Раф Гази
Яд любви
1. На острове Бержуд
Ут лежал с закрытыми глазами, не решаясь окончательно проснуться. Он медленно, очень медленно впускал в сознание ощущения своего сонного тела.
Ут еще раз осторожно прислушался к его импульсам. Нет, из позвоночника не поступало никаких болезненных сигналов; свежий воздух, естественное питание, отсутствие стрессов сделали свое дело. Боль ушла. Хорошо бы навсегда, подумал Ут. "Тихим цветком распускается в сердце радость", – кодовые слова, подтверждающие благополучие организма, родились сами собой, без малейшего напряжения.
Приоткрыв веки, Ут ничего не увидел, кроме узкой полоски света, робко пробивающейся через плохо зашторенное оконце. Глядя на эту солнечную ленту, Ут пытался угадать, который сейчас может быть час, и не пора ли ему подниматься. Потом, вспомнив, что он находится уже не в венском отеле «Hummer», а на практически необитаемом острове Бержуд, решил вообще не вставать. "Буду лежать здесь неподвижно, как Будда, всю оставшуюся жизнь…"
Однако жить ему, похоже, оставалось совсем недолго. Минут 20. Примерно столько времени он смог сопротивляться жизнерадостно бьющимся импульсам освобожденного от боли тела.
"Не каждому дано стать Буддой", по-философски рассудил благоразумный обитатель островка, затерявшегося среди извилистых проток древней реки Кама и, выкарабкавшись из палатки, отправился совершать запоздалый утренний моцион. Благо, река была всего в 10 шагах от места его ночлега. Точнее, не сама река, а одна из ее многочисленных проток, берега которой густо покрылись камышовыми зарослями. А перед ними из воды тянулись к солнцу желто-розово-голубоватые растения, чей тускло бледный цвет выдавал их болотное происхождение.
Бержуд, куда вернулся Ут, из сильно утомившей его загранпоездки, оставался одним из тех немногих мест в Алтын Тартарии, где сохранялись еще некоторые признаки первозданной природы и редкие представители флоры и фауны, вроде белохвостого орлана, занесенного в международную Красную книгу. Большая же часть империи, занимавшей 1/6 часть суши земного шара, давно уже была закатана в бетон и асфальт огромных мегаполисов и их городов-сателлитов. Если где и сохранялись островки живой природы, то они принадлежали либо государственным капиталистам (совершенно ничтожная часть), либо частным олигархам (львиная доля) – в основном, выходцам из Китая и Америки. Только благодаря давней дружбе Ута с директором госзаповедника стало возможным его неофициальное, фактически нелегальное пребывание в запретной для простых смертных зоне.
Горячее августовское солнце уже успело нагреть до вполне комфортной температуры не успевшие остыть за короткую летнюю ночь воды Камы. Ут, войдя в воду, медленно выдохнул и камнем ушел на дно протоки – именно таким способом, как это известно дайвингистам, можно добиться быстрого погружения. Быстрого, но недолгого – отсутствие запаса воздуха в легких уже через несколько секунд заставляет тело пробкой вылетать наверх. Вода быстрее, чем воздух довела до ныряльщика нарастающий рокот мотора.
Вынырнув, Ут увидел корму лодки. «Иштар все-таки приехала, хорошо, что я ей позвонил!» – обрадовался он.
В тот же миг блеснула молния, на небе появилось зеленое свечение, на остров Бержуд со стремительной скоростью стали надвигаться увеличивающиеся в размерах градины.
«Метеорит», успел подумать Ут, прежде чем впасть в забытье.
2. Мир раскололся
Мир раскололся. Ут точно это видел.
Когда он очнулся, осколки, в которых отражались расколотые горы, и расколотое на мелкие кусочки небо, и вздыбленный на части асфальт – всё опять соединилось в прежнюю гармоничную картину, без единого шва.
Ут сидел на земле возле придорожного кафе, подпирая спиной ствол могучей ветвистой чинары, спасающей своей щедрой тенью от убийственной жары, и приходил в себя.
