Понсон дю Террайль
Тайны Парижа

– А! Это вы, Герман, – сказала она, – вот уже три дня, как я вас жду.

– Сударыня, я хотел узнать все в подробности, – ответил старик.

Злой огонек мелькнул в глазах молодой женщины, и она спросила:

– Ну и что же? Вы узнали все?

– Все.

– Значит, от вас не ускользнула ни одна мелочь?

– Ни одна.

Она подняла глаза на кинжал, находившийся под чашей со святою водой, потом перенесла их на бюст, покрытый черной вуалью, и, наконец, опустила их на алмаз кольца, заключавшего волосы.

– О! – прошептала она. – Мне кажется, что близится час.

Старик услыхал глубокий вздох, похожий на стон, вылетевший из груди молодой женщины.

– Мой старый Герман! – сказала она после короткого молчания. – Завтра мы уедем из этого дома.

– Завтра?

– Да, я переселюсь в отель в предместье Сент-Онорэ. Сделайте соответствующие распоряжения.

– Они уже сделаны, сударыня.

– Все готово?

– Решительно все: лошади стоят в конюшнях, кареты в сараях; обойщики сегодня утром кончили работать, слуги на своих местах, и сверх того паспорта и все бумаги, свидетельствующие, кто мы такие, или, вернее, за кого мы себя выдаем, в порядке.

Старик вынул из кармана объемистый бумажник и положил его на стол.

– Хорошо, – сказала Дама в черной перчатке. – Все это мы рассмотрим завтра, а теперь поговорим о «них».

Она произнесла это слово с таким выражением ненависти, что старик вздрогнул.

– Сударыня, – возразил он, – полковнику теперь шестьдесят восемь лет. Это человек разбитый, дряхлый, он выезжает только в карете, и старость его была бы крайне печальна, несмотря на богатство, если бы он не жил всецело для своего сына.

Лицо молодой женщины омрачилось.

– Где он живет? – спросила она.

– В Пасси, в домике на берегу моря.

– Полковник, значит, не живет со своим сыном?

– Нет, но юноша каждое утро во время прогулки верхом приезжает навестить его. Впрочем, вот подробные сведения об образе жизни, привычках и знакомствах полковника, – сказал старик, положив при этом на стол кипу бумаг.

– Как! – вскричала Дама в черной перчатке, – все эти бумаги касаются одного полковника?

– Нет, тут есть заметки, касающиеся и других. Молодая женщина разорвала шелковую ленточку, которой были перевязаны бумаги, и принялась их перелистывать.

– Хорошо! – сказала она. – Я вижу, что все в порядке; но вы не знаете, однако, мой дорогой Герман, что я хочу поступить с ними, как палач. Самый виновный будет поражен последним.

И, продолжая перелистывать, она заметила:

– Кажется, шевалье счастливейший человек в мире: жена любит его…

Если бы тот, кого Дама в черной перчатке назвала шевалье, находился в ту минуту в этой комнате, он вздрогнул бы, увидав улыбку, искривившую ее губы.

Пробегая содержание бумаг, она продолжала.

– Что касается барона, то он, решив не жениться, ведет самую веселую жизнь холостяка, бывает всюду и большую часть времени проводит за кулисами Оперы. Он тратит две трети дохода на удовлетворение прихотей мадемуазель Розы, первой танцовщицы, в которую влюблен без памяти.

Дама в черной перчатке прервала чтение бумаг и взглянула на своего собеседника.

– Нет ли у вас кое-каких подробностей относительно танцовщицы мадемуазель Розы?

– Да, есть, – ответил он. – Это женщина бессердечная, неприятная, способная на самые гнусные мерзости. Она в прошлом году была причиной дуэли между двумя ее обожателями, из которых один был убит.

– Прекрасно.

– А в тот же вечер, – продолжал Герман, – ее видели с другим, в ложе итальянской оперы.

– Вот драгоценная для нас женщина, которую вы, Герман, не теряйте из виду.

