Понсон дю Террайль
Тайны Парижа

XXVIII

Наступило короткое молчание между супругами, молчание тяжелое, гнетущее. Внезапно произнесенное имя де Мор-Дье пробудило в маркизе тяжелые воспоминания, которые даже семь лет счастья не могли совершенно изгладить. Она вспомнила своего покойного старика мужа, бывшего ей скорее отцом, старика, разбитого болезнью, недуги которого она всячески старалась облегчить, и который сошел в могилу, скорбя о том, что не может передать свое родовое имя настоящему сыну, потому что, по закону, его носил человек, в чьих жилах не текло ни одной капли его крови. И так как покойный барон де Мор-Дье чувствовал ненависть к этому наследнику, то и баронесса де Мор-Дье, в настоящее время маркиза де Флар, питала к нему такое же чувство.

Что касается Эммануэля, то его, казалось, преследовало какое-то привидение, видимое только ему одному.

– Однако, – вскричала наконец маркиза, – зачем он явился сюда?

Эммануэль рассеянно поднял голову.

– Кто? Барон? – спросил он.

– Да. Зачем он явился к вам?

Маркиз снова вздрогнул при этом вопросе, замялся на минуту и наконец ответил:

– Дорогая моя, когда я имел счастье жениться на вас, я не знал барона де Мор-Дье…

Маркиз Эммануэль Шаламбель де Флар-Монгори солгал, но разве мог он сказать правду, то есть то, что барон и он сам, Эммануэль, принадлежали к одной и той же шайке убийц, от которой погибли де Верн, де Флар-Рювиньи и многие другие?

Он продолжал:

– Я не знал де Мор-Дье. Он явился ко мне за несколько дней до нашей свадьбы. Он рассказал мне историю своей жизни, эту грустную повесть, которую вы уже знаете, и, я помню, он обратился ко мне со следующей, поставившей меня в затруднительное положение просьбой:

– Говорят, что я не сын де Мор-Дье? Положим! Но ведь я ношу его имя? А вы поступаете как грабитель, потому что женились на вдове моего отца, которой он оставил все свое состояние. Желаете вы вернуть мне из него кое-что?

– Как! – вскричала маркиза. – Он решился…

– Я дал ему пятьсот тысяч франков, – продолжал Эммануэль. – Я был богат, вы также принесли мне в приданое большое состояние. Я не хотел, чтобы человек, носящий имя, которое и вы когда-то носили, продолжал бедствовать, но я не хотел говорить вам об этом.

– У вас благородное сердце, – прошептала маркиза, – но раз вы дали денег этому человеку, то чего же ему еще нужно?

– Он приходил просить моего покровительства у министра и принес мне свое прошение и послужной список, умоляя меня передать все это его сиятельству.

– И вы убеждены, что этот человек принесет нам несчастье? – спросила маркиза дрожащим голосом.

– Да, – чуть слышно проговорил Эммануэль.

– И вы настаиваете на том, чтобы уехать?

– Да, я умоляю вас, уедем…

– Хорошо, – сказала маркиза, быстро заражаясь страхом мужа, – но уверены ли вы, что гроза, которой вы опасаетесь, не разразится над нашими головами в тот момент, когда мы будем покидать Париж?

– Я надеюсь на это…

– А… куда вы намерены отправиться?

– В Германию, в Италию или на Восток, куда-нибудь подальше.

– Но, мой друг, – возразила маркиза, к которой отчасти вернулось присутствие духа, – ведь это ссылка?

– Да, я бегу от несчастья…

– Но вы забываете ваше положение как политического деятеля, ваши честолюбивые мечты, ваше будущее?

Эммануэль вздохнул и промолчал.

– О! Мне нужно только одно, – продолжала госпожа де Флар, обняв мужа, – не расставаться с вами, я не хочу больше ничего, даже если бы нам пришлось жить в бедности и скрываться в какой-нибудь ужасной пустыне… Но тебе, мой дорогой Эммануэль, тебе, человеку молодому, с блестящим будущим, тебе, имя которого пользуется уже известностью и плечи которого в скором времени оденет мантия пэра, бросить все это под влиянием, быть может, пустого предчувствия и ложного страха?..

