Рафаэль Абалос
Пелена страха
Глава 11
Я разозлилась? Да, конечно… и еще как! Мои дамы взбунтовались против меня, устроив импровизированную революцию с неосознанной подачи той, кого я считала своим самым надежным союзником, – Туманности. Она зажгла искру в виде своей дурацкой идеи сменить название чата по причине наших пороков. Этого только и ждала Балерина, чтобы снова пустить в ход свои ядовитые зубы и покончить с моим виртуальным царствованием в чате. Типичное проявление спеси, так характерной для предателей всех времен. А остальные просто сыграли роль статистов в этом заговоре, не понимая последствий своего переименования в «Девчонок из выгребной ямы». В черной луне есть надежда на обретение нового света; в выгребной яме сплошная грязь и беспросветная тьма. Боюсь, теперь все в моем проекте пойдет не так, как я себе представляла. Но они сами так решили. Теперь за то, что будет дальше, отвечают эти пятеро, а не я.
Представляю, о чем они думают за несколько минут перед тем, как проверить, открою я очередную сессию чата или оставлю их во власти страха, парализующего каждую за пределами этой сети. Хотя меня саму хаос пугает не меньше.
После двенадцати ночи прошло всего две минуты.
Черная Луна: Извините, сегодня я не пунктуальна.
Туманность: Каждый может опоздать. Не волнуйся.
Ведьмина Голова: Две минуты ничего не значат. Лично я красила ногти в черный цвет, они выглядели отвратительно.
Проходит несколько секунд, и пока на экране больше никто не появляется.
Балерина: Если такое повторится, я больше не останусь, не стану ждать, как сейчас.
Богомол: Мне все равно.
Черная Луна: А Яблоко П? Если сегодня она снова не выйдет на связь, ее ключ доступа в чат деактивируется автоматически.
Балерина: Это угроза?
Черная Луна: Нет… напоминание. Так запрограммирован чат, и вам это хорошо известно.
Богомол: Это правда, мы все это знаем. В том числе и Яблоко П.
Яблоко П: Может, уже хватит меня обсуждать? Я здесь. Прошлой ночью я просто немного…
Ведьмина Голова: Кокаин, немного душистой травки…
Яблоко П: Нет, кое-что более забористое, если ты не забыла!
Ведьмина Голова: Героин?
Яблоко П: Угадай…
Туманность: Яблоко П, какие наркотики ты принимаешь?
Яблоко П: Почему бы тебе не оставить меня в покое и не спросить Черную Луну о ее пороках?
Черная Луна: Ты сама можешь меня спросить.
Ответ задерживается, как будто всем спокойнее, когда я ничего не говорю.
Балерина: Давай я спрошу.
Черная Луна: Не возражаю. Я знаю, все ждут, что Балерина задаст какой-нибудь жесткий вопрос о моей жизни. Нам всем есть что скрывать, помимо нашего общего секрета.
Балерина: И каков же твой тайный грех?
Хотя я очень хорошо знаю, что ответить, намеренно тяну время. Выдержав долгую паузу, медленно набираю на клавиатуре своего компьютера.
Черная Луна: Я убила человека.
Время идет, но никто ничего не говорит. На сегодня чат закрыт.
Глава 12
Ее разбудили бормотание голосов и смех, доносившийся из сада. Праздник в честь прибытия новых студентов в общежитие Арно-Ницше начался. Сусанна взглянула на свои наручные часы и обругала себя за то, что проспала столько времени. Она одним прыжком соскочила с кровати, открыла окно и выглянула в сад. В центре круга, образованного толстыми стволами спиленных деревьев, горел большой костер. На улице было не холодно, но тучи, по-прежнему закрывавшие все небо, предрекали влажную ночь. Сквозь разноголосый шум слышалась включенная кем-то электронная музыка.
Сусанна решила одеться и спуститься вниз. Натянув облегающие джинсы, рубашку и тоненький шерстяной джемпер, она сунула ноги в короткие сапожки, причесалась, подчеркнула веки зелеными тенями, тронула губы яркой помадой, взяла мобильник, выключила свет и вышла из комнаты.
