Пэм Дженофф
Девушка с голубой звездой
Я тяжело приземлилась на колени. Холодная, вонючая вода расплескалась вокруг, намочив чулки. Ухватившись за скользкую стену, я старалась удержаться и не свалиться дальше. Пока я стояла, изо всех сил пыталась не думать о том, к чему прикасалась.
Папа спустился в дыру и приземлился рядом со мной. Сверху кто-то заново закрыл пол. Я никого не видела за нами, и мне стало любопытно, кто же это был: возможно, сосед, которому папа заплатил или оказал услугу, или кто-то слишком трусливый, чтобы самому спуститься в канализацию. Наш последний луч света исчез. Мы оказалась заперты в кромешной тьме.
И мы были не одиноки. В темноте я слышала рядом с нами других людей, хотя я не могла сказать, сколько их и кто они. Я удивилась, что были и другие. Неужели они тоже прошли через дыру в туалете, чтобы оказаться здесь? Я моргнула, безуспешно пытаясь привыкнуть к темноте.
– Что происходит? – спросил женский голос на идише. Никто не ответил.
Я вдохнула и захлебнулась от вони. Воняло повсюду. Запах воды с фекалиями и мочой, мусором и гнилью сгущал воздух.
– Дыши ртом, – тихо посоветовала мама. Но это оказалось еще хуже, будто я жевала грязь. – Дыши неглубоко. – Следующий совет тоже не помог. Канализационная вода доходила до лодыжек, просачиваясь сквозь ботинки и чулки, и от ледяной воды кожа покрылась мурашками.
Незнакомец зажег карбидную лампу, и свет лизнул округлые стены, осветив полдюжины странных, испуганных лиц вокруг меня. Ближе всего стояли двое мужчин, один примерно ровесник отца, а второй, похоже, был его сыном, примерно лет двадцати. Они были одеты в ермолки и черную одежду верующих евреев. Жиды, охарактеризовал бы их папа до начала войны, а теперь мы были все вместе. Он не имел в виду ничего грубого, скорее, это был своего рода короткий термин, обозначающий ортодоксальных евреев. Они всегда казались мне чужими со своими обычаями и строгими правилами, и в определенном смысле я чувствовала, что у меня больше общего с поляками, чем с этими евреями.
За ними стояла другая семья, молодая пара со спящим на отцовских руках маленьким мальчиком двух или трех лет, на всех были только пижамы и пальто. Рядом находилась сутулая пожилая женщина, и хотя она была в сторонке, я не могла сказать, к какой из семей она относилась. Может, она была сама по себе. Других девочек или детей моего возраста я не видела.
Когда глаза привыкли, я огляделась. Я представляла себе канализацию, если вообще представляла, как протянутые под землей трубы. Но мы находились в огромном, похожем на пещеру проходе с арочным потолком высотой примерно в шесть метров, похожим на тоннель, по которому может проехать грузовой поезд. В центре тоннеля бежали потоки черной воды, довольно широкие и глубокие, так что вполне сошли бы за реку. Я и представить себе не могла, что такая масса воды несется у нас под ногами. Ее шум, отражавшийся от высоких стен, почти оглушал.
Мы стояли на тонком бетонном выступе шириной не больше полметра, что тянулся вдоль одной стороны реки, и я смогла разглядеть второй выступ, который располагался параллельно. Течение было сильным и казалось, затягивало меня, пока я силилась удержаться на узкой тропинке. Однажды я читала книгу с греческими мифами об Аиде, повелителе подземного мира; теперь мне чудилось, что я нахожусь именно в таком месте, в каком-то странном подземном мире, о котором я никогда не задумывалась и даже не догадывалась о его существовании. Я ошеломленно смотрела на воду, объятая растущим страхом. Плавать я не умела. Сколько раз папа ни пытался научить меня, я не могла заставить себя погрузить голову под воду даже летним днем в самом спокойном озере. Упади я в эту реку, ни за что бы не выжила.