И, взяв руки Эммануэля, она продолжала:

– Но мы оба безрассудны, мой друг, какая-то глупая ссора и предсказание о том, что вам грозит несчастье, привело нас обоих в ужас.

Она очаровательно улыбнулась и прибавила:

– Ну, что такое счастье? Не заключается ли оно для нас в этих двух белокурых головках?

И она указала на девочек, игравших рядом с ними на ковре.

– Не правда ли, – продолжала она, – ты счастлив моею любовью, а я – твоею.

– Да, разумеется, – прошептал Эммануэль.

– Итак, что же может с нами случиться? Наши дети здоровы и молоды, мы любим друг друга, разве этого мало?

И, говоря это, маркиза улыбалась, при звуке любимого голоса Эммануэль почувствовал, что мужество вернулось к нему, страх исчез, и он спросил себя: уж не хотела ли неизвестная женщина сделать его жертвой мистификации?

Внезапно раздавшийся звонок, которым привратник отеля извещал о приходе посетителя, прервал разговор супрутов. Эммануэль подошел к окну, взглянул во двор и увидал молодого человека, выходящего из кареты.

– Смотри, – сказал он, – это Октав де Р.

– Ах, – проговорила маркиза недовольным тоном, – это он своими глупыми рассказами вчера поселил в нас все эти страхи.

Лакей доложил о г-не де Р. Молодой человек вошел, поклонился госпоже де Флар и подал руку маркизу.

– Дорогой друг, – сказал он ему, – я приехал поздравить тебя.

Молодой человек улыбнулся.

– С чем ты поздравляешь меня? – спросил Эммануэль с удивлением.

– Как! Ты ничего не знаешь?

– Ровно ничего.

– Однако, мой друг, – сказал де Р., – твое назначение было решено вчера в кабинете короля.

Маркиз сделал движение, выразившее удивление и радость.

– В настоящую минуту, – продолжал Октав де Р., – ты пэр Франции. Завтра об этом будет сообщено в газете «Монитор». Однако, – прибавил де Р., – как это могло случиться, что тебе до сих пор ничего не известно?

– А ты уверен вполне в том, что говоришь? – спросил Эммануэль.

– Совершенно. Вчера я обедал у тебя…

– Верно.

– И провел вечер с маркизой.

– До полуночи, – подтвердила госпожа де Флар.

– И вот, расставшись с вами, сударыня, – продолжал де Р., – я поехал к военному министру. Был как раз его приемный день для близких друзей. Там я застал герцога де Н., барона Р., генерала Д.; все трое собирались уехать от его сиятельства после того, как назначение маркиза было решено.

Маркиза с улыбкой посмотрела на мужа.

– Вот, – сказала она, – как вас преследует несчастье, мой бедный Эммануэль: вы пэр Франции в тридцать семь лет.

Но Эммануэль поднес дрожащую руку ко лбу и молчал. Насмешливый голос шептал ему на ухо ужасные слова барона: «Поразившие мечом от меча и погибнут».

– Вообразите, – обратилась, смеясь, маркиза к де Р., – вы вчера сильно напугали Эммануэля.

– Я?

– Да, вашим рассказом о людях, приносящих несчастье. – О, они существуют! – вскричал де Р. – Но, вероятно, маркиз не знает никого из людей такого сорта.

– Ты ошибаешься, Октав.

– Неужели! Ты знаешь такого человека?

– Я встретил его вчера, и он предупредил меня, что со мною случится несчастье.

– Ах, черт возьми! Берегись…

– И несчастье чуть было не случилось.

– Пожалуй, потому что твое назначение состоялось с трудом, так как за другого кандидата, герцога X., сильно хлопотали у его величества.

Эммануэль пожал плечами.

– Не в этом дело! – воскликнул он.

– Так в чем же?

– Я вчера затеял глупую ссору со студентом, я, человек серьезный, а сегодня утром дрался.