Спустившись на нижний этаж, она направилась в сад. Обогнула несколько групп студентов, чтобы не проталкиваться через них, и подошла ближе к горевшему в центре костру. На углях лежали большие железные решетки, а на длинном столе стояли тарелки с хлебом, салатами из капусты со свеклой, свиными ребрами, соусы и ассорти из разных колбас. Меню оказалось гораздо разнообразней, чем она ожидала.
Сусанна поискала взглядом Илиана, но нигде вблизи костра его не нашла.
– Надо же, значит, ты все-таки вышла, – раздался голос у нее за спиной.
Она уже слышала этот голос. И видела лицо, обращенное к ней с улыбкой. Теперь его волосы уже не падали на глаза, а были убраны в короткий хвост. Увидев рядом с собой Бруно Вайса, Сусанна подумала, что он обращается к кому-то другому. Тогда на вокзале она видела его всего несколько мгновений и не слишком хорошо запомнила физиономию. Однако она не могла отрицать, что присутствие Бруно ее обрадовало, как и то, что он подошел к ней.
В руках он держал две бутылки пива, одну из которых протянул Сусанне.
– Можешь попробовать, оно не отравлено, – сказал он и без тени улыбки приподнял брови, подчеркивая свою иронию.
Взяв бутылку, Сусанна поблагодарила его.
– Мне жаль, что утром так получилось. Я вела себя, как испуганный ребенок.
– А я как дурак. Мне надо было успокоить тебя, а не обижаться на твое недоверие.
– Я немного перенервничала… не знаю, наверно, это потому, что все произошло слишком быстро.
– Да, конечно, я тебя понимаю… Кроме того, вполне естественно, что ты мне не доверяла. Ты ждешь Лесси, а вместо нее появляется какой-то незнакомец и предлагает ехать с ним на его машине.
– Ладно, проехали. Это уже не важно.
Бруно Вайс развел руками и с извиняющимся видом пошевелил бровями.
– Хочешь что-нибудь съесть?
– Я собиралась взять салат и одну колбаску.
– Вообще-то я не собирался идти на это барбекю. Мне хотелось бы пригласить тебя поужинать в центре. Если ты не хочешь садиться в мою машину, можем поехать туда на трамвае.
Сусанна глотнула пива из бутылки. Оно было холодным.
– Сначала скажи, почему ты сюда пришел. Не люблю, когда меня жалеют.
– Лесси просила, чтобы я побыл твоим наставником, пока ты не разберешься со всеми официальными бумагами и не обживешься здесь. У нее не хватило времени внести нужные изменения в программу Buddy[4].
– На самом деле мне не нужна помощь, но на этот раз я не стану говорить, что никуда с тобой не поеду, – улыбнулась она.
– Тогда поехали отсюда, и чем скорей, тем лучше, пока не начало вонять горелым мясом.
Автомобиль Бруно Вайса оказался маленьким «Трабантом-601», выпущенным в восьмидесятые годы еще в бывшей ГДР. У него были две двери, круглые фары и такой цвет, словно его полили красным вином. И еще он был слишком блестящий, чтобы выглядеть аутентичным.
– Какая у тебя кокетливая машина, – не удержалась Су-санна.
Бруно открыл дверь и пригласил ее сесть. Обойдя машину спереди, он пару раз легонько стукнул по капоту и с веселой усмешкой посмотрел на Сусанну сквозь лобовое стекло. Потом открыл водительскую дверь, уселся, сунул ключ в зажигание и завел мотор.
– Эта старая рухлядь принадлежала моим родителям. Они оставили ее мне, когда уехали отсюда после падения Берлинской стены.
– Они уехали? – с сомнением произнесла она.
– Да, но я расскажу тебе о себе и своих родителях только после того, как ты мне объяснишь, где ты научилась говорить по-немецки. Никто бы не сказал, что ты иностранка и, уж тем более, что ты из Испании. Наши языки совсем не похожи, – заявил Бруно, искоса взглянув на Сусанну.
– Моя мать немка из Ингольштата, а дедушка с бабушкой до сих пор там живут. Я родилась в Гранаде, мой отец испанец, у него бизнес по импорту машин. В молодости он работал на заводе «БМВ» в Баварии и познакомился с моей матерью на конференции.
