Плутарх
Жизнеописания
Когда они приблизились настолько, что могли видеть друг друга, они вызвали один другого на поединок, причем их войска должны были спокойно стоять в боевом порядке. Ромул дал обет Юпитеру принести ему в дар оружие врага, если он победит и убьет его. Он одолел Акрона, умертвил, разбил в сражении его войска и взял его город. Он пощадил жителей, но приказал им переселиться в Рим на равных правах с коренными гражданами. Такая политика и служила главным образом усилению могущества Рима, который всегда присоединял, включал побежденных в число своих граждан.
Желая обставить возможно большим блеском исполнение обета, данного им Юпитеру, и доставить удовольствие гражданам, Ромул приказал срубить вблизи лагеря огромный дуб, придал ему вид победного трофея и повесил на нем в строгом порядке доспехи Акрона, сам же надел дорогое платье, украсил свои длинные волосы лавровым венком, положил свой трофей на правое плечо, затем, высоко подняв его, запел победную песню и пошел вперед в сопровождении вооруженных солдат. Граждане принимали их с удивлением, смешанным с восторгом. Эта торжественная процессия послужила началом и образцом позднейших триумфов. Трофей был назван «даром Юпитеру-Феретрию»; поражать по-латыни «ферире», Ромул же молил о том, чтобы ему поразить и убить противника. Доспехи же названы «опимиа», как говорит Варрон, потому что «опес» значит по-латыни также «богатство». Все же вернее производство этого слова от «дела», – «дело» по-латыни «опус». «Опимиа» может посвятить полководец, собственноручно убивший неприятельского предводителя. Честь эта выпала до сих пор только трем римским полководцам: во-первых, Ромулу, убившему ценинского царя Акрона, затем Корнелию Коссу, умертвившему этруска Толумния, и, наконец, Клавдию Марцеллу, убившему галльского царя Бритомарта. Косе и Марцелл выезжали в город уже на колеснице в четверку, причем сами несли свои трофеи. Если Дионисий говорит, что Ромул вступил в город на колеснице, он ошибается: первым, по рассказам, придал триумфу блестящую внешность сын Демарата – Тарквиний. По другим, первым появился на колеснице, в триумфальной процессии, Попликола. Все находящиеся в Риме статуи Ромула-триумфатора представляют его пешим.
XVII. ПОСЛЕ взятия Ценины, когда другие сабинцы готовились еще к походу, жители Фиден, Крустумерия и Антемны объявили римлянам войну. Они также проиграли сражение и сдали свои города Ромулу, который поделил их земли, а самих переселил в Рим. Ромул разделил всю землю между своими гражданами, кроме той, которой владели отцы похищенных девушек и которую он оставил им в собственность. Остальные сабинцы сочли себя оскорбленными его поступком, выбрали в полководцы Татия и двинули свои войска к Риму.
Доступ к городу был труден, его защищал нынешний Капитолий, где стоял гарнизон под начальством Тарпея, а не девушки Тарпеи, как говорят некоторые, желая выставить Ромула глупцом. Дочь начальника гарнизона, Тарпея, предала город сабинцам, прельстившись золотыми браслетами, которые видела у них на руках. В награду за измену она потребовала с них то, «что они носили на левой руке». Татий согласился. Ночью она отворила единственные ворота и впустила сабинцев.
