Ребекка Торн
Карта убийцы
Блю всегда изо всех сил старалась быть примерной девочкой, подстраивая свое поведение под настроение матери, поэтому ее никогда не били и редко ругали; она была примерной девочкой. Однако сейчас она чувствовала у себя за спиной тело Девлина, окруженное тяжестью отвращения Джекоба, ощущала во рту вкус затхлой гнили от конфеты. Блю внутренне приготовилась к тому, что ее полоснут ремнем по ноге, потянут за ухо, дернут за волосы, отвесят ей подзатыльник.
Ей на спину опустилась рука.
Нежное прикосновение к пояснице. Поцелуй в макушку.
– Никогда не извиняйся за это, девочка моя! – Запнувшись от волнения, Девлин снова поцеловал Блю в макушку. – Я горжусь тобой, очень горжусь. Нам просто нужно отточить твой дар, только и всего.
Дьявол[30]
Молли стоит на коленях перед очагом и мешает кочергой угли. Она сделает так, чтобы гостям было тепло. Оставшимся гостям. Молли не хочет думать о Джего.
Джошуа и девочки вернутся к обеду; Молли хочет, чтобы в «Болоте надежды» было уютно, чтобы они чувствовали себя здесь как дома. У нее за спиной Милтон, в кресле-каталке, с фуражкой на коленях. Он не жаловался на холод. Пока что. Но Милтон ни на что не жалуется и почти не вступает в разговоры. Джошуа находит, что с ним очень трудно, однако Молли так не считает. Она не задумывается над тем, зачем Милтон приезжает сюда, если он не участвует в совместных занятиях, не посещает психотерапевтические сеансы и не разговаривает с другими гостями; она знает, почему он так поступает. Одиночество, подобно раковой опухоли, разъедает его изнутри.
Молли говорит Милтону, что скоро станет теплее, и тот кивает своей фуражке. Она предлагает принести ему плед, чтобы укрыть колени, но получает в ответ такой взгляд, что становится ясно: лучше к нему не приставать.
В камине потрескивает огонь, в окна стучит дождь, ветер шуршит листьями и пучками длинной травы. Молли делает вдох, делает выдох, чувствует, как у нее замедляется пульс. Кажется, будто того, что произошло рано утром, на самом деле не было, будто ей не пришлось убирать нечестивую грязь, быть свидетельницей мерзкого поступка и наблюдать за тем, как ее бедный муж выходит на улицу через дубовую дверь.
Джошуа отсутствовал сорок минут. Молли стало спокойнее, когда она увидела, что он возвращается. Сейчас ей тоже спокойно от сознания того, что он рядом, у ручья, вместе с двумя девушками, а тем временем она, Молли, присматривает за Милтоном дома. Все так, как и должно быть. Все хорошо.
Входная дверь открывается.
Первой появляется Сабина. С куртки и резиновых сапог на деревянный пол и зеленую ковровую дорожку на лестнице стекает грязная вода. Сабина стремительно взбегает наверх. Молли окликает ее, спрашивая, в чем дело, что случилось, и уже собирается последовать за ней, но тут заходят Джошуа и Блю.
Милтон не встает. Он лишь поворачивает голову в сторону входной двери и склоняет ухо.
Увидев человека перед камином, Блю бледнеет. Она говорит, что в комнате Сабины кто-то есть, и Молли смеется, поскольку ей это кажется неудачной шуткой. Она говорит, что в доме больше никого нет, напоминает, что Джего уехал. Блю сглатывает комок в горле; она дрожит, словно потерявшийся кролик, и Молли хочется крепко ее обнять, но тут сверху доносится пропитанный болью крик, и обе женщины спешат на него.
Сабина стоит в коридоре, спиной к открытой двери в свою комнату, прижимаясь лбом к оклеенной обоями стене.
– Дверь была открыта, дверь снова была открыта, – повторяет она. Дыхание у нее сдавленное, зрачки расширены.
Молли прекрасно известно, что дверь была заперта на замок, однако она не говорит это вслух. Она опять убеждает Сабину в том, что дверь, должно быть, была не заперта и ее распахнул сквозняк, но Сабина гневно топает ногой и твердит, указывая на дверь, что она ее заперла, заперла, заперла!
Она говорит, что Блю видела кого-то в окне.
– Когда это случилось? – спрашивает Молли. Кровь бешено стучит у нее в висках.
