bannerbannerbanner
полная версияПисец. История одного туриста

Платон Абсурдин
Писец. История одного туриста

Полная версия

Дело в том, что для тела туриста время как будто останавливается, пока сознание не вернётся обратно. Там, в другом времени, можно прожить жизнь, потом вернуться, затем уйти вновь и прожить ещё одну, и ещё одну, и так до бесконечности, если повезёт, и вы, вместе со своим милым Kewpie, не откинете свои копыта от чумы в лондонском вест-энде или от шальной пули какого-нибудь якобинца.

Причём, каждый раз можно жить в другой эпохе, жизнью разных добрых людей. Это ли не лучший аттракцион во Вселенной? Всё-таки Каннингем – великий выдумщик и прекрасный массовик-затейник, как его ни покрути.

– А как выбирается Kewpie?

– Случайно. Тот, кто оказывается ближе всех к дырке в момент перехода, становится Kewpie.

– А пол? Если ближе всех окажется женщина – быть мне женщиной? А если собака? Что насчёт животных?

Патриция рассмеялась.

– Нет, – сказала она. – Мужское и женское сознания несовместимы. Мужское сознание не может вытеснить женское, и наоборот. Такого у нас ещё не было. И мы не знаем почему. А Kewpie из мира животных не возможен в принципе из-за большой разницы в долбаном сознании. Животный разум находится на другой волне, на другом уровне.

– А сколько времени ты провела ТАМ?

– В общей сложности около ста лет.

Я подумал, что у Патриции крепкие нервы, ведь сто лет в другом мире – это вам не фазана на завтрак зажарить!

Но она каждый раз возвращалась, чтобы вернуться ТУДА опять.

– Мне нравится так жить. Опасно, но круто! Каннингем прав – это как наркотик. Ты скоро в этом убедишься.

– Каннингем – большой учёный. Удивительно, как он…

– Он был не один!

– Не один?

– У него был напарник, тоже физик, с которым они открыли эти дырки и всё остальное.

– И где он?

– Он исчез.

Патриция замолчала и вернулась к чтению, а я представлял в своих мыслях свой чудесный тур, из которого мне предстояло вернуться живым, чтобы получить-таки самую красивую девушку из тех, которых я видел.

Я сомневался в своих силах, но влечение к Патриции оказалось сильнее всех моих долбаных сомнений. И я дал себе слово, что если пройду это испытание, то Патриция будет моей во что бы то ни стало – она не сможет отвертеться! Так я думал тогда и настраивал себя на неминуемую и великую победу.

А вечером пришёл наш клиент. Точнее, их было трое – та самая женщина с азиатскими глазами лет пятидесяти, которую мы видели у Каннингема, и молодой парень с глазами печального европейца – он тоже приезжал тогда к профессору. Их чудесный телохранитель остался у двери.

Парень вёл себя не так, как ведут себя его сверстники – собирал кубик и был так увлечён, что не обращал на нас внимания. Я читал про аутистов, но никогда их до тех пор не встречал.

Патриция предложила гостям сесть за стол, но женщина настояла, чтобы парень побыл в другой комнате, пока мы будем с ней беседовать.

Телохранитель усадил аутиста на кровать в спальной, а мы втроём сели за стол в гостиной комнате.

Азиатская женщина держалась с завидным достоинством – если бы я встретил её в Риме, то решил бы, что она из древнего и знатного патрицианского рода. Правда, разрез её чудесных глаз мог бы меня смутить, но тем не менее – держаться на людях она умела.

– Как мне к Вам обращаться, мадам? – спросила Патриция.

– Мадам.

Патриция кивнула.

– Мой муж покинул этот мир не так давно, – сказала женщина. – Это его сын.

– Мадам, Вы понимаете, что он не вернётся?

– Мистер Каннингем объяснил мне. Гийом, он… Вы сами видите. Так будет лучше. Для него.

Судьбу того несчастного парня решала его добрая мачеха. Лучшим выходом для него она считала перемещение в неизвестность, знаете ли. Это, конечно, не убийство в привычном значении слова, но это был однозначный приговор для человека, который не мог постоять за себя даже в сытое и мирное время, а тем более во временном туре, где опасности могут поджидать за каждым углом и под каждым оливковым деревом.