Кажется, не один Антигон говорил, что он «любит собирающихся предать, но ненавидит уже предавших» и не один Цезарь отозвался о царе фракийском, Риметалке, что он «любит измену, но ненавидит изменника», – это чувство питают к негодяям все те, кто нуждается в них, – как мы нуждаемся в яде и желчи некоторых животных – ласковы с ними, пока не можем обойтись без них, ненавидим их испорченность, когда достигнем своей цели. Точно такое же чувство пробудилось тогда в душе Татия и в отношении к Тарпее: он приказал сабинцам, не забывая о заключенном ими условии, не жалеть того, что у них на левой руке, первым снял с руки браслет и вместе со щитом бросил его в девушку. Все последовали его примеру, и, забросанная золотом и погребенная под щитами, она умерла под их тяжелой массой. Историк Юба пишет, со слов Сульпиция Гальбы, что и Тарпей был уличен и обвинен Ромулом в измене. Некоторые, между прочим Антигон, передают о Тарпее невероятные вещи, будто она была дочерью сабинского вождя Татия; что, по их словам, она сделалась женою Ромула против ее желания и решилась на свой поступок ради отца. Поэт Симил рассказывает совершенный вздор, утверждая, что Тарпея помогла овладеть Капитолием не сабинцам, а кельтам, влюбившись в их царя. Вот его стихи:
Древле Тарпея жила на крутых Капитолия скалах,
Гибель она принесла крепкого Рима стенам.
Брачное ложе она разделить со владыкою кельтов
Страстно желая, врагу город родной предала.
Несколькими строками ниже он говорит об ее смерти:
Бойи убили ее и бесчисленных кельтов дружины.
Там же, за Падом-рекой, тело ее погребли.
Бросили кучу щитов на нее их отважные руки,
Девы-преступницы труп пышным надгробьем закрыв.
XVIII. В ПАМЯТЬ Тарпеи, погребенной на холме, холм тот назывался Тарпейским, пока царь Тарквиний, строя здесь храм Юпитеру, не велел перенести ее прах в другое место. Имя Тарпеи исчезло. Только скалу на Капитолии, откуда бросали преступников, до сих пор еще зовут Тарпейской.
Когда сабинцы заняли Капитолий, раздраженный Ромул стал вызывать их на сражение. Татий смело принял вызов, видя, что в случае поражения ему можно будет отступить в крепость. Свободное пространство, где должно было произойти сражение, было окружено многими холмами. Благодаря неудобству места битве следовало быть жестокой и упорной: на тесном и малом пространстве невозможно было ни бегство, ни преследование неприятеля. Кроме того, несколько дней назад было наводнение, причем река оставила после себя слой глубокого и незаметного для глаза ила, на низменных участках на нынешнем форуме. Его не было видно, поэтому и нельзя было остерегаться; кроме того, он был низок и опасен. Сабинцы, ничего не подозревая, быстро бежали к этому месту. Их спас счастливый случай. Курций, аристократ, гордившийся своими подвигами, человек заносчивый, ехал на лошади далеко впереди остальных. Когда его лошадь увязла в трясине, он старался выбраться из нее, ударяя ее и понукая, но, не видя успеха, оставил лошадь и должен был позаботиться о своем собственном спасении. В память его место это до сих пор еще называется «Куртиос Лаккос»[1].
Избегнувшие опасности сабинцы дрались отчаянно; но никто не получил перевеса, несмотря на огромное число убитых, между которыми был и Гостилий. Говорят, он был мужем Герсилии и дедом Гостилия, царствовавшего после Нумы. Вероятно, в узком пространстве происходило много схваток. Из них памятна одна, последняя, где Ромул был ранен камнем в голову и едва не упал. Он не мог оказать сабинцам такого мужественного отпора, как раньше. Римляне дрогнули и, прогнанные с ровного места, побежали по направлению к Палатинскому холму. Ромул, успевший прийти в себя от удара, хотел идти с оружием в руках навстречу бегущим, обратить их против неприятеля и громким криком ободрял своих выстроиться в боевой порядок и снова принять участие в сражении. Но вокруг него все бежали. Никто не смел вернуться назад, и он поднял руки к небу и стал молить Юпитера остановить бегущих солдат, не дать погибнуть римскому государству, но спасти его. Когда он кончил свою молитву, многим стало стыдно за своего царя, и в душах беглецов опять проснулось мужество. Сперва они остановились там, где стоит теперь храм Юпитера Статора, в переводе «Останавливающего», затем построились в боевой порядок и прогнали сабинцев до нынешней «Регии» и храма Весты.