– Только что! – буквально выкрикивает Сабина и снова топает ногой, словно ответ был очевиден.
Молли вынуждена была уточнить. Если «только что», значит, Блю не могла видеть в окне ее.
Блю смотрит на Сабину, смотрит на Молли, смотрит на распахнутую дверь в комнату, но не приближается к ней. Лицо у нее такое бледное, что Молли опасается, как бы она не свалилась в обморок. Блю спрашивает, не поднимался ли Милтон наверх, человек в окне был светловолосым…
– Разумеется, не поднимался, – заверяет Молли и подходит к двери, заглядывает в комнату и кивком приглашает девушек убедиться самим. – Здесь никого нет.
Сабина проходит в комнату следом за ней
– Но дверь ведь была открыта. Блю видела кого-то в окне. Если это были не вы, значит, это был он: Блю точно кого-то видела.
– У вас что-нибудь пропало? – спрашивает Молли.
Кровать не заправлена. Одежда, в которой Сабина была вчера, навалена кучей на стуле у окна, на полу раскрытый чемодан. Из бордовой косметички на туалетный столик выплескиваются бутылочки и баночки. Молли чувствует резкий запах спиртного. Роясь сегодня утром в вещах Сабины, она нашла в чемодане наполовину пустую бутылку виски, спрятанную под серой спальной футболкой, но это было час назад, когда девочки и Джошуа прочищали водостоки. Так что увидеть ее они не могли.
Молли говорит Сабине, что это, наверное, была игра света или отражение облака в окне. Она с удовлетворением отмечает, что та хмурится, обдумывая услышанное. Однако оставшаяся в коридоре Блю говорит:
– Нет, я точно видела кого-то.
– Убедись сама, – говорит ей Сабина, – сейчас здесь никого нет. Должно быть, этот человек сбежал, оставив дверь открытой.
– Это наверняка был Милтон, – говорит Блю, до сих пор так и не зашедшая в комнату.
Молли стоит в дверях и говорит, что это невозможно: Милтон все время находился внизу, и кроме того, ему это не по силам. Он не сможет подняться даже на три первых ступеньки, не говоря про весь лестничный пролет.
Молочно-белая кожа Блю становится серой. Она спрашивает, а как в таком случае Милтон поднимается к себе в комнату.
Молли объясняет, что комната Милтона внизу, в конце коридора. «Доступная комната», как она ее называет.
Блю качает головой.
– Здесь никого нет, и все на своем месте, – доносится из комнаты голос Сабины.
Блю наконец-то заглядывает внутрь. Молли внимательно наблюдает за ней. Взгляд девушки останавливается на чем-то посреди комнаты.
Молли заглядывает ей через плечо. Ничего.
Блю качает головой и пятится назад.
Сабина смотрит в середину комнаты, в ту точку, на которой сосредоточено внимание Блю.
– В чем дело, – спрашивает она, – что случилось?
– Ничего, – шепотом отвечает Блю и резко отводит взгляд, смотрит на пол, на стену – похоже, куда угодно, только не в середину комнаты. У нее трясутся руки.
Пятерка Жезлов[31]
Больше она на это не пойдет.
Блю пятилась назад, шаря в заднем кармане в поисках ключа от своей комнаты.
– В чем дело? – спросила Сабина, глядя на нее как на сумасшедшую.
– Что случилось? – подхватила миссис Парк, оценивая Блю пытливым взглядом.
– Ничего, – прошептала Блю – в первую очередь стараясь успокоить саму себя, а не двух женщин. – Ничего. Ничего.
Она хотела сказать, что там ничего нет, что этого не существует, что увиденного ею на самом деле нет. Но она заперла все эти слова у себя в голове.
– Блю, дорогая, вам лучше…
– Мне нужно принять душ, – сказала Блю и, отперев замок, проскользнула к себе в комнату, закрыла за собой дверь и заперла ее на задвижку. Закрыв глаза, постаралась прогнать чувство того, что мир вокруг разрушился, что это чересчур, что жить с такой тяжкой ношей невозможно. Однако рассудок снова показал этот образ. Это существо. Этого при…
– Их не существует.
Блю слышала в коридоре голоса женщин. Сабина сказала, что присмотрит за ней. Миссис Парк заявила, что идет готовить обед, так как домашняя еда будет полезна всем. А заодно проверит, как дела у ее мужа и у Милтона.
По состоянию здоровья старик не может подняться по лестнице, однако Блю видела его, она была уверена, что видела его… Она не хотела об этом думать.