– Что за вздор!

– Это совершенно верно, – подтвердила маркиза. – И видите ли, г-н де Р., это ваши безумные слова сильно на него повлияли.

– Безумные слова, сударыня? – воскликнул молодой человек с оттенком негодования.

– Как же вы хотите, чтобы я иначе назвала подобные рассказы?

– Значит, вы не верите в людей, приносящих несчастье?

– Нет, – ответила маркиза.

Не успела маркиза ответить, как в будуар вошло новое лицо. Это был человек лет пятидесяти пяти, высокий, худощавый, в белом галстуке и в черном туалете, с суровым лицом: вошедший был старший председатель кассационного и апелляционного суда де Л.

Председатель любил Эммануэля, как родного сына, и покровительствовал ему в его поприще государственного деятеля, и молодой маркиз всегда получал от него добрые советы. Но в это утро старик вошел нахмуренный и сердитый. Он холодно поклонился маркизе и сказал ей, даже не взглянув на Эммануэля:

– Маркиза, ваш муж, которого считают серьезным деятелем, не более как ветренник. Сегодня он должен был быть назначен пэром Франции, но он сам виноват в том, что назначение его не состоялось.

Октав де Р. и маркиз с удивлением переглянулись.

– Маркиз де Флар, – продолжал старик, – депутат, талантливый адвокат, человек, владеющий огромным состоянием, как школьник, дрался сегодня утром на дуэли с каким-то завсегдатаем кофеен, которого он почти что убил.

Эммануэль вздрогнул.

– Противник его студент, – продолжал председатель. – В десять часов утра весь квартал дез Эколь уже знал об этой дуэли. Через час узнал о ней и король, и так как жизни студента грозит опасность, то вы понимаете, что этим случаем не замедлят воспользоваться.

– О, человек, приносящий несчастье! – пробормотал Эммануэль, хватаясь за голову.

И в то время, как старик, излив свой гнев, дал госпоже де Флар увлечь себя на диван, стоявший в углу будуара, г-н Октав де Р. спросил Эммануэля:

– Но кто же, наконец, этот человек, которого ты вчера встретил.

– Это барон де Мор-Дье.

– Он!

Де Р. произнес это с каким-то ужасом.

– А разве ты его знаешь?

– Черт возьми! Я буду завтра утром у него на похоронах.

– Ты с ума сошел! – вскричал Эммануэль. – Барон жив.

– Извини! Барон умер вчера вечером, и умер, сраженный шпагой.

Де Флар вскрикнул и без чувств упал на пол.

Когда Эммануэль пришел в сознание, у него началась сильнейшая лихорадка с бредом, и он спросил себя, уж не сходит ли он с ума. Октав де Р., старик судья и маркиза хлопотали около него. Но Эммануэль в испуге не сводил глаз с де Р.

– Как! – воскликнул он наконец, когда мысли его на минуту прояснились. – Ты сказал мне, что барон умер вчера вечером, а я видел его сегодня утром!

– Это невозможно! – запротестовал де Р.

Он вынул из кармана письмо с траурной каймой и подал его маркизу. Тот прочел:

«Вас просят почтить своим присутствием погребальное шествие и заупокойное богослужение по покойному барону Мор-Дье, убитому на дуэли итальянским офицером в четыре часа пополудни в лесу Медон».

Эммануэль чуть устоял на ногах.

– Но я повторяю тебе, – пробормотал он, – что барон был у меня час назад, а также и то, что вчера вечером я встретил его в полдень у дверей посольства.

– Вчера, – сказал Октав де Р., – ты еще мог видеть барона живого, но если ты видел его сегодня, то будь уверен, что к тебе являлась только его тень…

Эммануэль почувствовал, как волосы у него встали дыбом и холодный пот выступил на лбу.

– Ну, так я хочу убедиться в твоих словах, я хочу видеть его мертвого! – воскликнул он.

XXIX

– Я хочу его видеть, – повторил маркиз вне себя. – Я хочу видеть покойного барона и убедиться, что я схожу с ума.