XIX. ЗДЕСЬ они стали готовиться к новому сражению; но их остановило необыкновенное, не поддающееся описанию зрелище. Со всех сторон появились бежавшие с криком и воплями, через оружие и трупы к своим мужьям и отцам, точно исступленные, похищенные дочери сабинцев, одни с грудными детьми, которых они прижимали к груди, другие с распущенными волосами; но все они называли самыми нежными именами то сабинцев, то римлян. Те и другие были растроганы и дали им место в своих рядах. Их рыдания слышали все. Они вызывали к себе сострадание одним своим видом, но еще более своими речами, которые начали защитой своих прав и увещаниями и кончили мольбами и просьбами. «Чем оскорбили мы вас, – говорили они, – чем провинились перед вами, что нам пришлось уже вытерпеть лютое горе и приходится терпеть его теперь? Нас похитили насильно, противозаконно те, кому мы принадлежим в настоящее время; но, когда нас похитили, наши братья, отцы и близкие так долго не вспоминали о нас, что мы принуждены были соединиться самыми тесными узами с предметом нашей жесточайшей ненависти и теперь должны бояться за тех, кто увел нас, поправ законы, – когда они сражаются, и плакать по ним, когда они умирают! – Вы не явились мстителями нашим оскорбителям за нас, девушек, теперь же лишаете жен – мужей, детей – их отцов. Помощь, которую вы оказываете теперь нам, несчастным, хуже вашего прежнего равнодушия к нашей судьбе и предательства. Вот как любили нас они и вот как жалеете нас вы! Если бы даже вы вели войну из-за чего-либо другого, вы все-таки должны были прекратить ее, так как сделались благодаря нам зятьями, дедами и ближними родственниками; но если война ведется из-за нас, уведите нас с вашими зятьями и нашими детьми и верните нам наших отцов и родственников, не отнимайте от нас наших детей и мужей! Заклинаем вас, не заставляйте нас снова делаться рабами!..»
Так горячо просила Герсилия; ее просьбы поддержали и другие женщины. Было заключено перемирие. Предводители вступили в переговоры. В это время женщины водили своих мужей к своим отцам и братьям, брали с собой детей, носили нуждавшимся пищу и питье, раненых приносили к себе в дом и окружали их своими попечениями, позволяли им убедиться, что они хозяйки у себя в доме, что их мужья оказывали им всяческое внимание и уважали их и любили, как только умели.
По условию мирного договора каждая женщина могла остаться, если желала, у своего мужа, но, как сказано выше, должна была быть свободна от всякого труда и всякой черной работы, кроме пряжи шерсти; римляне и сабинцы обязаны жить в городе вместе; последний должен называться в честь Ромула Римом, но все римляне – «квиритами» в честь родины Татия; власть и начальство должны быть разделены между обоими царями.
Место, где заключен был этот договор, до сих пор еще называется Комитием, от латинского «комире» – «собираться».
XX. НАСЕЛЕНИЕ города увеличилось, вследствие чего из сабинцев было избрано сто новых патрициев. Число солдат легиона увеличилось до шести тысяч пехоты и шести сотен конницы. Было составлено три трибы, названные: первая в честь Ромула – «Рампы», вторая – «Татии» в честь Татия и третья – «Лукеры» по имени священной рощи, куда спасались многие, искавшие себе убежищ и получившие затем права гражданства: «роща» по-латыни – «лукос» [lucus]. Что триб было столько, видно из самого их имени: до сих пор еще наши филы римляне называют трибами, филархов – трибунами. Каждая триба состояла из десяти курий, названных, как уверяют некоторые, именами женщин, о которых говорено выше. Но этому трудно верить: многие из них имеют имена различных местностей.
Женщинам оказаны были и многие другие знаки уважения; например, мужчины должны были уступать им дорогу, не говорить в обществе женщин ничего неприличного, не показываться перед ними голыми; они не могли быть обвиняемы в убийстве; они, как и их дети, носили на шее буллу, названную так по сходству с пузырем, и тогу с красною каймой.