Душ отчасти прояснил ее мысли. Девушка стояла под горячими струями, прижавшись лбом к кафельной плитке на стене, полностью сосредоточившись на покалывании воды, стекающей по спине.
Несомненно, она уже видела это лицо, и, подобно мухе в янтаре, оно застряло у нее в памяти, а сегодня поднялось на поверхность, подсознательно отвлекая ее мысли от годовщины смерти матери. Это оправдание для побега из пансионата, полного незнакомых людей, незнакомых образов и звуков, странных видений и странных снов. Бежать – бежать прочь. Теперь у нее есть отговорка: здесь небезопасно.
Но она не побежит. Она одержит победу. Она останется и заставит себя присоединиться к танцам, урокам искусства и психотерапии. Она поговорит с Милтоном и убедится в том, что это безобидный старик с плохим здоровьем, а то, что она видела вчера ночью, ей просто приснилось.
И того, что она видела в комнате Сабины, на самом деле тоже не было.
Закончив душ, Блю стала одеваться. Она забыла включить вытяжку; окна и зеркала запотели, покрывшись серой пленкой. Все вещи по-прежнему оставались аккуратно сложенными в чемодане. Она не переложила одежду в ящики комода, не расставила бутылочки и баночки на туалетном столике, как это сделала Сабина. Было бы так просто взять чемодан и уйти…
Подавить инстинкт было нелегко. Неприятное предчувствие подсказывало, что ей не следовало сюда приезжать. Зеркало начало отпотевать, и Блю подумала о том, как старательно она искала смысл в жизни на протяжении трех последних лет и как поездка в «Болото надежды» стала его частью, поставив перед ней краткосрочную цель.
Закрыв глаза, Блю сделала вдох и выдох. Убеждая себя в том, что бояться бесполезно. Что страх преграждает путь прогрессу.
Однако страх держал ее крепко.
Ей было страшно открыть глаза.
Блю не сомневалась, что если сделает это, то увидит в зеркале чужое лицо. Волосы будут не черными, а очень светлыми. Глаза будут не бирюзовыми с золотистыми завитками, а… Это было невыносимо. Блю отвернулась от столика к шкафу.
Она забыла, что там тоже есть зеркало.
Стекло отпотело.
Ужас сдавил Блю грудь, зазвенев в ушах подобно колоколу.
Из зеркала на нее смотрело ее собственное осунувшееся лицо в обрамлении влажных, черных, спутавшихся волос. Блю поднесла ко рту трясущиеся руки, заглушая рвущийся наружу крик.
Тяжело опустившись на кровать, она схватила подушку и крепко прижала ее к лицу, чтобы никто ее не услышал. Она проклинала видение в комнате Сабины, проклинала все видения, которые ей являлись, посылала их в преисподнюю за все те страдания, которые они ей принесли. Блю проклинала свою мать, проклинала Девлина, проклинала себя саму за то, что ей не хватило мужества пойти против них раньше.
Сабина находилась в соседней комнате, и Блю страстно хотелось пойти к ней, признаться в том, какой потерянной она себя чувствует, хотелось, чтобы ее обняли и утешили.
Невозможно.
Как только Сабина к ней прикоснется, Блю окажется переполнена чувствами. Достаточно было уже того мимолетного мгновения на лестнице: она лишь скользнула Сабине по руке, и этого хватило, чтобы она рассыпалась на части.
– Блю! – Сабина постучала в дверь, словно Блю своими мыслями привела в движение ее руку. – У тебя все в порядке?
Блю приказала себе успокоиться.
– Я только что вышла из душа, – ответила она, изо всех сил стараясь звучать спокойно. – Дай мне секундочку, чтобы одеться.
– Дашь мне знать, когда будешь готова, спустимся вместе.
Блю высморкалась, вытерла глаза, заставила себя посмотреться в зеркало. Переоделась, привела в порядок волосы. Чувство голода грызло ей желудок. После того как она поест и выпьет кружку крепкого чая, ей станет лучше.
«Все будет хорошо», – заверила себя Блю.
Она знала, что делать.
От одиннадцати до двенадцати лет
Девлин учил Блю тактичности, но получилось не сразу.