– Идем, – скомандовал мужчина, который появился из-под пола нашей ванной. Теперь я увидела его целиком, он оказался широкоплечим и коренастым. На нем были высокие сапоги и обычная матерчатая шляпа. – Мы не можем здесь оставаться. – В округлом пространстве его голос прозвучал слишком громко.
Он пошел по выступу, держа перед собой лампу. Несмотря на свое приземистое телосложение, он ловко передвигался по узкой тропинке с легкостью человека, который работал в канализации целыми днями.
– Папа, кто это? – прошептала я.
– Работник канализации, – ответил папа. Мы шли гуськом за рабочим, держась за округлые стены, чтобы не упасть. Туннель бесконечно простирался вперед, в темноту. Я размышляла, почему он решил нам помочь, куда мы направляемся и как он вообще вытащит нас из этого ужасного места. Если не считать журчания воды, вокруг было тихо и глухо. Пугающие крики немцев поутихли, почти исчезли.
Мы добрались до места, где стена туннеля словно прогибалась внутрь, образуя небольшую нишу. Рабочий жестом пригласил нас войти в пространство пошире.
– Отдохните, потом пойдем дальше.
Я нерешительно посмотрела на маленькие черные камни, лежавшие на земле, размышляя, где мы должны были отдохнуть. Мне померещилось, что их поверхность шевелилась. Присмотревшись, я увидела, что это были тысячи крошечных желтых личинок. Я едва удержалась от крика.
Мой отец, по-видимому, не обращая на это внимания, опустился на камни. С глубокими усталыми вздохами он расслабил спину. На мгновение он поднял глаза, и я что-то увидела в них, беспокойство или страх, которые отразились на его лице как никогда раньше. Затем, заметив меня, он простер ко мне руки.
– Иди сюда.
Я лежала у него на коленях, позволяя ему оградить меня от грязной, кишащей личинками земли.
– Я вернусь за вами, когда будет безопасно, – сказал рабочий. Безопасно для чего? Хотелось бы мне спросить. Но я понимала, что лучше не задавать вопросов человеку, который нас спасает. Он вышел из ниши, прихватив с собой лампу и оставив нас в темноте. Остальные опустились на землю. Никто не проронил ни слова. Мы все еще были под гетто, сообразила я, расслышав немцев сверху. Видимо, уже завершились аресты, но они все еще прочесывали дома в поисках беглецов и, как стервятники, рылись в брошенных людьми скудных пожитках. Я представила, как они обыскивают нашу крошечную комнату. В итоге у нас почти ничего не осталось; мы все продали или оставили, когда переехали в гетто. И все же сама мысль, что люди могут рыться в нашей собственности и что мы больше не имеем права на что-то свое, заставляла меня чувствовать себя ущемленной, недочеловеком.
Все мои страхи и печали вернулись с новой силой.
– Папа, я не уверена, что смогу, – призналась я шепотом.
Отец обнял меня, и я ощутила такое спокойствие и тепло, словно нам удалось вернуться домой. Я уткнулась головой ему в грудь, знакомые запахи мяты и табака успокаивали меня, и я постепенно отстранялась от канализационной вони. Мама устроилась рядом и положила голову ему на плечо. Мои веки отяжелели.
Спустя какое-то время папа пошевелился, разбудив меня. Я открыла глаза и вгляделась в полутьму, рассматривая другие семьи, которые спали неподалеку. Молодой человек из религиозной семьи бодрствовал. Из-под черной шляпы выглядывали мягкие черты лица с небольшой аккуратной бородкой. Его карие глаза поблескивали в темноте. Я аккуратно отодвинулась от папы и осторожно поползла к нему по скользкому полу.
– Вот ведь странная вещь – спать среди совершенно незнакомых людей, – завела я разговор. – Я имею в виду, кто бы мог подумать, что можно здесь оказаться? – Он не ответил, но настороженно взглянул на меня. – Кстати, я Сэди.
– Сол, – сухо ответил он. Я ждала, что он скажет что-нибудь еще. Когда он замолчал, я отползла к родителям. Сол единственный был моим ровесником, но, похоже, дружба его не интересовала.