И Дама в черной перчатке снова начала читать:

«У маркиза есть две прелестные маленькие дочери от брака с вдовой барона де Мор-Дье; он был депутатом и ожидает назначения в пэры Франции. В настоящее время он в Париже. Маркиз – хороший отец, хороший муж, но честолюбив, и его успехи как оратора заставляют его стремиться к получению министерского портфеля».

Дама в черной перчатке остановилась и на минуту задумалась, затем продолжала:

«Что касается виконта, то он остался по-прежнему игроком и успел уже промотать наследство, полученное в Англии».

– У него есть основание растрачивать свое состояние, – прошептала молодая женщина, – он походит на осужденного на смерть, наслаждающегося всеми благами жизни накануне казни.

И Дама в черной перчатке снова начала читать:

«Вдова генерала барона де Флар-Рювиньи вышла замуж вторично за Гектора Лемблена и в прошлом году, как говорят, умерла в своем имении Рювиньи, расположенном на берегу моря, в Нормандии. Эта смерть полна таинственности, и самые разнообразные слухи ходят об этом событии».

Обстоятельство это остановило на себе внимание Дамы в черной перчатке.

«Госпожа Лемблен умерла ночью: при ее кончине присутствовал один только ее муж. Тело ее немедленно было положено в гроб и на другой день отправлено в Бургундию для погребения в фамильном склепе.

Прах госпожи Лемблен покоится в парке замка Бельвю, около Мальи ле Шато, в Ионском департаменте, на берегу реки того же имени.

После смерти своей жены капитан Гектор Лемблен, которому она завещала все свое огромное состояние, ведет уединенный образ жизни и не бывает нигде. Его жизнь составляет тайну для всех».

Прочитав до конца донесение старика, Дама в черной перчатке задумалась и опустила голову. В течение нескольких минут она была погружена в глубокую думу; затем вдруг, подняв голову, сказала:

– Мой старый Герман, я думаю, что нужно начать с этого.

– Я думаю так же, как и вы, сударыня.

– Капитан в Париже?

– Приехал вчера.

– Он живет в отеле покойного барона де Рювиньи?

– Да, сударыня.

Молодая женщина встала с кресла, подошла к окну и открыла его.

Окно выходило на площадь Св. Михаила, откуда открывался вид на Париж, раскинувшийся по обоим берегам Сены. Густой туман окутывал великий город в этот безмолвный час ночи. Площадь была пуста.

Дама в черной перчатке облокотилась на подоконник, подставив лицо ночному ветру и моросившему дождю; казалось, она хотела обнять руками весь этот огромный город, с каждым днем все увеличивающийся в своем объеме, и тихо прошептала:

– Они там.

Глаза ее заискрились, на губах появилась улыбка, полная горя и ненависти; затем она внезапно обернулась, и старик увидел, как ее долгий и печальный взгляд устремился на таинственный бюст, скрытый под черной вуалью.

XX

Неделю спустя после описанных нами событий, в прекрасное зимнее утро, одно из тех, которые являются первыми вестниками наступающей весны, по набережной Малакэ ехал всадник на прекрасной полукровной горячей лошади. Всадник, которому было не более сорока лет, казался старше своего возраста, по крайней мере, лет на десять, до того его черты изменились, щеки осунулись, глаза впали, а волосы поседели.

Сюртук, застегнутый до подбородка, розетка Почетного легиона, украшавшая петлицу его сюртука, подстриженные усы и эспаньолка обличали в нем офицера или человека, служившего на военной службе и сохранившего военную выправку.

Позади нею, шагах в сорока, ехал слуга. Всадник рассеянно смотрел вокруг и, казалось, ровно ничего не замечал. Никогда еще человек, погруженный в мучительную думу, не имел такого сумрачного и грустного вида. Был ли это преступник, беспрерывно мучимый угрызениями совести? Это трудно было бы решить. Доехав до угла улицы дю Бак, всадник свернул с набережной и направился по улице Вернейль, по-прежнему задумчивый и равнодушный ко всему окружавшему. Двое молодых людей, его знакомые, ехавшие также верхом, поравнявшись, поздоровались с ним. Он ответил им на их приветствие, но проехал мимо, не останавливаясь.