Это Бриджет пришла в голову мысль сделать ставку на жестокую откровенность, и когда Блю исполнилось одиннадцать, она начала читать по картам вместе с Девлином. Девочка занималась этим два раза в неделю, и в таких случаях Бриджет брала с клиентов вдвое дороже. Они с Девлином принимали только наличные, предпочитая передаваемые от одного человека другому отзывы любой рекламе. Когда одна из клиенток, японка с короткими розовыми волосами, поинтересовалась, получает ли Блю какую-то часть заработанных денег, Бриджет изобразила возмущение и сказала, что это само собой разумеется, она откладывает их дочери на будущее. Однако на самом деле в доме лишь появлялось больше хрустальных шаров, больше орнаментов и больше благовоний, все более дорогих.
Правда редко приносила утешение, и Блю обнаружила, что тех людей, кому гадал по картам Девлин, привыкших к успокаивающей душу доброте его откровенной лжи, еще больше влекло самоистязание искренностью. В то время как Девлин говорил молодой женщине, переживающей из-за разрыва отношений, наложившегося на малое количество друзей и потерю работы, что у нее прекрасная душа, которая только и ждет возможности расправить крылья, взлететь ввысь подобно бабочке, стремящейся к цветку подсолнечника, Блю заявляла:
– Вы отравлены чувством вины; вы постоянно указываете на других, поскольку боитесь взглянуть на свои собственные действия и ленитесь заняться своими собственными проблемами. Вы ждете принца, который приедет на белом коне и решит их за вас, но сделать это должны вы сами.
Клиенты, которые плакали, выслушав пророчества Девлина, слушали Блю с раскрытым ртом, слишком потрясенные, чтобы плакать, сраженные правотой ее слов и не имеющие сил с нею спорить. Однако они всегда приходили снова. Блю этого не понимала: если бы кто-то попробовал так с ней говорить, она постаралась бы обходить этого человека стороной и больше никогда с ним не встречаться.
Иногда ей достаточно было прикоснуться к человеку, чтобы рассказать его историю; в других случаях ей требовалось разложить изрядно потрепанные карты. Арла держалась подальше от комнаты приемов, однако Боди постоянно прятался за складками бархатных штор, то ли потому, что хотел подслушать какой-то непристойный рассказ, то ли из чувства глубокой ненависти к самому себе. Блю все чаще гадала: то ли он хочет выслушать историю очередного клиента, то ли жаждет насладиться смущением сестры.
Удовольствия ей это никогда не доставляло. Каждый расклад на картах отнимал все силы, оставляя ее опустошенной, расстроенной, но в то же время приносил чувство победы. Блю это чувство не нравилось, но ей было приятно выслушивать благодарности клиентов. Ей было приятно видеть, как они улыбались, когда все заканчивалось, слушать, как они говорили, что она особенная… Ей казалось, что это хорошо.
Так продолжалось до тех пор, пока ей не исполнилось двенадцать лет. Тогда она изменила свое мнение на этот счет.
* * *
Бриджет Форд ввела дочь в комнату в глубине дома. Девлин уже сидел за круглым столом из розового дерева с вырезанной посредине магической пентаграммой. Бриджет сшила ему длинный черный кафтан с расшитым жемчугом воротом, и ткань обтягивала его солидное брюшко. При виде вошедших в комнату жены и падчерицы лицо мужчины растянулось в улыбке, широкой и искренней. Ему предстояло лишь наблюдать: Блю должна была консультировать одна, и Девлин готов был лопнуть от гордости.
В комнате находились еще двое. Обыкновенно, если люди приходили вместе, их обслуживали по очереди – один пил чай на кухне вместе с Бриджет, в то время как другим занимались Блю и Девлин. Как говорил Девлин, Таро – это глубоко личное.
Однако в данном случае было не так.
Перед витриной с целительными камнями стояли мужчина и женщина. Женщина была средних лет, с редкими седыми волосами; казалось, она специально вымыла их по такому случаю, Блю определила, что обыкновенно она с этим не заморачивалась. И также не стирала свою одежду, если только того не требовали обстоятельства. Обернувшись к Блю, женщина улыбнулась. Взглянув на ее косметику, неумело наложенную трясущейся от волнения рукой, Блю поняла, что без нее женщина выглядела бы гораздо привлекательнее. Перехватив ее взгляд, мужчина также обернулся.
Он был усталый и сморщенный, словно древняя черепаха, с горбом на спине вместо панциря. На шее висели складки пожелтевшей кожи, выпученные глаза слезились. Блю ощутила исходящий от него кислый запах болезни, наполнивший воздух. Это был отец женщины.