Я не знал, в наследстве ли было дело, или в долбаной ненависти, но я помню, что почувствовал сильную неприязнь к той прекрасной мадам. Да и к себе, пожалуй, тоже, заодно.

– Это будет выглядеть как несчастный случай. Следов насилия не найдут – можете быть уверены, – сказала Патриция.

– Это хорошо. Мне не хотелось бы доказывать свою невиновность. Полагаю, это утомительно.

– Он понимает, что ему говорят? – спросила Патриция.

– Понимает. Он сделает всё так, как вы скажете.

– Завтра утром дайте ему это, – сказала Патриция и положила на стол небольшой футляр. – Там таблетка. Ровно в шесть будем ждать его на мосту Иена. Остальное объясню ему на месте.

Женщина взяла футляр, и гости ушли.

– Патриция, ты же понимаешь, что это убийство? Причём, сразу двоих – Kewpie тоже не выживет! – сказал я.

– У него будет шанс. Его могут посчитать за сумасшедшего и отправить в лечебницу. Хочешь яблоко?

– Куда откроется дырка?

– Восемнадцатый век. Французская революция или около того.

Патриция достала из своего рюкзачка красное яблоко и принялась его кусать.

– Около того? Мы не можем знать точно?

– Мы можем знать примерный, вероятный временной диапазон. Как правило, он не более двадцати лет. Парню повезло, что завтра откроется эта дырка, иначе пришлось бы воспользоваться другой по соседству, а это – Средневековье.

– Повезло?

– Конечно. Он же аутист! В Средние века он из дырки сразу же отправился бы на костёр!

В самом деле, парня иначе как «удачливым» не назовёшь, не так ли?

В шесть часов мы стояли на мосту Иена. Я любовался отличным видом на башню Эйфеля, а Патриция изучала путеводитель по Парижу.

Гийома с кубиком привёл тот же телохранитель мадам, которого мы видели на съёмной квартире. Он велел парню идти с нами, а сам остался на мосту.

Парень кивнул, но от кубика не отвлёкся.

– Гийом, слушай меня внимательно, – сказала Патриция, пока мы шли. – Как только я дам тебе знак, сосредоточься на теле, и не расслабляйся ни на секунду! Ты увидишь другой город, ты не узнаешь его, но не пугайся. Иди наверх, к мосту, и проси помочь тебе. Хорошо? Ты понял меня? Говори, что ничего и никого не помнишь. Что хочешь быть кавалеристом, как и твой отец.

Парень как будто чувствовал, что в его жизни происходит что-то не самое хорошее – он покраснел от волнения, а шаг его укорачивался с каждой секундой.

Честно сказать, я и сам разволновался – во мне боролись двое.

С моста мы спустились на набережную – если я не путаюсь, то она называлась Де Бийи.

Людей на набережной не было – туристы предпочитали прогулки по мосту, а под мостом лишь парочка добрых парижских клошаров устроила пикник.

Патриция сказала парню, чтобы он сел у дерева за стоявшей на набережной повозкой. Я не выдержал – во мне тогда победил гуманист-библиотекарь – и схватил Патрицию за рукав чудесной кофточки с яркой полосой на тёмном фоне. Надо сказать, кофта с успехом дополняла стильный образ девушки и Патрицию было не отличить от обычной студентки-француженки.

– Патриция, давай спрячем его! Скажем, что всё прошло отлично! – сказал я. – Его не найдут! Отправим на какой-нибудь остров! Пускай живёт там на бананах – собирает кубики! Патриция, не нужно этого делать! Не нужно!

– Ты с ума сошёл! Отпусти! Ты понимаешь, что говоришь? Ты хочешь стать следующим кроликом Каннингема? У меня такого желания нет! Посмотри наверх!

Я поднял голову и увидел на мосту охранника нашего парня. Он стоял с группой азиатских туристов, курил и смотрел на нас свысока.

Аутист стоял с нами и, казалось, что он расплачется. Да и Якоб Гроот мог прослезиться от жалости, пожалуй. Да, как я уже писал, я в то время был молодым и не в меру сентиментальным человеком.

Якоб сдался-таки, отпустил руку Патриции и отошел в сторону.

Но в этот момент наш аутист побежал по набережной вдоль Сены. От неожиданности мы на мгновение даже замешкались, как дети, которым не хватило игрушек.