Спустя какое-то время рабочий вернулся, снова осветив альков своей лампой и разбудив остальных. Он молча показывал жестами, что нам пора идти дальше, поэтому мы с трудом встали и снова выстроились в шеренгу на тропинке вдоль широкой реки.
Через пару минут мы дошли до перехода. Рабочий увел нас с главного канала вправо, в туннель поуже, что простирался дальше от бурлящей канализационной реки. Тропинка вскоре уперлась в бетонную стену. Тупик. Неужели он намеренно заманил нас в какую-то ловушку? Я слышала рассказы о том, как неевреи сдавали своих соседей-евреев полиции, но такой способ выдать нас казался мне странным.
Рабочий с лампой опустился на колени, и я увидела, что ниже на стене располагался небольшой металлический кружок, что-то вроде крышки или колпачка. Он приоткрыл ее, чтобы показать трубу, и отступил назад. Труба была не больше полметра в диаметре. Разумеется, он не заставит нас туда лезть. Но он выжидающе стоял.
– Это единственный способ, – сказал он с ноткой извинений в голосе, которые больше предназначались моей матери. – Вам надо лечь на живот. Если вы просунете голову и плечи, все остальное пролезет. – Он что-то протянул маме, затем забрался в трубу. Невероятно, но его коренастое тело поместилось. Впрочем, он, верно, проделывал это и раньше. Он скользнул внутрь и через мгновение исчез.
Семья верующих пошла первой, и до меня доносилось их кряхтенье, напряжение, с которым они протискивались внутрь. Затем в трубу забралась семья с маленьким ребенком. Остались только мама, папа и я. Когда настала моя очередь, я опустилась на колени перед трубой, напоминавшая мне пыльный чердак в нашей старой квартире, где мы со Стефанией играли до войны. Я могла проползти на животе. А как же моя мать?
– Ты следующая, – сообщила мама. Я не решалась, сомневалась, сможет ли она пролезть за мной. – Я пойду следом, – пообещала она, и я поняла, что мне оставалось только поверить ей.
Папа подтолкнул меня, и я стала лезть, пытаясь не обращать внимания на струйку влажной воды на дне, которая неприятно мочила одежду. Труба зажала меня тисками, заключая в водянистую могилу. Внезапно парализованная приступом страха, я замерла, не в силах ни пошевелиться, ни дышать. «Иди, иди», – услышала я незнакомый голос с того конца и поняла, что должна двигаться дальше, иначе точно умру здесь. Длина трубы была около десяти метров, и когда я добралась до конца и забралась на другой выступ, я развернулась и прислушалась. Папа, конечно, был слишком большим, чтобы пролезть через нее, да и мама в ее нынешнем положении – тоже. При мысли, что я могу остаться одна на этой стороне без них, я запаниковала.
Прошло пять минут, но из трубы никто не появился. Рабочий поднял с земли веревку и пропустил ее через трубу, проползая часть пути, чтобы она прошла насквозь. Он начал аккуратно вытягивать ее, останавливаясь каждые несколько секунд. Через трубу послышались слабые мамины стоны. Наконец она и сама появилась – обвязанная веревкой, покрытая какой-то смазкой, которую, скорее всего, дал ей рабочий, чтобы она проскользнула. Действенный способ, но безжалостный. В своем почерневшем платье и с растрепанными волосами она выглядела совсем не так элегантно, как обычно, и когда незнакомец помог ей вылезти, она не поднимала глаз. За ней последовал папа, он протиснулся сквозь трубу благодаря силе воли. Я никогда в жизни не была так рада его появлению.
Но мое облегчение длилось недолго. В том самом месте, где мы вышли из трубы, прямо над нашими головами оказалась канализационная решетка. Было ясно, что мы все еще находимся под гетто, мы слышали голоса немцев, похожие на те, что подняли нас с кроватей пару часов назад, они снова выкрикивали приказы. Луч фонарика заскользил по краю крышки люка и упал вниз.
– Нам нужно идти дальше, – шепнул рабочий.