Девочка оглянулась на Девлина, не зная, как быть: до сих пор ей лишь несколько раз доводилось работать самостоятельно. Отчим кивнул, приглашая ее сесть, но не указал, с кого начинать. Блю поняла, что это новое испытание с целью выяснить, как далеко она сможет продвинуться без посторонней помощи. Девлин хотел, чтобы она положилась на интуицию.
Точнее, он хотел, чтобы клиенты решили, что Блю положилась на свою интуицию.
Смущенно кашлянув, Блю постаралась говорить как взрослая.
– Предлагаю вам сесть, и мы начнем. – Затем, нервно оглянувшись на Девлина, она добавила, повинуясь тому, что подсказало ей нутро: – Мадам.
Женщина села, и Блю с облегчением отметила, что ее предположение оказалось верным.
– Я много слышала о вас. – Акцент у женщины был местный, Блэкпул или Престон, вне всякого сомнения, и она залилась краской, встретившись взглядом с Блю. – Многие вас рекомендуют. Все говорят, что вы попадаете в самую точку.
– Вы очень любезны. – Девлин принял комплимент, предназначавшийся Блю.
Он знал, что подобные вещи ее смущают. Также он знал, что то обстоятельство, что девочка мастерски умеет читать по картам Таро и в то же время стесняется оказываемого ей внимания, добавляет таинственности. Первое время Бриджет опасалась, что робость Блю будет отпугивать клиентов, но Девлин сказал:
– Нет, наоборот: смущение придает ее дару достоверность, доказывает, что она не ищет внимания.
…Блю перетасовала карты, а Девлин объяснил женщине, почему будут использованы две колоды – одна для раскладов, другая для очищения. Затем он посмотрел на Блю, что явилось сигналом.
– Будьте добры, перетасуйте карты, чтобы они немного зарядились вашей энергией, – запинаясь, произнесла девочка, после чего, спохватившись, добавила: – Пожалуйста. – Она пододвинула колоду через пентаграмму, скользнув кончиками пальцев по руке женщины.
Пока женщина смотрела на карты, а пожилой мужчина заглядывал ей через плечо, Блю оглянулась на Девлина и беззвучно прошевелила губами: «Убери», затем указала взглядом на старика. Она хотела дать ему понять, что будет лучше, если старик уйдет, но не решалась произнести это вслух, опасаясь, что у нее получится грубо, и ее за это отчитают.
У старика не было зубов. Он внимательно наблюдал за тем, как его дочь тасует карты. Девлин открыл было рот, собираясь заговорить, но женщина его опередила.
– Мне не нужно снять колоду? По телику я всегда видела, что колоду снимают.
– Да, пожалуйста, – сказала Блю, – и мне бы хотелось, чтобы вы, снимая колоду, мысленно задали вопрос – то, на чем должны будут сосредоточиться карты.
Женщина дважды сняла колоду, после чего пододвинула ее Блю. Та еще раз посмотрела на отчима.
Девлин ничего не собирается сказать?
Нет, непохоже. Это еще одно испытание? Ей уже двенадцать, через несколько месяцев исполнится тринадцать, и мать повторяет, что она скоро станет женщиной. Однако Блю не ощущала себя взрослой женщиной – нисколько не ощущала.
Она снова посмотрела на Девлина, затем на женщину и на стоящего у нее за спиной ее отца.
– Вам принести еще стул, или вы бы хотели… – Блю кивнула на дверь, ведущую на кухню, в надежде на то, что старик уйдет, однако вмешалась женщина, заявившая, что все в порядке и Блю может начинать.
От возбуждения у нее порозовели щеки.
– Понимаете, я хочу услышать, что меня ждет в любви. Вот какой у меня вопрос. Никаких скандальных подробностей, – добавила она, издав смущенный детский смешок. – Только намек, понимаете, просто чтобы понять, есть ли для меня что-нибудь. – Тряхнув головой, словно собака, она посмотрела на Блю. Воздух затянулся дымкой одиночества.
Блю перевернула первую карту. К девяти годам она уже запомнила все семьдесят восемь карт колоды Таро и могла перечислить как Старшие, так и Младшие арканы. В десять лет она уже знала значение каждой карты. К одиннадцати понимала их тонкие различия и то, как одна и та же карта могла означать самые разные вещи в зависимости от того, где именно оказывалась при раздаче, какие карты ей предшествовали и какие следовали за ней, и ложилась она правильно или перевернутой. По словам Девлина, спектр возможных интерпретаций получался таким, что ошибиться было невозможно. Главным моментом была убежденность в своей правоте. («Но разве это не значит просто лгать?» – спросила Блю. «Любая интерпретация не может быть ложью», – ответил Девлин.)