Сусанна невольно растрогалась. Но ее теплые чувства породили не воспоминания о родителях или о своем городе. Ее эмоциональная связь с родителями почти утратилась еще в подростковом возрасте, несмотря на их постоянную заботу. Особенно усилившуюся после того, как мать сводила ее к гинекологу, поскольку к четырнадцати годам у нее так и не появились месячные. Не появились они и после длительного гормонального лечения, и никогда потом. В этом году ей превентивно удалили матку и яичники из опасений их перерождения. И через несколько месяцев после этого Сусанна почувствовала, что в ее теле и в сознании что-то начало меняться. Сначала появилась неуверенность в себе, тревога перед возвращением в институт, потом страх перед новыми знакомствами. Наконец, она влюбилась в одного парня и пережила первый сексуальный опыт. Холодный, болезненный и разочаровывающий.
Машина въехала на Ричард-Леман-штрассе, чтобы обогнуть район Зюдворштат через огромный парк, раскинувшийся на западе города. По мере того как деревья все плотнее подступали к дороге, сумерки на глазах превращались в темную беззвездную ночь.
Ресторан назывался «В10», потому что находился в доме десять по Бетховенштрассе – современном здании с большими окнами в деревянных рамах, серыми стенами, светильниками в виде колоколов, висевших над каждым столиком, и маленьким баром со стеклянной витриной, где стояли подсвеченные сзади бутылки. Наверху полки украшали пять квадратных часов, показывавших разное время, – аллегория относительности времени.
Подошедшая официантка несла поднос с двумя бокалами рислинга, которые предложила им.
– Сейчас я приготовлю вам столик, – сказала она.
Ресторан был битком набит людьми, хотя студентов среди них Сусанна не заметила. Цены в меню были им не по карману.
– А ты чем занимаешься? – спросила Сусанна.
– Я преподаю игру на виолончели в консерватории.
– Надо же, как интересно! А недостатки у тебя есть? – шутливо спросила она.
Глаза Бруно блеснули, он засмеялся.
– Иногда моя германская гордость может принимать извращенные формы.
Официантка уже успела убрать столик. Они сели и, прочитав меню, выбрали блюда.
За ужином Бруно Вайс рассказал о своих родителях. Оба были химиками и помимо преподавания в Лейпцигском университете работали в фармацевтической компании. Бруно стал одним из множества детей, родившихся в Восточной Германии через девять месяцев после ночи 9 ноября 1989 года, как нежданный плод падения Берлинской стены.
– Я обязан своим появлением на свет событию всемирного значения, которое тысячи немецких пар отметили, занимаясь любовью в парках или у себя дома. Мои родители не хотели иметь детей и даже думали об аборте, но моя бабушка убедила мать позволить мне родиться, сказав, что сама будет обо мне заботиться.
Через десять лет после падения Стены родители Бруно получили приглашение из Соединенных Штатов на работу в транснациональной компании, для чего семье предлагалось переехать жить в Чикаго. К тому времени Бруно исполнилось девять лет, и благодаря стараниям бабушки по материнской линии, бывшей известной оперной певицы, с самого его рождения занимавшейся его музыкальным образованием, он уже виртуозно играл на фортепиано и виолончели. Он рос с ней, и, когда для родителей настал момент ехать в Америку, бабушка отказалась отпустить его с родителями, поскольку это навсегда оторвало бы его от немецких корней и поставило крест на его многообещающей музыкальной карьере. Решение приняли, не спрашивая его. Родители уехали в Чикаго, оставив Бруно дом и машину, а он продолжил жить с бабушкой до тех пор, пока три года назад она не умерла.
– С тех пор как они уехали, я ни разу их не видел, – закончил он.
Потом, не давая Сусанне времени сделать какое-нибудь замечание, спросил:
– Ты уже слышала новость?
– Нет, не знаю, о чем ты?
– Сегодня после двенадцати ее постоянно повторяют на всех каналах. На рассвете полиция обнаружила пять мертвых девушек…
Сусанна вскинула руки к лицу.
– О боже! – воскликнула она.
Пока она с потерянным видом смотрела куда-то вдаль, Бруно пересказал то немногое, что сообщил комиссар полиции Лейпцига на пресс-конференции, показанной по телевизору.
– Кто эти девушки, неизвестно, но всем им от двадцати до тридцати лет.
– Думаешь, какая-то из них могла быть студенткой, приехавшей по обмену? – спросила Сусанна в ужасе от услышанного.
