Платон Абсурдин
Писец. История одного туриста
Вальдер достал свою большую флягу с ромом и налил три стакана. Мы выпили с вождём, и тот заулыбался во весь свой рот – зубов у пожилого человека уже не было, поэтому его улыбка кому-то могла показаться комичной.
Начались переговоры, и Вальдер опять ошибся, но на этот раз его ошибка оказалась роковой, к моему величайшему сожалению.
Голландец зачем-то заявил вождю, что матимба ему не нужны, и что он оставит их вождю, а мы уйдём туда, откуда пришли.
Старику заявление гостя не понравилось – он перестал улыбаться и нахмурил свои седые брови, а глаза его закрылись.
Я почувствовал неладное и одёрнул-таки Вальдера, а он посмотрел на Чудилу – тот продолжал есть кабана, как ни в чём не бывало.
Вождь сидел с закрытыми глазами и молчал. Мы тоже молчали и ждали его ответа.
Старый негр тянул время и этим нервировал нас – я уже начал подумывать о побеге.
Вождь поднял свою руку и вытянул два чёрных пальца. К нам подскочили его воины и скрутили нам руки, но Чудилу они, почему-то, не тронули.
– Ты чего? Вождь! Давай договоримся! – кричал Вальдер.
Старик что-то сказал.
Чудила не сразу перевёл нам смысл сказанного – он посмотрел на нас то ли с недоумением, то ли с сожалением. Вождь хотел, чтобы Вальдер принёс ему обещанного рома, а меня он решил оставить как заложника.
В общем, Вальдер был поставлен перед жутким выбором. Он, конечно, попытался предложить вождю вернуться к первоначальному плану с сопровождением матимба до побережья и обмена их на ром, но старичок уже не верил честному голландцу.
Вальдера отпустили, отобрали оружие, оставили лишь нож, и вытолкали из деревни. Чудила, как верный слуга, пошёл за ним.
Вальдер пару-тройку раз обернулся, но ничего мне не сказал, а я готовился к худшему из поворотов своей судьбы.
Я верил Вальдеру, но в тот момент я не знал наверняка, захочет ли он за мной вернуться. Ведь ему нужно было не только дважды пересечь владения «белого духа смерти», и остаться при этом живым, но и снова попасть в руки безумного негра с алкогольным пристрастием. А что можно ожидать от престарелого алкоголика? Ведь никто не знает, что у него на уме, скажу я вам.
Меня посадили в долбаную яму, которую банту использовали для содержания пленников. Там было засохшее дерьмо – и ничего более. Яма была глубокой – когда я стоял, то не мог дотянуться рукой до поверхности земли.
Следующие дни я мучился от жары – яму ничем не прикрывали, и когда солнце было в зените, а в тропиках такое случается, зной выпаривал мою заблудшую в Африке душу.
Я пытался зарываться в землю с дерьмом, но этот простой способ не помогал мне в моей борьбе за комфорт.
Мне давали немного воды в скорлупе какого-то большого ореха и скидывали аппетитных личинок, но я пил лишь воду, и решил-таки голодать до возвращения Вальдера – я всё ещё надеялся на него, потому что бесславная смерть в плену у добрых негров претила моим жизненным принципам и портила репутацию мистеру Сэндлеру.
По ночам, когда жара спадала, я лежал, смотрел на звёзды, вспоминал Патрицию и нашу последнюю встречу в прекрасном ресторане.
От меня стал исходить дурной запах – я уже и не помнил когда мылся и менял своё бельё, но тогда мне было плевать на эти мелочи. У меня выросла борода, но я плевал и на бороду.
Первые дни я ещё считал, а потом счёт времени куда-то потерялся – день сменялся ночью, ночь – днём, и всё.
Я не видел, что происходило в деревне – я мог лишь слышать голоса и те редкие звуки, которые напоминали удары по человеческому телу.
Бывало, африканцы кричали с завидной громкостью, чем и возвращали меня в сознание. Я думаю, банту пигмеев избивали и унижали – люди любят обижать своих пленников, как их ни покрути.