Мы последовали за ним из малого туннеля, где вышли из трубы, обратно в главный туннель с широкими, стремительными водами канализационной реки. Бетонный выступ исчез, и нам пришлось идти по каменистому берегу канализации, ступая в паре сантиметров от воды. Камни были скользкими и покатыми, и с каждым шагом я боялась упасть в реку. Что-то острое под водой проткнуло ботинок и впилось в ногу. Я схватилась за нее, борясь с желанием закричать. Мне хотелось остановиться и проверить рану, но рабочий заторопился, и мне показалось, что если мы замедлимся, то останемся позади навсегда.
Мы подошли к перекрестку, где река со сточными водами, по которой мы шли, пересекалась с другим потоком воды, таким же яростным и большим. Журчание канализационной воды переросло в рев.
– Будьте осторожны, – предупредил рабочий. – Мы должны перейти здесь. – Он указал на ряд досок, хлипко соединенных между собой наподобие моста над бурлящей водой.
При мысли, что нужно пересечь реку, у меня от страха перехватило дыхание. Папа сзади положил мне руку на плечо.
– Сэди, не бойся. Помнишь, как мы переходили озеро Крыспинув? По камешкам. Тут то же самое.
Я хотела возразить, что вода в озере Крыспинув, где мы часто устраивали летом пикники, была приятной и спокойной, там плавали рыбы и головастики – а не кишела грязь всего города.
Папа подтолкнул меня вперед, и мне ничего не оставалось, как последовать за мамой, которая, несмотря на свой округлившийся живот, стала переходить по доскам со своей обычной грацией, будто играла в классики. Я встала на доску. Нога соскользнула, но протянутая папина рука поддержала меня.
Я обернулась.
– Папа, это безумие! – воскликнула я. – Должен же быть другой путь!
– Милая, это единственный путь. – Он говорил спокойно, с невозмутимым выражением лица. Вечно оберегавший меня папа верил, что я справлюсь.
Я глубоко вздохнула, повернулась и снова двинулась вперед. Я прошла одну доску, затем еще одну. И оказалась посередине реки, далеко от обеих берегов. Пути назад не было.
Я сделала еще один шаг. Доска под ногой не выдержала и выскользнула передо мной.
– На помощь! – закричала я, и крик эхом разлетелся по туннелю.
Папа наклонился вперед, чтобы поддержать меня. При этом он выпустил из рук маленькую сумку, что собрала нам мама. В сумке лежало то немногое, что у нас осталось в этом мире, и казалось, она медленно плыла по воздуху, паря над водой. Папа пытался поймать ее до того, как она плюхнулась в воду. Ему удалось это сделать, и он кинул ее мне, затем попытался выпрямиться, но не справился и потерял равновесие.
– Папа! – крикнула я, когда он с громким всплеском упал в темную канализационную воду. Рабочий развернулся и бросился на доски, оттаскивая меня в безопасное место. Затем он попытался достать отца. Но когда его рука приблизилась к папиной, сильное течение подхватило его и затянуло под воду. С другого берега донесся вопль матери.
Папа показался снова. Он возник, как феникс, весь его торс и большая часть ног поднялись над водой, бросая ей вызов. Я замерла в надежде. Он сейчас выберется. Но затем, казалось, вода схватила его, словно гигантская рука протянулась, чтобы унести папу. Она утащила его разом, голову и все тело, в ледяную темень. Я затаила дыхание, ожидая, что он появится вновь и даст отпор. Но поверхность реки оставалась нетронутой. Пузырьки воздуха, что папа оставил позади, растворились в потоке, а затем он и сам исчез.
4
Сэди
Пораженные, мы всматривались в непрерывный поток канализационной реки.
– Папа! – снова крикнула я. Мать издала низкий гортанный звук и попыталась броситься в воду вслед за ним, но рабочий удержал ее.
– Ждите здесь, – велел он, удаляясь по тропинке и следуя за течением. Я схватила маму за руку, чтобы она снова не прыгнула в воду.
– Он сильный мужчина, – предположил Сол. И хотя он решил нас успокоить, я разозлилась: откуда ему знать?
– И хороший пловец, – от отчаяния согласилась мама. – Он может выжить. – Хотела бы и я цепляться за надежду так же сильно, как она. Но вспомнив, как его, словно тряпичную куклу, швыряло течением, я поняла, что даже папа с его уверенной греблей не одолеет течение реки.