– За ним! – крикнула Патриция.

Мы рванули за парнем, но он оказался быстрым бегуном и припустил как североамериканский бизон, за которым гонятся добрые, но меткие охотники с луками.

Под мостом мы растолкали клошаров, а они в ответ выругались на чистейшем французском языке и кинули в нас пустой бутылкой из-под недорогого напитка.

Как ни странно, но эти мерзавцы попали мне в голову, а бутылка даже не разбилась и рикошетом улетела в реку. Я, конечно, почувствовал боль вкупе с теплом и приложил к ране свою правую руку. Из раны сочилась красная кровь и пачкала мою новую и красивую одежонку.

– Не останавливайся! – кричала Патриция.

Но я и не думал останавливаться.

Хоть я и считал, что преуспел в беге ещё в школе, когда мне приходилось удирать от добрых одноклассников, но я вынужден был признать, что тот аутист бегал быстрее меня.

У меня были, пожалуй, самые длинные ноги на свете, но я бежал последним в нашей бодрой тройке – Патриция тоже оказалась более подготовленной для таких внезапных забегов.

Она кричала по-французски что-то вроде «Полиция! Расступись!» и немногочисленные, но доверчивые прохожие расступались.

Бежали мы не минуту, и не две – долбаная набережная казалась бесконечной.

Я уже начал выдыхаться, как нам навстречу выехала чёрная повозка. Она чуть не сбила нашего аутиста – он остановился и расплакался, как плачут на похоронах родственники и друзья ушедшего от них доброго человека.

К счастью или нет, но мы нагнали-таки чемпиона, а я не мог отдышаться и сел на мостовую.

Из повозки выскочил охранник, мы затолкали в неё аутиста, залезли сами и поехали куда глаза глядели.

– Что будем делать? – спросил надёжный мужчина невероятных размеров, когда мы пересекли мост. – Возвращаться на то место нельзя – наверняка там уже полиция. Уже стуканули, что по набережной бегают какие-то мудни. И я не могу вернуть его обратно! Он не может вернуться! Его нет!

 

Патриция молчала, да и я тоже, потому что мы растерялись и не знали что делать.

– Думайте! Думайте! – сказал охранник и ударил рукой по рулевому колесу. – Это ваша работа, и вы её не выполнили! И перевяжи ему рану – салон только сегодня вычистили!

Он кинул нам бинт.

– Едем на квартиру! – сказала Патриция.

Патриция перевязала мне голову и моя кровь перестала покидать тело Якоба Гроота.

Мы приехали на ту самую квартиру, где встречались с мачехой чудесного аутиста. Его снова заперли в соседней комнате, а мы втроём сели за стол в гостиной, чтобы подержать совет.

Патриция достала из бара бутылку коньяка, налила три стакана – один оставила себе, другие раздала нам. Я выпил глоток, но охранник по какой-то причине пить коньяк не стал.

– Попробуем ещё раз. В другое место! – предложил я.

– А если он опять сбежит? Хочешь давать показания в полиции, а потом разделить нары с добрыми уголовниками? Он нам больше не доверяет! – сказал мужчина.

После короткой паузы, Патриция достала из рюкзака знакомый флакон с «духами» от Каннингема.

– Нашла время! – сказал охранник.

– Другого выхода нет!

– Я не буду в этом участвовать! – сказал я.

– Справимся и без тебя! – сказала Патриция.

– Вы о чём? – спросил мужчина.

– Заткни ему рот и держи, чтобы опять не сбежал! – сказала ему Патриция.

Они вдвоём зашли в спальную комнату, где томился наш аутист. Поначалу была слышна возня и негромкие стоны, а потом щёлкнул чудесный аппаратус. Спустя пару-тройку минут Патриция и строгий мужчина вышли-таки из спальной комнаты.

– Никогда такого не видел, хотя и повидал не мало!

– Больше не увидишь! Держи язык за долбаными зубами! – сказала Патриция. – Уходи! Скажешь Мадам, что работа выполнена, но тела не будет. Мистер Каннингем свяжется с ней.

Удивлённый обыкновенным растворением человека в пространстве охранник ушёл.

А мы с Патрицией снова сели за стол и принялись пить коньяк, чтобы побороть усталость.

