Редьярд Джозеф Киплинг
Рикша-призрак (сборник)
– Вот, – сказал его величество, размышляя, – это именно такая корона, какую я должен надеть, когда полечу на небо. У меня должна быть такая корона на голове – мисс Биддэмс сказала. Мне хотелось бы надеть ее сейчас. Хотелось бы поиграть ею. Я возьму ее и буду играть ею очень осторожно, пока мама не спросит. А может быть, ее для меня и купили, чтобы играть, так же как колясочку.
Его величество король прекрасно знал, что говорит против своей совести, потому подумал тотчас же вслед за этим: «Ничего, я поиграю ею, только пока мама не спросит о ней, а тогда я скажу: „Я взял ее, но больше никогда не буду“. Я не испорчу эту красивую алмазную корону. Только мисс Биддэмс велит мне положить ее обратно. Лучше я не покажу ее мисс Биддэмс».
Если бы мама пришла в эту минуту, все обошлось бы благополучно. Но она не пришла, и его величество король засунул бумагу, футляр и звезду за пазуху своей блузки и ушел в детскую.
– Когда мама спросит, я скажу, – успокаивал он свою совесть.
Но мама не спрашивала, и целых три дня его величество король наслаждался своим сокровищем. Он не нашел ей достойного применения, но она была так великолепна и имела, как ему было известно, отношение к самим небесам. Однако мама все еще не спрашивала, и ему начинало порой казаться, что блеск звезды уже тускнеет. Что было толку в алмазной звезде, если она доставляла, в конце концов, столько мучений? Наряду с другими сокровищами он обладал и розовой тесемочкой, но часто желал, чтобы только она и была у него. Он в первый раз поступил дурно, и сознание о дурном поступке начало мучить его тотчас же после того, как пропал интерес тайного обладания «алмазной короной».
Каждый день промедления отодвигал возможность признания людям, живущим за дверями детской. Несколько раз собирался он остановить красиво одетую леди, когда она выходила из дома, и объяснить ей, что он, и никто другой, взял прекрасную «алмазную корону», о которой никто не спрашивал. Но она торопливо проходила к экипажу, и случай был уже упущен, прежде чем его величество король успевал перевести дыхание, которое захватывало у него от волнения. Ужасная тайна отдалила его от мисс Биддэмс, Патси и жены комиссионера и причинила ему новое огорчение, когда Патси, не зная, чем объяснить его сосредоточенную молчаливость, сказала, что он на нее дуется.
Длинны были дни для его величества короля и еще длиннее ночи. Мисс Биддэмс не раз говорила ему раньше о неизбежной участи воров, и, когда они проходили по грязным улицам мимо центральной тюрьмы, у него дрожали ноги.
Облегчение наступило к вечеру одного дня, после пускания лодочек в большом водоеме, находящемся в глубине сада. Его величество король пришел пить чай, и в первый раз, на его памяти, еда была противна ему. Нос у него был очень холодный, а щеки, наоборот, горели, как в огне. Ноги были так тяжелы, что, казалось, на них висели гири, а голова как будто распухла, и он сжимал ее несколько раз обеими руками.
– Как это смешно! – сказал его величество король, потирая нос – В моей голове что-то стучит и звенит – бум-бум.
Он тихо, без шалостей лег в постель. Мисс Биддэмс не было дома, слуга раздел его.
После нескольких часов тяжелого сна он проснулся и чувствовал себя так плохо, что даже забыл о своем преступлении с «алмазной короной». Ему хотелось пить, а слуга позабыл поставить воду.
– Мисс Биддэмс! Мисс Биддэмс! Я хочу пить!
Нет ответа. Мисс Биддэмс ушла на свадьбу к калькуттской школьной подруге. Его величество король забыл об этом.
– Я хочу пить! – кричал он, но вместо крика выходил хрип из его пересохшего горла. – Дай мне пить! Где мой стакан?
Он сел в постели и огляделся кругом. Звук голосов доносился из соседних комнат. Лучше встать лицом к лицу с неизвестным, чем дрожать здесь в темноте. Он сполз с кровати, но ноги как-то странно не слушались его, и он пошатнулся раз или два. Затем он толкнул дверь и остановился на пороге – маленькая, задыхающаяся фигурка с ярко-красным лицом – ярко освещенной комнаты, полной роскошно одетых дам.