Мама и я несколько минут жались друг к другу в безмолвии, оцепеневшие, не в силах поверить в случившееся. Рабочий вернулся с мрачным лицом.
– Он попал под обломки. Я пытался освободить его, но было уже слишком поздно. Мне очень жаль, но боюсь уже ничего поделать нельзя.
– Нет! – закричала я, и мой голос разнесся эхом по туннелю, похожему на пещеру. И прежде чем я снова открыла рот, рука матери зажала его, ее кожа ощущалась на губах смесью мерзкой канализационной воды с солеными слезами. Я рыдала, уткнувшись в ее теплую грязную ладонь. Всего пару минут назад папа был здесь, не позволив мне упасть с доски. Не потянись он ко мне, он до сих пор бы был жив.
Через секунду мама отпустила меня.
– Он умер, – проговорила я.
Словно маленький ребенок, я прижалась к ней. Мой отец, добрый великан, мой защитник, мой собеседник и самый близкий друг. Мой мир. Но сточные воды канализации унесли его, как груду мусора.
– Я знаю, я знаю, – прошептала мама сквозь слезы. – Но мы должны вести себя тихо, иначе тоже умрем. Если будем шуметь, то нас может обнаружить полиция на улице, наверху, а никто из нас не хочет подвергаться такому риску. – Мама прислонилась к стене подземки, выглядела она беспомощной и слабой. Наш побег – целиком папина идея, как мы обойдемся без него?
Сол шагнул ко мне, его карие глаза смотрели серьезно.
– Я сожалею о твоей утрате. – Теперь его голос звучал дружелюбнее, чем в прошлый раз, когда я пыталась заговорить. Но это больше не имело значения. Он прикоснулся к полям своей шляпы, а затем снова придвинулся ближе к отцу.
– Нам пора идти, – сказал рабочий.
Я упрямо стояла, отказываясь двигаться.
– Мы не можем оставить его. – Я понимала, что папу утащило вниз по течению, но все же в глубине души верила, что если останусь стоять прямо здесь, на том же самом месте, где он исчез, он вынырнет, и все будет так, словно ничего и не случилось. Я протянула руку, желая, чтобы время остановилось. Только что папа был здесь, позади меня, живой, осязаемый. Теперь его нет, лишь неподвижная пустота.
– Папа мертв, – сказала я, и эта реальность болезненно пронзила меня глубоко внутри.
– Но я здесь. – Мама обхватила мое лицо руками, вынуждая посмотреть ей в глаза. – Я здесь и никогда тебя не оставлю.
Рабочий подошел и опустился передо мной на колени.
– Меня зовут Павел, – тепло сказал он. – Я знал твоего отца, он был хорошим человеком. Он доверил мне спасение ваших жизней и хотел бы, чтобы мы шли дальше.
Он встал, развернулся и пошел, уводя остальных по тропинке. Мама выпрямилась, казалось, его слова укрепили ее дух. Ее округлый живот выпирал еще больше.
– Мы как-нибудь справимся с этим.
Я смотрела на нее с недоверием. Как она могла даже подумать – не говоря уже о том, чтобы поверить, что сейчас, когда мы все потеряли, все хорошо? На секунду я задумалась – не сошла ли я с ума? Но в ее словах слышалась спокойная уверенность, которую мне почему-то нужно было услышать.
– С нами все будет хорошо.
Мама начала подталкивать меня.
– Давай. – Несмотря на свой рост и хрупкую внешность, она всегда была такой обманчиво крепкой и теперь подталкивала меня с такой силой, что я боялась: если буду сопротивляться, то тоже соскользну в воду и утону. – Нам надо поторопиться.
Она была права. Остальные продолжали идти без нас и оказались на пару метров впереди. Мы должны были следовать за ними, иначе останемся одни в этом пугающем темном туннеле. Но когда я испуганно глянула в темную бурлящую реку, протекавшую вдоль тропинки, меня снова охватила тревога. Я всегда боялась воды, и теперь эти страхи казались обоснованными. Если папа, отличный пловец, не смог справиться с мутным течением, то каковы мои шансы?
