Роберт Райан
Пусть мертвецы подождут
Три
Редактор вытаращил глаза, когда увидел, кто стоит перед ним. На его крик «Следующий!» в кабинет решительным шагом вошла примечательная персона: рыжеволосая женщина в кожаной одежде, словно собравшаяся штурмовать крутой подъём в Ла-Тюрби. На её лице – довольно привлекательном, но, как показалось редактору, сморщенном от усталости – красовались обрисованные пылью очертания защитных очков. Она точно приехала в редакцию «Мотоциклетной газеты» на мотоцикле.
Женщина сняла перчатки и протянула руку:
– Миссис Джорджина Грегсон.
Редактор её пожал:
– Дэниел Сэмсон.
– Правда?
Сэмсону было за сорок, он быстро лысел, глаза у него слезились, а зубы выпирали. Он ничуть не походил на мотоциклиста с худым и длинным лицом, чей портрет обычно сопровождал его публикации. Это едва ли было удивительным, ведь на самом деле редактор на мотоцикле не ездил.
– Да. Правда. Чем я могу вам помочь, миссис Грегсон?
Присаживаясь, она расстегнула свой жакет и вытащила из внутреннего кармана вырезанную из «Мотоциклетной газеты» заметку.
– Мне попалось на глаза это объявление. – Она положила вырезку на промокательную бумагу перед редактором.
Он на миг задержал на заметке взгляд, а потом расхохотался.
– Что вас так развеселило? – спросила гостья.
– Вы просидели в коридоре какое-то время?
– Да.
– Значит, видели других претендентов?
Миссис Грегсон бросила взгляд через плечо, словно дверь была прозрачной. Там действительно были ещё несколько человек, ответивших на то же самое объявление, хотя, как она подозревала, мало кто из них обладал такой же квалификацией, как она сама.
– Разумеется.
– А вы ничего этакого в них не заметили, миссис Грегсон?
– Ну, у большинства слишком чистые руки.
Редактор ждал не этого ответа.
– Прошу прощения?
– У некоторых ногти слишком чистые: они за всю жизнь ни разу не прикоснулись к двигателю. У других руки просто слишком гладкие. Я подразумеваю ладони и пальцы. Ни единой мозоли между ними. Боюсь, ни одна разновидность ручного труда им не знакома. Там есть парень по имени Коллинз, я с ним переговорила. Вот он подходит. Только гляньте на костяшки его пальцев. Он знает толк во владении гаечным ключом.
– Да, на это я и намекал. Он парень. А вы нет.
– Вы ужасно наблюдательны, мистер Сэмсон, – с прохладцей ответила миссис Грегсон.
– Вакансия открыта только для мужчин.
Она указала на объявление:
– Там об этом не написано.
– Написано.
– Нет, не написано, мистер Сэмсон, – почти прорычала она.
Он схватил объявление и начал читать.
– Тут написано: «Для участия в важном военном труде мы разыскиваем лиц с навыками механиков и инженеров, желательно разбирающихся в бензиновых двигателях и мотоциклах». Видите?
Миссис Грегсон подалась вперёд:
– Нет, не вижу. Где тут написано «Только для мужчин»?
Сэмсон издал демонстративно тяжёлый вздох.
– Тут написано «лица».
– Я лицо, – сказала она. – Спросите кого угодно.
Редактор откинулся на спинку кресла. Он хотел, чтобы эта докучливая женщина исчезла. Этот тип был ему знаком. Вообще-то в издании была колонка, подписанная псевдонимом «Мотоциклетница», которую на самом деле вела леди Роуз Пенни, но это была просто подачка женщинам, которые писали в редакцию жалобы на то, что их пол недостаточно представлен на страницах «Мотоциклетной газеты». Миссис Грегсон несомненно была одной из тех, кто желал феминизировать профессию. Если дать им волю, этот вид занятий станет моторизированным ответвлением «Леди»[7].
– Ну очевидно же, что речь не о женщинах. Познания в области бензиновых двигателей…
– Я на протяжении года водила санитарный транспорт на фронте, мистер Сэмсон. Я могу разобрать «Даймлер» с той же скоростью, с какой это сделает следующий претендент. Я дважды переделывала свой «Радж»[8]. Не хотите изучить мои ногти? – Она выбросила руку вперёд.