Как-то раз в мою чудесную яму залетела маленькая пигмейская головка. Она как будто улыбалась мне страшной и неживой улыбкой, один глаз был открыт, другой закрыт – малыш как-будто подмигивал мне. Этот знак я воспринял с болезненной нервозностью.
Оказалось, что это дети играли головой как мячом, и она по неосторожности залетела в мою яму. Детишки попросили меня вернуть игрушку – я без колебаний выбросил чёрную голову наверх.
В одну из ночей проснулся Сэндлер – он принялся бить по щекам рукой и паниковать. Поначалу я решил ему не мешать, потому что силы мои были на исходе, да и желания, честно сказать, не было, но я вовремя одумался и подавил глупую выходку милого ростовщика. Надо сказать, что, к счастью, я всегда находил в себе силы противостоять своему Kewpie, иначе я не имел бы возможности рассказать вам свою невероятную историю.
Прошло какое-то время и я начал-таки умирать. Нет, не от голода, а, скорее, от тоски и безысходности. Я сдался, знаете ли.
Я поверил в то, что Вальдер не вернётся, и сдался.
Сейчас мне кажется, что люди зачастую умирают, когда они сдаются. Без еды человек может прожить в течение нескольких месяцев, но если он не сдастся, если сможет победить своё смертельное настроение и не потеряет свою долбаную надежду. Те, кто сдаются, кончаются намного быстрее, можете мне поверить.
Я уже приготовился встретиться с богами, когда услышал вдалеке голос моего друга Вальдера.
– Джонсон, брат, где ты? Неужели успел позабыть обо мне? Каков проказник!
В тот день я был самым счастливым человеком во Вселенной, не иначе!
13
Вальдер вернулся в сопровождении двух морячков с «Юного голландца».
Меня вытащили из ямы, и мы с Вальдером снова предстали перед пожилым уже человеком, который полюбил ром более всего на свете.
– Я выполнил твои условия. Мы хотим уйти, – сказал голландец.
Вождь не понимал ни слова, но он видел в руках Вальдера амфору и протянул к ней свои старческие ручонки.
Голландец отдал ему сосуд и похлопал меня по плечу – я чуть не свалился, потому что еле стоял на ногах, но мой друг вовремя схватил меня за руку.
– Рад видеть тебя в добром здравии, брат! Как настроение? Вижу, что прекрасное! Сейчас пойдём домой!
Я молчал, потому что ничего сказать не мог.
Вальдер выглядел свежим и сиял от удовольствия – он был без бороды и от него не воняло дерьмом, как от меня.
Негры вскрыли амфору, а вождь понюхал её содержимое и не поморщился.
Затем он показал знак своим храбрым воинам, и те привели маленького пигмея, налили ром в чашку из ореха и влили ему в рот. Малыш не сопротивлялся, но закашлялся, и лицо его скривилось. Конечно, ром был ему в диковинку, и он его не распробовал.
Пигмея посадили напротив вождя. Старчок сидел и смотрел на него, а мы глядели на старика. Видимо, вождь боялся коварного отравления, и его можно понять, полагаю.
А пигмей взял и выжил, и тут же повеселел – он стал о чём-то с выражением рассказывать и жестикулировать, но старик его не слушал.
Он дал попробовать ром одному из своих банту. Чёрное лицо счастливчика было украшено лиловым шрамом, но когда он сделал глоток, то тоже скривился, а потом ещё и чихнул. Вождь не выдержал и выпил сам.
Мы ожидали, что он расслабится, и мы расстанемся добрыми друзьями. Но ром лишь разгневал вождя – он принялся ругаться, махать своими руками и топать своими худыми стариковскими ножками. Мы не понимали, в чём дело.
Нас схватили, а двух морячков, которые пришли с Вальдером, тут же проткнули копьями.
– Что не так? Старый мудень! Что не так? Я же принёс тебе ром! – кричал Вальдер.
Старик не хотел его слушать, да и голландского языка не понимал.
Нас с Вальдером бросили в мою яму.
– Что не так, брат? Что он хочет?