Я посмотрела на темную дорогу впереди. Я ни за что не смогу перейти.
– Иди, – повторила мама, теперь ее голос зазвучал мягче. – Представь, что ты принцесса-воин, а я твоя мать, великая королева. Мы отправляемся из залов Вавельского замка в подземелье, чтобы убить дракона Смока. – Она обратилась к выдуманной детской игре, в которую мы играли в детстве. Я была слишком взрослой для таких детских манипуляций, и воспоминание об играх, в которые я чаще всего играла с отцом, накрыло меня новой волной сожалений. Но способность моей матери держать лицо в любой ситуации была одной из вещей, которую я ценила в ней больше всего, и ее желание подбодрить даже в такую минуту напомнило мне, что у нас общее горе.
Мы нагнали остальных и продолжили идти по канализационной тропе, которая все никак не заканчивалась. Впереди шел рабочий Павел, за ним следовала молодая пара, а затем религиозная семья со старухой, которая, несмотря на свои девяносто лет, двигалась с удивительной скоростью. Скорее всего, мы уже приближаемся к окраине города, думала я. Наверное, впереди будет какой-то выход на свободу, может быть, в лес за городом, где, по слухам прятались евреи. Мне не терпелось еще разок вдохнуть свежего воздуха. Павел повел нас вправо, в ответвление главного туннеля, он был поуже, и тропинка, казалось, пошла вверх, словно мы приближались к выходу. Сердце радостно забилось, когда я представила, как ощущаю утренний солнечный свет на лице и навсегда покидаю канализацию. Павел снова повернул, на этот раз налево, и повел нас в бетонную комнату без окон и других источников света. Она была где-то четыре на четыре метра, меньше, чем однокомнатная квартира, где мы жили с родителями в гетто. Грязные воды плескались у покатого входа, словно волны на берегу. Кто-то положил несколько узких досок поверх шлакоблоков, чтобы получились скамейки, а в углу стояла ржавая дровяная печь. Все выглядело так, будто нас здесь ждали.
– Здесь вы будете прятаться, – подтвердил Павел. Он обвел комнату рукой. Тогда я поняла, что Павел вел нас по канализационным трубам не для того, чтобы мы где-то вышли. Канализация была тем самым «где-то».
– Здесь? – переспросила я, забыв о мамином предупреждении вести себя тихо. Все головы повернулись ко мне. Павел кивнул. – Как долго? – Я не могла представить, что проведу в канализации хоть час.
– Я не понимаю, – ответил он.
Мама откашлялась.
– Думаю, моя дочь спрашивает, куда мы отправимся потом?
– Дураки, – огрызнулась старуха. Впервые я услышала ее голос. – Мы уже пришли.
Я недоверчиво посмотрела на мать.
– Мы будем жить здесь? – У меня закружилась голова. Мы могли бы продержаться здесь несколько часов, может быть, ночь. Когда папа заставил меня спуститься через дыру в канализацию, я думала, что мы всего лишь переходим в безопасное место. И пока мы пробирались сквозь грязь и отчаяние, я твердила себе, что нужно идти. А путь, напротив, оказался пунктом назначения. Несмотря на все свои жуткие кошмары, я и представить не могла, что мы останемся в канализации.
– Навсегда? – спросила я.
– Нет, не навсегда, но… – Павел робко взглянул на маму. Людям, пережившим войну, было нелегко говорить о будущем. Затем он снова посмотрел, на этот раз мне в глаза. – Когда мы планировали побег, мы думали, что выведем вас через туннель, что заканчивается у реки. – По тому, как дрогнул его голос, я поняла, что под «мы» подразумевался мой отец. – Только теперь немцы охраняют этот выход. Если мы пойдем дальше вперед, нас расстреляют. – И если мы вернемся в гетто, будет то же самое, подумала я. Мы оказались в ловушке. – Это самое безопасное место. Ваша единственная надежда, – с мольбой в голосе произнес он. – Другого выхода из канализации нет, а даже если бы и был, на улицах сейчас слишком опасно. Все хорошо? – спросил он, будто нуждаясь в моем согласии. Будто бы у меня был выбор. Я не ответила. Я не могла представить себе, что соглашусь на такое. И все же папа не привел бы нас сюда, если бы не верил, что это единственный выход, наш единственный шанс на спасение. Наконец я кивнула.