– В этом нет необходимости, миссис Грегсон. Послушайте, я восхищаюсь тем, что вы желаете принять участие в военном труде. Но вы можете оказать большое содействие в других областях. Говорите, вы водили санитарный транспорт? Как насчёт того, чтобы сделаться медсестрой? Такая милая дама, как вы…
– С этим покончено, – рявкнула миссис Грегсон.
Она не собиралась объяснять, почему надеется больше никогда не увидеть госпитальную палату или машину скорой помощи изнутри. Как многие медицинские работники, побывавшие на фронте, она навсегда запомнила запахи и звуки. Похоже, мозг каким-то образом отправлял образы изуродованных и умирающих в какие-то тёмные углы памяти. Но внезапный громкий шум вынуждал её сердце колотиться, словно предвещая артиллерийский обстрел, и даже самый безвредный из ароматов иногда посредством загадочной алхимии превращался в резкий запах карболки и сладковатое зловоние гниющей плоти.
– Я не в силах вам помочь, миссис Грегсон.
Теперь она была разгневана:
– Но я знаю толк в двигателях, мистер Сэмсон. Я люблю мотоциклы…
– Простите. У меня связаны руки.
– Почему? Из-за моего пола?
– Он делу не помогает, – сказал редактор, и под его усами мелькнула ухмылка.
Она встала и дрожащими от едва сдерживаемой ярости пальцами застегнула свой жакет «Данхилл»[9].
– Что ж, посмотрим, не так ли? Я в точности узнаю, что требуется для этого военного труда, и приложу, чёрт побери, все возможные усилия… – Она выдержала паузу, чтобы насладиться тем, как мистер Сэмсон дёрнулся, заслышав ругательство. – …Чтобы попробовать себя в этом деле.
Сказав это, она развернулась на каблуках и покинула комнату, не забыв хлопнуть дверью так, что та едва не вылетела из дверной рамы.
Сэмсон снял трубку внутреннего телефонного аппарата «Келлог» и нажал «Вызов».
– Мне послать к вам следующего? – спросила миссис Бизли на другом конце.
– Это мужчина?
– Да. Приношу свои извинения по поводу этой женщины, мистер Сэмсон. Я её предупреждала, но она была весьма… настойчива.
– Не переживайте, миссис Бизли. – Он не сомневался, что секретарша не справилась бы с этой пламенноволосой ведьмой. – Но попросите следующего претендента немного подождать, хорошо?
Он выдвинул ящик стола и достал блокнот. Быстро нашёл экстренный номер, который ему дали в правительственном департаменте, использовавшем его газету для вербовки «лиц с навыками механиков».
Сэмсон поколебался. Возможно, эта женщина просто раздувалась от собственной важности. Если она хотела внести свою лепту, всегда могла бы получить работу водителя омнибуса. Может, стоило ей это предложить. И всё же она не показалась ему похожей на бабочку, которая порхает от одного замысла к другому. Уж скорее на терьера, который обгладывает кость, пока не разгрызёт на осколки.
Он посмотрел на страницу с номером. Рука Сэмсона дрожала, когда он поспешно вносил его в блокнот, но всё-таки записанное можно было разобрать. Миссис Бизли должна была позаботиться о том, чтобы эта миссис Грегсон заполнила анкету, так что адрес претендентки остался у неё на столе. Следовательно, он сможет сообщить человеку на другом конце провода, где она живёт, если понадобится. Что тот с нею сделает? Вероятно, вселит страх Господень. Как вселил в Сэмсона.
«Сообщайте о любых подозрительных лицах, – велел редактору этот строгий человек. – Или о тех, кто может причинить неприятности». Как там он выразился? Ах да – «под страхом смерти». «Звоните нам по любым вопросам, какими бы тривиальными они ни казались, под страхом смерти». Фигура речи. Верно? Хотя полноватый коротышка, который произнёс эти слова, не выглядел и не вёл себя как тот, кто способен использовать слова легкомысленно. Мистер Гровер – так он назвался. «Слуга правительства» – вот и всё, что он счёл нужным сообщить по части сведений о себе. От простого воспоминания о его глазах, по-рыбьи холодных, излучающих не особенно завуалированную угрозу, у Сэмсона пересохло во рту.