– Бедный Гектор! – прошептал один из них, – он все еще не может прийти в себя после смерти жены. Молодые люди направились к мосту Рояль. Всадник, въехав на улицу Вернейль, остановился у ворот огромного старого отеля, которые распахнулись перед ним настежь. Он сошел с лошади, оросил повод лакею, прошел двор быстрыми и неровными шагами, поднялся по ступенькам подъезда и по внутренней лестнице первого этажа и прошел в кабинет, где обыкновенно проводил большую часть дня. Итак, всадник был не кто иной, как Гектор Лемблен, бывший капитан главного штаба, адъютант генерала барона де Рювиньи, убитого в Марселе маркизом Гонтраном де Ласи. Гектор женился на вдове барона де Рювиньи, урожденной де Шатенэ.

Отель, в котором жил Лемблен и куда мы видели его входящим, принадлежал когда-то де Рювиньи, а комната, где Гектор проводил все время, была рабочим кабинетом генерала, и там-то, возвратясь из Африки, он написал свое завещание, которым назначал жену своей единственной наследницей.

Итак, после смерти Марты капитан жил в Париже, уединившись в своем старом отеле, откуда он выезжал только по утрам, чтобы прокатиться верхом час или два. Каждый день капитан возвращался в один и тот же час, молча бросал повод лакею, запирался в кабинете, куда к нему никто не входил, и оставался там весь день. Только во время обеда он появлялся в столовой, просиживал десять минут перед столом, накрытым на один прибор, затем снова возвращался к своим книгам в холодную, пустую комнату, где спал на походной кровати.

В этот день, по обыкновению, капитан бросился в кресло, облокотился на стол и опустил исхудалое и бледное лицо на руки. Блестящий капитан сделался только тенью самого себя и нелюдимым стариком, жизнь которого, казалось, была долгой, мучительной агонией.

Так просидел он несколько минут, как вдруг вошел его камердинер, неся визитную карточку на серебряном подносе.

– Я никого не принимаю, – резко сказал Гектор Лемблен, заметив карточку.

– Сударь, – продолжал слуга, сделав шаг назад, – господин настаивает на том, чтобы видеть вас; он говорит, что он ваш старинный друг.

– Герман, – сердито оборвал его капитан, – я уже говорил вам, что меня никогда не бывает дома.

– Этот господин, – заметил слуга, – видел, как вы вернулись.

Капитан протянул руку к подносу, взял карточку и прочитал:

«Майор Арлев». Фамилия была русская.

– Я не знаю майора. Попроси его написать, что ему надо.

Слуга направился уже к двери, когда капитан остановил его.

– Проводи майора в залу, – приказал он. – Я сейчас выйду.

Пять минут спустя Гектор Лемблен, подчиняясь, быть может, какому-то странному и необъяснимому предчувствию, вышел в залу, где застал посетителя.

Майор Арлев был человек лет около шестидесяти, высокого роста; борода, равно как и волосы его, была седа, в петлице застегнутого до подбородка по-военному сюртука находилась орденская ленточка.

Вид у него был гордый, манеры русского аристократа.

– Извините меня, – сказал он капитану, предложившему ему кресло около камина, – извините, что я прибег к обману, чтобы быть принятым вами.

– Сударь… – остановил его капитан.

– Но я проехал восемьсот лье, – продолжал майор, – из Петербурга единственно затем, чтобы поговорить с вами.

Капитан с любопытством взглянул на своего собеседника.

– Мое имя, равно как и моя особа, незнакомо вам, – сказал майор, – а потому позвольте представиться: я граф Арлев, русский артиллерийский офицер, командир Николаевской крепости на Кавказе.

Капитан поклонился.

Майор, смотревший на него со вниманием, продолжал:

– Я коснусь очень отдаленного прошлого; я считаю это необходимым, чтобы объяснить вам причину моего визита.

– Я слушаю, – ответил Гектор Лемблен.

– Не служили ли вы адъютантом при генерале бароне де Рювиньи? – спросил майор.