– Мне очень жарко! Мне очень больно! – простонал его величество король, цепляясь за портьеру. – И в стакане нет воды, а я хочу пить. Дайте мне пить.
Видение в черном и белом – его величество король с трудом различал окружающие его предметы – подняло его к столу и попробовало его лоб и виски. Появилась вода, он с жадностью пил, я его зубы стучали о край стакана. Затем, кажется, все ушли, все, кроме большого человека в черном и белом, который отнес его обратно в постель, а папа и мама шли за ним. И мысль о преступлении с «алмазной короной» вновь овладела его помраченным сознанием.
– Я вор! – вздохнул он. – Я хочу сказать мисс Биддэмс, что я вор. Где мисс Биддэмс?
Мисс Биддэмс подошла и наклонилась над ним.
– Я вор, – прошептал он. – Вор такой же, как люди в тюрьме. Но я теперь все расскажу. Я взял алмазную корону, которую человек оставил в зале на столе. Я развернул бумагу и открыл маленький ящик, и она так хорошо блестела. Мне захотелось поиграть ею, и я взял ее, а потом испугался. Она лежит там, на дне ящика с игрушками. Пойдите достаньте ее оттуда.
Мисс Биддэмс послушно пошла к нижней полке шкафа и взяла большую коробку, в которой его величество король держал драгоценнейшие из своих сокровищ. Под оловянными солдатиками, среди нескольких сплющенных пуль, блестела и переливалась бриллиантовая звезда, небрежно завернутая в клочок бумаги, на котором было написано несколько слов. Кто-то вскрикнул в головах постели, и мужская рука дотронулась до лба его величества короля, который развернул сверток на своем одеяле.
– Вот алмазная корона, – сказал он и горько заплакал. Возвратив сокровище, он снова почувствовал, как оно ему дорого.
– Это относится и к вам, – сказал голос стоящего у изголовья. – Прочтите записку. Теперь нечего больше скрывать.
Записка была коротка, но многозначительна и подписана только одним инициалом. «Если на вас будет это завтра вечером, я буду знать, чего мне ожидать». С того числа, которым была помечена записка, прошло уже три недели.
Послышался шепот, затем глубокий мужской голос снова произнес: «И ты все еще далека от меня! Мне кажется, мы уже квиты? Ну неужели же мы не можем раз навсегда покончить с этим безумием? Стоит ли оно этого, дорогая?»
– Поцелуйте и меня, – пролепетал его величество король сонным голосом. – Вы не очень сердитесь на меня?
Пароксизм начал проходить, и его величество король заснул.
Когда он проснулся, то почувствовал себя в новом мире – наполненном отцом, матерью и мисс Биддэмс. И этот мир был так насыщен любовью, что в нем не осталось ни одного маленького уголочка для страха, а любви хватило бы на нескольких мальчиков. Его величество король был еще слишком мал, чтобы размышлять о людских поступках и последствиях, а то он был бы очень удивлен выгодами, полученными от совершения греха и преступления. Ведь он украл «алмазную корону» и вместо наказания был награжден любовью и правом играть всегда в большой корзине с бумагами.
Его отпустили однажды утром поиграть с Патси, и жена комиссионера хотела поцеловать его.
– Нет, не сюда, – решительно остановил ее его величество король, закрывая рукой уголок своего рта. – Это мамино местечко, она всегда целует меня сюда.
– Ого! – сказала жена комиссионера. И затем прибавила про себя: «Ну что же, остается только порадоваться за него. Дети – маленькие, неблагодарные эгоисты. Но ведь у меня есть моя Патси».
Воспитание Отиса Айира
I
Здесь будет рассказана история одного неудавшегося предприятия, история, весьма поучительная для молодого поколения, по мнению женщины, потерпевшей неудачу. Конечно, молодое поколение не нуждается в поучениях и всегда более склонно поучать, чем учиться. Тем не менее мы приступим к описанию того, что произошло в Симле, т. е. там, где все начинается и многое кончается весьма плачевно.