На секунду редактор даже пожалел миссис Грегсон. Но инстинкт самосохранения был сильней. Сэмсон снял телефонную трубку и стал ждать оператора. Уайтхолл 0101. Как только его соединят с этим номером, миссис Грегсон перестанет быть его проблемой.
Пациент майора Ватсона сидел в конце спортзала, размещённого в крыле бывшей школы, теперь превращённой в «особое» отделение госпиталя. Доктор задержался в дверном проёме, наблюдая за солдатом, прежде чем дать знать о своём присутствии; за спиной у Ватсона в нерешительности замерла медсестра. Молодой человек, капитан, был одет в бледно-голубую больничную робу, которая выделяла его, по выражению одной из медсестёр, услышанному доктором, как «одного из придурковатых». Он сидел за столом и смотрел вниз, словно читая газету в библиотеке, но, кроме потёртостей и царапин на деревянной столешнице, глядеть было не на что. Что бы капитан ни увидел на той поверхности, рассмотреть это мог лишь он один. Правая нога молодого человека двигалась вверх-вниз точно поршень, а верхняя часть его тела была скрючена, руки скрещены на груди, ладони сжимали противоположные бицепсы, весь торс едва заметно раскачивался туда-сюда. И был ещё шум – горловое гудение, низкое и непрерывное, словно он пытался заблокировать какой-то другой звук.
Доктор знал из записей, что молодой капитан страдал от атаксии – неспособности двигаться, полного паралича, чью физическую причину никто не мог установить. Была ещё афазия – потеря способности говорить. Ватсон также знал, что он странным образом несёт ответственность за состояние этого парнишки.
Всего семь месяцев назад, во французских окопах, Ватсон помог капитану стать героем, и этот груз привёл юношу в «особое» подразделение Вандсвортского госпиталя, предназначенное для тех, кому война нанесла ущерб, который власти только начинали осмысливать. Диагнозы капитану ставили разнообразные, вроде «эмоционального расстройства» или «пока неустановленного (нервного) недуга». Ни то ни другое на самом деле не отражало сложности или странности симптомов, которые демонстрировал этот сломленный человек. Машинерия войны его не убила – просто перемолола в своих жутких, безжалостных шестерёнках.
Доктор повернулся к стоявшей за спиной медсестре:
– Справлюсь сам.
– Вы уверены, майор? – спросила она.
– Мы с капитаном Фэйрли старые друзья.
В этот момент больной посмотрел на него – голова капитана качнулась, поворачиваясь, словно на пружине. Фэйрли уставился через весь спортзал с поцарапанным паркетным полом на человека, стоявшего в дверях, но во взгляде не было узнавания. Ещё один знахарь, наверняка подумал он – если вообще о чём-то подумал, мысленно уточнил доктор, – со своими дурацкими вопросами, будь они неладны, и призывами взять себя в руки.
– Здравствуйте, капитан Фэйрли, – сказал Ватсон, и его голос затерялся в просторном помещении.
От пациента не было никакой реакции.
– Не возражаете, если я к вам присоединюсь?
Кожаные подошвы Ватсона стучали по полу так, словно кто-то играл на литаврах; он пересёк спортзал и подошёл к столу, где напротив солдата имелся пустой стул. Отодвинул его, попросил разрешения сесть. Ответа не было, но доктор всё равно сел. И стал ждать.
– Поздравляю с повышением, – сказал он в конце концов.
Фэйрли продолжал изучать столешницу. Когда они познакомились, Фэйрли был обычным младшим лейтенантом. Потом он спас Ватсону жизнь в ничьей земле. Хорошие новости с фронта были редкостью, так что история Фэйрли, которую все рассказывали и пересказывали, становилась всё более известной. Персиваль Филипс из «Экспресса» написал о «Невоспетом герое ничьей земли», удостоверившись, что тот не останется невоспетым, а «Рейтер» окрестил Фэйрли «Ангелом грязи». Ему вручили медаль. Не прошло и нескольких месяцев после храброго поступка, как Фэйрли стал кем-то вроде эксперта по той проклятой полосе земли между линиями фронта, его перевели в разведку и повысили. Но во время составления карты линий связи и немецких передовых траншей с Фэйрли там что-то случилось, и он превратился в эту парализованную развалину.