Капитан смутился, и майор увидел, как при этом имени смертельная бледность покрыла его лицо.

– Да, – ответил Гектор.

– И вы женились на его вдове?

– Она умерла, – произнес глухим голосом капитан.

– Вот относительно покойного генерала я и пришел навести у вас справки, которые для меня чрезвычайно важны.

– Позвольте мне, – перебил капитан, которого воспоминания о бароне де Флар-Рювиньи привели в сильное волнение, – позвольте мне попросить у вас более определенных объяснений.

– В таком случае потрудитесь выслушать меня, – сказал майор.

Гектор выразил согласие.

– Сударь, – продолжал майор, – барон де Рювиньи в 1834 году был атташе французского посольства в Петербурге.

– В то время я еще не был его адъютантом, – сухо заметил Гектор Лемблен.

– Слушайте дальше… – продолжал русский дворянин. – Генерал, как вы знаете, был человек храбрый, отважный, настоящий рыцарь, в глазах которого военная служба была священна. Император Николай, мой милостивый и всемогущий монарх, предпринял в этом году новый поход против Шамиля и его черкесов и пригласил генерала принять в нем участие. Генерал поспешил испросить разрешение на это у своего посла и присоединился к экспедиции, бывшей под начальством генерала князя К., при котором я состоял в качестве начальника главного штаба. Я рассказываю все это к тому, чтобы вы знали, что я близко был знаком с генералом де Рювиньи.

«К чему же он все это клонит?» – подумал Гектор Лемблен, рассматривая русского офицера с необъяснимым беспокойством.

Майор продолжал:

– Во время этой-то кампании с генералом и со мною случилось довольно странное и положительно романтическое приключение.

Однажды ночью я командовал отрядом, которому было предписано отправиться в горы и атаковать на рассвете лагерь черкесов. Генерал пожелал сопровождать меня; он был в форме французского офицера, при одной только сабле, и ехал рядом со мною, покуривая сигару; ночь была темная, безлунная; мы ехали по оврагу, как вдруг в кустарнике мелькнул свет; свистнула пуля и генерал свалился под лошадь, которая упала, смертельно раненная в лоб. Я испугался, что генерал тоже убит; но он встал цел и невредим и улыбался.

«Ничего, – сказал он мне, – хотя разбойники убили самую лучшую лошадь, которая когда-либо была у меня».

Лошадь, действительно, была великолепная: генерал получил ее в подарок от самого императора Николая.

Пока генералу искали другую лошадь, десять солдат по моему приказанию бросились туда, откуда раздался выстрел; обшарили кусты и нашли там одну только молодую женщину, держащую в руке еще дымившийся карабин, из которого она выстрелила в генерала.

При свете факелов, освещавших нам путь, эта женщина показалась нам сверхъестественным существом. Она не была черкешенкой, а, судя по одежде, скорее московской или петербургской горожанкой; наше удивление достигло крайних пределов, когда она, взглянув на меня, сказала по-французски:

«Извините меня, майор; я не враг русских – я стреляла во французского офицера, но промахнулась, и, как видите, я в отчаянии…»

В то время, как она говорила, генерал смотрел на нее, по-видимому, стараясь что-то припомнить, потом вдруг побледнел и вскрикнул. Генерал, должно быть, узнал эту женщину.

«Майор, – сказал он мне, – не расспрашивайте меня, не требуйте объяснений, но позвольте этой женщине идти, куда она пожелает, и не делайте ей зла».

Я видел, как он дрожит, сидя в седле; волнение, охватившее его, было так сильно, что я боялся за его рассудок. Что касается женщины, которую и не подумали обезоружить, то она презрительно взглянула на генерала.

«Вы неправы, великодушничая со мною, – сказала она, – в этом вы убедитесь через несколько дней».

Она поклонилась мне с изумительной грацией и скрылась в чаще кустарника.

Я был поражен и с удивлением смотрел на генерала.

«Майор, – сказал он мне, – не спрашивайте меня никогда, кто эта женщина и как могло случиться, что я встретил ее здесь, за тысячу лье от того места, где я встретил в первый раз».