Я пожал плечами, потому что не знал ответа на вопрос своего друга.
Ночью мы лежали в яме с Вальдером, и не знали, что нам делать.
– Старая морда не даст нам уйти! Сука! – сказал Вальдер. – Почему нам не везёт?!
– Что ты ему принёс?
– Ром, конечно. А что ему нужно было принести? Палермского вина?
– Какой ром?
– Само собой – моряцкий. Какой я смог найти на «Юном голландце», тот и принёс, брат.
– Тебя так долго не было. Я думал, что ты сгонял на Горее за губернаторским.
– Ты с ума сошёл! Капитан никогда бы не стал мотаться по заливу впустую. Даже ради тебя, брат. Я долго упрашивал его дать мне людей, чтобы мы разнесли эту негритянскую «малину» и продали всех негров англичанам. Но дядя не пожелал рисковать своими долбаными морячками. Они ему, видите ли, дороги. Оторвал от сердца лишь двоих.
Африканский старичок, дикарь, а почувствовал-таки разницу между моряцким ромом и губернаторским. Как это можно объяснить?
– А где Чудила? Сбежал?
– Нет, что ты. Безухий негр оказался вернее, чем я думал. Верный негр – самый дорогой негр, брат. Чудила был со мной до последнего.
– До последнего чего?
– До последнего негритянского вздоха. Белая обезьяна прикончила бедного Чудилу по пути сюда – откусила ему руки и ноги. Мне даже жаль его. Кстати, похоже на то, что белая обезьяна не охотится на белых людей, а питается только неграми. Видимо, негры вкуснее, как ни странно.
– Что мы будем делать?
– Бежать, конечно. Иначе эта сморщенная задница прикончит нас. Завтра осмотримся и придумаем план.
– Хорошо.
– А знаешь, я и вправду хотел оставить тебя тогда в охотничьей яме.
Я посмотрел Вальдеру в глаза, а он лишь улыбнулся.
– Да, брат. Не удивляйся, а лучше спроси почему.
– Почему?
– Я знаю, что ты встречался со Скайлер.
Мне было нечего сказать своему доброму другу.
– Если нам удастся выбраться отсюда, я, пожалуй, вызову тебя на дуэль. Ты славный малый, но мне обидно, брат.
– Откуда ты узнал?
– Служанка Скайлер рассказала моим негритянкам, а те нашептали мне.
Вот так раскрываются страшные тайны. Языки у людей длинные, и, зачастую, их необдуманное использование приводит к дурным последствиям, скажу я вам.
Если бы голландец вызвал меня на дуэль, он убил бы Сэндлера, как пить выдать.
Возможно, он вернулся за мной для того, чтобы потом рассчитаться. А может, и нет. Я не знаю этого наверняка, да и не узнаю, пожалуй, уже никогда.
Наступило завтра, но плана побега мы придумать не успели.
Нас вытащили из ямы и повели за деревню. Там была выкопана ещё одна яма, а в ней лежала огромная змея, и это был питон.
Вероятно, банту держали питонов, чтобы питаться их яйцами, как другие народности держат кур. А может, и нет.
Мне связали руки, но Вальдеру вязать руки не стали – применили грубую негритянскую силу и раздели донага, а потом столкнули в яму к питону.
– Джонсон, что они творят? Грязные негры! Вытащи меня, брат!
Я тоже начал кричать и рваться к яме, но у меня были связаны руки и двое негров меня держали. Вождь смотрел на нас с радостью, и даже улыбался своей беззубой, но зловещей улыбкой.
Змея, видно, была голодной – она подползла к Вальдеру и приняла его в свои смертельные объятия. Вальдер задыхался, но я не мог ему помочь. Крик голландца ослабел, а потом и вовсе перешел в хрип.
Вальдер посмотрел мне в глаза, и у меня навернулись слёзы – я был в отчаянии от своего бессилия.
– Белая обезьяна не охотится на белых…, – прохрипел мой друг.
Последнее слово я не расслышал, но это было слово «людей» – я уверен.
