Rimma Snou
Повенчаны багряной зарей
– Знаете… ну, как бы худенькая… да, рост? Метр семьдесят. Грудь? – болванчиком то переспрашиваю, то ищу в голове похожие сравнения, но замечаю, что малышка выруливает в моем безразмерном халате. – Перезвоню, поищите что-то спортивное!
– Какой у тебя размер?
– У меня есть одежда, – разворачивается ко мне, тревожно глядя в глаза и тут же отводит взгляд. – Я переоденусь и пойду.
– Останься… на ночь, – только и могу, выдыхая от разочарования.
– Не смогу…
– Да почему? – не выдержав, разворачиваю ее к себе, ухватив за локоть.
Наши глаза сталкиваются, высекая искры между телами. Зеленые изумруды, глубоченные как две бездны, и пронзительные, беспокойные… Соленые капли вновь на щеках, и я стираю их пальцами, обхватив ее лицо ладонями. Ситуация – дурнее не придумаешь, а меня шпарит внутри от ее простоты и нежности.
– Потому что… если не сейчас, потом будет тяжело, Яр. – надрывный шепот пробирает меня до мурашек. Мое имя звучит в ее устах совсем не так, каким я привык его слышать. Что изменилось? Какого черта я залипаю на ней, будто она сказочный персонаж?
Нежные пальчики касаются моих предплечий и тянут руки вниз, чтобы я отпустил ее лицо. Подчиняюсь, будто заговоренный, и малышка тянется к распахнутой картонной упаковке, выуживая откуда-то снизу сложенные штанишки и кофточку с рукавами.
– Как знаешь, – говорю, не узнавая собственный голос, и убираю от нее руки.
И что за хрень такая со мной творится? Девка эта второй раз попадается… Стою как идиот, глядя на закрывающуюся дверь, и аж огнем обдает рожу мою небритую! Такая малинка… и шляется, черт пойми где! И чего уж где? По мужикам, твою мать! Едва титьки отросли!
Глава 2
Юна
Он не проводил меня. Он понял, что я странная, или по крайней мере вовсе не такая девушка, к которым он привык. Уже на крыльце, оказавшись на лестнице и глядя под ноги, чтобы не убиться в ужасных каблуках, я поняла, что легким касанием он сунул мне наличку в карман кофточки с капюшоном. Горечь жжет горло и сознание, но я должна взять эти деньги, иначе погибну. Инстинкт выживания давно стал моим лучшим другом, а еще разум подсказывает, что слушая свой инстинкт, я не подставлю этого мужчину. Какой бы ни была моя гаденькая и никчемная жизнь, портить ради нее другую – грешно. Чем я лучше него? У такого мужика наверняка есть дети, женщина, и они любят его. У меня же нет никого, ни одной живой души, кто готов был бы поделиться со мной хоть куском хлеба просто так. Жаль, я поздно поняла это «не просто так», подставив Яра под удар.
Вероятный, но теперь уже невозможный случай, ведь не будь меня – и ничего не получится. Прохладный ночной ветерок хлещет по лицу, наказывая меня и укоряя. Взяла деньги… как шлюха, и теперь неслась со всех ног от позора и грязи. Коттеджный поселок с элитными домишками находится недалеко от трассы, я помню.
На мою удачу к остановке подлетает пустая маршрутка, и я, ухватив туфли, несусь к ней, позабыв обо всем на свете. Пара пожилых женщин разглядывают меня, осуждая заочно, но мне плевать. После того, как всю жизнь на тебя косо смотрят, пара бабулек раздражителем не считаются. Плюхаюсь на сиденье у выхода. Водитель отсчитывает сдачу, глядя на меня с недоверием и презрением, и на это тоже плевать. Слезы катятся по щекам, и отвернувшись к окну, я чувствую, как накрывает жалость… к себе.
* * *
Совсем не помню маму, только глаза. Они такие же как у меня, зеленые. И папа у меня был. Про него – только тепло больших ладоней. Он брал меня и кружил на руках. Ужасно это знать, когда вокруг тебя откровенно называют подкидышем. Единственное, что ставит под сомнение моя память – это имя. Не уверена, что меня зовут Юна. Остальное – ужасающая, бесповоротная ложь. Юной меня стали называть еще в больнице. По версии директрисы детдома, там я была всегда.