Он встал; его блуждающие глаза и расстроенный вид свидетельствовали о сильном волнении и страхе. Маркиза, изумленная и испуганная, не осмелилась сказать что-либо, чтобы удержать его. Старик председатель, человек положительный и совершенно не понимавший, что значило упоминание о людях, приносящих несчастье, только что в третий раз произнесенное. Октавом де Р., спросил себя, уже не очутился ли он в Шарантоне среди умалишенных. Но Эммануэль забыл и о председателе, и о своей жене; он взял за руку Октава и сказал ему:

– Так как ты получил приглашение на похороны, то должен знать, где жил барон?

– Да, в письме указано.

Октав поднял с пола извещение, которое уронил маркиз, и прочитал: «Вынос тела последует из квартиры покойного, улица Принца, 17».

Эммануэль позвонил, вошел Жан.

– Жан, – спросил маркиз, как бы желая, чтобы старый слуга подтвердил его слова жене и остальным присутствующим, – не приходил ли ко мне человек, лет около сорока, с орденом, в голубом сюртуке, и не передал ли он тебе визитной карточки?

– Да, – ответил Жан, – приходил барон Мор-Дье.

– Ах! Уж это слишком! – воскликнул Октав де Р.

– Карету! – крикнул маркиз. – Я должен его видеть… должен…

Десять минут спустя маркиз Шаламбель де Флар-Монгори и его друг Октав де Р. во весь опор мчались на двух ирландских рысаках по улице Принца.

Указанный в пригласительном билете дом под номером 17 имел скромный вид, и на одном из окон нижнего этажа красовался билетик с надписью: «Меблированные комнаты и кабинеты».

– Здесь жил барон де Мор-Дье? – спросил Октав де Р., выходя из кареты первым и обращаясь к старухе, стоявшей на пороге двери.

– Да, сударь, – ответила она с поклоном и пропустила молодого человека и его друга маркиза.

Затем она прибавила:

– В шестом этаже, номер комнаты 17-й.

– Семнадцатый! – прошептал Октав де Р. – Заметьте, маркиз, что номер комнаты – 17, номер дома тоже 17; вчера, 17-го же, барон был убит.

– Действительно, – пробормотал Эммануэль, лицо которого покрылось смертельною бледностью.

Он следовал за Октавом де Р., шедшим впереди по извилистой темной лестнице меблированного отеля. 17-й номер находился в конце довольно темного коридора, но слабый свет, проникавший сквозь приотворенную дверь, служил маркизу и его спутнику указанием, куда идти.

Они на минуту остановились на пороге, пораженные торжественностью смерти, которая, казалось, придала пустым стенам этой комнаты еще более печальный вид.

Действительно, в маленькой комнате с двумя мансардными окошками, украшенными белыми с красными клетками занавесками, простым письменным столом и несколькими соломенными стульями, стояла железная кровать с такими же занавесками, как и на окнах.

На кровати под саваном обрисовывалась человеческая фигура, окоченелая и неподвижная, как труп.

Саван покрывал лицо. Две каких-то фигуры сидели у изголовья покойника, около ночного столика, на котором горели две восковые свечи.

Это были больничная сиделка и человек лет сорока пяти, в голубом сюртуке, застегнутом до самого подбородка; красная ленточка и коротко остриженные седые усы сразу указывали его профессию. Этот человек был, без сомнения, военным.

Увидев маркиза и Октава де Р., он встал и поклонился.

– Сударь, – сказал Октав, – мы друзья покойного барона де Мор-Дье.

Военный поклонился.

– Я не был другом покойного, господа, – ответил он. – Я был даже мало знаком с ним но мы жили в одном доме и встречались каждый день за табльдотом. Третьего дня я был чрезвычайно удивлен, увидав его у себя в девять часов вечера.

«Капитан, – обратился он ко мне, – я пришел умолять вас оказать мне услугу. Завтра я дерусь: согласны вы быть моим секундантом?»

– А! Значит, вы были его секундантом? – спросил Эммануэль.