Цари совещались не сразу вместе друг с другом – каждый имел сперва отдельные совещания с сенаторами, и затем все собирались вместе на общий совет.
Татий жил там, где в настоящее время стоит храм Юноны-Монеты, Ромул – у «лестницы Кака». Она находится при спуске с Палатинского холма в Большой Цирк. Здесь же росло, говорят, священное кизиловое дерево, с которым связано следующее предание. Желая испытать свои силы, Ромул бросил однажды с Авентинского холма свое копье с древком из кизила. Копье ушло глубоко в землю. Несмотря на усилия многих, никто не мог вытащить его. Древко осталось в земле, принялось в ней, дало сучья и превратилось в огромный ствол. Преемники Ромула смотрели на него как на нечто в высшей степени священное, берегли его, чтили и окружили стеною. Если кому-либо из прохожих он казался вянущим, зелень его – несвежей, но как бы чахнущей от недостатка питания, он тотчас же громко заявлял об этом попадавшимся ему навстречу. Те, точно на пожаре, криком требовали воды и сбегались со всех сторон к месту с полными воды кувшинами. Говорят, когда Гай Цезарь Калигула приказал ремонтировать лестницу, рабочие, роя поблизости землю, нечаянно повредили все корни дерева, и оно засохло.
XXI. САБИНЦЫ приняли римские названия месяцев, о чем я привел необходимые замечания в жизнеописании Нумы, Ромул же ввел в войске шиты употреблявшегося у них образца и переменил вооружение как свое, так и римских солдат, носивших раньше щиты аргосского образца. Праздники и жертвы были у них установлены общие, причем оба народа удержали те из них, которые существовали раньше, и учредили новые, например Матроналии, в честь женщин, содействовавших окончанию войны, и Карменталии. Одни говорят, что Кармента – парка, виновница человеческого рождения, вследствие чего ее особенно чтут матери, другие – что Карментой была названа вещая жена аркадского царя Эвандра, облекавшая свои предсказания в стихотворную форму: «стихотворение» по-латыни – «кармен». Настоящее ее имя было Никострата. С этим объяснением согласны все. Некоторые, однако, дают имени Карменты более правдоподобное объяснение и переводят его «безумная», так как в исступлении теряется рассудок. «Не иметь чего-либо» по-латыни – «карере», «ум» – «мене». О празднике Палилий было сказано выше.
Праздник Луперкалий, судя по времени, в которое его справляют, принадлежит к числу очистительных: он происходит в «несчастные» дни февраля, «очистительного» месяца в переводе. День праздника назывался издавна «фебрата». У греков ему соответствует праздник Ликеи, что служит доказательством, что в глубокой древности празднование его перенесли сюда из Аркадии товарищи Эвандра. Мнение это разделяется всеми: имя праздника происходит от «волчицы». Мы видим, по крайней мере, что «луперки» начинают бежать от того места, где, по преданию, был брошен Ромул: но то, что они делают, труднообъяснимо. Они убивают коз, затем один из них дотрагивается окровавленным ножом до лба двух присылаемых к ним мальчиков хороших фамилий, другие начинают стирать кровь клочком шерсти, омоченной в молоке. Когда мальчикам стирают кровь, они должны смеяться. Затем из козьей кожи луперки выкраивают ремни и бегают потом голыми, но в передниках, по улицам и бьют прохожих ремнями. Молодые женщины не уклоняются от ударов, думая что они при беременности облегчают роды. Особенность праздника состоит также в том, что луперки приносят в жертву собаку. Бутас, написавший в элегическом размере сборник легенд о происхождении римских обычаев, говорит, что, когда Ромул убил со своими товарищами Амулия, они в восторге побежали туда, где его с братом малолетками нашла волчица; что названный праздник установлен в подражание их бегу и что молодые люди бегут,
Встречным наносят удары; так некогда, Альбу покинув,
Юные Ромул и Рем мчались с мечами в руках.