Что это было? Разряд молнии? Но не было никакого дождя. Землетрясение? Но не было никаких разрушений. Единственное здание, которое наблюдалось в округе – одноэтажное кафе "Лейла" – стояло совершенно незыблемо и невредимо, без единой трещинки. Кое-где из из под белого тщательно отштукатуренного фасада проступали едва заметные желтоватые полоски саманного кирпича, что никак не могло свидетельствовать о каких-либо природных катаклизмах, разве только о небрежности строителей.
На стене кафе, под самой крышей, висел прямоугольный кусок красной материи, на которой белой краской были написаны слова: "Решения партии – в жизнь!" Но какой партии, написано не было. А зачем уточнять – и так ясно, партия была одна – «Единая Тартария».
Сделав это наблюдение, Ут окончательно пришел в себя и пытался сообразить, что же с ним приключилось, почему все вокруг вдруг поплыло и мир внезапно раскололся, а потом вновь приобрел свои привычные очертания.
Был ли это солнечный удар? Возможно. В голове что-то щипало и кололо, словно в мозгу засела верблюжья колючка. Кстати, этими зеленоватыми колючими растениями была усыпана вся безжизненная пустошь за черной полоской асфальта до самых гор, протыкающих своими острыми пиками неподвижно застывшие на синем куполе большие ватные облака.
Ут засунул в накладной карман рубашки упавший на колени смартфон, медленно поднялся и осмотрелся.
За зданием придорожного кафе, в противоположной от гор стороне, виднелось какое-то селение. Редкая зелень плохо скрывала силуэты глиняных дувалов и возвышавшихся над ними плоских крыш. Кругом не было ни души, но из полуоткрытых дверей кафе раздавались музыка и манящий запах жаренного мяса.
Ут открыл двери и шагнул во внутрь. Его тело показалось ему каким-то легким и воздушным. Сразу напротив входа расположились музыканты. Круглолицый толстяк в черно-белой тюбетейке азартно стучал в барабан, на бас-гитаре перебирал гибкими пальцами маленький смуглый, похожий на цыгана, паренек, а замыкал это трио высокий худой солист с узким вытянутым лицом и живописно спадающими на плечи черными волосами. Он быстро передвигал аккорды на электрической гитаре, связанной запутавшимися проводами с розеткой в серой стене, и пел сиплым голосом:
– Ты меня очаровала,
Шизгаре, о, Шизгаре…
«Ну и дела, – подумал Ут, – в этой забытой Богом глуши играют «Битлз». Зрителей в кафе – раз-два и обчелся. Огромные черные мухи, прячась от невыносимой жары в относительно прохладном помещении, назойливо жужжали под потолком, но клейкие узкие ленты, свисающие почти до самого земляного пола и призванные ловить вредных насекомых, не могли справиться со своей задачей.
– Ут, иди в машину, мы сейчас тоже придем, – раздался громкий, перебивающий "битлов" голос из-за стола, за которым сидела не очень молодая пара. Мужчина в шахматную клетку рубашке выглядел лет на 50, а женщина в сиреневом платье была заметно моложе своего спутника, ей можно было дать что-то около сорока.
– Подожди, может, он еще хочет что-нибудь съесть, – сказала женщина несколько назидательным тоном. – Утик, ты будешь еще кушать?
«Похоже, они обращаются ко мне, – удивленно подумал Ут и машинально помотал головой. – Но как они узнали мое имя и кто они вообще такие? И почему я должен идти к машине?» Запутавшись в догадках, Ут вышел наружу, решив, что все прояснится, когда его неожиданные знакомые закончат трапезу, и здесь на улице, где не будут мешать музыканты, все ему разъяснят.
А ситуация уже давно требовала разъяснения. «Где я нахожусь? Как я сюда попал?», – терялся в догадках Ут. Голова продолжала гудеть, в ней возникали мучительные вопросы.