– Нужно сжечь одежду, – сказала Патриция.

Я кивнул.

– Лучше отдадим долбаным клошарам.

– Он бы всё равно не выжил. Но Якоб… В другой раз держи себя в руках. Работа – есть работа. Ты подписал контракт с Каннингемом и обязан выполнять то, что тебе поручено, а не пускать розовые сопли по всему Парижу. Про сопли в контракте ни слова! Если бы ты не устроил истерику на набережной, всё могло бы сложиться иначе, и не пришлось бы менять планы на ходу. В нашей работе это может дорого обойтись!

– Что скажем Каннингему?

– Правду.

Я захмелел и думал о том, что иначе я сегодня поступить не мог. Или-таки мог?

Позвонили в дверь, а я взял и открыл её.

За дверью стоял тот самый строгий и удивлённый охранник с ещё одним таким же верзилой в чёрном костюме. Оба улыбались, как будто хотели продать нам какую-нибудь милую безделушку.

– Позволите войти, или как? – спросили мужчины хором.

Я не успел ответить – верзила поднял меня и внёс в комнату, а дверь мужчины за собой закрыли.

– Мне показалась интересной та штука. Ну… вы понимаете. Мы бы хотели её посмотреть, – сказал охранник растворённого аутиста.

Он не стал ждать ответа – взял рюкзак Патриции и вытряхнул его содержимое на стол. Кроме прочих женских принадлежностей, из рюкзака выпал тот самый флакон.

– Не тронь! – крикнула Патриция.

Она попыталась схватить флакон, но мужчина лёгким движением руки отбросил девушку, и она упала на пол.

Охранник достал большой, но позолоченный пистолет и направил его на Патрицию. Я схватил его сзади, потому что мне не понравились те два джентльмена с самого начала нашего доброго знакомства, но второй верзила ударил меня по шее, и я тоже упал на пол.

– Держи его! Сейчас я тебе покажу как это работает!

Второй схватил меня за руки и надавил коленом в спину, так что я не мог шевелиться. Затем тоже достал пистолет, но чёрного цвета, и приставил к моей голове.

Номер первый взял флакон, подошёл ко мне, и я услышал знакомый до боли щелчок.

Болезненные ощущения в ягодице подтвердили худшие опасения – по венам Якоба Гроота полился чудесный растворитель Каннингема.

Затем номер первый подошел к Патриции и сорвал с руки чудесные часы. Он держал мою подругу на своей мушке, но вернулся ко мне.

– Что ты там набирала? – спросил он Патрицию.

– Ты не сможешь им пользоваться, он настроен на мои отпечатки.

– Так в чём же дело? Набери сама!

– Я не стану!

– Тогда мы пристрелим этого хмыря к чертям собачьим!

– Да и пёс с ним! – сказала Патриция. – Стреляй, морда!

Я напрягся – у Патриции было хорошее чувство юмора, но в тот момент я не был готов оценить его в полной мере, потому что не знал, шутит она или нет.

Мордоворот подошёл к Патриции и с размаху ударил по красивому женскому лицу своей волосатой, как у гориллы, рукой. Такого обращения с девушкой я стерпеть не мог, как вы, наверное, сами понимаете.

– Не смей! – крикнул я.

– Заткнись! – сказал номер второй и ещё сильнее прижал ствол своего красивого, но чёрного пистолета к моей голове.

Я от боли дёрнулся, и ствол задел бинт и рану, а бинт взял и сполз на пол вместе с моими дорогими очками – из раны просочилась тёплая кровь.

Красная библиотекарская кровь испачкала собой рукав доброго бандита.

– Дьявол! Изгадил новый костюм! Ты знаешь сколько он стоит, собака очкастая?

Мужчина так расстроился, что ослабил-таки свою железную хватку. Я высвободил руку и услышал голос Патриции.

– Пистолет! Быстро! – крикнула она.

Я не мешкал в тот ответственный момент и выбил освободившейся рукой оружие из руки сидевшего на мне мордоворота.

Пистолет отлетел на пару-тройку шагов, а верзила растерялся, но потянулся-таки за стволом, скотина.

Номер первый отвернулся от Патриции, а она вскочила и с силой ударила ему ногой в бандитское междуножие.