Ошибка была совершена очень ловкой женщиной, сделавшей промах и не исправившей его. Мужчинам свойственно ошибаться, но ошибка ловкой, искусной женщины как-то не вяжется с законами природы и не предусмотрена Провидением. Кому же не известно, что женщина единственное непогрешимое существо в мире, кроме разве государственных облигаций, принесших четыре с половиной процента в год? Необходимо, впрочем, вспомнить, что повторение, в продолжение шести дней подряд, центрального акта Падшего ангела в Новом городском театре, в котором еще не высохла штукатурка, должно было внести в умы немало всякой смуты, порождающей эксцентричность.
М-с Хауксби пришла позавтракать к м-с Маллови, своему закадычному другу, которая, как она говорила, не была тем, что называется истая женщина. И это был интимнейший женский завтрак при закрытых для всего мира дверях. Беседа шла о разных chiffons[3] – слово французское по исключительной таинственности его значения.
– Я утратила душевное равновесие, – заявила м-с Хауксби, когда завтрак был кончен и обе комфортабельно расположились в маленьком кабинетике рядом со спальней м-с Маллови.
– Дорогая моя девочка, что он сделал? – Замечательно, что дамы известного возраста называют друг друга «дорогая девочка», так же как комиссионеры двадцати восьми лет, адресуясь к своим ровням по чину, называют их «мой мальчик».
– Дело вовсе не в нем на этот раз. Почему это мысль обо мне всегда вызывает представление о каком-нибудь мужчине? Что, я из апашей?
– Нет, дорогая, но чей-нибудь скальп всегда сохнет на двери вашего вигвама. Или, скорее, мокнет.
Намек был на Хаулея Боя, который имел обыкновение целые дни ездить по Симле, невзирая на дождь, чтобы встретить м-с Хауксби. Упомянутая леди рассмеялась.
– За мои грехи Эди из Тирконнеля приставила ко мне прошлый вечер Муссука. Не смейтесь! Один из наиболее преданных мне поклонников. После того как съели пудинг, Муссук освободился и все время был около меня.
– Несчастный человек! Я знаю его аппетит, – сказала м-с Маллови. – И что же, он начал?.. он начал ухаживать?
– По особой милости Провидения, нет. Он начал объяснять мне важность своего положения как столпа империи. И я смеялась.
– Люси, я вам не верю.
– Спросите капитана Сангара, он был рядом. Итак, Муссук пустился в рассуждения.
– Могу себе представить его в этой роли, – задумчиво проговорила м-с Маллови, щекоча за ухом своего фокстерьера.
– Я изнемогала. Положительно изнемогала. Зевала открыто. «Держать в строгости и натравливать их одного на другого, – изрекал он, поглощая свое мороженое столовыми ложками, уверяю вас, – в этом, м-с Хауксби, секрет нашего управления».
М-с Маллови смеялась долго и весело.
– А что вы ему сказали?
– А разве я когда-нибудь лазила за словом в карман? Я сказала: «Зная вас, могла ли я сомневаться в ваших административных талантах». Муссук еще больше преисполнился важности. Завтра он будет у меня. И Хаулей Бой тоже.
– «Держать в строгости и натравливать одного на другого. В этом, м-с Хауксби, секрет нашего управления». А ведь я убеждена, что в глубине души Муссук считает себя светским человеком.
– В некотором отношении, пожалуй, он и прав. Я люблю Муссука и не хочу, чтобы он знал, что я про него говорю. Он забавляет меня.
– Как видно, и он вас прибрал к рукам. Так расскажите же о потере душевного равновесия. Да дайте по носу Тиму. Он очень любит сахар. Хотите молока?
– Нет, благодарю. Полли, я разочаровалась в жизни, чувствую пустоту ее.
– Обратитесь к религии. Я всегда говорила, что в Риме ваша судьба.
– Чтобы отдать полдюжины attaches в красном за одного в черном, чтобы поститься и получить морщины, которые никогда уже не исчезнут. Приходило вам когда-нибудь в голову, Полли, что я старею?