«Однако…» – пробормотал я.

«Молчите! – воскликнул он с отчаянием. – Я ничего не могу сказать… теперь, по крайней мере… позднее, быть может, в Петербурге…»

И как бы испугавшись, что он сказал слишком много, генерал пришпорил лошадь.

«Едем!» – крикнул он мне.

Я видел, как он повернул голову, и мне показалось, что он в последний раз взглянул в чащу, где исчезло странное видение.

– Действительно, – прервал капитан Гектор Лемблен майора, – ваш рассказ производит странное впечатление, тем более, что генерал никогда не упоминал об этом случае.

Майор продолжал:

– Я счел себя обязанным не касаться никогда этого происшествия.

Солдаты, свидетели этой необычайной встречи, не знали французского языка, на котором говорила с нами молодая женщина, а потому только генерал и я поняли ее слова; она была молода и прекрасна.

Во время похода я не задал ни одного вопроса генералу, не сказал ни одного слова, которое имело бы отношение к этому странному происшествию.

Шесть месяцев спустя мы ехали обратно в Петербург; генерал получил приказание вернуться во Францию и принять командование полком, находившемся в Африке. Он был в то время еще только бригадным генералом.

Итак, накануне отъезда генерал, живший тогда на набережной Невы, пригласил меня к себе на чай, объяснив, что хочет доверить мне какую-то тайну. В восемь часов вечера я приехал к нему. Он был один и ждал меня. Я никогда не видал человека более сумрачного и озабоченного. Он протянул мне руку и от всего сердца пожал мою.

«Слушайте, – сказал он мне, – хотя мы не особенно старинные друзья, но тем не менее я думаю, что могу рассчитывать на ваше расположение…»

«Генерал…» – остановил я его.

Он, казалось, колебался.

«И на вашу преданность», – добавил он.

«О, конечно!» – вскричал я.

«Слушайте, – продолжал он, грустно посмотрев на меня, – я хочу просить вас оказать мне большую услугу перед моим отъездом из России, которую я покидаю, быть может, навсегда».

Что-то подсказывало мне, что он хочет поговорить со мною о странной женщине, которую мы так неожиданно встретили в горах Кавказа, и я не ошибся.

«Майор, – сказал мне барон де Рювиньи, – помните вы женщину, которая стреляла в меня?»

«Да, конечно».

«Итак, эта женщина, которая, по-видимому, сильно ненавидит меня, явится, быть может, через несколько дней к вам и попросит вас дать сведения обо мне».

При этих словах я вздрогнул. Генерал открыл письменный стол и вынул запечатанный конверт и сверток с кредитными билетами.

«Если эта женщина явится одна, – сказал он, – то вы отдадите ей эти деньги и сожжете письмо, которое здесь приложено…»

«Хорошо! А если она придет не одна?»

«Если же с ней будет ребенок, которому теперь должно быть лет двенадцать, белокурая девочка с голубыми глазами, вы все равно отдадите ей пакет с двадцатью тысячами франков, но оставите ребенка у себя. Тогда, мой дорогой майор, вы распечатаете это письмо и, ради нашей дружбы, поступите точь-в-точь согласно инструкциям, которые содержатся в письме».

«Клянусь вам».

Генерал снова сжал мою руку и сказал:

«Прощайте, я уезжаю завтра и предчувствую, что мы больше с вами никогда не увидимся».

Майор остановился и взглянул на Гектора Лемблена. Капитан был бледен, как смерть; он боялся, что смутно угадывает, кто такая молодая девушка, о которой говорил майор.

XXI

Наступило короткое молчание. Наконец Гектор Лемблен сказал, посмотрев на своего собеседника:

– Я до сих пор не вижу, что может быть общего между историей, которую вы рассказали, и вашим посещением.

– Вы это сейчас узнаете. Однажды, три месяца с лишком назад, я был в Петербурге и не помышлял о поездке во Францию, тем более, что вследствие раны, полученной мною в последнем сражении, я должен был выйти в отставку. Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как генерал де Рювиньи уехал из России. Вдруг мне докладывают, что какая-то дама и молодая девушка желают меня видеть.