Вальдер не улыбался, а потерял своё сознание. Питон отпустил хватку и начал заглатывать голландца – сначала в пасти чудовища исчезла его голова, потом плечи, а потом я отвернулся.
Но вождь сам подскочил ко мне и повернул мою голову, чтобы я продолжил наслаждаться его чудесным представлением. Тогда я закрыл свои глаза, но они сами открылись – наверное, это Сэндлер их открыл.
Через полчаса ноги Вальдера исчезли в пасти, а змея стала толстой и неповоротливой.
Воистину, бывает, ты ешь питона, а бывает, питон ест тебя – таков закон, скажу я вам.
Банту улюлюкали и танцевали. Появился разрисованный всеми цветами шаман и начал выстукивать чёткий ритм в свой чудесный бубен.
Думаю, развлечения у людей одни и те же – что у европейцев, что у африканцев, что у папуасов где-нибудь в Океании – они тоже не прочь кого-нибудь умертвить для своего сиюминутного удовольствия.
Так я потерял друга, и это тяготит меня до сих пор.
Я вспоминаю Вальдера и чувствую, что виноват перед ним – я не смог спасти его в тот день. Он был хорошим другом, хоть и собирался убить меня на дуэли.
Вождь что-то мне сказал, но я не понял его, да и не слушал, пожалуй.
Мне развязали руки и спихнули в яму.
Я тут же уснул, потому что тяжёлые переживания меня утомили, как вы, наверное, понимаете.
Когда я проснулся и вспомнил о вчерашнем ужасе, меня стошнило. Нужно было бежать – медлить было нельзя, иначе мерзкий старикашка скормил бы меня питону, как Вальдера.
Весь день я пытался выдумать план своего побега от банту, а вечером меня, наконец, осенило.
Деревья стояли не далеко от моей «тюрьмы», и я начал искать в стенках ямы их корни. Я рыл землю руками – пытался нащупать спасительные корешки. И что вы думаете? Я нашёл сначала один, потом ещё один, и ещё.
Была тёмная ночь и светил лишь полумесяц. Я воспользовался корнями как ступенями, огляделся, и с осторожностью выбрался наружу.
Вокруг не было ни души, но вдали горел костёр и пара африканцев сидели рядом с ним.
Тихими шагами я выбрался из деревни и скрылся в лесу.
Я опасался, что утром, когда банту заметят моё исчезновение из ямы, они пустятся в погоню, поэтому не мешкал и припустил, как антилопа.
Бежать по джунглям ночью – удовольствие не для слабонервных, но мне нужно было спасаться, поэтому я старался не думать об опасностях, которые подстерегают меня. А они подстерегали на каждом шагу, как вы, наверное, догадываетесь.
Направление я выбрал примерное – опирался на интуицию, которая если когда и подводила меня, то я этого не помнил.
Всю ночь я бежал или шёл быстрыми шагами, но силы оставляли меня, и когда рассвело, я прилёг в зарослях, и даже не заметил как уснул.
Меня разбудили голоса. Это были голоса моих преследователей – банту. Хоть они и казались мне все одноликими, но одно лицо я всё же запомнил. Это самое чёрное лицо с лиловым шрамом, в сопровождении других чёрных лиц, неслось по лесу со скоростью, которой может позавидовать любой белый спортсмен.
На бегу негры переговаривались короткими фразами, но я не понимал их. Вероятно, они крыли меня своим негритянским чёрным матом и собирались выпустить мне кишки, когда настигнут мою белую задницу.
Я подумал, что не ошибся в направлении своего побега, раз мои преследователи побежали туда же. А до побережья было рукой подать – всего три дня пути.
Меня негры не заметили, и когда шум и голоса стихли, я выдохнул и успокоился.
Я решил подождать, пока они вернутся, чтобы продолжить идти навстречу свободе и «Юному голландцу».
Я рассчитывал, что капитан не решится уйти на Горее без Вальдера и дождётся-таки меня.
Мне не пришлось томиться – через час банту бежали в обратном направлении, причём возвращались они с такой же космической скоростью, но уже без слов. Это меня удивило.