– Благодарю за любезность. Я всегда считала, что мы с вами одного возраста. Теперь я этого не скажу. Так в чем же это выражается?
– Какие мы были раньше? «Я чувствую это в моих костях», как говорит м-с Кросслей. Я растратила свою жизнь, Полли.
– Как?
– Все равно как. Я чувствую это. Я хотела бы насладиться властью, прежде чем умру.
– Наслаждайтесь. Для этого вы достаточно остроумны и красивы!
М-с Хауксби поставила чашку чаю перед гостьей.
– Полли, если вы будете говорить мне такие комплименты, я перестану видеть в вас женщину. Скажите лучше, как получить мне власть в руки?
– Уверьте Муссука, что он самый обворожительный и тонкий человек в Азии, и он сделает все, что вы захотите.
– Надоел мне Муссук! Я хочу господства в области мысли, а не в пустом пространстве. Знаете, Полли, я хочу устроить у себя салон.
М-с Маллови лениво повернулась на софе и опустила голову на руку. «Слушайте словеса пророка, сына Барухова», – процитировала она библейский текст.
– Хотите вы поговорить серьезно?
– Непременно, дорогая, потому что вижу, что вы собираетесь сделать большую ошибку.
– Я не сделала ни одной ошибки в жизни – по крайней мере, такой, какой не могла бы объяснить впоследствии.
– Собираетесь сделать ошибку, – повторила м-с Маллови спокойно. – Невозможно устраивать салоны в Симле. К этому слишком много препятствий.
– Почему? Казалось бы, так легко.
– И вместе с тем так трудно.
– Много ли умных женщин в Симле?
– Я и вы, – не задумываясь ни на минуту, сказала м-с Хауксби.
– Скромная женщина! М-с Фирдон поблагодарила бы вас за это. А сколько умных мужчин?
– О! их… сотни, – смело произнесла м-с Хауксби.
– Роковое заблуждение! Ни одного. Они все на откупе у правительства. Возьмите, например, моего мужа. Джек был умным человеком, хотя, может быть, мне и не следовало бы этого говорить. Правительство съело его. Все его мысли и способности к разговору – он в самом деле был прекрасный собеседник, даже для жены, в старые времена – и все это отнято у него, переработано этой кухней человеческих мозгов – правительством. И так с каждым человеком, который находится здесь на службе. Я не думаю, чтобы русский каторжник из-под кнута был способен наслаждаться отдыхом в кругу себе подобных. А все наши мужчины здесь каторжники в золоченых кандалах.
– Но есть же десятки…
– Знаю, что вы хотите сказать. Десятки бездельников гуляют на свободе или в отпуску. Но всех их можно разделить на две категории. Штатские, которые были бы очаровательны, если бы обладали лоском и манерами военных, и военные, которым только не хватает образования штатских. Это – рыночные чайники из хорошего материала, но без отделки. Бедняжки, они, конечно, не виноваты и ничем не могут помочь себе. Штатский может быть терпим только после того, как он лет пятнадцать потерся по разным гостиным.
– А военный?
– После такого же срока службы. Молодежь обеих категорий ужасна. Но таких вы, конечно, будете иметь десятки в вашем салоне.
– Не буду! – с гордостью заявила м-с Хауксби. – Я поставлю у дверей их собственное начальство, чтобы оно поворачивало их обратно. Я пошлю их играть с девочкой Топсхэма.
– Девочка будет им рада. Но вернемся к вашему салону. Предположим, вам удастся собрать всех наших дам и мужчин, что вы будете с ними делать? Заставите их разговаривать? Они все тотчас же начнут флиртовать. Ваш салон сделается в конце концов местом скандалов.
– Это соображение, пожалуй, не лишено мудрости.
– В нем не столько мудрости, сколько знания света. Двенадцать лет жизни в Симле могли привести к мысли, что в Индии не может образоваться никакого постоянного центра. Все мы только мелкие брызги грязи на склоне холма – сегодня здесь, а завтра, может быть, уже отнесены за тридевять земель. Мы утратили способность поддерживать разговор – по крайней мере, наши мужчины. У нас нет того, что называют обществом…
– Джордж Эллиот во плоти, – ядовито вставила м-с Хауксби.