– Мы не можем оставаться здесь, – раздался голос позади меня. Я обернулась. На другом конце комнаты молодая женщина с малышом разговаривала со своим мужем, поддерживая мое возмущение. – Нам обещали выход. Мы не можем здесь оставаться.
– Выйти невозможно, – терпеливо сказал Павел, как будто он только что не объяснял. – Немцы охраняют выход из туннеля.
– Другого выбора нет, – согласился ее муж.
Но женщина забрала сына у мужа и направилась к выходу из комнаты. – Впереди есть выход, я знаю, – упрямо настаивала она, протискиваясь мимо Павла и направляясь в противоположную сторону, откуда мы пришли.
– Прошу, – взмолился Павел. – Вы не должны уходить. Это небезопасно. Подумайте о своем сыне. – Но женщина не остановилась, и ее муж последовал за ней. Вдалеке я слышала, как они все еще спорили.
– Стойте! – тихо позвал Павел у входа в комнату. Но сам за ними не пошел. Он должен был защищать нас всех – в том числе и себя.
– Что с ними будет? – спросила я вслух. Никто не ответил. Голоса пары стихли. Я представила, как они идут к тому месту, где канализация встречается с рекой. Где-то глубоко, я хотела бы сбежать вместе с ними.
Через несколько минут раздался звук, похожий на хлопушки. Я подпрыгнула. Хотя я несколько раз слышала выстрелы в гетто, но так и не привыкла к этому звуку. Я повернулась к Павлу.
– Вы думаете?..
Он пожал плечами, не зная, стреляли ли в сбежавшую семью или на улице, выше. Но голоса в канализации смолкли.
Я придвинулась ближе к маме.
– Все будет хорошо, – успокаивала она.
– Как ты можешь такое говорить? – возмутилась я. «Хорошо» – самое неподходящее описание того ада, где мы оказались.
– Мы пробудем здесь несколько дней, может неделю.
Мне хотелось верить ее словам.
У входа прошмыгнула крыса, оглядев нас – не со страхом, а с презрением. Я взвизгнула, и остальные уставились на меня – я была чересчур громкой.
– Шепотом, – мягко сказала мама. Как она могла быть такой спокойной, когда папа умер, а крысы смотрели на нас сверху вниз?
– Мама, тут крысы. Мы не можем здесь оставаться! – Мысль о том, что мы должны остаться среди них, была невыносимой. – Мы должны уходить, сейчас же! – Мой голос перерос в истерику.
Ко мне подошел Павел.
– Пути назад нет. Выхода нет. Теперь это твой мир. Ты должна смириться с этим ради себя, ради своей матери и ребенка, которого она носит. – Он смотрел мне прямо в глаза. Я кивнула. – Это единственный выход.
Позади него, в туннеле, за выходом, все еще стояла крыса, вызывающе глядя на нас, словно празднуя победу. Я никогда не любила кошек. Но, ох, как бы я хотела, чтобы та старая полосатая кошка, гулявшая в переулке за нашей квартирой, сейчас схватила это существо!
Мама повернулась к Павлу.
– Нам потребуется много карбида и, разумеется, спички. – Она говорила спокойно, будто смирилась с нашей судьбой и попыталась извлечь из нее максимум пользы. Мне показалось, что она должна была спросить и сказать «пожалуйста». Но она говорила тем особенным, уверенным тоном, который пускала в ход в тех случаях, когда хотела, чтобы люди поступали в ее интересах.
– Они будут у вас. Дальше по тропинке идет труба, оттуда можно набрать пресной воды. – Теперь Павел заговорил ласково, пытаясь успокоить нас. Затем он неловко потоптался. – У вас есть деньги?