Когда они, наконец, скрылись, я встал и побрёл дальше.
К вечеру я устал и сел у дерева перекусить – нашёл какой-то рыжий плод и захотел его употребить, потому что нуждался в силах и воде. Правда, я не ел этих плодов до тех пор, но видел, что их ели добрые африканцы.
Я жевал сочный, но безвкусный фрукт, когда кусты передо мной зашевелились.
Я, конечно, насторожился и приготовился было бежать.
Из-за веток показались большой красный глаз и белая морда. Это была она – та самая белая обезьяна. Гроза чёрных аборигенов сидела напротив меня и смотрела мне в глаза.
Судя по всему, она была размером с взрослого человека, или даже превосходила его – скорее всего, это была горилла.
Я не знал, что мне делать. Бежать я не решился, но и засиживаться, как вы понимаете, тоже не хотелось. Африканский плод тут же застрял в моём горле.
Какое-то время мы смотрели друг на друга, но обезьяна не нападала, а я нервничал.
А потом «белый дух» чем-то в меня швырнул. Я не успел увернуться, и тот предмет оказался у меня на коленях – это была негритянская ступня.
Я понял, почему банту убежали в деревню – они встретились с белой обезьяной, а одного из них она оставила себе на память о встрече. Полагаю, обезьяна поделилась со мной своей добычей.
Вот такая бывает солидарность белых обезьян и белых людей. Интересно, а симпатизируют ли чёрные обезьяны чёрным людям?
Я боялся выбросить подарок, но и съедать его тоже не торопился. Обезьяна, по-видимому, ждала, что я буду рвать ступню зубами и с жадностью глотать негритянское мясо и глодать негритянские кости.
Пришлось сделать вид, что я откусил часть ступни, прожевал её и проглотил. Потом я кивнул обезьяне и жестом показал ей свою благодарность.
Обезьяна издала звук, который напоминал полоскание больного горла, ударила себя кулаком в белую грудь и исчезла в густом кустарнике.
Я убедился, что «белый дух» более не смотрит на меня, и закопал-таки ту подарочную ступню, потому что выбросить её побоялся – не хотел обижать нового друга.
Затем я набрал съедобных плодов и двинулся к побережью.
Я был доволен собой и радовался тому, что подружился с кровожадным зверем, который на поверку оказался милым другом. Всё в мире имеет неоднозначность и неоднородность, скажу я вам.
Два-три дня мучительного похода по африканскому лесу и фруктовый понос я перенёс с завидной стойкостью.
А потом я стоял на побережье и махал руками «Юному голландцу».
Глазастые голландские морячки меня заметили, и через неделю-другую я прибыл на Горее.
14
Я, наконец, отмылся, побрился и переоделся, и было мне счастье.
Потом был праздничный обед у губернатора в честь моего возвращения. За свежим оболтусом я рассказал о гибели Вальдера в пасти питона и своём побеге от банту.
Съедение Вальдера питоном расстроила старика ван Гульда, но обрадовала его дочку, хоть она и не показывала вида.
Губернатор же потерял не только свои деньги, которые вложил в нашу экспедицию за матимба, но вместе с ними он потерял и надежду на скорое обогащение.
Я попытался подсластить горькую стариковскую пилюлю и рассказал ван Гульду о вожде, который распробовал губернаторский ром и отказывался пить после него моряцкий, и, в некоторой степени, старика это утешило.
– Что ж, если матимба оказались непригодными для продажи, будем поставлять добрый ром, раз его полюбили даже дикари.
Мы выпили.
– А всё-таки жаль Вальдера. Славный был человек!
Я согласился с губернатором.
– Живите в его доме, Джонсон. Уверен, Вы сможете заменить Вальдера в делах Компании. Скайлер, а твоё замужество опять откладывается.
– Я не против, папа.
Скайлер подмигнула мне, а я понял её намёк.
Вечером мы снова были вместе, и та ночь была, пожалуй, самой чувственной в моей жизни – надо признаться, я тогда расчувствовался до самых слёз. Да и Скайлер была отличной любовницей, знаете ли.