В двенадцать лет Блю поняла, что у Девлина не было никакого особого дара предсказывать будущее. Зато у него были талант рассказчика и интуиция, помогающая понять то, что хотели от него услышать. У него было доброе рыхлое лицо, высокий голос и общая аура шоу-бизнеса. Однако у него не было и в помине деловой хватки и умения распоряжаться деньгами.
Блю посмотрела на первую карту. Колесо Фортуны, перевернутая[32]. Для нее она была словно первый элемент блок-схемы, определяющий дальнейшее направление в зависимости от следующей карты и того, как откликнется на нее женщина.
Следующим выпал Повешенный[33].
Затем Башня[34].
Три Старших аркана подряд выпадали редко, но еще более необычной оказалась реакция женщины. Краска схлынула с ее лица, румяна на щеках стали похожи на пятна красной краски на грязном беленом холсте.
– Вы знаете, что означают эти карты? – спросила Блю.
У нее внутри что-то шевельнулось, и когда женщина сказала, указывая на фигуру Повешенного: «Это очень похоже на него», она повернулась к Девлину.
– Пожалуйста, подожди за дверью.
Должно быть, вид у нее был суровый, поскольку Девлин тотчас же встал, собираясь выйти.
– Ты уверена, девочка? – спросил он, хотя до того никогда не называл Блю «девочкой» в комнате с бархатными шторами.
Остальные карты лежали у Блю под рукой, и она чувствовала их все до одной, знала, какие они, понимала, что не сможет открывать их на глазах у всех.
– Да, пожалуйста, – подтвердила Блю, переводя взгляд на старика, сгорбившегося за спиной у дочери.
Дверь закрылась. У женщины в глазах были слезы – казалось, она была в ужасе, и Блю тоже стало страшно. Она почувствовала слезы, жгущие изнутри веки, почувствовала все то, что исходило от женщины и стоящего за ней старика.
– Ваш отец рядом, – тихо промолвила Блю. Женщина широко раскрыла глаза, но промолчала.
Вздрогнув, старик посмотрел на Блю, и во взгляде его были потрясение, радость, отчаяние, смятение, облегчение и огромная-огромная печаль, и девочка поняла все эти чувства. Все это вселило в нее холодный ужас, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не задрожать, не начать заикаться, не позвать мать.
– Ты меня видишь, – беззвучно прошевелил губами старик, голос его был тихим, словно дуновение ветерка. – Ты меня видишь.
Блю прочувствовала каждое слово так, словно оно было произнесено громко и отчетливо. Однако услышала их только она одна. Старик сказал, что уже очень давно его никто не видит. После своей смерти он следовал за своей дочерью, смотрел, как она скорбит по нему, как бредет по жизни, не зная счастья, не в силах обрести спокойствие.
– Он здесь? – спросила женщина, и шок испарился, ее лицо стало твердым, она положила руки на колени, вцепившись в свое тело, стараясь сжаться в комок. – Что он сказал? – Ее голос дрогнул, и старику было бесконечно больно это слышать.
Блю не понимала, почему старика видит только она одна.
– Он говорит, что всегда будет с вами, – сказала Блю, когда неслышимые слова слетели с уст мертвеца, – будет с вами до самой вашей смерти.
Шмыгнув носом, женщина вытерла глаза, встала из-за стола и взяла свою сумочку.
– Пожалуй, я пойду. Я пришла сюда не за… этим бредом. – Она обвела рукой хрустальные шары, подвески, талисманы и двенадцатилетнюю девочку с картами Таро.
Блю оставалась на месте и не смотрела на женщину, сосредоточив взгляд на ее отце.
– Ваш отец говорит, он рад, что вы это сделали.
Женщина застыла.
– Он болел и очень страдал, ему хотелось поскорее положить этому конец и освободить вас от бремени ухода за ним.
У женщины вырвался крик, и она крепко схватилась за спинку стула, словно опасаясь упасть.