Дверка одиноко стоящей под тенью чинары машины оказалась не запертой, Ут открыл ее и уселся на заднее сидение. Это был «Москвич» марки АЗЛК. Настоящий раритет! Интересно, как он смог так хорошо сохраниться, – на солнце машина блестела, словно новенькая – АЗЛК ведь снят с производства несколько десятков лет назад? «Когда-то у нас был «Москвич», сначала, 412-й модели (его купили, продав после смерти деда домик в Казани), а потом, АЗЛК, в точь-точь как этот, даже такого же кремового цвета. Правда, было это очень-очень давно», – вспоминал Ут.
Ут потянулся к дверце, чтобы открыть окно… и с изумлением начал рассматривать свою руку, он ее не узнавал, это была будто не его рука, тонкая, загорелая… Сильная головная боль мешала сосредоточиться и разобраться в ощущениях, иначе Ут давно бы почувствовал, что тело тоже как бы не совсем его, – стройное, легкое, гибкое… Ут с интересом стал себя оглядывать. На нем были белая рубашка с короткими рукавами, коричневые расклешенные внизу брюки и какие-то дурацкие сандалии с ремешком. Одежда тоже из далекого прошлого. «Что за маскарад! И зачем я так вырядился?» – продолжал недоумевать Ут. Вдруг блеск озарения промелькнул в затуманенном сознании. Неужели это правда? Нет, нет, не может быть! Это же полная чушь!..
Ут осторожно вышел из машины и крадущимися шагами стал приближаться к зеркалу бокового обзора, чтобы увидеть в нем свое лицо. Ут его увидел и… резко отшатнулся. Зеркальное отражение привело его в сильное замешательство – это был не он. Точнее, не совсем он – в зеркале показался какой-то юнец, с едва пробивавшимся над пухлыми губами мягким пушком. Может, померещилось? Ут нагнулся и еще раз, уже более внимательно стал изучать свое отражение – сомнений быть не могло, на него смотрел Ут, только очень юный, образца 40-летней давности.
Если сказать, что это открытие повергло его в шок, – значит, ничего не сказать. Он просто обезумел! Мысли пришли в хаотическое движение. Ут вновь затаился на заднем сиденье, и чтобы как-то унять нервную дрожь, от которой ходуном ходили руки и ноги, попытался глубоко вздохнуть и задержать дыхание. А что если , это только сон? Ну, конечно же, сон, конечно, сон – стоит лишь слегка поднатужиться, разомкнуть глаза, и весь кошмар сразу закончится. Но проснуться не получалось…
Тем временем из дверей кафе вышли уже знакомые ему мужчина с женщиной. Ут стал догадываться, кем они ему приходились. Первым шел мужичок, чуть ниже среднего роста, с выпиравшим брюшком, заметной лысиной, которую обрамляли черные с небольшой проседью кудряшки. За ним следовала полноватая дама, с миловидным белым лицом – несмотря на палящее южное солнце, загар к нему почему-то не приставал. Они уселись в машину, завелся мотор.
Ут потянулся к дверке, чтобы открыть окно и впустить в салон свежий воздух.
– Утик, тебе плохо что ли? – женщина участливо обернулась.
Нужно было что-то отвечать. Ут закрыл глаза и тихо произнес, не узнавая своего голоса:
– Нет, ничего, просто устал. Я немножко посплю.
– Ладно, спи. Дорога еще дальняя.
Притворившись спящим, Ут стал обдумывать свое положение. Первым делом нужно было определить время и место своего пребывания. Природный ландшафт – пустыня и саксаулы – подсказывал, что это могли быть Кызылкумы. Но горы говорили о том, что они могли выехать и за пределы Красных песков…
«Стоп, вспомнил! – остановил бег своих мыслей Ут. – Да, как-то летом во время каникул, кажется, в начале августа, в самый разгар саратона – пика жары в Согдиане – я ездил с родителями в гости к каким-то дальним родственникам на Памир, где в античные времена располагалась столица древней Бактрии. Только когда это точно было? После 8 класса или 9-го? После 10-го этого быть не могло, поскольку сразу после выпускных экзаменов я поехал на юношеский чемпионат Алтын Тартарии по футболу в Ангар-тепе, где проходила наша зона, а потом поехал с другом строить БАМ – Байкало-Амурскую железнодорожную магистраль. Значит, 8-й , нет, наверное, все-таки 9-й класс, точнее, летние каникулы. И, следовательно, на данный момент мне 15 или 16 лет. Скорее, всего 16».