– Капитан, вы же меня помните, верно? – спросил доктор. – Майор Ватсон. Доктор Ватсон, как вы меня называли. Мы встретились возле Плаг-стрит[10].
Фэйрли вздрогнул, словно под воздействием электротерапии, которую применяли к тем, кто сильнее всех пострадал от снарядного шока. Ватсон увидел в его глазах проблески жизни.
– Вы помните ту ночь?
– Да. Вы майор Ватсон, стало быть? – проговорил Фэйрли тоном, который был совсем не похож на тот, который он использовал, когда они с Ватсоном беседовали в последний раз. Тогда он говорил как культурный, образованный выпускник Винчестерского колледжа. А теперь его голос звучал… ну на шотландский лад.
– Да, капитан. На вашу долю выпало нелёгкое…
Он не успел закончить фразу. С новообретённой прытью Фэйрли прыгнул через стол, как пантера, и Ватсон под тяжестью налетевшего тела грохнулся на спину, ударившись затылком о деревянный пол. У доктора потемнело в глазах, он почувствовал вес человека на своей груди, сдавливающий лёгкие, а через секунду длинные, костлявые пальцы безумца сомкнулись на его шее.
Четыре
Слухи кружили по Лондону, как захваченная смерчем пыль. Ветер дул с особенной силой в штаб-квартире Ассоциации иностранной прессы, которая располагалась в большом городском особняке неподалёку от площади Сент-Джеймс. Брэдли Росс стоял у барной стойки АИП, под позолоченным потолком, и надеялся заполучить какой-нибудь ценный слух из тех, что циркулировали в комнате. Ему требовался хороший сюжет, и быстро, иначе его вызовут обратно в Нью-Йорк. Он не хотел уезжать. Его отец всё ещё приглаживал пёрышки, встопорщившиеся из-за происшествия с молодым кэдди[11] в гольф-клубе. Ему грозили страшными и разнообразными карами, но, как обычно, деньги всё решили. Ещё несколько месяцев – и о случившемся забудут. А пока что он нуждался в сюжете.
Это не должно было быть трудным. В конце концов, идёт война. Но британцы наплодили так много бюрократических проволочек и сбивающей с толку путаницы, что он как будто тонул во лжи и полуправде, а в некоторых случаях – в чистейшем вымысле.
– Вы идёте сегодня на ужин?
Росс повернулся и увидел незнакомое лицо.
– В «Савой»? Нет.
Это было благотворительное мероприятие только для мужчин, и Росс знал, что главенствовать там будет Гэбриел де Веселицки, эксцентричный председатель АИП, находившийся, как догадывался Росс, в кармане у британцев. Он мог придумать лучший способ потратить десять шиллингов, которые пришлось бы заплатить за ужин.
– Прошу прощения, – сказал Росс. Он гордился тем, что никогда не забывает лица, но к этому что-то никак не удавалось подобрать нужное имя. Лицо, широкое и дружелюбное, принадлежало крепкому мужчине тридцати с небольшим, с широкими плечами и русыми волосами. Он был во фраке, с примечательной изумрудной застёжкой для рубашки, которая мерцала и блестела на свету. – А вы из…
– «Мувитоун». Дирк Альбертс.
Росс подумал, что ослышался.
– Как вы сказали – Дик?
– Дирк. Я голландец.
Голландцы сохраняли нейтралитет, но Росс чувствовал, что они клонятся на сторону британцев.
– Брэдли Росс, «Нью-Йорк геральд». – Они пожали друг другу руки. – Кинооператор, да? Вы те ребята, которые собираются оставить нас, писак, не у дел?
Альбертс рассмеялся.
– Лишь после того, как люди смогут носить кинопроекторы в кармане. И лишь в том случае, если нам удастся оказаться вблизи от войны. Для этого требуется письмо от Господа Бога, скреплённое подписью Хейга[12]. Так что меня послали сюда разнюхать какую-нибудь хорошую новость, приключившуюся на внутреннем фронте.
– Нашли что-нибудь?