– Ты это придумала! – пробормотала она. – Ты просто лжешь, мерзкая девчонка, ты…
– А затем вас захлестнуло чувство вины. Оно было подобно пятну, которое никак не отстирывается. Но это еще не все. Ваш отец говорит, что вы испытали облегчение, сделав это, освободив его и освободившись сама. Он говорит, что чувство вины, вызванное этим облегчением, даже сильнее того, которое обусловлено… которое обусловлено обстоятельствами его смерти. Вы понимаете, что я хочу этим сказать? – И Блю очень хотелось надеяться, что женщина ее поняла, поскольку она не могла заставить себя сказать это вслух.
Женщина бессильно рухнула на стул. Слезы, навернувшиеся у нее на глазах, исчезли, высушенные шоком и ужасом.
– Как вы это узнали? – спросила она, но что Блю могла ей ответить?
– Ваш отец хочет, чтобы вы думали о себе, заботились о себе так, как заботились о нем, проявляли по отношению к себе те же самые доброту, терпение и любовь.
Женщина кивнула так, будто поняла, однако у нее на лице отразилось смятение.
– Как такое возможно, – прошептала она, – после того, что я с ним сделала? – Она задала этот вопрос Блю, ожидая, что та знает ответ, однако Блю была еще ребенком и не могла ничего ответить. Она лишь озвучивала то, что говорил старик.
Они сидели в комнате, обитой бархатом, до тех пор, пока усталость не сломила Блю, вызвав сильнейшую головную боль, и тогда старик сказал, что на этом нужно остановиться. Блю позвала родителей. Те вошли в комнату осторожно, и она поняла, что они подслушивали за дверью, как поступала она сама, когда была младше.
Лицо Девлина распухло от слез.
Лицо Бриджет светилось восторженным возбуждением и предвкушением открывающихся возможностей.
Вечером Бриджет уложила дочь спать. Она сказала Блю, что та просто прелесть, что она ею гордится и любит ее и что ей суждено свершить великие дела.
– Мама, но ведь он умер. Как так получилось, что я его видела? – Блю ждала, что мать скажет, что такое невозможно, что этого не могло быть, что она видела старика как видение, а не как призрака.
Но Бриджет смахнула длинные черные волосы со лба дочери, и это прикосновение напомнило Блю, как она была маленькой, когда были только она и мать в маленькой грязной квартире в центре города. Ей невыносимо захотелось снова услышать убаюкивающую колыбельную.
– Он тебя выбрал, милая. У тебя поразительный дар. – Длинные седые волосы Бриджет были заплетены в косу, спадающую на плечо. Блю провела по косе тыльной стороной ладони, изо всех сил стараясь не расплакаться.
– Почему именно я? – только и смогла вымолвить она.
– Потому что сердце у тебя очень большое и чистое, и оно притягивает любовь и чувства отовсюду, и даже из таких мест, куда обыкновенным людям нет доступа. У тебя редчайший дар, девочка моя.
– Но я хочу быть обыкновенной, такой, как дети с улицы. Понимаешь, которые просто катаются на велосипеде, слушают музыку и…
Лицо матери стало твердым, губы сжались в тонкую линию.
– Ты только подумай обо всех тех, кому можешь помочь. – Она прекратила гладить Блю по лбу. – А сколько людей хотели бы иметь возможность делать то, что делаешь ты, но не могут этого. Подумай о том, от чего отказался дорогой Девлин ради того, чтобы помочь тебе научиться… – Натянуто улыбнувшись, Бриджет глубоко вздохнула, однако ее глаза выдавали разочарование. – Все эти обыкновенные дети вырастут и ничего не добьются в жизни.
– А я не обыкновенная, мама? – спросила Блю, и теперь улыбка Бриджет стала теплой. Она снова мягко прикоснулась к волосам дочери.
– Нет, дорогая, ты не такая, как все. Ты особенная. Разве это плохо – быть особенной?
Блю хотелось сказать, что ничего хорошего в этом нет, но она смогла лишь выдавить слабое «да».
Мать была счастлива, отчим ею гордился, и Блю понимала, что ей тоже нужно радоваться. Дети, с которыми она раньше играла на улице, в последнее время отдалились от нее: неспособность Блю говорить об учителях и футболе делала ее странной. Обучающаяся на дому и не имеющая друзей, она не могла ни к кому обратиться за помощью.
Этой ночью, а также многими ночами в последующие месяцы ей во сне виделись те самые слезящиеся глаза на беззубом лице; она чувствовала тот самый ужас, который переполнил ее, когда до нее дошло, что сделала женщина со своим отцом.
И еще Блю вспоминала слова матери о том, что она не такая как все.