Злодей вскрикнул и сложился вдвое, а Патриция схватила со стола бутылку с остатками коньяка и опустила её на голову потерпевшего от удара её прелестной ножки бандита.

Наконец, он потерял своё сознание и свалился на пол вместе с осколками от бутылки.

Второй бандит дотянулся-таки до пистолета, но воспользоваться им не успел – Патриция выбила оружие ногой, подняла окровавленной бинт с пола и затянула его на шее злодея.

– Кровь… Сорочка… Сука, – прохрипел он три самых важных слова в его жизни.

Даже в такой, казалось бы, неприятной, и даже опасной ситуации, мужчина с криминальными наклонностями переживал за свои долбаные шмотки больше, чем за себя самого!

Я до сих пор удивляюсь людям и думаю о том, что они по-разному воспринимают и оценивают реальность. Порой, их восприятие выходит за рамки полезной разумности и умеренной трезвости.

Всё произошло с такой бешеной скоростью, что я даже не успел сообразить, что к чему.

– Чего валяешься? Хватай бинт! – крикнула Патриция и пнула меня своей ножкой.

Я вылез из-под бандита и схватился за бинт обеими руками. Верзила задыхался, но сознание, скотина, терять отказывался.

– Тяни сильнее! – приказала Патриция.

Я старался как мог, и даже вспотел от чрезмерного напряжения, знаете ли.

Патриция подняла пистолет с пола и опустила тяжёлую рукоять на массивную бандитскую голову.

Это лёгкое движение прелестной женской ручки поставило, наконец, жирную точку в нашей неравной борьбе – злодейское тело с грохотом свалилось на пол.

Я поднял свои дорогие очки – они почти не пострадали в схватке добра со злом – бандиты оставили на них лишь пару-тройку лёгких царапин.

А если бы речной клошар промахнулся и не пробил бы Якобу Грооту голову своей бутылкой? Бывает так, что кажущееся досадным обстоятельство может обернуться спасительным в безнадёжной ситуации. Думаю, не нужно говорить «дерьмо» по любому поводу – возможно, вам повезло.

Но я знаю, что Патриция всё равно что-нибудь бы да придумала – она всегда видела выход из любого и самого трудного положения.

Через пару-тройку минут мы услышали звонок в дверь.

– Дерьмо! – сказала Патриция. – Иди открой, но в квартиру не пускай!

Я встал и направился к двери.

– Стой! У тебя кровь. Я сама.

Она прикрыла дверь в комнату и открыла дверь входную. Было слышно, что Патриция извиняется за шум и ругает тяжёлую, но дешёвую мебель. Через минуту находчивая девушка вернулась.

– Надо заканчивать здесь и валить.

Я кивнул и ждал распоряжений Патриции. А чего мне было ещё ждать?

Патриция осмотрела флакон.

– Должно хватить.

– Ты хочешь их…?

– А ты чего хочешь? Отправить долбаных чудил в больницу? Делай, что говорю!

Первым она растворила того негодяя, который ударил её волосатой рукой по красивому лицу без морщин. Полагаю, её можно понять – женщин синяки украшают реже, чем мужчин, пожалуй.

– Собери пока одежду! Вытащи всё из карманов! – сказала Патриция.

Я повиновался.

– Он сдох! Подонок!

– Кто?

Я обернулся, а Патриция кивнула на лежащее тело.

– Этот крепыш проявил себя не с лучшей стороны.

– Мы не сможем его растворить?

– Теперь нет.

– Оставим здесь?

– Нельзя. Квартиру снимала я, долбаная соседка меня видела – будут искать с собаками.

– Что делать?

– Будем избавляться от тела, – сказала Патриция и подмигнула мне.

Я был готовым ко всему, но мне стало не по себе, как вы, наверное, понимаете.

– Твой отчим рассказывал, что ты работал в его лавке и умеешь разделывать туши.

Я опешил.

– Ты хочешь, чтобы я его разделал… как свинью?

– Я сгоняю за пилой и топором!

– Это уже какое-то безумие!

– Шучу! Времени нет!

– Этих двоих тоже могут искать. Наверное, нам лучше уехать из Франции поскорее, – сказал я.

– Прямо в точку! Белке в глаз! Как говорит наш дорогой профессор. Завернём крепыша в покрывало.