– Да.

С тех пор как маркиз вошел в комнату покойного, он не переставал дрожать всем телом; ноги подкашивались под ним, и он устремил неподвижный взор на умершего, закутанного в саван.

– Сударь, – сказал Октав де Р., – так как вы были секундантом нашего бедного друга, то можете, мне кажется, сообщить нам некоторые подробности этого прискорбного события.

– Если вам это угодно, господа.

– Будь спокойнее, – шепнул Октав де Р. на ухо дрожавшему от волнения маркизу.

Он подставил ему стул и силою усадил его, а сам сел рядом с ним. Тогда капитан продолжал:

– Я уже сказал вам, господа, что барон приходил просить меня быть его секундантом.

– Когда? – спросил Эмммануэль.

– Третьего дня вечером, в девять часов.

– Очень странно, – прошептал маркиз, – потому что я видел его вчера в полдень, и он ничего не сказал мне.

– Вы ошибаетесь, – заметил капитан.

– Я ошибаюсь? Почему?

– Потому что вчера в полдень барон был здесь.

– У себя?

– Нет, у меня.

– В котором часу?

– В десять часов утра.

– Но в полдень он ушел от вас?

– Вовсе нет. Он ушел отсюда только в половине третьего -со мною и с одним из моих друзей, лейтенантом Росеном, которого я известил о дуэли еще утром.

– Но, сударь, повторяю вам, – сказал Эммануэль дрожащим голосом, – что я видел барона вчера у дверей посольства N, разговаривал с ним… и он сел в мою карету…

– Ваша память изменяет вам, сударь, – вежливо, но настойчиво возразил капитан. – Барон де Мор-Дье оставался у меня все время с десяти часов утра, и мы вместе отправились в половине третьего на набережную, где наняли карету. Оттуда мы поехали к знакомому моему оружейному мастеру, который дал нам шпаги, а от него мы отправились по дороге в Медон.

– А с кем он дрался?

– С австрийским офицером, майором Германом.

– И он был убит?

– Увы, сударь, вы можете сами убедиться в этом; я провел ночь у его трупа.

Эммануэль встал, задыхаясь и шатаясь, подошел к кровати, поднял саван, покрывающий лицо умершего, и взглянул. Вдруг он вскрикнул, задрожал и упал навзничь, хрипло прошептав:

– Это он, это, действительно, он!

XXX

Госпожа де Флар осталась одна со своими детьми и со стариком председателем. Последний, когда уехал Эммануэль, нахмурился и сказал маркизе:

– Мое дорогое дитя, уверены ли вы, что ваш муж в здравом рассудке?

Этот вопрос заставил маркизу вздрогнуть.

– Боже мой! – воскликнула она. – Что вы говорите?

– То, что случившееся слишком необыкновенно, дитя мое, и оправдывает мой вопрос. Как! Ваш муж утверждает, что видел только что человека, умершего вчера? Но ведь это сумасшествие!

– Действительно! – пробормотала маркиза. – Но… О, погодите, – сказала она, вдруг ударяя себя по лбу. – Мне кажется…

– Говорите! – поспешно сказал старик.

– Мой муж жертва какой-нибудь ошибки или обмана. Или двое носят одно и то же имя, или над ним подшутили.

– Я скорее думаю последнее.

Но маркиза, говоря это, сама не придавала веры своим словам; она вспомнила странное поведение мужа в продолжение утра, его расстроенный вид, высказанное им желание покинуть Париж, чтобы избегнуть воображаемой опасности и, наконец, внезапное легковерие, выказанное им, когда он слушал Октава де Р., и его теории о существовании людей, приносящих несчастье.

Старый председатель и маркиза провели вместе более часа, обсуждая все эти происшествия и ожидая возвращения Эммануэля. Но Эммануэль не возвращался.

Вдруг на дворе раздался стук кареты, и маркиза, подбежав к окну, увидала карету мужа. Из нее вышел один Октав де Р. Но где же остался Эммануэль?