Я начал уже понемногу забывать о поручении генерала и нашем приключении на Кавказе. Но, увидав даму, явившуюся ко мне, я вздрогнул и вскрикнул. Это была она! То есть женщина лет сорока пяти с лишком, все еще прекрасная, стоявшая под руку с другой женщиной лет двадцати трех-четырех, красота которой ослепила меня, но черты лица ее напомнили мне тотчас же генерала. Мать была в городском платье, но молодая девушка была одета как крестьянка. Обе, по-видимому, крайне нуждались; женщина постарше гордо взглянула на меня и спросила: «Помните вы барона де Рювиньи?» «Да», – отвечал я.

Я открыл шкап и вынул сначала пакет с банковыми билетами, а затем письмо, которое я должен был распечатать только в том случае, если бы таинственная женщина явилась в сопровождении молодой девушки. Вот содержание этого письма:

«Завтра, а может быть, и через десять лет, женщина, стрелявшая в меня на Кавказе, приведет вам нашего ребенка. Если это случится, то отправьте мать к ней на родину и не старайтесь узнать, кто она такая; но поберегите ребенка и привезите его ко мне в Париж, предупредив меня предварительно об этом письмом. Если я умру до тех пор, то все-таки приезжайте и отправьтесь в замок де Рювиньи, находящийся в Нормандии.

Там вы найдете деньги, которые я завещал моему ребенку.

Пройдите в мою спальню, сдвиньте дубовую кровать с красным пологом и сосчитайте квадраты паркета под альковом. Восьмой квадрат налево, ближе к стене, если начнете считать от изголовья кровати, скрывает тайник. Вы вынете квадратик и найдете под ним железную шкатулку.

Она заключает в себе состояние, принадлежащее моему ребенку и не имеющее ни малейшего отношения к тому, которым я владею в глазах всей Франции. В ящике находится, сверх того, несколько новых инструкций, и я буду вам очень благодарен, если вы исполните их. Преданный вам – барон де Рювиньи».

Окончив рассказ, майор взглянул на капитана Лемблена.

– Теперь вы поняли? – спросил он его. Капитан был страшно бледен и молчал.

– Прежде чем ехать во Францию, – продолжал майор, – я захотел узнать, что случилось с генералом, и мне сообщили одновременно о его женитьбе и смерти, а вскоре затем о смерти его жены, по которой вы носите траур. Теперь вы сочтете вполне естественным, что я обращаюсь к вам.

Майор продолжал пристально смотреть на Гектора Лемблена, на лбу которого выступил холодный пот.

– Сударь, – сказал наконец капитан сухим тоном, – то, что вы мне рассказали, крайне странно.

– Вы правы.

– Тем более, – продолжал Гектор Лемблен, – что барон де Рювиньи, с которым я был очень дружен, а также баронесса, наследовавшая после него состояние и после которой я, в свою очередь, получил наследство, никогда не говорили мне ничего подобного.

Майор нахмурил брови и сказал:

– У меня есть доказательства моих слов. Во-первых, дочь генерала в Париже; затем, у меня в руках письмо, которое он мне оставил, уезжая из Петербурга. Вы должны отлично знать его почерк, я полагаю?

– Да, еще бы! – ответил капитан.

Майор расстегнул сюртук, вынул письмо, о котором только что говорил, и положил его перед Гектором Лембленом. Последний взглянул на него.

Действительно, это был почерк генерала.

– Если вы окажете мне честь отобедать со мною сегодня вечером в Бово… – продолжал майор.

Капитан жестом выразил отказ.

– … то вы увидите дочь генерала.

– К сожалению, – прошептал Гектор Лемблен глухим голосом, – траур, который я ношу в сердце, не допускает меня ни до каких посещений…

– Хорошо, – согласился майор, – в таком случае я приеду с нею к вам.

– Сюда! – воскликнул с волнением капитан.

– Сюда, – просто повторил майор.

– Однако что же я могу сделать для дочери генерала? Гектор Лемблен с трудом произнес это имя.