– Никто ничего не знает. Полиция сделала публичное обращение с просьбой ко всем, кто в последнее время заявлял об исчезновении или странном поведении какой-нибудь девушки, которую они не видели последние несколько дней. Они считают, что любая информация может помочь им идентифицировать трупы.
То, о чем подумал Бруно, могло показаться абсурдным, но это не помешало ему произнести это вслух:
– Я беспокоюсь за Лесси.
– Думаешь, с ней что-то случилось?
– Не знаю, но меня кое-что смущает. Я звонил ей сегодня вечером, когда увидел эти новости по федеральному каналу, но ее мобильный отключен.
– Я тоже пыталась ей дозвониться перед тем, как пойти на праздник. И не смогла. Но я уверена, что это совпадение. Если она вернулась в Сербию, с ней ничего не могло произойти.
– Думаю, мне все же лучше завтра утром позвонить в полицию. Лесси жила в квартире моей бабушки.
– С тобой? – машинально выпалила Сусанна. – Извини, я не хотела… – поправилась она.
– Нет, мы просто хорошие друзья. У Лесси немного странный характер. Она говорила, что никогда не сможет никого полюбить. Она приехала в Лейпциг два месяца назад, и я сдал ей одну из комнат в бабушкиной квартире.
У Сусанны вдруг возникло ощущение, что все вокруг исчезло: люди, ужинавшие за соседними столиками, официантки, веселая компания, сидевшая у барной стойки с большими кружками пива. Все ее внимание сосредоточилось на том, что говорил Бруно. Теперь он виделся ей совсем не таким, каким показался утром на вокзале… Возможно, потому, что он волновался, или потому, что с волосами, собранными в хвост, его лицо приобрело более серьезный и доброжелательный вид.
– Пожалуйста, расскажи мне о Лесси. Когда я приехала на вокзал сегодня утром, мне так хотелось с ней познакомиться. Меня очень расстроило, что она не приехала.
– Я мало что могу рассказать о Лесси. Она работала через Интернет, писала лекции по русской литературе для одного белградского издательства, и еще она писала пьесу для театра, но сама не знала, когда и как сможет ее закончить. Так что все дни она проводила с книгой в руках или за компьютером. Она была не очень общительной и вела ночной образ жизни. За те два месяца, что Лесси прожила в Лейпциге, она почти не выходила на улицу. Ее единственной подругой стала девушка, с которой я ее познакомил и которую я знаю уже много лет, поскольку мы учились в одной школе. Я тебя с ней познакомлю. Уверен, она тебе понравится.
– Значит, Лесси не училась в университете?
– Она собиралась вести на филологическом факультете семинары, посвященные писателям из Восточной Европы. Это ее специальность. У нее диплом по славянским языкам, и она прекрасно говорит по-русски. Лесси согласилась участвовать в программе помощи иностранным студентам, приезжающим по программе «Эразмус», поэтому ее назначили твоей наставницей, вот и все.
– А какая она?
– Очень красивая.
– Я имею в виду характер.
– Если бы меня попросили назвать самую характерную черту ее характера, я бы сказал, что это невозмутимость. Да, Лесси самая невозмутимая девушка из всех, кого я знаю. Прощаясь со мной, она меня поцеловала и сказала, что когда-нибудь мы встретимся в вечности. Она имела обыкновение говорить такие вещи.
Глава 13
Выйдя из Института судебной медицины, Клаус Бауман уже собирался сесть в машину и вернуться в комиссариат, но внезапно передумал и решил позвонить Густаву Ластоону. Клаус сказал, что ему необходимо снова поговорить с ним. Они договорились встретиться в одной неприметной пивной рядом с кафедральным собором.
– Это всего на несколько минут, – пообещал инспектор.
Он увеличил снимок раны, нарисованной на спине одной из девушек, затем извлек изображение символа на рукоятке кинжала и сохранил его в своем мобильнике. Потом сел в машину, включил мигалку и тронулся в путь. В этот раз он забыл включить музыку.
Когда Клаус подъехал к пивной, Густав Ластоон уже сидел за столиком у большого окна с видом на памятник Баху. Перед свидетелем стояла бутылка пива. Свое длинное пальто он сменил на косуху из черной кожи.
– Вы передвигаетесь с большой скоростью, господин Ластоон.
– Я приехал на мотоцикле. Если вы не забыли, мне до сих пор не вернули автомобиль.
– Вы правы, я забыл. Какой у вас мотоцикл?
