал Крокер, – давайте раз и навсегда всё выясним. Вы предвидите день, когда сможете вернуться к службе в действующей армии?
Ватсон увидел, как по щеке капитана волной пробежала судорога, и подметил его сжатый кулак. Он понимал, что это означает. Внезапно пробудилось воспоминание – часто они бывали визуальными, иногда слуховыми или обонятельными – о траншеях и ничьей земле, точно хлынувший из воронки газ.
– Я н-н-надеюсь, что сумею послужить своей стране опять, да.
Если кто-то из членов комитета и заметил уклончивость ответа, они не подали вида.
– Молодец, – сказал замначальника медслужбы, несколько раз одобрительно кивнув. – Молодец.
Ватсон проговорил сквозь стиснутые зубы:
– Джентльмены, не могу удержаться от мысли, что мы видим проблему с разных сторон. Мы делаем с нашими молодыми людьми нечто ужасное, не имевшее до войны широкого распространения. Мы должны озаботиться тем, как вернуть их к жизни, а не к этому… – Доктор ткнул пальцем, словно линия фронта располагалась прямо за стеной позади него: – …Аду, где их снова ожидают пули и газ.
Слушатели смущённо молчали. Ватсон понял, что прокричал последнюю фразу. Он поправил галстук и проинструктировал капитана:
– Следующий фильм, пожалуйста, Фэйрли.
– Сэр. – Юноша с радостью убрался из центра внимания, вприпрыжку взлетел по лестнице и снова вошёл в комнату с кинопроектором.
– Собираетесь ли вы поделиться секретом, – проговорил профессор Миллер более примирительным тоном, – того, как достигли таких результатов, майор Ватсон?
Ватсон указал на стопку бумаг на столе возле двери. Облизнул губы и проговорил ровным голосом:
– Вот заметки, которые вы можете полистать в своё удовольствие. Дело в том, что проявления этого невроза не фиксированные, они в значительной степени различаются у каждой жертвы. Что у них общего, так это глубокий стыд, беспокойство, нервное истощение, ненависть к врагу и страх. Присутствует одиночество, поскольку больной отделяет себя от товарищей, и давящее ощущение неудачи в исполнении своего долга. И, что всего важнее, каждый из них перестаёт ощущать себя мужчиной. Это не связано со слабыми нервами или предрасположенностью к расстройству. – Он поймал взгляд доктора Джейкобса – человека с лицом из множества мешковатых складок, который немало написал о чертах характера, свойственных солдатам и приводивших к тому, что кто-то из них испытывал военный шок, а кто-то как будто был к нему невосприимчив. – Вообще-то такой синдром был описан во время американской Гражданской войны, во многих смыслах ставшей первым современным вооружённым конфликтом, во время которого использовались железнодорожная артиллерия и примитивные пулемёты[21]. А русские офицеры демонстрировали симптомы того, что их немецкие доктора называли Kriegsneurosen[22], во время войны с Японией.
– Однако вашего капитана Фэйрли я бы отнёс к чувствительным натурам и думаю, вы со мной согласитесь, – сказал Джейкобс, который вместе со своим учителем, сэром Джоном Колли, считался экспертом в области симуляции болезней[23].
Ватсон поднял брови и повысил голос:
– Запускайте плёнку, пожалуйста.
– Один момент, майор Ватсон, – перебил Крокер. – Кто именно сделал кинематографическое изображение этих субъектов?
– Кинооператор из «Пате»[24].
– «Пате»? – с неподдельным беспокойством переспросил Крокер. – Надеюсь, эти картинки не станут частью «Анимированной газеты», которую в скором времени будут показывать во всех синематографах[25], майор? Только подумайте о боевом духе. Люди могут предположить, что это в каком-то смысле нормально.
– Шарль Пате – мой старый друг, – сказал Ватсон. Вообще-то Шарль Пате был старым клиентом Холмса и с радостью согласился помочь. – Киноплёнки принадлежат мне. Копий не существует.
– Ладно, – буркнул Крокер, успокаиваясь. – Продолжайте.
Представление было похожим на первое: тяжелобольной мужчина пытался выполнять простые задания – застегнуть пуговицы на рубашке, завязать шнурки – и каждый раз сдавался перед лицом их немыслимой сложности. Потом он начал ходить, но при каждом шаге пригибался или уходил в сторону, иногда на секунду кидался на пол, а потом вскакивал. Он уклонялся от воображаемых пуль и снарядов. На последнем кадре солдат опять лежал ничком, укрывая голову руками и ожидая окончания фантомного артиллерийского обстрела.