Ут пошевелил успокоившимися руками и ногами – да, они вполне могли принадлежать 16-летнему юноше-спортсмену.
«Где мои 16 лет? А вот они, на Большом Памире. Чудны дела твои, Господи!»
Ут припомнил также, что с ним в той поездке, действительно, случилось что-то вроде солнечного удара и привиделся какой-то мираж, как будто мир, действительно, раскололся на мелкие кусочки, а затем вновь склеился. «Может, взрыв метеорита на острове Бержуд и никем, кроме меня, не замеченный Раскол мира в горах Памира образовали Петлю времени, и меня затянуло сюда из будущего? – стал кое о чем догадываться Ут. – А что? Это, по крайней мере, хоть как-то объясняет ситуацию».
Как бы там ни было, теперь Уту предстояло жить в новой старой реальности – в этом своем внезапно нагрянувшем прошлом. Сколько – неизвестно. Ясно одно, открывать этого было нельзя никому – примут за сумасшедшего.
Ута и вправду укачала дальняя дорога. Похоже, утомленный непривычными впечатлениями, продремал он, вернее, продрых как убитый, часа три-четыре кряду.
Трудяга "Москвич" пересекал уже Старый город и проезжал мимо древнего полуразрушенного минарета, на вершине которого вместо муэдзина восседала парочка белых аистов. Она давно облюбовала это самое высокое во всей округе место и свила там для себя уютное гнездышко. Говорили, что аисты приносят удачу, и местные жители боялись, как бы они не улетели насовсем – поэтому никто не рисковал нарушать их покой. А большие длинноногие птицы, словно чувствуя к себе такое почти священное отношение, вели себя вальяжно и важно, невозмутимо наблюдая с недосягаемой высоты за абсолютно безопасными для себя людскими страстями.
Но никто еще не знал, что через пару десятков лет выглядевшая такой мощной Алтын Тартария зашатается. Русские уедут в Рязань, тартары – в Казань, а бухарские евреи – в Израиль. Правда, Империя потом вновь укрепит свое положение в Согде. Но аисты сюда больше уже не вернутся.
Машина выехала из Старого города и по прямому, как стрела, тракту покатила к проспекту Дружбы народов в сторону железнодорожного вокзала. Вдоль дороги зеленели еще не созревшие хлопковые поля. В окно машины влетал горячий ветер. Ут смотрел в открытое окно и будто старый фильм вспоминал: вот торговые ряды Нового базара, сразу за ним – поворот в совхоз "Мамай". Здесь жили в основном добровольные переселенцы: немцы, корейцы, чеченцы, крымские тартары.
После этого рубежа, собственно, и начинался Новый город с его неожиданно густой для Кызылкумов зеленью и голубыми многоэтажками. На перекрестке Ут увидел огромный рекламный щит с крупно выписанными словами:
АРХИТЕКТУРНЫЕ КОМПЛЕКСЫ ГОРОДА N – ЖЕМЧУЖИНЫ КЫЗЫЛКУМОВ – ЯВЛЯЮТСЯ ГОРДОСТЬЮ СОВЕТСКОГО СОЮЗА. Из выступления Генерального секретаря ЦК КПCC
«Что это за текст? – озадачился Ут. – Советский Союз, генеральный секретарь, КПСС… Что означают эти непонятные слова? Чушь какая-то!» Да, на этом месте висел рекламный щит, но надпись была другая. Ут напрягся и вспомнил:
АРХИТЕКТУРНЫЕ КОМПЛЕКСЫ ГОРОДА N – ЖЕМЧУЖИНЫ КЫЗЫЛКУМОВ – ЯВЛЯЮТСЯ ГОРДОСТЬЮ АЛТЫН ТАРТАРИИ. Из фирмана Верховного кагана.