Окровавленным ножом дотрагиваются до лба, по его объяснению, в знак того, что тогда совершено было убийство и убийцам угрожала опасность, кровь же обтирают молоком в память того, что братья были вскормлены им. Историк Гай Ателлий говорит, что еще до основания города Ромул с товарищами потерял свои стада. Они помолились Фавну и побежали искать их, раздевшись донага, чтоб не устать вспотевши. Вот почему луперки бегают голыми. Если жертва очистительная, они приносят в жертву собаку в виде очищения, как и греки при очистительных жертвах убивают собак и часто совершают «перискилакисмы»; но если же жертва благодарственная – волчице за воспитание и спасение Ромула принесение в жертву собаки вполне естественно: собака – враг волка, если только луперки не наказывают это животное за то, что оно кусает их, когда они бегают.
ХХII. ПО ПРЕДАНИЮ, Ромул первым установил культ священного огня и учредил должность весталок. Некоторые приписывают это Нуме. Известно, однако, что Ромул был очень благочестив, затем, что владел искусством прорицания и носил при гаданиях «литюон» [lituus] – кривую палку, которою авгуры очерчивают в воздухе четырехугольник для своих наблюдений. Он хранился на Палатине, но исчез во время взятия города галлами. Когда же неприятели были прогнаны, его нашли под глубоким слоем пепла. Огонь не тронул его, хотя все другое было истреблено, уничтожено пожаром.
Ромул издал также некоторые законы. Самый суровый из них состоит в том, что женщина не имеет права уйти от мужа; но муж может прогнать жену, если она оказалась виновной в отравлении или подмене детей или была поймана в прелюбодеянии. Кто отсылал жену по другой причине, должен был половину своего состояния отдать жене, половину – посвятить Церере. Кто разводился с женой, обязан был принести жертву подземным богам.
Замечательно, что царь не издал никаких законов, карающих отцеубийство, и назвал каждое человекоубийство «отцеубийством», так как первое обрекалось проклятию, второе считалось вовсе не возможным. Долго не было примеров подобного рода преступления, в Риме никто не решался совершить его в продолжение почти шестисот лет. Первым отцеубийцей называют Луция Гостия. Он совершил это преступление после Второй Пунической войны. Но об этом довольно.
XXIII. В ПЯТЫЙ ГОД царствования Татия кто-то из его близких, родственники его, встретили направлявшихся в Рим лаврентских послов, напали на них в дороге с целью отнять деньги и убили, так как те не хотели отдать их, защищались. Когда преступление было совершено, Ромул желал немедленно наказать виновных; но Татий медлил, откладывал дело. Это было единственным случаем, из-за которого у царей вышла явная размолвка друг с другом. В остальном между ними царствовало единодушие, и они в полном согласии управляли государством. Между тем родственники убитых, не получая от Татия законного удовлетворения, напали на него, когда он приносил в Лавинии жертву вместе с Ромулом, и убили, Ромула же проводили до дому, прославляя его справедливость. Он с почетом похоронил Татия – его могила находится возле Армилустрия, на Авентине, – и совершенно забыл об убийстве. Некоторые историки рассказывают, что испуганные лаврентцы выдали убийц Татия, но Ромул отпустил их, сказав, что «убийство искуплено убийством». Эта фраза заставила говорить о себе и возбудила подозрение, что ему было приятно избавиться от товарища по управлению. Все это не повлекло, однако, за собой никаких беспорядков; сабинцы оставались спокойны: одни любили царя, другие боялись его власти, третьи смотрели на него почти как на бога, что обеспечивало ему всегдашнюю преданность и уважение с их стороны.
Ромула уважали многие и не его подданные. Так, древние латиняне отправили к нему послов с предложением дружбы и союза. Напротив, ему пришлось взять Фидены, соседний с Римом город, неожиданным нападением, как рассказывают некоторые, – он послал вперед конницу и, приказав ей сбить петли у городских ворот, внезапно появился потом сам. Другие говорят, что фиденцы напали первыми, взяли добычу и страшно опустошили страну вплоть до предместья города. Ромул устроил им засаду, нанес огромные потери и взял их город. Он не разрушил его, не разорил, но превратил в римскую колонию – послал туда, в апрельские иды, две с половиной тысячи колонистов.