– Вы можете вернуть ей ее состояние.

– А это состояние действительно существует?

– Вы видели, что написано в письме.

– Итак, вы хотите поехать в Рювиньи?

– Я рассчитывал на это.

– Мой управляющий проводит вас, – продолжал Гектор Лемблен.

– Нет, – сказал майор, – вы проводите меня сами.

– Я! – с ужасом воскликнул капитан. – Я!

– Разве у вас есть какая-нибудь важная причина для отказа?

– Только одна, что моя жена умерла там… – нетвердым голосом произнес капитал.

Но майор принадлежал к числу людей, обладающих способностью подчинять себе. Он пристально смотрел своими серыми глазами на капитана, и тот не выдержал его взгляда и вздрогнул.

– Быть может, – продолжал майор Арлев, – вместе с банковыми билетами шкатулка заключает в себе документы, касающиеся доходов, акты о введение во владение и прочее, что может потребовать некоторых формальностей или обнародования, а потому ваше присутствие в Рювиньи необходимо.

– Однако…

– Ну, что ж, я вижу, – прибавил майор, – что молодой девушке, которую я хочу вам представить, придется пустить в ход свое красноречие… и она не откажется от этого.

Капитан, казалось, внутренне боролся с собою; он вздрогнул, услышав слова майора Арлева.

– Я не настаиваю более, чтобы вы приехали ко мне обедать, но приезжайте часам к девяти. Мы будем одни.

– Я приеду, – ответил Гектор Лемблен, подчиняясь повелительному тону этого человека, который он старался сгладить вежливой и мягкой формой выражения.

Майор встал и откланялся, а капитан, шатаясь, проводил его до двери. Через пять минут кабриолет русского дворянина выехал со двора, капитан же почти без чувств упал в кресло.

– О, угрызения совести, угрызения совести! – прошептал он.

Капитан заперся на ключ в своем кабинете. В течение нескольких часов он сидел погруженный в думу, неподвижный, с остановившимися глазами, опустив лицо на руки, и плакал от злости. Потом он встал и начал быстрыми и неровными шагами ходить по комнате, комкая в руках бумаги, разбросанные на столе, и из сдавленной груди его вылетали восклицания, похожие не то на жалобы, не то на гнев.

– О, угрызения совести… угрызения совести… – повторил он сдавленным голосом.

Кровавая ли тень генерала барона де Рювиньи вставала перед ним и упрекала за свою смерть, за поруганную честь, за жену, за похищенное состояние? Или душа капитана Гектора Лемблена так загрубела, что расшевелить ее нужны были более ужасные угрызения совести, чем воспоминание о первом преступлении, которое он усугубил, овладев женою и состоянием генерала, – потому что только после смерти Марты им овладели таинственные мучения и ужасная тоска, перевернувшие всю его жизнь и всецело поглотившие его.

Какое же новое преступление совершил этот человек?

Весь день прошел для него в страшной борьбе, окончательно обессилевшей его.

Когда наступил вечер, капитан не знал еще, хватит ли у него мужества отправиться к майору Арлеву. Какое-то предчувствие явилось у него, что он идет на новую пытку, но любопытство, жажда неизвестного подталкивали его принять приглашение майора.

– Ну что ж! – сказал он себе. – Я должен поступить так… это необходимо. Быть может, загладив, хоть и поздно, свою вину, я обрету душевный покой.

И, движимый этой мыслью, капитан Гектор Лемблен оделся к восьми часам и приказал подать себе карету. Ровно в девять он явился к майору Арлеву.

Майор по приезде своем в Париж поселился в маленьком отеле на углу предместья Сент-Онорэ и площади Бово. Швейцар в ливрее, обшитой множеством галунов, распахнул обе половинки ворот перед экипажем капитана, который въехал во двор. Два ливрейных лакея опустили подножку коляски Гектора Лемблена и взяли его визитную карточку.

– Ах, – сказал один из лакеев, взглянув на карточку Гектора, – граф ожидает вас, сударь.

Майор Арлев был, следовательно, граф.