Мама замялась. Она понятия не имела, договорился ли папа об оплате и какой была сумма. И большая часть денег, что мы взяли с собой, наверняка осталась на дне канализационной реки вместе с папой. Она сунула руку под платье и протянула смятую банкноту. Судя по лицу Павла, это было меньше обещанного. Что же будет, если мы не сможем заплатить ему?
– Я знаю, это немного. – Мама умоляюще смотрела на него, надеясь, чтобы этого хватило. Наконец он взял деньги. Религиозный человек, стоявший в углу со своей семьей, тоже передал Павлу немного денег.
– Я буду приносить еду так часто, как смогу, – пообещал Павел.
– Спасибо. – Мама посмотрела через его плечо на другую семью. – Думаю, мы не были должным образом представлены друг другу. – Она прошла через комнату. – Я Данута Голт, – сказала она, протягивая руку отцу семейства.
Он не пожал ее, но формально кивнул, как при встрече на улице.
– Мейер Розенберг. – У него была борода с проседью и желтизной табачных пятен вокруг рта, но глаза были добрые, а голос теплый и мелодичный. – Это моя мать Эстер, мой сын Сол. – Я посмотрела на Сола, и он улыбнулся в ответ.
– Все зовут меня Баббе, – вмешалась старуха своим хриплым голосом. Казалось странным называть таким домашним именем женщину, с которой мы только что познакомились.
– Рада знакомству, Баббе, – ответила моя мать, уважая пожелания старухи. – И с вами, пан Розенберг, – добавила она, употребив более официальное польское обращение. Затем снова повернулась ко мне. – Я здесь со своим мужем… То есть… – Казалось, она на секунду забыла, что папы больше с нами нет. – То есть была с мужем. Это моя дочь, Сэди.
– А та, другая семья, – не могла не спросить я. – Та, что с маленьким мальчиком. Что с ними случилось?
В глубине душе я не хотела знать. Мне приятнее было думать, что они выбрались на улицу и нашли убежище. Но я никогда не умела притворяться или отводить взгляд. Мне нужно было знать.
Перед ответом Павел неуверенно посмотрел поверх моей головы на маму, будто спрашивая, должен ли он мне лгать.
– Я не знаю точно. Но скорее всего, их убили у истока реки, – сказал он наконец. Выстрел, вспомнила я стрельбу. Нас бы тоже убили, если бы мы пошли этим путем. – Теперь вы понимаете, почему важно, чтобы вы сидели здесь молча и тихо.
– Но как мы сможем здесь остаться? – требовательно спросила Баббе Розенберг. – Ведь понятно, что теперь, когда поймали других, немцы знают, что здесь есть люди, и придут с обыском. – Сол подошел к бабушке поближе и положил ей руку на плечо, словно собираясь успокоить.
– Может быть, – спокойно сказал Павел, не собираясь врать ради нашего спокойствия. – Когда я оставил вас здесь и вышел на улицу, я заметил у одной из решеток пару немцев. Я сказал им, что внизу крысы, чтобы они не спускались. Они хотели прислать польскую полицию, чтобы те посмотрели вместо них, но я сказал им, что здесь никто не сможет выжить.
Я подумала, что, может быть, это и правда.
– Но все же в какой-то степени они будут следить за канализацией, – серьезно сказал Сол, впервые открыв рот. Его лоб тревожно наморщился.
Павел мрачно кивнул:
– И когда они решат проверить ее, мне придется их привести. – Группа ответила чередой вздохов. Неужели он все-таки нас предаст? – Я поведу их по другим туннелям, чтобы они вас не видели. Если они будут настаивать на этом маршруте, я обрисую фонарем перед собой широкий круг, чтобы у вас было время спрятаться.
Оглядывая пустую комнату, я не представляла, где именно.
– Мне пора идти, – сказал Павел. – Если я не появлюсь на работе, у бригадира будут вопросы.
Должно быть, уже утро, решила я, хотя свет сюда не доходил. Он порылся глубоко в кармане и вытащил завернутый в бумагу сверток. Он развернул его, и показалось какое-то мясо, которое он разломил на две половинки, затем передал один кусок матери, а другой пану Розенбергу, разделив скудный паек между двумя нашими семьями.