Через несколько минут "Москвич" свернул с проспекта на улицу Тукая, но на табличке-указателе значилось «ул. Пушкина». Причем, тут Пушкин, продолжал недоумевать Ут. И тут же попытался себя успокоить: "Ничего странного, Пушкин – это и есть "русский Тукай". Наверное, я просто забыл, как называется эта улица, столько лет прошло!"
Позади остался Дом культуры «Фуркат» с главной достопримечательностью города – скульптурой народного героя Ходжи Насреддина. Его огромную восседающую на маленьком осле фигуру водрузили на берегу бассейна, обложенного гладкими, под розовый мрамор, плитами.
Ут с трудом восстанавливал в памяти названия проспектов, улиц, учреждений давно покинутого города. Вот уж не думал, что он вновь когда-нибудь окажется здесь.
Далее дорога брала плавный изгиб влево, и Ут увидел, как на фасаде дома промелькнул еще один знакомый с детства плакат, но на нем было написано не «Слава кагану!», а «Слава КПСС!» Миновав изгиб, «Москвич» резко взял вправо, и обогнув дом сзади, наконец, остановился возле первого подъезда с парадной стороны.
Стандартная "двушка" по адресу Тукая-Пушкина 5/1 была обставлена скромно, если не сказать бедно. Раскладной диван грязно-серого цвета. Книжный шкаф с тремя полками и с полтора десятком потрепанных книг. Разбитый радиоприемник со встроенными ножками, телевизор "Рекорд" с малюсеньким экраном. В середине – раздвижной стол.
Окружающее пространство давило и душило Ута своей серой убогостью, вызывая щемящее чувство тоскливой ностальгии.
Мебель в спальне выглядела еще беднее – коричневый шифоньер, две железные кровати и письменный стол из светлого дерева у окна, за которым Ут когда-то делал уроки.
В квартире было душно и жарко – раскаленные дневным зноем бетонные стены не обещали прохлады даже ночью. Из кухни доносился запах варенного мяса и капусты – на ужин готовили дамляму.
– Утик, иди, мой руки, будем кушать, – прервал его размышления материн голос.
Мать, кажется, заметила, что с ее сыном творится что-то неладное, она смотрела на Ута долгим немигающим взглядом, и как будто чего-то от него ждала, ждала каких-то объяснений. Ут знал, чем это кончится. Ничем. Мать всегда так на него смотрела, когда что-то казалось ей странным, но не заводила разговор, не зная, как к нему подступиться.
– Будешь добавку? – спросила мать.
– Нет, – ответил Ут, несмотря на неутоленный голод, – ему хотелось поскорее уединиться.
– Тогда попей чаю.
Отец еще не вернулся из гаража, мать его потом покормит отдельно – Ут вспомнил, что у них не были заведены совместные трапезы. Но за каждым было закреплено свое место. Мать сидела возле раковины и газовой плиты – кухня была махонькой, отец – рядом с ней, спиной к балконной двери, а Ут – с краю, но как бы во главе кухонного стола, покрытого ядовито-зеленной клеенкой. Спина его упиралась в стену, точнее, не в стену, а в дверку служебного шкафа, выкрашенного в белый цвет, за которым скрывались канализационные трубы.
В доме не все в одно и то же время садились за стол, и не все одновременно из-за него вставали. Отец, быстро проглотив чуть теплый чай, обычно уходил первым читать свою газету «Вести Алтын Тартарии».
Впрочем, так было не всегда. После 50-летнего юбилея он переменился, причем, кардинально. Былую угрюмость как корова языком слизнула. Из замкнутого и молчаливого сухаря он вдруг превратился в открытого и общительного жизнелюба.
Как-то отец пришел с работы очень злым и раздраженным, и едва ли не с порога начал орать:
– Манка, сопляк! Он меня еще учить будет!