– Старый чоппер.
Усевшись за стол, Клаус Бауман заказал у официанта пиво и положил на стол выключенный мобильник.
– Поверьте, господин Ластоон, мне жаль, что пришлось снова побеспокоить вас, но есть одна вещь, которую мне необходимо с вами обсудить.
– Я уже говорил, что вы можете звонить мне в любое время.
– Я помню. Кроме того, я хотел вам сообщить, что нам удалось идентифицировать неизвестную, звонившую вам на мобильный. Это одна из мертвых девушек…
– Проклятье! – воскликнул Густав Ластоон, и его лицо в холодном свете, лившемся с потолка, стало еще бледнее.
– Эта молодая ирландка, которая выглядела как гот.
– Думаете, я вам соврал? – спросил гид, прежде чем сделать большой глоток пива.
– Нет, дело в другом. Это обстоятельство лишь подтверждает ваше предположение, что кто-то намеренно устроил вам ловушку, чтобы именно вы обнаружили трупы. Эта девушка, похоже, испытывала какое-то непреодолимое пристрастие к кладбищам. В Фейсбуке мы нашли множество ее фотографий, сделанных во время посещения самых известных кладбищ Европы, Азии, Америки и Австралии.
Инспектор взял мобильник и нашел фото улыбающейся Дороти О’Нил, которую скопировал этим утром из ее профиля в социальной сети. Потом передал телефон Густаву Ластоону.
– Вы ее узнаете?
– Совершенно уверен, что никогда ее не видел, – буркнул тот.
– А здесь? – настаивал инспектор, показывая ему фото Дороти, сделанное двумя годами раньше.
– Тоже не узнаю.
– Это та же девушка, снимок сделан на кладбище Зюдфридхоф во время фестиваля готики в 2014-м.
– В те дни в Лейпциг приезжали тысячи туристов. У меня никогда не было столько работы. Возможно, я с ней разговаривал, но не запомнил.
– Как вы думаете, господин Ластоон, что искала эта девушка в своих поездках по кладбищам всего мира?
– Смерть, – тихо ответил гид, как будто боялся, что его услышат посторонние.
– Но почему она нашла ее здесь, в Лейпциге?
– На этот вопрос вам придется ответить самому.
В сознании инспектора с новой силой всплыла мысль о групповом самоубийстве, которую не более часа назад высказывали судебные медики. Но если эти девушки добровольно расстались с жизнью, почему они позвонили гиду, чтобы именно он их нашел? И еще, какой смысл столь искусно обставлять свою смерть, превращая ее в сцену эротического ритуального действа? Не высказывая вслух свои мысли, Клаус Бауман показал гиду другое фото в своем мобильнике, при этом внимательно наблюдая за его реакцией.
Это был символ, который он видел на кинжале, изображенном в центре нарисованных ран на спинах трупов: три спирали, соединенные вместе в центре круга. Кладбищенский гид не стал дожидаться, когда инспектор задаст вопрос.
– Да, мне приходилось видеть этот символ, если вы это хотите знать. Но он выглядел не совсем так. – Достав из кармана куртки черную шариковую ручку, он взял маленькую салфетку и сделал быстрый набросок.
– У членов тайного нацистского общества «Стражи смерти», о котором я вам говорил, когда давал показания, на правом плече была татуировка в виде такого саркофага, – добавил он.
Эти слова только усилили недоверие Клауса Баумана. Его очень смущало то, что у человека, который обнаружил трупы, имелись готовые ответы на все его вопросы. Это могло означать, что Густав Ластоон действительно говорил правду… или что он причастен к смерти девушек, как предполагал комиссар Айзембаг.
– Хотите сказать, что на татуировке такой же шестиугольный саркофаг, как те нарисованные, на которых лежали трупы девушек? – произнес инспектор, пораженный новыми откровениями кладбищенского гида.
– Не совсем такой, но очень похожий.
– Почему вы ничего не сказали мне в комиссариате об этом саркофаге и об этом символе?
– Вы только что показали мне снимок. К тому же я убежден, если бы на допросе я стал рассказывать вам о саркофаге и символе, изображенном на татуировках «стражей смерти», вы бы мне не поверили.
Следующий вопрос инспектор выпалил не моргнув глазом:
– А почему я должен поверить вам сейчас?