XXIV. ВСКОРЕ затем началась чума; люди умирали внезапно, не болея. Кроме того, случился неурожай. Скот перестал давать приплод; в городе выпал кровавый дождь, так что к ужасным бедствиям присоединился сильный страх пред гневом богов. То же самое происходило и в городе Лавренте, вследствие чего не оставалось никакого сомнения, что боги наказывают оба города за то, что они оказались несправедливыми в деле умерщвления Татия и послов. Когда убийцы были выданы и наказаны, бедствие явно уменьшилось в обоих городах. Ромул очистил тот и другой города жертвами, которые, как рассказывают, до сих пор приносят у Ферентинских ворот. Чума еще не прекратилась, когда на римлян напали камерийцы, вторгшись в их владения в полной уверенности, что римляне не в состоянии дать им отпора вследствие постигшего их несчастья. Ромул немедленно выступил против них с войском и разбил их, причем они потеряли шесть тысяч человек. Он взял город и половину жителей переселил в Рим, в секстильские же календы вывел в Камерию римских колонистов в двойном числе против оставшихся в ней жителей. Вот сколько лишних граждан было у него, хотя Рим существовал только шестнадцать лет! В числе добычи он привез из Камерии медную колесницу в четверку лошадей. Он поставил ее в храм Вулкана вместе со своею статуей, которую увенчивает богиня Победы.
XXV. ИЗ СОСЕДЕЙ-РИМЛЯН слабые покорялись перед его возраставшим могуществом и оставались довольны, когда их оставляли в покое; но сильные, из чувства боязни и зависти, считали своим долгом не глядеть равнодушно на усиление власти Ромула, а положить предел, преграду ее распространению. Первыми начали войну этруски, жители Вей, большого города, имевшего обширные владения, потребовав себе уступки принадлежащих будто бы им Фиден. Это было не только несправедливо, но даже смешно, так как, когда населению этого города угрожала опасность со стороны неприятелей, вейцы не подали им помощи, но остались безучастными к их гибели, теперь же вздумали требовать себе их город и земли, которыми владели другие. Когда Ромул дал им оскорбительный отказ, они разделили свои войска на два отряда. Один из них совершил нападение на Фидены, другой двинулся навстречу Ромулу. Под Фиденами римляне были разбиты, потеряв две тысячи человек; но лично Ромул нанес поражение неприятелю, который лишился более восьми тысяч человек. В окрестностях Фиден произошло новое сражение. Все согласны, что победа была одержана главным образом самим Ромулом, который выказал в полном блеске свои военные способности, храбрость, далеко не человеческую силу и быстроту движений. Но слишком сказочен или, скорей, вовсе не вероятен рассказ некоторых, будто из четырнадцати тысяч убитых Ромул собственноручно положил на месте более половины, как мессенцев считают хвастунами, когда, по их словам, Аристомен убил триста спартанцев.
Когда неприятель обратился в бегство, Ромул не стал преследовать его, а двинулся против самого города. Жители не могли выдержать осады после нанесенного им страшного поражения. По их просьбе был заключен дружественный договор на сто лет, причем они уступили Ромулу большую часть своих владений, нынешний Септемпагий, т. е. семь селений, соляные копи у берега и дали в заложники пятьдесят граждан лучших фамилий. Вследствие этого царь справил триумф в октябрьские иды. В процессии шел в числе других пленных и венский полководец, старик, которого считали глупцом и который, несмотря на свои годы, оказался человеком неопытным в делах. Вот почему до сих пор еще при праздновании дней побед в Капитолий ведут чрез форум старика в красном платье с детской буллой на шее, причем глашатай кричит: «Купите сардийцев!» Дело в том, что этруски считаются колонистами Сард, Вейи же – этрусский город.