Капитан, выйдя из экипажа, последовал за слугою, который, поднявшись по ступенькам подъезда, проводил его в первый этаж отеля.

Это было уютное жилище, какие одни только женщины умеют устроить в несколько дней. Лестница была украшена цветами и померанцевыми деревьями, стены расписаны живописью наподобие помпейских вилл.

Капитан прошел через зимний сад и остановился у входа в хорошенький будуар, освещенный алебастровой лампой, спускавшейся с потолка; в будуаре он застал старика и молодую женщину.

Старик был не кто иной как граф Арлев, русский майор. Что же касается женщины, сидевшей рядом с ним, то едва капитан взглянул на нее, как вздрогнул и остановился пораженный. Она была замечательно красива, и в ее красоте было что-то чарующее и неземное, так что Гектор Лемблен смутился. Но сколько он ни всматривался в черты этой женщины, они не могли напомнить ему мужественных черт генерала Рювиньи.

Майор, увидав вошедшего капитана, встал и подошел к нему.

– Благодарю вас, капитан! Вы точны, как истый воин, – сказал он, взглянув при этом на стенные часы, стрелка которых указывала ровно девять часов.

Капитан вошел нетвердой поступью, точно, увидав эту женщину, он лишился последнего рассудка, и без того сильно расстроенного; он пробормотал несколько слов приветствия и сел в кресло, которое ему придвинул майор.

Молодая женщина посмотрела на него своим сверкающим взором и молча ответила на его поклон.

– Капитан, – спросил майор, указывая на молодую женщину, – не находите ли вы, что эта госпожа похожа на генерала?

Капитан не знал, что ответить.

– Действительно… мне кажется… это возможно… – пробормотал он.

Молодая женщина была одета во все черное, и на одной ее руке была надета черная перчатка, что чрезвычайно удивило Гектора Лемблена.

– Капитан, – продолжал граф Арлев, – сегодня утром вы отказались сопровождать нас в замок Рювиньи, не правда ли?

Эти слова привели в окончательное смущение капитана.

– Да… действительно… не знаю… – пробормотал он.

– Ах, – сказала Дама в черной перчатке, устремляя на него свои голубые глаза, обладающие могущественным и таинственным обаянием, – вы не имеете права отказать нам.

– Я поеду, – ответил тогда Гектор.

В согласии его слышалась покорность раба воле господина. Капитан пробыл больше часа в будуаре Дамы в черной перчатке.

Что произошло в этот час, показалось капитану каким-то смутным сном, истинный смысл которого не поддавался его пониманию. Он говорил и слушал, не отдавая себе отчета. Капитан Гектор Лемблен весь отдался обаянию женщины, которая околдовала его и поработила, ловил каждое движение ее губ и начинал испытывать первые приступы той роковой любви, которая уже давно овладела сердцем юного Армана, сына полковника Леона.

Бой стенных часов вывел капитана из его нравственного оцепенения.

Было десять часов; он встал и простился.

– Итак, капитан, – сказал ему майор, – послезавтра утром мы поедем в Рювиньи.

– Я буду ждать вас.

Капитан почтительно поклонился Даме в черной перчатке и в сопровождении майора, проводившего его до конца лестницы отеля, шел неровным шагом, как человек, находящийся в состоянии опьянения.

– Домой! – крикнул он кучеру.

Майор вернулся в будуар, где его ждала Дама в черной перчатке, и эти два лица, которых мы уже видели на площади Св. Михаила, в старом доме, казавшемся необитаемым, остались с глазу на глаз.

– Мой добрый Герман, – сказала молодая женщина, смотря на майора Арлева, – человек, вышедший отсюда, великий преступник.

– Совершенно верно, – согласился майор.

– Он совершил еще более тяжкое злодеяние, чем то, за которое я хочу преследовать его без пощады: он убил свою жену.

Майор выразил свое удивление и ужас.

– В замке Рювиньи, – продолжала Дама в черной перчатке, – где мы уже приготовили все, чтобы разыграть ужасную комедию, жертвой которой будет он, мы получим доказательства того, о чем я говорю.