– И вместе взятые, милая моя насмешница, мы, мужчины и женщины, ничего не значим. Подите-ка на веранду и посмотрите на аллею!
Обе смотрели вниз, на улицу, быстро наполнявшуюся обитателями Симлы, спешившими воспользоваться промежутком между дождем и туманом.
– Как же вы думаете остановить этот поток? Смотрите! Тут и Муссук – глава неизвестно чего. Он имеет положение в стране, хотя и ест, как ломовой извозчик. И полковник Блюпи, и генерал Гручер, и сэр Дугальд Делани, и сэр Генри Хаугтон, и г-н Джелатти. Все власти и все начальство департаментов.
– И все они мои пламенные поклонники, – с упоением проговорила м-с Хауксби. – Сэр Генри Хаугтон сохнет по мне. Но продолжайте.
– Каждый из этих людей в отдельности чего-нибудь стоит. Вместе они – только сборище англо-индусов. Кому интересно знать, что говорят англо-индусы? Ваш салон, дорогая моя, не объединит департаменты и не сделает вас госпожой Индии. И эти господа никогда не сообщат административной новости в толпе – в вашем салоне, – они так боятся, что их подслушают нижние чины. Что же касается литературы или искусства, то мужчины забыли все, что когда-либо знали, а дамы…
– Могут говорить только о модных проповедниках или о прегрешениях своей прислуги. Я виделась сегодня утром с м-с Дервильс.
– С этим вы согласны? Но они охотно разговаривают с нижними чинами, так же как и те с ними. Ваш салон выиграл бы в их глазах, если бы вы интересовались всеми религиозными предрассудками страны и наполнили ваш салон монахами разных сект.
– Наполнить салон монахами! О, моя идея! Монахи в салоне! Но что натолкнуло вас на эту мысль?
– Может быть, моя собственная попытка в этом направлении, может быть, попытка другой женщины на моих глазах. Во всяком случае, я считала своим долгом высказать вам свое мнение, а что из этого будет…
– Не продолжайте. Суета. Я очень благодарна вам, Полли. Эта шушера… – м-с Хауксби сделала приветственный жест рукой в ответ на почтительный поклон двух господ, проходивших в толпе мимо веранды. – Эта шушера не получит нового центра для своего флирта и учинения скандалов. Я оставляю мысль о салоне. Хотя она была так соблазнительна! Но что мне делать, Полли? Я должна что-нибудь делать.
– Почему же нет? Оставьте только попытки философствовать.
– Джек испортил вас. Вы злы почти так же, как он! И все-таки что-нибудь мне нужно придумать. Я устала от всего, начиная с пикников на Сипи при лунном освещении и кончая лестью и комплиментами Муссука.
– Да, к этому мы все приходим рано или поздно. А хватило бы у вас характера уйти со сцены теперь?
У м-с Хауксби задрожали губы, но она тотчас же взяла себя в руки и засмеялась.
– Мне кажется, я уже вижу себя делающей это. Большое объявление на стене, напечатанное жирным шрифтом: «М-с Хауксби! Последнее появление на сцене! Предупреждаются все!» Нет больше танцев, нет верховой езды, завтраков, театра с ужинами после него, нет ссор с милым, дорогим другом. Нет больше фехтований с неприличным человеком, который не умеет одеться так, чтобы нравиться, и не умеет выразить своих чувств в подходящей форме. Кончены появления всюду с Муссуком, прекращаются невероятные истории, которые рассказывает обо мне всей Симле м-с Таркесс! Нет больше ничего, на что уходила жизнь, что было гнусно, отвратительно и для чего вместе с тем стоило жить. Да! Я вижу все это! Не прерывайте, Полли, на меня нашло вдохновение. Воздушное, белое «облако», обрамлявшее великолепные плечи, смято, кресло пятого ряда в Новом театре и обе лошади проданы. Очаровательное видение! Уголок за драпировкой у входа в большой зал или милые скрипящие ступени веранды, выходящей в сад! А потом ужин! Представляете себе эту картину? Прожорливая толпа устремляется к выходу. Робкий субалтерн, розовый, как новорожденный младенец, право, они должны дубить субалтернов, прежде чем выпустить их в свет, Полли. Хозяйка призвала его к исполнению обязанностей. Он неуклюже пробирается ко мне через весь зал. Натягивает перчатки вдвое больше его руки – ненавижу людей, носящих перчатки свободные, как пальто. Он старается принять независимый вид. «Могу я предложить вам руку, чтобы вести вас к ужину?» И я поднимаюсь с холодной улыбкой на губах. Приблизительно так.