– У меня сложилось такое впечатление, что вы начинаете мне доверять.
– Если я когда-нибудь поверю в вашу теорию, я сам вам об этом скажу.
– Позвольте кое о чем вас спросить…
– Спрашивайте, – отозвался Клаус, пристально глядя, как шевелятся губы кладбищенского гида между рыжеватыми усами и густой бородой.
– Что вы знаете об оккультизме и тайных нацистских обществах? – медленно произнес Густав Ластоон.
– То же, что и большинство людей, которые не верят сказкам. Меня никогда не интересовал этот аспект нацизма. Думаю, все эти выдумки – просто бред безумных убийц, захвативших высшую власть и насаждавших по всей Европе атмосферу ненависти и страха. Однако я готов выслушать все, что вы можете мне сказать, если это поможет найти организаторов смерти девушек.
– Самые страшные злодеяния в истории человечества можно понять, только если признать реальностью то безумие, которое охватило миллионы честных немцев и которое сейчас снова начинает расползаться по миру. Идеологию нацизма невозможно объяснить, если не принять во внимание влияние концепции нацистских оккультистов, считавших человеческую злобу способом духовного освобождения и придававших ей магический смысл. Дьявол завладел их душами… Генрих Гиммлер и его маги вызывали его в эсэсовском замке Вевельсбург, и дьявол являлся.
– Это вы рассказываете своим клиентам во время экскурсий, чтобы произвести на них наибольшее впечатление?
– Думайте, что хотите, но я не сомневаюсь, что эта оккультная вера шефа СС распространилась среди его подчиненных и многие из них создали свои собственные тайные общества в городах, где жили до войны, с ритуалами и символами, выбранными согласно их эзотерическим убеждениям и дьявольским целям. Большинство из них исчезли после разгрома немецкой армии в 1945-м. Но «стражи смерти» продолжают собираться, исполнять свои ритуалы и до сих пор верят в бессмертие идеалов нацизма. По этой причине они выбрали своим символом трискель, иначе называемый трискелион, являющийся геометрическим воплощением цифры три, или треугольника, несмотря на его изогнутые линии и круг, в который он вписан. Для основателей тайного общества «Стражи смерти» он символизирует единство трех времен: героического прошлого арийских богов, бесконечного настоящего священных ритуалов и победоносного будущего нацизма во всем мире. Что такое, по-вашему, эти мертвые девушки, если не подношение «стражей смерти» своим богам?
– Почему вы так уверены в том, что сейчас сказали? В комиссариате вы говорили, что это предстоит установить мне.
– Экскурсоводу приходится просматривать множество документов, если он хочет быть честным со своими клиентами. Значение этого символа я выяснил уже очень давно, еще в ту пору, когда учился на историческом факультете университета. В поисках информации в библиотеке я наткнулся на докторскую диссертацию одного профессора из бывшей Германской Демократической Республики о деятельности СС в Лейпциге и о том, что до прихода американских войск Гитлер часто приезжал сюда с тайными визитами.
– Знаете что, господин Ластоон, – сказал Клаус Бауман, наклонившись вперед и угрожающе приблизив свои глаза к глазам гида. Густав Ластоон молча выдержал его взгляд, и инспектор продолжил: – Если бы все, что вы говорили с того момента, как обнаружили трупы, было правдой, то сценография и мотив преступления были бы полностью разгаданы меньше чем за двенадцать часов с момента смерти девушек. И все благодаря вам и вашим знаниям. Слишком уж все идеально, вам не кажется? – закончил Клаус Бауман. Произнося последние слова, он позволил ироничной усмешке скользнуть по его губам.
– А почему должно быть иначе?
– Потому что я до сих пор не понимаю, какова ваша истинная роль в этой зловещей истории.
– Я вам уже объяснял, что принял в ней участие не по своей воле. Ищите «стражей смерти», и найдете убийц этих девушек.
Клаус Бауман смягчил испытующий тон своего голоса, но продолжал смотреть на кладбищенского гида тяжелым взглядом.
– Дайте мне доказательства, господин Ластоон. Доказательства, а не легенды.
Этим вечером Клаус Бауман не ужинал дома. Ингрид просила, чтобы он разбудил ее независимо от того, в котором часу вернется.