Госпожа де Флар хотела бежать навстречу де Р., но ноги ее подкашивались и отказывались служить ей. Она опустилась на стул, бледная, задыхающаяся, безмолвная, и чувствовала, как вся ее кровь прилила к ее сердцу.

Старик подбежал к ней и поддержал ее. В будуар поспешно вошел Октав де Р.

– Ах, едемте, сударыня, едемте скорее! – вскричал он.

– Боже мой! Боже мой! – прошептала маркиза замирающим голосом. – Что случилось?

– Эммануэль бредит, он сходит с ума… едемте!

– Но где же он! – вскричала молодая женщина, которой любовь внезапно вернула силы и энергию. – Где же он? О, Господи!

– В доме, где умер барон. Он узнал барона и упал навзничь. Доктор, которого немедленно позвали, боится за его рассудок.

Маркиза вскрикнула, но она уже твердо стояла на ногах и не дрожала, а, напротив, казалась совершенно спокойной и твердой духом.

Она взяла под руку Октава де Р.

– Идемте, сударь, проводите меня, я поеду с вами. Затем, обратившись к председателю, прибавила:

– Прощайте, мой друг, или, вернее, до свидания.

Она пожала ему руку, поспешно накинула на плечи накидку, спустилась под руку с де Р. и села в карету.

– Скачи во весь опор на улицу Принца! – приказал кучеру Октав де Р.

Полчаса спустя после отъезда маркиза на двор въехала наемная карета. Из нее вышла пожилая женщина и спросила, может ли она видеть мадемуазель Розалию. Розалия была бонна дочерей маркиза. Она была в саду с обеими девочками, которые ничего не подозревали о случившемся.

Пожилая женщина была одета во все черное, как одеваются дамы человеколюбивого общества. Ее провели в сад; Розалия встала ей навстречу.

– Мадемуазель, – сказала дама в черном, – я приехала с улицы Принца с поручением от маркизы.

Розалия видела, как уехала маркиза, но не знала, куда она отправилась.

– Разве маркиза на улице Принца? – спросила бонна.

– Да, у маркиза.

Бонна выразила удивление.

– Маркиз почувствовал себя дурно, – сказала незнакомка, – и послал за маркизой. Маркиза, в свою очередь, послала меня за вами. Я боронесса де Мелан, дама человеколюбивого общества; у меня-то бедный Эммануэль и почувствовал себя дурно. К счастью, он оправился и хочет видеть детей.

Пожилая дама говорила с такой искренностью и правдоподобностью, что никакого подозрения не могло закрасться у бонны маленьких девочек. Сильно напуганная всем слышанным, Розалия поспешила одеть детей.

– Я отвезу вас, – сказала дама человеколюбивого общества, – на дворе меня ждет карета.

Слуги и привратник отеля, видя бонну, выходящую каждый день с детьми на прогулку в Елисейские поля или в Тюильри, не удивились, что она села со старой дамой в карету, которая преспокойно выехала со двора и повернула за угол предместья Сент-Онорэ.

Едва прошло десять минут после отъезда детей, как на двор отеля въехала вторая карета, собственная, запряженная парой чудных рысаков. Из нее вышел мужчина и спросил подбежавшего к нему лакея.

– Маркиза де Флар еще дома?

Приехавший говорил по-французски с легким британским акцентом; он был одет с элегантностью и простотою джентльмена, а его белокурые волосы были уже с проседью. Он был, по-видимому, чем-то немного взволнован.

– Госпожа уехала, – ответили ему.

– Когда?

– Уже с час.

– Но, по крайней мере, дочери ее дома? – поспешно прибавил он.

– Нет, сударь, и они также уехали.

– Уехали?

– Со своей бонной…

– С одною бонной? Они поехали на прогулку? – спросил он с беспокойством.

– Извините, – ответил лакей. – Барышни уехали с мадемуазель Розалией, их бонной, и с пожилой дамой, одетой в черное, которая приехала в наемной карете и увезла их.

Англичанин хрипло вскрикнул от досады и огорчения и пробормотал:

– Слишком поздно!