– Люси, перестаньте дурачиться.
– И торжественно выступаю, опираясь на его руку. Так! После ужина я уезжаю рано – вы знаете, как я боюсь простуды. Потом, пока я стою на ступенях с «белым облаком» на голове и сырость понемногу проникает сквозь бальные туфли в чулки и холодит мои бедные маленькие ножки, Том до хрипоты взывает, чтобы разбудить мемсахибгхари, который заснул в рикше. А затем дома и ложиться в постель в половине одиннадцатого! Истинно великолепная жизнь, украшаемая еще визитами патера, возвращающегося с похорон кого-нибудь там.
Она протянула руку по направлению к кладбищу, потом продолжала, драматически жестикулируя:
– Слушайте! Я вижу все. Вижу даже скелет! Но сначала похороны. Могу описать их. Пара лошадей… гроб… покров… факелы!
– Люси, ради Бога, не размахивайте же так идиотски руками! Помните, что каждый может видеть вас внизу.
– Пусть видят! Подумают, что я репетирую «Падшего ангела». Смотрите! Вон Муссук. Как некрасиво он сидит на лошади! Фу!
С неподражаемой грацией она посылала в то же время воздушный поцелуй одному из представителей высшей администрации Индии.
– Теперь, – продолжала она, – он будет хвастаться в клубе, в изысканных выражениях, свойственных этим скотам, а мальчик Хаулей расскажет мне потом, смягчая подробности, из боязни оскорбить меня. Он слишком хорош для нашей жизни, Полли. Я серьезно думаю посоветовать ему бросить светскую службу и идти в духовную. В его теперешнем настроении он меня послушается. Милое счастливое дитя!
– Пожалуйста, не начинайте снова, – с негодующим видом перебила ее м-с Маллови. – Будете вы завтракать сегодня? Люси, ваше поведение позорно.
– Сами виноваты! – резко возразила м-с Хауксби. – Хотите внушить мне отречься от всего, что мне так присуще. Нет! Jamais! Никогда! Я буду играть, танцевать, ездить верхом, веселиться, злословить, кутить, отбивать законных пленников у всех женщин, которых намечу как жертву. Буду, буду, пока не исчезну или пока женщина, лучше меня, не опозорит меня перед всей Симлой, не забросает меня грязью.
Она направилась в гостиную. М-с Маллови последовала за ней и обняла ее за талию.
– Я ничего… – проговорила м-с Хауксби, бодрясь и разыскивая платок в кармане. – Я не была дома десять вечеров подряд и репетировала после полуночи. Это утомило бы и вас. Все это только от того, что я устала.
М-с Маллови не стала сочувствовать м-с Хауксби, не стала уговаривать ее прилечь, но предложила ей вторую чашку чаю и продолжала разговор.
– Через все это я прошла, дорогая моя, – сказала она.
– Я припоминаю, – возразила м-с Хауксби с лукавой улыбкой на оживившемся лице. – В 84-м году, не так ли? Вы выезжали гораздо меньше в последний сезон.
М-с Маллови улыбнулась немного свысока и загадочно.
– Я получила внушение.
– Милое, прелестное дитя, может быть, вы присоединились к теософам и целовали толстые пятки Будды? Я тоже пробовала толкнуться к ним, но они изгнали меня за неверие. Нет надежды усовершенствовать мою несчастную, заблудшую душу.
– Нет, я не сделалась теософкой. Джек говорит…
– Оставьте Джека. Что говорит муж, всегда известно вперед. Что сделали вы?
– Мне удалось произвести впечатление и долго иметь влияние на человека.