Мы завернули павшего в нашей неравной битве злодея в кроватное покрывало и завязали его бинтом с двух сторон и по центру. Издалека этот свёрток можно было бы принять за большую конфету.

– Смой кровь с пола! И с себя не забудь!

– Но куртка тоже в крови! Чёрт её побери!

– Надень куртку аутиста, и не истери!

Я сделал так, как сказала Патриция. Правда, куртка паренька была размера на два меньше моего, зато красная кровь перестала сочиться из раны – теперь её не было видно.

Тем временем Патриция нашла и подогнала бандитскую повозку к дверям подъезда. Мы решили дождаться двух часов по полуночи, чтобы остаться-таки незамеченными и свалить из Парижа без лишнего шума.

– Куда денем мерзавца? Чтобы быстро и надёжно. Есть идеи?

– В книгах обычно топят вместе с повозкой, – сказал я.

– Прекрасно! Я в тебе не ошиблась, Якоб. Будем выезжать из Парижа в сторону пролива. Затопим в безлюдном месте.

Я кивнул, а Патриция выключила свет.

Мы сидели и молчали – то ли от усталости, то ли от нервного напряжения. От всего и сразу, полагаю.

Уличные фонари кое-как освещали комнату через окна, и Патриция в тусклом свете показалась мне ещё красивее, как ни странно – чудесные черты её лица подчёркивались тенями. Я смотрел на Патрицию и благодарил богов за возможность быть с нею наедине.

– Нравлюсь? – спросила она меня.

– Очень.

– Это потому, что синяка не видно в темноте.

Под глазом у Патриции и правда проявилось пятно, но я его не замечал даже при свете.

– Ты тоже ничего – не спасовал.

Я засиял и осветил своим сиянием всю комнату. В тот момент похвала Патриции была для меня ценнее всего на свете.

– Только будь увереннее. Если надо бить – бей. Надо бежать – беги. Принимай решения быстро. Тогда у тебя будет шанс выжить. Там, куда ты скоро отправишься, нельзя быть нерешительным задротом.

– Я постараюсь стать решительным задротом! У меня хороший учитель. Самый лучший. И самый красивый. Даже с синяком под глазом.

Патриция улыбнулась.

Как мало я знал о мире в ту пору…

Я не представлял, что можно с такой стремительностью принимать важнейшие решения о жизни и смерти, не только о своей, но и о чужой. Патриция меня тогда многому научила, а, впоследствии, эти навыки не раз спасали мне жизнь. Да и не только мне, знаете ли.

– А сколько времени действует растворитель? – спросил я.

Я вдруг вспомнил, что бандиты ввели в меня растворитель и чувствовал от этого лёгкий дискомфорт – полагаю, вы меня понимаете.

– Ах, это… Пока не выйдет с мочой.

Моча тут же стукнула мне в голову, а я добежал до сортира.

В два часа мы начали нашу секретную операцию по вывозу объёмного тела из парижской квартиры.

Верзила при жизни умудрился нарастить себе гору мышц и был тяжёлым как бочка с гарумом.

По этой причине, спуск с третьего этажа затруднился, и в итоге мы уронили грузную бандитскую тушу на пол. А в ночной тишине это было равносильным мощному взрыву, не иначе.

 

Мы с Патрицией замерли в ожидании выхода сонных, но любопытных жильцов той инсулы. Хвала богам, французы спят как младенцы, и на шум от падения трупа не вышла ни одна живая душа.

Я предположил, что свёрток может сам скользить по ступеням как сани с горки, и оказался прав – осталось лишь дотащить нашу «конфету» до повозки и положить в её багажник.

Это несложное действие стоило нам некоторых усилий, которые при желании можно назвать титаническими, но предчувствие скорого окончания нашего приключения помогало нам не думать о трудностях и вело нас к победе.

В багажник также положили одежду и аутиста, и растворённого мордоворота, а пистолеты бросили туда же.

Патриция сама села за рулевое колесо, потому что я не умел водить повозку. Мы посмотрели карту – по дороге к проливу было много озёр – в одном из них и решили затопить повозку с «конфетой».

Через полчаса мы выехали из Парижа и наше настроение тут же поднялось до самых небес.