XXVI. ВОЙНА эта была последнею, которую вел Ромул. Затем с ним произошло то, что бывает со многими, вернее почти со всеми теми, кого большое, необыкновенное счастье вознесло на вершину могущества и славы. Надеясь на крепость своей власти и все более и более обнаруживая свою гордость, он переменил народную форму правления на монархию, которая сделалась ненавистной и возбуждала неудовольствие уже с первых дней одной одеждой царя. Он стал носить красный хитон и пурпуровую тогу и занимался делами, сидя на кресле со спинкой. Его всегда окружали молодые люди, названные пелерами за ту быстроту, с какою они исполняли данные им приказания. Другие шли впереди него, разгоняя палками народ. Они были подпоясаны ремнями, чтобы связать немедленно всякого, на кого им укажут. «Связывать» по-древнелатински – «лигáре», в новейшем языке – «аллигаре», откуда и жезлоносцы называются «ликторами», жезлы – «бакиа», потому что тогда они служили вместо палок. Вероятно и то, что в нынешнем слове «ликторы» вставлена буква «к», так что прежде они назывались «литоры», соответствует греческим служителям; народ по-гречески до сих пор еще называется «леитон», червь – «лаос».
XXVII. ПО СМЕРТИ деда, альбанского царя Нумитора, Ромулу следовало получить по наследству его престол; но он из желания угодить народу оставил ему самоуправление и только ежегодно назначал альбанцам нового наместника. Таким образом, он внушал и римской аристократии мысль стремиться к уничтожению монархии, к образованию свободного государства, учиться управлять и быть управляемыми попеременно. Ведь к тому времени даже патриции не принимали участия в правлении. Они отличались перед другими только именем и наружными знаками и собирались в сенате, скорей, по привычке, нежели затем, чтобы высказывать в нем свои мнения. Далее, они должны были выслушивать молча то, что им приказывали, – единственное их преимущество перед народом состояло в том, что они узнавали раньше его принятые решения, – и расходились. Это не представляло еще особенного; но, когда царь разделил, по собственному желанию, завоеванную землю между солдатами и вернул вейцам их заложников без согласия и желания сенаторов, он нанес им, в их глазах, тяжкое оскорбление. Вот почему на них пало подозрение и обвинение, когда вскоре он исчез необъяснимым образом. Он исчез в июльские ноны, как называют их теперь, или в квинтильские, как называли их тогда. Единственное, что мы знаем о его смерти и с чем все согласны, – это ее время, о котором я сказал выше. До сих пор еще в тот день продолжают делать многое, напоминающее об имевших тогда место печальных событиях.
Относительно неясных обстоятельств его смерти не следует удивляться: мы не можем сказать наверное, ручаться за то, как умер даже Сципион Африканский, найденный мертвым у себя дома после обеда. Одни говорят, что он был слабого здоровья, другие – что он сам отравился, третьи – что на него напали прокравшиеся ночью враги и задушили его. Но труп Сципиона был, по крайней мере, выставлен на виду всех и возбуждал в каждом, кто его видел, подозрения и догадки насчет его насильственной смерти; Ромул же исчез внезапно. Никто не видел ни части его трупа, ни куска одежды. Одни говорят, что сенаторы напали на него в храме Вулкана, убили и искрошили тело, причем каждый вынес под платьем его частицу. По словам других, он сделался невидим не в храме Вулкана и в присутствии не одних сенаторов. По их рассказам, Ромул собрал народ за городом, возле Козьего болота. Внезапно в воздухе произошли удивительные, необыкновенные явления и невероятные перемены: солнце затмилось; настала ночь, но ночь не тихая, спокойная, – началась ужасная гроза и ветер, дувший со всех сторон с яростью урагана. В то время как народ бросился бежать куда попало, сенаторы собрались вместе. Когда гроза кончилась и засияло солнце, народ вернулся на старое место, ища царя и боязливо спрашивая о нем. Сенаторы положили конец его поискам и любопытству, приказав всем почитать и молиться Ромулу, который, по их словам, вознесся на небо и из доброго царя будет для них милостивым божеством. Народ поверил этому и удалился с молитвой, в радости, полный веселых надежд. Некоторые, однако, с грустью и негодованием тщательно разыскивали истину и испугали патрициев, обвиняя их в том, что они морочат народ и что они сами убили царя.