Потом мы сидели на камнях, курили трубку и пили вино.
– Ты женишься на мне?
Этот вопрос поставил меня в тупик.
– Если твой отец не будет против, – сказал я и затянулся. – А Вальдер знал, что мы с тобой встречались.
Скайлер посмотрела на меня.
– Твоя чёрная служанка рассказала его негритоскам, а они сдали нас Вальдеру.
– Она пожалеет о том, что не научилась держать язык за своими кривыми зубами. Давай откроем ещё бутылочку! – сказала девушка и поцеловала меня.
А утром я проходил мимо губернаторского дома и услышал крики.
Я зашёл за дворец и увидел неожиданную картину: голая служанка Скайлер была подвешена за руки к ветке дерева, а молодая хозяйка стегала её кнутом. Незатейливый узор из красных полос украшал чёрную спину и ноги, а красная кровь, которая каплями стекала по ногам, пачкала белый песок.
Скайлер была одета в простое платье и походила на обыкновенную голландскую крестьянку.
– Сучка неблагодарная! Уж не я ли была добра к тебе? Разве ты не получала оболтусов с нашего стола? Разве я не позволяла тебе отдаваться твоим любимым неграм и мыться каждый день? – говорила Скайлер.
Служанка плакала и кричала, что она больше не будет – как правило, так говорят все, кого подвергают экзекуции.
– Я не сомневаюсь, чёрная мразь!
Скайлер подозвала негра, который перекапывал губернаторские грядки, и дала ему нож.
– Отрежь ей язык!
Негр колебался, и его нерешительность вывела Скайлер из себя.
– Дай сюда!
Она забрала нож у слуги и со всего размаха двинула ему в лицо.
– Открой рот, шлюха!
Негритянка помотала головой и рта не открыла.
– Или ты откроешь рот, или я отрежу тебе грудь! – сказала Скайлер и надрезала служанке сосок.
Надо признаться, я уже не первый день находился в этом чудесном туре, но человеческие нравы всё ещё ужасали меня. Полагаю, животные привычки людей никуда не исчезают – они могут лишь подтапливаться свежими культурными веяниями, но они всегда готовы к всплытию на поверхность.
Я решил не раскрывать своего присутствия, чтобы не смущать Скайлер, и отправился по своим делам.
Иначе я тогда поступить не мог. Или-таки мог?
Когда я уходил, я услышал крик той подвешенной служанки милой Скайлер, и мне было жаль её.
Я подумал, что она предпочла лишиться языка, нежели потерять грудь – вероятно, она приняла верное решение. Всё же грудь для женщины имеет важнейшее значение, а без языка можно и обойтись. Тем более, что женский язык обладает коварным и ядовитым свойством.
Вечером мы, как всегда, встретились со Скайлер, но она ни словом не обмолвилась о своих утренних занятиях со слугами. Скорее всего, она стеснялась, но её выдержке можно и позавидовать, скажу я вам.
Я постарался забыть про тот случай с подвешенной негритянкой, но раз я пишу про него, сделать этого у меня не получилось.
На наших со Скайлер отношениях он не отразился, правда, теперь она стала напоминать мне о женитьбе каждый день. Есть ли какая-нибудь связь между экзекуциями и женитьбой? Я не знаю.
Прошло некоторое время.
Я заменил Вальдера и продавал невольников англичанам, французам, португальцам, и всем желающим, кто готов был заплатить за чёрное дерево хорошую цену.
Негров поставляли мне другие негры, с которыми я заключал устные договоры.
Я расплачивался со своими поставщиками блестящими безделушками, ножами, зеркалами и предметами нехитрого быта – выгодный обмен, скажу я вам.
Дела шли в гору, и я был отмечен руководством Голландской Вест-Индской Компании – получил грамоту, а ван Гульд – денежную премию.
По этому поводу губернатор даже дал обед. Он пригласил двух представителей Компании, которые прибыли на остров, и меня.
– Господа, я хочу выпить за виновника нашего праздника. Геер Джонсон хоть и наполовину голландец, но работает получше многих цельных!