– Это капрал Доннели. Также выпускник Винчестерского колледжа, как Фэйрли. Как вы знаете, выпускники этого заведения очень хорошо представлены среди офицеров. Но Доннели предпочёл начать службу в звании сержанта, а не офицера. Он вступил в батальон Королевских ирландских стрелков и был на Сомме в первый день. Под мощным огнём спас троих раненых сослуживцев, потом отправился назад, чтобы уничтожить пулемётную позицию, из-за которой погибло так много его товарищей, и преуспел благодаря ручным гранатам Милса и винтовке. Некоторые думают, он заслужил Крест Виктории[26]. Я сомневаюсь, доктор Джейкобс, что его можно было отнести к чувствительным натурам. А если и можно, то нам бы не помешали ещё пара тысяч таких же, наверное.
– Как по мне, это похоже на синдром ложной эвакуации, – гнусаво проговорил Джейкобс. Это была его собственная выдумка – идея, согласно которой психическое расстройство, равнозначное уклонению от долга, можно было сымитировать, чтобы вернуться к родным пенатам. Он считал это новым эквивалентом жевания бездымного пороха ради симуляции сердечного расстройства и полагал, что явление распространяется среди «слабовольных» новых военных подразделений точно зараза. – Это просто пантомима.
– Зрелище не вызвало у меня ни единой улыбки, когда я сделался его свидетелем, – парировал Ватсон.
– А что теперь? – спросил Крокер. – Где этот пациент сейчас?
– Свет, – скомандовал Ватсон, когда мелькнул последний кадр плёнки. – Доннели был из нижних чинов, – продолжил он, следя за тем, чтобы не зарычать на членов комитета. – Санаторий в сельской местности или «особое» больничное крыло не предназначены для таких, как он. Нет, его послали в «восстановительное» отделение госпиталя Нетли, где пациенты живут в жестяных хижинах и подчиняются военной дисциплине, включая полный осмотр вещей личного пользования в шесть тридцать утра, марши, учения и постановочные сражения – всё это задумано, как мне сказали, чтобы помочь им «заново открыть в себе мужественность». Семья регулярно посылала ему «Антиневрастин Доктора Хартмана», который он пил в больших количествах. И который, как вы знаете, содержит, большей частью, яичный белок и спирт. Но я всё равно собирался сегодня привести сюда капрала Доннели.
– Но?
И опять Ватсону пришлось перебороть себя, чтобы сохранить спокойный тон.
– Но он повесился два дня назад.
В наступившей тишине было слышно, как в задней части амфитеатра тикают часы.
– А-а. Это прискорбно. Однако к чему же вы клоните, Ватсон? – спросил Крокер.
«Пришло время для здравого смысла», – решил майор.
– Нам нужен другой подход к этим расстройствам, в особенности в том, что касается рядового и сержантского состава. Чарльз Майерс проделал в этой области хорошую работу. – Кто-то из слушателей фыркнул. Майерс был военным специалистом по нервному шоку, и он также начал склоняться к мысли, что «здравый» подход к снарядному шоку причинял больше вреда, чем пользы. – Эти люди должны общаться с семьями, с возлюбленными, им надо поручать конструктивный труд. А не говорить снова и снова, что они больше не мужчины и не солдаты.
Дверь в лекционный амфитеатр открылась, и показалась голова дежурного:
– Майор Ватсон, прошу меня простить. Боюсь, к вам посетители.
– Сейчас не время, юноша! – пророкотал Крокер.
Дежурный дёрнулся, покраснел, но не двинулся с места.
– Мне нужно ещё пару минут, – сказал Ватсон более сдержанным тоном.
– Они сказали, что не могут ждать. По их словам, речь о Доре.
Ватсон попытался подавить резкий всплеск тревоги. «Дора» была не той женщиной, чью визитку хотелось бы обнаружить у своей входной двери. ДОРА. Закон о защите королевства.
– Вы позволите, джентльмены? – Он снова указал на столик. – Там заметки, которые вы можете просмотреть, пока я вернусь.
Они сидели в фойе здания, оба курили. Высокий поджарый ирландец с суровым веснушчатым лицом и грузный бывший минёр. Койл и Гибсон. Так называемые «прохвосты» Вернона Келла[27]. Часть того, что было известно Ватсону как Бюро секретной службы, затем МО-5 и теперь, вот уже пару месяцев, МИ-5[28]. Эта необычная пара была тайными агентами.
Гибсон выбросил сигарету и затушил каблуком.
– А-а, майор Ватсон. Извините за вмешательство. Вы бы не могли пройти с нами, пожалуйста? Снаружи ждёт машина.
– Мистер Гибсон, я веду необычайно важное…
– Это подождёт, майор, – тихо, но твёрдо ответил Койл. – Вас вызывают.
– Вызывают, да что вы говорите? И кто же?
Гибсон вручил ему сложенный лист бумаги. Саутвортская профессиональная, машинально отметил Ватсон. Раскрыл лист и прочитал напечатанные на машинке слова: «Ватсон, немедленно отправляйтесь с этими джентльменами. Берите медицинский саквояж. Это дело чрезвычайной важности».
Чуть ниже стояла подпись, сделанная дрожащей, но мгновенно узнаваемой рукой:
«Шерлок Холмс».