XXVIII. ТОГДА один переселившийся из Альбы патриций, Юлий Прокул, принадлежавший к числу самых знатных граждан, уважаемый за свою жизнь, друг и доверенное лицо у Ромула, вышел на форум и под страшною клятвой, прикасаясь при этом к священным предметам, сказал громко, что, когда он шел, навстречу ему попался Ромул. Он был так красив и высок, как никогда раньше. Его блестящее вооружение горело огнем. Патриций испугался этого зрелища и спросил: «Царь, что с тобой или что задумал ты, если оставляешь нас в жертву несправедливому, злостному обвинению и заставляешь сиротеть весь город, который глубоко скорбит о тебе?» «По воле богов, Прокул, – отвечал ему царь, – я после долгого пребывания среди людей основал город, которому суждено подняться на вершину могущества и славы, – и снова вознесся в свое небесное жилище. – Утешься и передай римлянам, что, если они будут мужественны и благоразумны, они достигнут высшей степени человеческого величия. Я буду вашим богом-покровителем, Квирином». Римляне поверили этому рассказу, принимая во внимание частью личность рассказчика, частью данную им клятву. Казалось, ими овладело настроение, по воле свыше похожее на исступление: ни один голос не поднялся против; всякие подозрения и обвинения исчезли, и они стали молиться обоготворенному Квирину.
Такой рассказ существует и у греков о проконнесце Аристее и астипалейце Клеомеде. Говорят, когда Аристей умер в красильне, друзья хотели похоронить его; но его тело внезапно исчезло. Вскоре, однако, несколько человек, вернувшихся из-за города, сказали, что видели его по дороге в Кротон. О Клеомеде рассказывают, что он отличался необычайною силой и ростом. Как страдавший помешательством, он ударил однажды, придя в школу, кулаком в столб, поддерживавший потолок, и сломал его, причем обрушившимся потолком передавил детей. Спасаясь от погони, он залез в большой сундук, захлопнул его и держал изнутри крышку так крепко, что ее не могли оторвать объединенными усилиями многих. Когда сундук сломали, в нем не нашли виноватого ни живым, ни мертвым. В испуге послали вопросить дельфийского оракула. Пифия отвечала:
Это последний герой, Клеомед из Астипалеи.
Точно так же внезапно сделался невидимым и труп Алкмены, когда ее собрались хоронить. Вместо трупа нашли на постели камень.
Вообще рассказывают много сказок подобного рода, равняя смертное по природе с божеством. Преступно и в высшей степени низко совершенно отнимать у добродетели ее божественное происхождение; но смешивать земное с небесным, кроме того, глупо. Поэтому мы осторожно говорим вместе с Пиндаром, что
Всякое тело должно подчиниться смерти всесильной.
Но остается навеки образ живой.
Он лишь один – от богов.
Вот единственное, что есть в нас общего с богами. Оно приходит оттуда и туда же возвращается, но не вместе с телом, а тогда, когда вполне избавится от тела, покинет его и сделается вполне чистым, бесплотным и святым. «Пламенную» душу Гераклит считает лучшею. Она выходит из тела, как молния, прорезывающая тучи. Но душа, облеченная в тело, душа, имеющая телесную оболочку, наполнена как бы тяжелыми, густыми испарениями, трудно отрешима от уз тела и нелегко возвращается назад, откуда пришла. Не посылайте же на небо тела честных людей, вопреки законам природы, но веруйте, что души добродетельных людей вполне по законам природы и божественной справедливости из людей делаются героями, из героев – демонами, наконец из демонов, если они, как в таинствах, вполне чисты и святы, чужды всего смертного и подверженного страданиям, – становятся богами, но не по постановлению государства, а в действительности, заслуженно достигнув прекраснейшего, блаженнейшего конца.
