Римма Сергеевна Блахова
Сибирская Голгофа
Недалеко от карьера были расположены костровые печи. Уголь и известняк укладывали слоями, высотой с двухэтажный дом. Такие костры горели от 2-х недель до 1-го месяца. Работа у печи была адская; жара, дым, руки обжигались, постоянно вдыхалась известковая пыль. Только в самых исключительных случаях, когда заключенный не мог работать, его на какое-то время заменяли другие. Тех, кто уже не мог работать, подстерегала голодная смерть, так как не вышедшим на работу паек не полагался. Полученную известь доставляли до разъезда Ложок, а дальше направляли по железной дороге в другие города Сибири.
В лагере были тяжелейшие условия, не соблюдались элементарные человеческие права, применялись суровые наказания за малейшие нарушения режима. Доходяги, еще способные двигаться, сползались к столовой и лизали пропитанный помоями снег. Безнадежность существования разрушала в заключенных все человеческое.
Однажды , морозной зимой, прибывшую в лагерь партию осужденных, одетых в том, в чем их неожиданно арестовали, бросили в железные кузбасские вагоны из-под угля, в них не было крыши. При этом кормили арестантов только соленой кетой, привезенной с Дальнего Востока, не давая при этом ни хлеб, ни воду. Измученные голодом и стужей люди, обезумев, выбивали днища бочек и, как звери, накидывались на соленую рыбу, рвали ее зубами и жадно пили рассол. Вскоре у них начинались болезни живота, и они сотнями умирали. Их выкладывали на мороз, замораживали, потом пилили на части двуручной пилой и как многих других, сжигали в печах Искитимского кирпичного завода.
Считали , что лучше быть сразу расстрелянным, чем оказаться в Ложке. Ведь сюда направляли, как тогда говорили, «самых злостных врагов Советской власти», к числу которых правящая элита относила тогда не только людей дворянского происхождения, не только мыслящих интеллигентов – ученых, писателей и поэтов, но и священников. Впрочем, во «враги народа» мог в те годы быть зачислен практически любой неосторожный человек , тот , кто чем-либо не угодил лютовавшей тогда советской власти.
Вот тем неосторожным человеком « врагом народа» оказался и я – Сергей Белянин . Ежедневно вспоминая тот самый страшный день своей жизни я до сих пор, находясь в лагере уже полтора года, не могу найти ответа на измучивший меня вопрос : « За что?»
… Часа в три ночи к нам в дверь постучали. Стук был негромкий, но настойчивый. Первой поднялась моя жена Нина , разбудив меня, испуганно указывала на дверь. Подойдя к двери я спросил : « Кто там?» Мне ответил резкий, требовательный голос : «Откройте, я оперативный уполномоченный НКВД-МГБ». У мены подкосились ноги , я медленно пошел к двери… щелкнул замком…на порог стояли двое мужчин в штатском. Они уверенно, без приглашения, шагнули в комнату, оглядевшись, один из них, видимо, старший, предъявил мне сразу два ордера: на обыск и на мой арест . Моя жена выхватила из рук уполномоченного ордер, но прочесть так и не смогла: захлебываясь рыданиями , упала на кровать. Я попытался ее успокоить, но не вышло, началась истерика. Второй оперативник, проявив сноровку, вынул из кармана нашатырный спирт, ловко отвинтил крышку , придвинул пузырек в лицу жены. Комнату захватил резкий запах мочи. Первый оперативник выхватил бумаги из рук жены и передал мне. Взяв дрожащими руками предъявленный мне ордер, я начал читать, но от волнения и страха строчки расплывались перед глазами.
Как оказалось меня обвиняют по статье 58-10. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений . Я сидел в кресле ни жив, ни мертв, и наблюдал безучастно за тем, как молодой оперативник, выдергивая ящик за ящиком из письменного стола, выворачивает их содержимое на пол, роется в разбросанных по полу тетрадях и книгах, а второй-главный , надев очки, неторопливо перебирает книги на полках. ..Я твердил, что это какая-то ошибка, нелепость, что я простой учитель истории в самой обычной московской школе и что никакой пропагандой я не занимался. Оперативники безучастно продолжали переворачивать вверх дном мою квартиру , только главный пристально посмотрев мне в глаза , важно поглаживая бородку в форме якоря, сказал , как отрезал : «Разберемся». Когда дошли до детской , послышался испуганный плачь моего пятилетнего сына Коленьки– испугался чужих. Нина схватила его в охапку и унесла в нашу спальню, что – то шепча ему на ухо.
Через некоторое время, в сопровождении оперативников я спустился с третьего по лестнице и оказался на улице. Там нас ждала черная “эмка”, мне открыли заднюю дверь и втолкнули в нее. Как только я опустился на сиденье, как оказался сжатым с боков сильными мужскими телами.
Ехали довольно долго, за окном машины в темноте угадывались очертания знакомых улиц моего района, потом я перестал узнавать местность. Машина остановилась возле высокого, огороженного забора, с протянутой поверх колючей проволокой. Это была шестиэтажная внутренняя тюрьма Лубянки, как я догадался.