– Все это есть у меня уже более четырех месяцев, но нисколько не утешает меня. Я возненавидела мужчин. Перестанете ли вы многозначительно улыбаться и скажете ли наконец, в чем дело?
М-с Маллови сказала:
– И вы… хотите… сказать, что все это было совершенно платонически с обеих сторон?
– Совершенно. Ничего иного я никогда не допустила бы.
– И своим последним повышением он обязан вам?
М-с Маллови кивнула головой.
– И вы предостерегали его от девочки Топсхэм?
Второй утвердительный кивок.
– И сказали ему об особом внимании к нему сэра Дугальда Делани?
Третий кивок.
– Зачем?
– И это спрашивает женщина! Прежде всего потому, что это забавляло меня. И я горжусь им теперь. Пока я жива, он будет идти вперед. Я направила его на правильный путь к рыцарству и ко всему, чего стоит достигать мужчине. Остальное зависит от него самого.
– Полли, вы необыкновенная женщина!
– Ничуть не бывало. Я сосредоточилась на одном, вот и все. Вы разбрасываетесь, дорогая. И хотя всей Симле известно ваше искусство держать в упряжке…
– Не выберите ли слова получше?
– В упряжке не меньше полдюжины, от Муссука до мальчика Хаулея, но вы ничего от этого не выигрываете. Даже не забавляетесь.
– А вы?
– Испробуйте мой рецепт. Возьмитесь за мужчину, не мальчика, заметьте, почти зрелого, ничем не связанного, и будьте его путеводной звездой, вдохновителем и другом. Вы увидите, что найдете самое интересное занятие, какое только можно себе представить. Так будет, не смотрите на меня с недоверием, так будет, потому что так было со мной.
– В таком предприятии есть некоторый риск, но это делает его только более привлекательным. Я найду такого человека и скажу ему: «Помните, что не должно быть никакого флирта. Делайте только то, что я вам говорю, пользуйтесь моими указаниями и советами, и все будет хорошо». Так?
– Более или менее так, – сказала м-с Маллови с загадочной улыбкой. – Будьте уверены, он поймет.
II
Так сидела м-с Хауксби у ног м-с Маллови и училась мудрости. Результатом беседы явилась великая идея, которой м-с Хауксби немало гордилась потом.
– Предупреждаю вас только, – сказала м-с Маллови, продолжая свои поучения, – что дело далеко не так просто, как кажется, может быть, с первого взгляда. Всякая женщина, даже девочка, сумеет поймать мужчину, но очень, очень немного таких, которые смогут управлять им.
– Дитя мое, – был ответ, – прошел уже не один год с тех пор, как я выучилась смотреть на мужчину сверху вниз. Спросите Муссука, как я управляю им. – М-с Хауксби отвернулась с пренебрежением. – Я разговариваю с ним всегда ироничным тоном.
М-с Маллови скрыла улыбку и сказала совершенно серьезно:
– Конечно, с моей стороны слишком смело давать вам такие советы. Я знаю, что Люси умная женщина, только крошечку беспечна.
Через неделю обе встретились в театре.
– Ну? – спросила м-с Маллови.
– Он уже пойман! – торжествующе ответила м-с Хауксби, и в глазах ее прыгали задорные огоньки.
– Кто он, безумная женщина? Я уже в отчаянии, что научила вас этому.
– Смотрите, там, между колоннами. В третьем ряду, четвертый с конца. Он повернулся к нам. Видите?
– Отис Айир! Самый невозможный из всех! Я вам не верю.
– Ш-ш!.. Погодите, пока м-с Таркасс начнет убивать Мильтона Уиллинга. Я все расскажу вам. Ш-ш! Голос этой женщины всегда напоминает мне о сухих мрачных подземельях. Теперь слушайте. Это действительно Отис Айир.
– Я вижу, но следует ли из этого, что он уже ваша собственность?
– Уже! По всем правилам искусства. Я нашла его одиноким и печальным на последнем вечере у Дугальда Делани. Мне понравилась его поза, и я заговорила с ним. На следующий день он пришел ко мне. Потом мы ездили вместе верхом, и теперь он привязан к моей колеснице, как пленник. Вы увидите это, когда спектакль кончится. Он еще не видит меня.