Росс узнал это переминание с ноги на ногу и эту напряжённость в теле. Плечи Альбертса чуть-чуть приподнялись. Да, у парня был сюжет. Но он не собирался его выбалтывать.
– Простите, глупый вопрос. Я куплю вам выпить?
Альбертс встретил прямой взгляд Росса.
– Спасибо. «Ван дер Хам»[13] с содовой.
Росс свистом подозвал бармена в белом пиджаке и заказал бренди Альбертсу и «Олд Джамайка» – себе.
– А как насчёт вас? – спросил Альбертс.
– Почти то же самое. Не могу получить разрешение, чтобы подобраться поближе к какому-нибудь лакомому кусочку. Британцы всё разложили по полочкам. У них есть пять официальных военных корреспондентов – зачем нужен какой-то янки, который будет тыкаться туда-сюда и вещать правду?
Все пятеро – плюс несколько особых корреспондентов вроде Джона Бакена[14] – позволяли британскому правительству руководить своей работой и цензурировать тексты. Газета Росса не одобрила бы такое.
Альбертс покрутил свой бренди в стакане.
– По правде говоря, я услышал кое-что интересное. Здесь. В Англии. Кое-что крупное.
– Держите это при себе, – сказал Росс, с наигранным безразличием взмахнув рукой. – Не говорите мне ничего, о чём потом можете пожалеть.
Альбертс сделал большой глоток спиртного.
– Это сюжет не для кинокамеры. С нашей братией есть одна проблема – нас едва ли можно назвать неприметными, верно? Вы же знаете, у одного парня сценарий, а другой вертит ручку какой-то большой чёрной коробки. Не бывает кинооператоров под прикрытием.
– Думаю, нет.
– Чтобы заполучить свой сюжет, вам нужен всего лишь блокнот. Мне – тонна оборудования.
Росс кивнул. У печатного слова имелось такое преимущество по сравнению с движущимися картинками.
– Вы облегчаете мою тревогу за судьбу газет, – сказал он.
– Я думаю, места хватит для нас обоих, – сказал Альбертс. – Мы занимаемся одним и тем же делом, просто представляем его разными способами. Думаю, ваш больше подходит для этого случая.
Росс глотнул немного своего рома. Внимательно изучил голландца, принюхался к запаху его одеколона. Неужели этого Альбертса интересовало только профессиональное товарищество? Его зелёная изумрудная застёжка как будто светилась ярче с каждой минутой. Был ли выбор цвета случаен? Возможно, как иностранец, Альбертс не знал, что он символизирует, как в Лондоне, так и в Нью-Йорке.
– Ну так о чём он, Дирк? Этот ваш сюжет.
Голландец лукаво улыбнулся.
– Просто слух. Нет – и того меньше. Шёпот.
– Шёпот по поводу чего?
Альбертс подался ближе, и Росс почувствовал на своём ухе его горячее дыхание с запахом алкоголя.
– По поводу чего-то особо секретного.
– Где? Здесь, в Лондоне?
– В Суффолке, как я слышал.
– Суффолк. Интересно. А вы не хотите рассказать мне побольше? Может быть, за ужином? – спросил Росс, и его рука опустилась на барную стойку в полудюйме от руки голландца. Кинооператор не отпрянул – просто уставился вниз, размышляя, правильно ли он интерпретирует сигналы.
– Может, когда мы узнаем друг друга получше, – с опаской проговорил Альбертс, осушил стакан и опустил его на стойку так, что их руки соприкоснулись костяшками пальцев. – Ужин выглядит хорошей идеей.
– А как быть со встречей в «Савое»? – спросил Росс, чувствуя биение крови в висках.
Альбертс рассмеялся и коснулся изумрудной булавки, покрутил её между указательным и большим пальцами. Он точно знал, что она означает, – они оба принадлежали к запрещённому братству.
– О, не переживайте, мы что-нибудь придумаем.
Джорджина Грегсон спустилась по ступенькам своего съёмного жилища, стуча каблучками и благодаря Господа, что вследствие перемен в моде юбки больше не волочились по полу, и можно было не бояться наступить на них, быстро идя по лестнице вниз. Когда она достигла тротуара, стоявший у бордюра таксомотор поменял флажок на «Свободен». Удача была на её стороне.