Поговорив с женой о деле, которое он расследовал, инспектор заказал по телефону пиццу «Неаполитано» и сильно охлажденную банку пива и снова сосредоточился на написании отчета. Комиссар хотел прочитать его рано утром, перед тем, как будет лично говорить с министром.
Свет от настольной лампы падал на клавиатуру ноутбука, но вся комната утопала во мраке. В ушах Клауса Баумана торчали наушники. Он слушал музыку. Такую же мрачную, как прожитый день.
С тех пор, как на рассвете он увидел трупы и всю сценографию места преступления, он не переставая пытался найти разумное объяснение тому, что произошло до и после смерти пяти девушек. Судебные медики однозначно установили, что все девушки умерли в одно и то же время и по одной и той же причине. Однако расследование могло идти в разных направлениях: от странного группового самоубийства, или ритуального убийства, совершенного неизвестной сектой, до преступления, совершенного торговцами сексом и молодыми женщинами, или языческого обряда, совершенного тайным нацистским обществом.
Клаус откинулся на спинку своего рабочего кресла и закрыл глаза, – опираясь на факты и улики, которыми располагал, он постарался представить себе всю последовательность событий. Сейчас его не интересовали пробелы и сомнения, он временно мог заполнить их простыми рабочими гипотезами, пока не создаст правдоподобную версию произошедшего.
Его коллеги из бригады по расследованию высокотехнологичных преступлений добились определенных успехов в идентификации звонка, сделанного Густаву Ластоону молодой женщиной, пожелавшей перед рассветом посетить кладбище Зюдфридхоф. Номер мобильного был зарегистрирован в Ирландии на имя Дороти О’Нил – девушки двадцати одного года, проживавшей в графстве Керри, в небольшой деревушке с цветными домиками под названием Кенмер. Ирландская полиция проверила отпечатки ее пальцев и подтвердила ее личность без малейшего сомнения. Кроме того, на фотографиях из ее профиля в Фейсбуке была изображена одна из мертвых девушек, а на фотографиях, опубликованных в соцсетях, она представала в характерной одежде готического стиля и почти всегда на фоне могил и мавзолеев на кладбищах, которые она посещала по всему миру. По сути дела, фотографии были хроникой ее некрологических путешествий, хотя в последние две недели она перестала выходить в социальные сети.
У Клауса не вызывало сомнений, что все это относилось к девушке с рыжими волосами, сбритыми с одной половины головы. По меньшей мере, в том, что касалось звонка девушки, Густав Ластоон не только не солгал, давая показания, но очевидно помог им в определении личности одного из трупов.
Тем не менее оставалось несколько вопросов, не дававших покоя инспектору Бауману и доводивших его до состояния одержимости. Почему, если эта молодая ирландка звонила Густаву Ластоону в одиннадцать часов утра, чтобы договориться встретиться с ним перед рассветом у монумента Битвы народов, та же самая девушка была обнаружена мертвой в одном из нарисованных саркофагов? И кто все-таки оставил ему деньги под камнем у входа? Действительно ли Дороти О’Нил сама звонила гиду со своего мобильного? И если это была она, то добровольно ли она говорила с ним, или ее заставили?
Вместе с тем Клаус не был уверен, что кладбищенский гид не имеет никакого отношения к этому преступлению. Возможно, его роль в этой зловещей пьесе заключалась в том, чтобы с самого начала направить расследование в эзотерический лабиринт с бесчисленными ложными выходами, которые Густав Ластоон знал и контролировал.
Эти сомнения не переставая крутились у него в голове, словно по какой-то гипнотической спирали.
Когда он закончил редактировать свой обширный доклад для комиссара, часы показывали час ночи. Ему понадобилось еще двадцать минут, чтобы добраться до своего дома на Гохлис-Митте, на севере города. Открыв дверь, Клаус увидел, что в гостиной горит свет.
Ингрид ждала его с книгой в руках. Он подошел к ней и поцеловал в губы.
– Почему ты до сих пор не спишь?
– В нашей кровати спят девочки… Я подумала, что перед сном тебе захочется немного расслабиться на диване.
Клаус понял, на что намекает Ингрид. Потом она встала, подошла к дивану, сбросила халат и, оставшись совсем голой, встала перед ним. Забравшись на подушки, она встала на колени так, что ноги Клауса оказались у нее между ног, и начала массировать ему затылок, а он ласкал ее грудь.