– Слава Богу, по крайней мере, это – не мальчик. Что же вы намерены делать с ним, взяв его на свое попечение, если это уже факт, что вы им владеете?
– Если! Может ли женщина – могу ли я – когда-нибудь ошибаться в подобных случаях? Во-первых, – м-с Хауксби с хвастливым видом загнула маленький пальчик, обтянутый перчаткой, – во-первых, дорогая моя, я заставлю его одеться почище. Сейчас он одет позорно. Его манишка напоминает смятый парус «Пионера». Во-вторых, сделав его более презентабельным, я займусь его манерами. Что касается его нравственных качеств, они выше всякой похвалы.
– По-видимому, вы познакомились с ним очень близко, невзирая на краткость срока.
– Вы-то уж должны знать, я думаю, что первым доказательством того, что мужчина заинтересовался женщиной, служит его желание говорить с ней о собственной особе. Если женщина слушает его, не зевая, она начинает нравиться ему. Если она сумеет польстить его мужскому тщеславию, он кончает тем, что обожает ее.
– В большинстве случаев так.
– Во всех случаях, за самым незначительным исключением. Я знаю, о чем вы сейчас думаете. В-третьих, и в-последних, после того как он приобретет необходимый лоск и будет как следует одет, я буду, как вы сказали, его путеводной звездой, другом и вдохновителем. И он будет иметь успех, громадный успех, какой имел ваш друг. Я давно уже удивлялась, глядя на этого человека, и не понимала причины его преуспевания. Или, может быть, Муссук сам пришел к вам, встал на одно колено, или нет – на оба, подал вам список всех должностей в департаментах и сказал: «Обожаемый ангел, выберите назначение для вашего друга»?
– Люси, ваша продолжительная практика в военном департаменте испортила вас. В гражданском мире так не делается.
– Мои слова не относятся к службе Джека, дорогая моя. Я спрашивала вас только ради интереса. Дайте мне три месяца сроку, и вы увидите, какие перемены произойдут в моем воспитаннике.
– Желаю успеха, но не могу не пожалеть, что толкнула вас на путь подобного развлечения.
– «Я сама скромность и заслуживаю бесконечного доверия», – процитировала м-с Хауксби из «Падшего ангела». Беседа закончилась одновременно с последним протяжным воинственным криком м-с Таркасс.
Злейшие враги м-с Хауксби – а у нее было их много – вряд ли обвинили бы ее в бесполезной трате времени на этот раз. Отис Айир был одним из тех упорных, неподдающихся людей, которые могут прожить всю жизнь, не сделавшись ничьей собственностью. Десять лет, проведенные на гражданской службе ее величеству в Бенгалии, большей частью в незавидных округах, не могли дать ему достаточных поводов для гордости и самоуверенности. Не настолько молодой, чтобы беспечно и с легкомысленным увлечением гоняться за чинами и назначениями, надевающими еще более тесный хомут на шею, он не был еще и так стар, чтобы остановиться на точке замерзания, благодарить судьбу за полученное и считать свою карьеру законченной. А когда человек стоит спокойно на месте, он чувствует самое легкое побуждение извне. Судьба сделала Отиса Айира одной из спиц колеса, на котором движется административный механизм. В общем безостановочном движении механизма отдельные единицы утрачивают сердце, ум, душу и силы. Пока правитель не заменит человеческую силу в государственной работе, всегда будет известный процент людей, использованных, истраченных только на рутину механизма. Потому что общие достижения и цели очень отдалены, а требования настоящего дня не терпят отлагательства. Канцелярии знают их только по именам. Они не принадлежат к числу видных людей в округах, с дивизионами и чиновниками, окружающими их. Они – только отдельные спицы колеса, стоящие в одном ряду, пища для лихорадки, разделяющие с земледельцем и запряженным в плуг быком честь быть плинтусом, на котором покоится государство. Более старые из них уже утратили все свои стремления, молодые со вздохом откладывают их в сторону. Те и другие вооружаются терпением до окончания дня. Двенадцать лет в этом колесе, говорят, усмиряют сердце храбрейших и притупляют ум остроумнейших.
