Римма Сергеевна Блахова
Сибирская Голгофа
После ужина пустой баландой зеки разделились на звенья и потянулись в бараки. Они неприветливо встречали нас холодом и темнотой. В нашей постройке все окна были устроены только на одну сторону, другая же сторона его была глухая. Высокие подоконники , более полутора метров и более от пола , позволяли нам увидеть только небо и крышу другого барака. Все копошились на своих нарах или в пределах барака, повсюду расходился запах немытых тел, кислого пота, человеческий испражнений . Все это смешивалось в зловонный букет от которого щекотало в носу и подступала к горлу тошнота.
В промерзших бараках, валялись , тесно прижавшись друг к другу от холода, больные голодные люди. Каждое утро на нарах оставалось несколько умерших заключенных. Их скрюченные, застывшие тела в примерзших к изголовью шапках стаскивали с нар, волоком тащили за зону лагеря и готовили для растопки печи завода.
В бараке было девять священников , они были арестованы за сопротивление советской программе и считались «социально опасными элементами». Эти люди Церкви, разделяли страдания сокамерников-мирян, при этом они сумели сохранить «поразительное достоинство», несмотря на то, что их постоянно унижали, издевались и пытались лишить человеческого облика.
Именно тогда , я лицом к лицу впервые встретился с духовной чистотой этих людей и был поражен недюжинной воле, внутренней силе, умению не погрязнуть, не опуститься, сохранить то, что дано нам от Бога. Множество преступников, грешников и невинно осужденных ждали ночных разговоров со священниками . Нашим опустошенным душам их поддержка и обращение к вере были необходимы. Целый день в карьере они были заняты тяжелейшей работой, а вечером, как во вторую смену – несли арестантам Слово Божье.
В тюрьмах и лагерях, священник принимал от арестантов глубочайшее беспощадное покаяние : кто со слезами каялся в преступлениях, а безвинный смирялся с постигшей его страшной участью! Зеки – это огромное невозделанное поле, где надо пахать, сеять и жатву убирать, а лагерь – огромный сложный мир, где на ограниченной территории собраны вместе и заперты в камерах, люди трагических судеб, разных характеров, стремлений и жизненного опыта. И теперь все они, лежа на тюремных нарах и топчанах , или же на холодном полу камер, думают о своей прошлой жизни, мучительно размышляют об ожидающем их будущем.
Арест, тюрьма прервали их бездумный бег по жизни; их остановили…
И священники обращались к нам со словами пророка Иеремии: «остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим».
И становилось легче, светлее , радостнее на Душе от речей этих и ликовало сердце в надежде на спасение Божье. Однако, печалило нас , что отцы наши духовные , с каждым днем все слабели и слабели от суровой жизни, от голода , от труда каторжного. Смиренно сносили они побои, уничижения и сквернословия конвоя, но силы их таяли на глазах. Многие из них уже с трудом поднимались с постели, еле – еле передвигались по бараку, а некоторые и совсем лежали неподвижно, отсчитывая последние дни своей жизни. Чувствовали себя очень плохо и знали, что не сегодня, так завтра их должны расстрелять, потому как больных и немощных необходимо ликвидировать – пользы от них никакой. Все это нас чрезвычайно угнетало , мы были бессильны чем-то помочь и с тяжелым сердцем ожидали смертного приговора. Со всех нар за этой процедурой лихорадочно следили сотни воспаленных глаз – ждали …
И вот наступило то самое страшное утро, когда к расстрелу, приговоренную группу священнослужителей, вместе с другими немощными зеками увели на дальнее поле . Приговоренные попросили разрешения самим себя отпеть.
После расстрела многих сбрасывали в траншеи еще живыми и закапывали. Некоторые свидетели того зверства передавали нам , как из – под толщи земли еще долго раздавались стоны и торчали кисти рук, как будто с мольбой, взывая к живым о захоронении по-христиански.
Я протянул до середины зимы… Неожиданно для себя, проснувшись морозным утром, я почувствовал себя весьма скверно: ломота во всем теле, тяжелая голова и кровавый кашель. Собрав все силы, я заставил себя сползти с нар и поплелся на работу. Чувствовал себя отвратительно, самое тяжелое заключалось в том, что, как назло, надсмотрщик околачивался рядом и не давал передохнуть. Кое – как отколотив все те же 8000 ударов киркой, под молчаливое издевательство Белого Камня, я еле дождался конца работы, и вместе со всеми поплелся наверх.
Вечером мне стало еще хуже. Всю ночь я не мог уснуть и отчаянно понимал, что наступает мой последние день, близок последний час… В щели барачных стен проникали лунные лучи , освещая других обреченных людей, сидящих в ожидании смерти.
Оглушенный болью и муками , я с ужасом прислушивался к своему телу, надеясь, что станет хоть немного лучше, но напрасно, боль лишь усиливалась.