– И запомни! Будешь лопотать, что помнишь родителей – уедешь в психушку. Проживешь привязанной к кровати не долго! – это был первый раз, когда мне, еще совсем ребенку, было указано мое место.
Пережив в свои три года тяжелое воспаление легких, я оказалась в детском доме далекого Барнаула. Тогда еще не такого далекого, пока я не поняла, что кроме этого забытого Богом уголка есть и другие города, области, страны. Детские и школьные годы пролетали, закаляя меня морально похлеще тюряги, и с тройками почти по всем предметам, едва пережив выпускные тесты, я оказалась с врученным аттестатом и полным отсутствием планов в этой жизни. За пределами детдома ожидало тоскливое существование на копеечную зарплату и съемное жилье, поскольку с выдачей сиротам квартир никто и не думал поторапливаться.
С девчонками из группы мы нередко подворовывали в сетевых магазинах помаду, духи, мелочевку. Кому-то уже дарили эти вещи, и не всегда девчонки ночевали в спальне. Ухажеры завелись у всех к концу «срока», кроме меня. Я шарахалась, откровенно и сознательно. Воровать, драться, убегать что есть силы от полиции, сбивая ноги, – это одно, отдавать же свое тело – совсем другое. Не былая к этому готова, не чувствовала близости и желания быть с мужчиной. Меня считали слегка тронутой, доказывая более легкие пути обретения благ, но я упорно шла своей дорогой. Какой именно? Практически никакой. На обычную работу не брали. Официанткой я была целый один день, пока меня не облапал подвыпивший клиент, и я не опрокинула ему на голову тарелку борща.
Единственное занятие, привитое в детдоме прочно – строчить на старенькой машинке завхоза униформу, но даже если свалить отсюда, устроившись швеей, – жить все равно пришлось бы где-то… В свои восемнадцать я отчетливо понимала, что мечтать даже о съемной комнатухе можно только при наличии работы, а где ж ее взять?
Задумавшись об этом всерьез, я просто не видела никакого выхода. Не идти же в проститутки на трассу? Меня просто изуродуют и выбросят в канаву! Девчонки из моей группы вовсю жили с парнями, поэтому для них выбор как таковой не стоял – они просто переезжали куда-то, где уже бывали и не раз. Я же… сторонилась парней. Не влюблялась, не хотела, и очень боялась, что не почувствую к этому человеку ничего, а ведь так нельзя. Где-то внутри меня, забитая и загнанная, пряталась душа, которой будет слишком больно, даже тело все выдержит. А жить хотелось по-настоящему, влюбиться, радоваться… даже такой как я.
В тот злосчастный день, отмечая с девчонками аттестаты, я позволила себе лишнего выпить, и возвращаясь ночевать в родные пенаты, попала под машину. Меня сбили на пешеходном переходе, и в темноте приняв за бродягу, быстро скрылись, как мне показалось по удаляющемуся звуку двигателя. Долго лежала на холодной земле, раздумывая, что моя жизнь просто не готова вот так оборваться.
Придя в себя в больнице, я обнаруживаю руку в гипсе, содранные ладони, синяки по всему телу и на лице, и… платную палату, где была только я одна. Озираясь, я просто не понимаю, с чего вдруг мне оказана такая честь. Не дав мне «созреть» до полного прояснения рассудка, в палату входит женщина, по внешнему виду напоминающая актрису. Черное платье-карандаш облегает ее стройную фигуру, светлые замшевые сапоги доходят до самых колен, а поверх наброшено расходящееся трапецией меховое манто. На руках черные кружевные перчатки, а губы настолько ярко красные, что на лице выделяются только они.
– Здравствуй, Юна. – она присаживается на стул возле кровати, уложив на колени узкую сумочку и скрестив руки, словно маленькая девочка. – Меня зовут Камилла Генриховна Неверина.
Продолжая молчать, я разглядываю ее с огромным интересом, потому что для меня, провинциальной девчонки, едва справившей восемнадцатилетие и окончившей школу, такая роскошь, одежда, внешний лоск, были заоблачным зрелищем. Она больше походит на политиканшу или какую-нибудь певицу…
– Тебе не стоит меня бояться, девочка. Я с добрыми намерениями. Твой паспорт оказался при тебе, поэтому знаю, как твое имя. – она вытаскивает из своей сумочки мой паспорт и протягивает, но тут же одергивает руку.
– В чем дело? – повинно отвечаю, по-прежнему ожидая.