Ут редко видел отца в таком состоянии, он не любил обсуждать дома проблемы, которые возникали у него на работе. А на этот раз прорвало.
– Я ему так прямо и сказал: «Тартар түрә булса, чабатасын түргә элә» (если тартарин станет начальником, то сразу задирает нос). Манка, он еще не знает, кто я такой!
Выяснилось, что сменился начальник управления диспетчерской службы комбината, кому непосредственно подчинялся отец. Поставили молодого перспективного тартарина, земляка из Казани, представителя титульной нации, и тот, видимо, с первых дней начал «строить» своих подчиненных. Отец-то думал, что теперь будет лучше, коли его шефом стал земляк, но коса, как говорится, нашла на камень, и он в пух и прах разругался с новым начальником.
Несколько дней отец ходил мрачнее тучи, а потом вдруг перешел работать на другое оборонное предприятие, простым бригадиром слесарей. Это было неожиданное и мужественное решение, ведь он не просто занимал должность старшего диспетчера важного объекта стратегического назначения, но был еще и парторгом заводского отделения правящей партии «Единая Тартария». К тому же отцу оставалось всего несколько лет до пенсии – он уходил на заслуженный отдых по «льготной вредной сетке» раньше установленного срока.
Не исключено, что именно этот случай и тесное общение с простыми работягами так сильно изменили его характер.
Перебарывая себя, Ут впервые обратился к матери напрямую с просьбой постелить ему постель, потому что не мог вспомнить, куда ему нужно было идти ложиться спать. Мать бросила на сына удивленный взгляд, но молча убрала покрывало, поправила подушку на кровати в спальне напротив письменного стола и небрежно махнула своей полной белой рукой, ложись, мол, какие проблемы. Быстро раздевшись, Ут завалился на кровать, под его легким телом противно заскрипели железные пружины. Он натянул простынь до самого подбородка и углубился в свои мысли.
"Родители, наверное, спят в зале на раскладном диване, а для кого же тогда предназначена вторая железная кровать в спальне?" – возник еще один безответный вопрос.
В сознании опять перемешались две «видео дорожки»: на одной прокручивались извлекаемые из затаенных уголков памяти полустертые, смытые кадры из его первой жизни, на другую дорожку наслаивались свежие впечатления второй жизни, которые возникли уже после Раскола мира.
"Так может и крыша поехать", испугался Ут и чтобы, как-то развеяться, встал с постели и подошел к открытому окну. Едва заметное дуновение легкого ветерка, прикоснувшегося к лицу, обдало скорее жаром, нежели прохладой.
Обостренный слух Ута, как локатор, уловил скрип входной двери, кажется, вернулся из гаража отец. Мать загремела на кухне посудой. Потом вновь скрипнула входная дверь, Ут услышал чье-то неразборчивое бормотание и мамкин голос:
– Утик, к тебе пришли, – надежды на то, что до утра его трогать не будут, рухнули.
– Кто там? – недовольным голосом спросил Ут и стал нащупывать черное трикотажное трико и белую хлопчатобумажную майку, обнаруженную на спинке стула, прислоненного к письменному столу.
– Гулькин-Мулькин какой-то, я не знаю этого мальчика, – последовал ответ.
"Какой еще там Гулькин-Мулькин? – лихорадочно соображал Ут, неспешно одеваясь – Гулькин, Гулькин… Кто же это мог быть?.. Ах, да, это верно Гулга!" – стрельнула догадка.
Учился в параллельном классе, то ли в «А», то ли в «В», то ли в «Г», но точно не в «Б» паренек с такой кличкой. Он немножко заикался.
«Что же ему от меня надо? Сейчас узнаем», – сказал самому себе Ут и вышел из подъезда в темный двор.
– Ну, где твой Атаман, в на-атур-ре? – по блатному растягивая слова и спотыкаясь на букве «р», агрессивно спросил Гулга.
– Какой атаман? – опешил Ут.