У неё был билет на премьерный Променадный концерт сэра Генри Вуда в Куинс-холле в Лэнгхем-плейс[15]. Когда она в последний раз побывала на одном из его концертов, аудитория громко выражала своё неодобрение тем, что в программу включили Бетховена и Вагнера, но сэр Генри переманил инакомыслящих на свою сторону, произнеся пылкую речь о том, что великое искусство превосходит государственные границы. Сегодня, однако, программа была очень безопасная – Равель, Дебюсси, Воан-Уильямс и Элгар, англо-французский музыкальный альянс.
Она купила только один билет, поскольку обнаружила, что в одиночестве проще раствориться в музыке, не переживая, что какое-нибудь произведение окажется слишком современным или и впрямь слишком немецким для спутника.
Миссис Грегсон прокричала водителю такси адрес концертного зала и, подобрав юбку, забралась в заднюю часть. Лишь оказавшись большей частью внутри, она поняла, что заднее сиденье уже занято.
– О, простите, – начала она. – Я думала…
– Закройте дверь, миссис Грегсон, – сказал мужчина, сидевший в углу и погружённый в тень.
Прежде чем миссис Грегсон смогла отреагировать, её грубо запихнули внутрь, и дверь за спиной захлопнулась.
– Что происходит? Откуда вы знаете моё имя? Как вы смеете…
– Не помните меня, миссис Грегсон? – Он наклонился вперёд, произнося эти слова, выставив на вечерний свет розовое и безволосое лицо. – Гровер. Я был сержантом. Возможно, с той поры прибавил пару фунтов. – Он похлопал себя по туго натянутому жилету. – Я знал вашего мужа. Помню вас с той поры, когда вы были Рыжим Дьяволом. – Он покачал головой. – Подобные вам никогда не меняются, верно? Вечно устраиваете неприятности. Я об этом подумал сразу же, как только увидел ваше имя.
Миссис Грегсон предположила, что «подобными ей» грузный коротышка именует суфражисток, к коим она с гордостью себя причисляла. И нет, она его совсем не помнила. Она постаралась изгнать из памяти те кошмарные месяцы. «Рыжий Дьявол» – таково было излюбленное прозвище, которое бульварная пресса придумала для неё в тот период, когда ей предъявили ложное обвинение в попытке убить премьер-министра.
– Я не собираюсь сидеть и слушать это. – Миссис Грегсон повернулась, желая выйти из машины, но увидела через стекло ухмыляющееся усатое лицо констебля преклонного возраста, который стоял, согнувшись, и держал наружную ручку двери, чтобы её невозможно было открыть. Когда она растерянно откинулась на спинку сиденья, Гровер сунул ей какой-то лист бумаги.
– Я задерживаю вас в соответствии с законом о защите королевства, миссис Грегсон.
Она резким движением отмахнулась от документа.
– В самом деле? На каких основаниях?
– На тех основаниях, что вы поставили под угрозу национальную безопасность, сунув нос туда, куда не следовало, а потом ещё и подняли шум по этому поводу. – Он постучал по перегородке, и таксомотор двинулся с места.
Миссис Грегсон напрягла мозги, чтобы понять, какой из её недавних поступков мог…
– Это связано с объявлением в «Мотоциклетной газете»?
Гровер втянул воздух сквозь стиснутые зубы – звук был очень неприятный.
– Опять вы за своё. Лучше бы вам помалкивать до трибунала.
– Трибунала? Какого трибунала? – Слово пробудило к жизни анонимных бюрократов в мрачных комнатах, которые решали её судьбу, не прибегая к суду, присяжным или адвокатам.
Миссис Грегсон почувствовала, как пробуждается мрачное предчувствие. Ей было слишком хорошо известно, как в результате козней судейских чиновников человека могут проглотить целиком, даже в мирное время. А дни, когда применялось правило хабеас корпус[16], остались далеко позади.
– Куда вы меня везёте? – требовательно спросила она, пока таксомотор набирал скорость.
– Туда, – сказал Гровер с намёком на улыбку, – где вы почувствуете себя прямо как дома.
Она поняла, что он имеет в виду, по весёлому блеску в глазах, и ценой немалых усилий сумела не обрадовать его подарком в виде слёз. Её снова везли в тюрьму Холлоуэй.