Патриция включила радио, а там крутили Raindrops keep falling on my head! Я тогда подумал, что это к удаче, не иначе.

И я стал подпевать тому, чьё имя вылетело из моей головы еще в детстве.

Патриция присоединилась ко мне, хотя, мне кажется, петь она не умела так же, как и я.

Наша удача не заставила себя ждать и материализовалась в пробитое заднее колесо.

Мы остановились у тёмной обочины. Трасса была оживлённой и шумной, а вдали виднелась какая-то деревня. В деревне светили фонари, а вокруг неё раскинулись культурные французские поля.

– Надо доставать чёртову запаску, – сказала Патриция.

Я открыл дверь, чтобы достать чёртово запасное колесо.

– Подожди! Там же тело. Если начнём доставать крепыша, а быстро мы его достать на сможем, проезжающие будут освещать нас фарами. Сразу будет видно, что достают мертвеца в одеяльной обёртке.

– Как быть? Развернуть покрывало и выдать за спящего?

– В багажнике? Французы спят в багажниках?

– Не знаю. Нет, наверное, но… Я пойду, посмотрю что можно сделать.

Я вылез из машины и открыл багажник.

Мысли в ту ночь игнорировали мою голову и не приходили в неё с завидным упорством, и Якоб Гроот начал волноваться.

Сзади подъехала повозка с цветными огоньками, какие любят включать уличные хранители законности.

Якоб Гроот принялся волноваться ещё сильнее и захлопнул-таки багажник.

– Проблемы? – спросил голос за спиной.

Я боялся повернуться и смотрел вперёд сквозь заднее стекло. Патриция сидела всё так же за рулевым колесом, но обернулась и смотрела на меня.

Я попытался поймать подсказку в её взгляде, но не поймал ничего подходящего для выхода из моего неудобного положения.

Моё сердце выскакивало из библиотекарской груди, добрый полицейский ждал моего ответа, а Патриция не выходила.

– Нет, – прохрипел я, – решили отдохнуть.

Мне показалось, что я сказал глупость.

Я посмотрел на полицейского как нашкодивший ребёнок, который взял и в один прекрасный день съел все финики в домусе.

Полицейский и сам был молодым парнем чуть старше Якоба Гроота, но почти вдвое ниже него ростом. Он пнул своей ногой мёртвое колесо бандитской повозки.

– У вас колесо пробито.

Я кивнул, потому что сказать ничего не получилось.

– Надо достать запасное. Давайте помогу!

– Багажник заклинило.

– Я только что видел, как Вы его закрыли, месье.

– Я его закрыл – его и заклинило!

Я готов был сорваться и бежать, чтобы не сгореть от стыда, когда полицейский увидит нашу «конфету».

– Давайте посмотрю.

Чрезмерная любезность полицейского выводила меня из себя, но я взял-таки себя в руки.

Наконец, в дело вступила Патриция – она вышла из повозки, а я вздохнул с облегчением.

– Офицер, я жена этого… этого…

Вероятно, она не могла подобрать нужного и в то же время приличного слова, чтобы указать на мою нерасторопность.

– Мы сейчас уедем. Всё нормально, – сказала она.

– Как вы уедете, если у вас пробито колесо? Я предложил помощь, но Ваш муж отказывается. Он Вас бьёт? У Вас – синяк…

Мы с Патрицией переглянулись, а полицейский, похоже, начал нас в чём-то подозревать, скотина, – он пару-тройку раз перевёл настороженный взгляд с меня на Патрицию и обратно. Нужно было действовать, как вы, наверное, понимаете.

Патриция подошла к дотошному мужчине в форме полицейского.

– Меня никто не бьёт – я играю в поло с английским принцем – это его королевская клюшка…

Полицейский человек удивился.

– Офицер, мы уедем. И Вы езжайте. Хорошо? Я вызвала помощь – нам помогут. Не хотелось бы отвлекать Вас от службы своими маленькими дорожными неприятностями. Они того не стоят, поверьте.

– Мадам, я не уеду, пока не уедете вы, – упорствовал парень. – И покажите мне, пожалуйста, ваше удостоверение.

– Позвольте мне Вам показать кое-что другое, месье, – сказала Патриция.