– Ну ты же базар-рил, что за тебя Атаман впр-рягется. Где он? Я своих пацанов пр-пр-ривел, – Гулга махнул рукой в глубину двора, в сторону лягушатника – крошечного бассейна, в который давно уже не пускали воду. В темноте ночи угадывались черные зловещие фигуры – на кромке бассейна, на корточках, выстроившись в цепочку, сидело около десятка ребят. «Как волчата», подумал Ут, в сиянии луны почудился блеск их хищных клыков.
До Ут туго доходило, чего добивается этот неказистый, слегка заикающийся, но наглый и уверенный в себе паренек. Ут начал припоминать, что в первой жизни у него с ним случился какой-то конфликт, и Гулга сейчас привел свою банду, чтобы отомстить. К счастью, Ут вспомнил, что инцидент тогда закончился вполне мирно, и выбрал выжидательную тактику, то есть просто спокойно смотрел в наглые глаза Гулги и молчал.
Очень скоро эта тактика возымела успех. Гулга отвел взгляд и покровительственно, как бы сверху вниз, хотя был ниже ростом, похлопал Ута по плечу:
– Ладно, давай, чувак, без обид. Пр-ривет Атаману!
Жест был, конечно, высокомерным. Но учитывая неравенство сил – за Гулгой стояла стая молодых волчат – и беря во внимание тот факт, что до конца еще не были восстановлены в памяти все детали ссоры, Ут решил смолчать.
Гулга вихляющей походкой направился к своим пацанам, те дружно, как по команде, спорхнули с лягушатника и, освещая ночь искорками зажженных сигарет, удалились восвояси.
Ут опустился на скамейку, и чтобы успокоиться и собраться с мыслями, стал смотреть на звездную ночь. Нигде, как в Кызылкумах, нет такого по-настоящему черного неба и таких по-настоящему ярких крупных звезд на нем. Звезды были так близки, что, казалось, протяни руку и ты сможешь их коснуться. Вспомнились строчки из Фета:
Какая ночь! Все звёзды до единой
Тепло и кротко в душу смотрят вновь.
Мысли Ута переключились на конфликт с Гулгой. Был ли он сегодняшней ночью исчерпан или нужно ждать его продолжения, и Уту предстоит исправлять ошибки своей далекой юности? И сколько таких ошибок будет еще впереди?
Ут по крупицам воссоздавал историю этого инцидента, доставая со дна мусорной корзины своей памяти чудом уцелевшие фрагменты давно минувших дел. И чем полней и объемней начинала представать картина, тем больше уверенности в нем накапливалось: а никакой ошибки-то и не было, все было правильно!
Около недели назад, как удалось вычислить, в 20-х числах августа, нескольких ребят из 9-го, нет, уже 10-го Б – Ута, Карпа, Сеню, Чиба , Швеца и Швеля срочно вызвала директор школы Красногородская Варвара Ксенофонтовна, совершенно легендарная личность, о чем еще, возможно, представится случай рассказать. Ребят попросили помочь в ремонте школы. Дескать, на носу первое сентября, а школа к занятиям не готова, – стыд и срам! – и вы, как сознательные патриоты и отличные спортсмены, осознавая свой ученический долг, должны и обязаны…
Короче говоря, вооружившись кистями, красками и ведрами, полученными вместе с подробными инструкциями от физрука, новоиспеченные десятиклассники принялись красить истоптанный до неприличия пол спортзала и чернеющие решетки на его окнах.
И тут в спортзале нарисовался этот злополучный Гулга. Обычно ПТУ-ушники, покинув школу после 8-го класса, редко в нее наведывались. Но у Гулги, видно, была какая-то надобность. Гулгу все знали как спокойного, выдержанного парня, но ПТУ с его дедовщиной, с полуармейскими-полутюремными нравами сильно меняло людей. Не избежал этого влияния и Гулга. Облачен он был в широченные клеши, на открытом пузе узлом завязаны края модной цветастой рубашки – так тогда ходили все хипари, в углу рта – изжеванная беломорина.
– Здор-рово, бр-ратва! – явно кому-то подражая и стараясь выглядеть бывалым пацаном, громко, немного заикаясь, просипел Гулга. Он подходил поочередно к каждому из ребят, и как бы нехотя, снисходительно совал свою вялую лапу, вроде здоровался.
– Не западло на физрр-рука ишачить? – вызывающим тоном, ни к кому конкретно не обращаясь, бросил в воздух издевательский вопрос Гулга.
Он ловко зацепил своей «граблей» ведро с белой дефицитной краской, предназначенной для нанесения разметки, и молча, ни на кого не глядя, потопал к выходу.
Это выглядело, как плевок в лицо.
– Постой, Гулга, куда лыжи навострил, поставь ведро на место! – не выдержал Ут.
Гулга повернулся и, не выпуская ведра из цепких рук, смачно выплюнул потухшую папироску, специально целясь на свежевыкрашенное место.
– Что, патриот, школьное добр-рро пожалел? – с наглой ехидцей вопросил ПТ-ушный шпаненок.
– Мне государственного не жалко, – заметно горячась и закипая, принял вызов Ут. – Но ты бы хоть попросил нас, пацаны, мол, мне краска позарез нужна, отлейте чуток. Мы бы, может, по старой дружбе и отлили.
Товарищи Ута согласно закивали головами.
– Да, кто вы такие, чтобы у вас разр-ррешалки спр-ррашивать, – внешне абсолютно спокойно отреагировал Гулга и совершил угрожающий разворот в сторону Ут. – А ты, тартарская морда, сам кр-рраску бочками мне будешь катать, понял, козел!
– А ну повтори, что сказал! – сжав кулаки, едва сдерживая закипевшую ярость, Ут стал надвигаться на Гулгу, отмахиваясь от чьих-то попытавшихся остановить его рук.
– Тартарская морда, – опять спокойно, с подлой ухмылкой произнес Гулга.
Лучше бы он не произносил этих слов, эта оскорбительная кличка действовала на Ут, как красная тряпка на разъяренного быка.
Новостройки на окраинах громадной Имерии осваивались в основном приезжими из Мосхоского улуса. Местных – ираноязычных парсов и тюркоязычных сартов – в новых городах проживало не так много, так же, как и представителей титульной нации. И их не недолюбливали, считая «завоевателями и поработителями». Но если в центральных районах Алтын Тартарии, в местах компактного проживания тартар, их задевать боялись, то здесь, на периферии, иногда разыгрывались настоящие драмы.
Однако вернемся к Гулге, который спокойно стоял перед грозно надвигавшемся на него Утом, не выпуская из рук ведра с краской и совсем не готовясь к защите. Или был совершенно уверен в том, что Ут не решится на него напасть. Или рассчитывал на его благородство, которое не позволит нанести удар человеку, чьи руки заняты ведром.
Гулга просчитался. Яростный удар Ута пришелся точно по подбородку: пацаненек шлепнулся на пол, а ведро с краской покатилось в другую сторону, заливая белизной свежо выкрашенный ядрено-желтый пол.
"Придется заново перекрашивать", – успел подумать Ут.
… Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы одноклассники не оттащили Ута от растерзанного Гулги. Когда ПТУ-ушник отчалил со своей все же непобежденной улыбкой на окровавленном лице, к Уту подошел Сеня, который всегда обо все знал и тихо сказал:
– Зря ты это сделал, у него старший брат на днях из зоны откинулся. Если «забьют стрелку», приведи Атамана, ты же, кажись, его знаешь. А главное Гулга знает, что ты с ним знаком. Против Атамана они не попрут…
– Утик, ты что там делаешь? – оторвал Ут от неприятных воспоминаний озабоченный голос отца, высматривавшего его с балкона. – Иди, домой, поздно уже.
Ут еще раз бросил взгляд на сияющие звезды. Рядом с Венерой проблеснул кровавый диск Нибуры, луна желтоватым светом облила опустевший двор. Ут отправился спать.
Так закончился первый день его новой жизни.