Она завела доверчивого офицера за повозку со стороны обочины. Из-за маленького роста офицера с дороги была видна только его фуражка. Потом паренёк зачем-то сел на заднее сидение.

Я расслабился, потому что знал, что Патриция всё уладит.

И, конечно же, я услышал до боли знакомый щелчок чудесного аппаратуса.

– Сюда!

Через секунду я помогал Патриции скручивать доброго полицейского. Тот пытался высвободиться и начал лягаться своими ногами. Уж не из-за этой ли дурной привычки хранителей порядка называют «лягавыми»?

– Держи его руки и не дай вылезти!

Я навалился, схватил офицера за руки и пытался уворачиваться от ударов его ног.

Вскоре парень обмяк – он с жалостью смотрел мне в глаза и не понимал, что же такое с ним происходит.

Печаль захватила и меня, но я не давал волю своим чувствам и держал офицерские руки железной хваткой.

А потом парень перестал сопротивляться – вместо этого он стал мягким как желе.

Он пытался что-то сказать, но издавал лишь гортанные звуки, которые переходили в жалобный писк.

Затем молодой офицер зашипел как змея. Лицо его изменилось до неузнаваемости и стало похожим на рыбью морду – рот то открывался, то закрывался – такое представление при иных обстоятельствах могло показаться забавным. Огромные глаза офицера вразнобой скользили по повозке как будто что-то выискивая. Ноги и руки куда-то исчезли – похоже, что они взяли и слились с размягчённым офицерским телом.

Я в ужасе отпустил офицера полиции, хотя офицером эту штуку уже вряд ли кто-нибудь отважился бы назвать.

А Патриция была спокойной и с интересом рассматривала химерное существо, которое получилось из обычного французского полицейского.

Да, хладнокровия у Патриции было хоть отбавляй – можете не сомневаться!

– Дерьмо! Растворителя не хватило! – сказала Патриция.

– Как так?

Якоб Гроот запаниковал.

– Патриция… Куда его теперь?

Патриция не успела ответить, потому что желеобразное существо издало звук, схожий с криком совы, изменило цвет на зелёный, выползло из полицейского костюма и выпало из машины на землю.

Проснулась полицейская радиостанция, которая была закреплена на ремне – кто-то бодрым голосом вызывал нашего недорастворённого беднягу.

Его называли «Жаном» или «Жаком», а может сразу «Жан-Жаком» – я не помню. Помню, что на другом конце волны интересовались как у него дела и куда он пропал.

«Дела у Жана с Жаком лучше всех – они превратились в желе. Это ли вершина полицейской карьеры?» – подумал я тогда, наверное.

Существо проползло, как удав, между мной и Патрицией, и скрылось в траве.

– Надо поймать его! – крикнул я и кинулся в погоню.

– Оставь! Нет времени! Пускай живёт!

– Живёт? Разве это жизнь?

– А чем не жизнь? Полная свобода тела и души. Если найдут – запишут в загадки природы. Вряд ли опознают. Бери всю одежду и пистолеты! И побыстрее!

Из полицейской повозки Патриция достала камеру и положила в свой рюкзак. Потом выключила передние и задние светильники.

Мы взяли все вещи, оружие, завернули всё это добро в покрывало – крепыша пришлось лишить упаковки.

Затем мы стёрли отпечатки наших пальцев в повозке и с багажника, выждали пока в потоке проезжающих машин не появилась брешь, и стали удаляться в поле сначала спокойным шагом, а потом перешли на бег.

Когда добежали-таки до леса, то решили передохнуть.

– Что дальше?

– Полицейского скоро хватятся, – сказала Патриция, – Если учтут криминальные наклонности мордоворота и его приятеля, то решат, что офицер задержал бандита, перевозящего в багажнике труп своего подельника. Между ними возник конфликт на бытовой почве, исход которого никому не известен – оба исчезли. Пускай ищут!

– Могут прислать долбаных псин, – предположил я.

– Поэтому нам стоит поторопиться.

Мы посмотрели карту – по ней до Па-де-Кале оставалось около ста миль и мы решили добираться на попутных повозках.

Мы двинулись вдоль трассы, а через пару-тройку миль увидели небольшой пруд. Я положил в тюк с вещами камень и утопил его в пруду к чертям собачьим.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31 
Рейтинг@Mail.ru