Мы выпили, а гости оценили губернаторский ром и свежего оболтуса.
– Геер ван Гульд, ваш ром великолепен!
– Геер Рютте, я польщён! Могу поставлять мой «Африканский Гульден» в любых количествах. Я получаю лучшую патоку из Вест-Индии, и мои негры отлично работают, чего греха таить.
– Что Вы говорите! У меня в Голландии как раз есть несколько трактиров. Уверен, Ваш ром станет бестселлером! Буду благодарен за сотню ящиков ежемесячно.
– Полагаю, о размерах Вашей благодарности мы поговорим позже, геер Рютте.
Надо сказать, этот самый Рютте положил свой глаз на мою Скайлер. Ему было не менее пятидесяти, он смотрел на неё и улыбался.
Скайлер молчала и не поднимала своих милых глаз.
– Детка, а что ты молчишь сегодня? Уж не заболела ли? – спросил заботливый отец.
– Геер Джонсон сделал мне предложение, папа.
Я, как вы понимаете, не делал ей предложения, так как не хотел обременяться, и всё же ещё надеялся вернуться к Патриции и фазанам. Меня устраивали наши отношения со Скайлер, но мефрау пошла-таки ва-банк.
Я не ожидал такого поворота и промолчал.
– Вот как? Геер Джонсон не говорил мне о своих планах жениться, – сказал губернатор.
– Извините, геер ван Гульд, я....
– Детка, но мистер Джонсон, при всём уважении к нему, не голландец, и не знатного происхождения, к тому же. Ты же прекрасно знаешь, что я обещал твоей матери отдать тебя за благородного человека.
– Знаю, но…
– Никаких «но» быть не может, Скайлер. Геер Джонсон – достойный человек, но не знатный. Я прошу прощения, господа, но иногда семейные дела приходится решать за столом в присутствии гостей.
Скайлер по-женски расстроилась и удалилась от нас со слезами. А всё-таки удивительное создание – человек, что ни говорите, – беспощадность и жестокость с лёгкостью уживаются в нём с наивной ранимостью.
– Давайте выпьем за мистера Джонсона – ведь именно он вывел Горее на первое место по продажам чёрного дерева!
Выпили за меня, а потом ещё раз. А потом за чёрное дерево.
Гости захмелели, мы с губернатором тоже, и разговор вышел за рамки официальной болтовни. Язык у всех заплетался и, порой, нить беседы ускользала от нашего внимания.
– Геер ван Гульд, а вы знаете, что я очень знатный геер?
– Это видно по Вашим манерам, дорогой Рютте.
– Мой род несколько столетий состоял при дворе. Покуда двор… имел место быть.
– Это похвально. Но к чему Вы это говорите, любезный Рютте?
– Мне нравится Ваша дочь.
– Скажу Вам по секрету, она нравится всем.
– Но не все, возможно, хотят на ней жениться? – сказал Рютте и посмотрел на меня.
– Что я слышу, милый Рютте? Уж не предлагаете ли Вы руку и сердце моей детке?
– Именно это я и делаю.
– Тогда нам стоит пересмотреть условия нашего сотрудничества. Всё-таки мой «Африканский Гульден» – лучший ром на всей земле! Я утру сопливые рыла этим самонадеянным англичашкам! Простите, Джонсон.
В тот вечер губернатор сторговался с Рютте и выдал дочь замуж. Не получилось с матимба – получилось с ромом.
Скайлер обиделась на меня за то, что я не настаивал на нашем браке, и с нарочитой покорностью вышла замуж за геера Рютте.
Через неделю муж увёз Скайлер в Новый Амстердам, куда направлялся служить, и мы даже не попрощались с ней – об этом я, пожалуй, сожалел.
Через пару-тройку месяцев на Горее узнали, что Скайлер с мужем не добрались до Нового Света – их корабль затонул у берегов Америки. Похоже, боги не одобрили-таки этот чудесный союз.
15
Прошла пара-тройка лет.
Я заработал в Компании кое-какие деньги и уже собирался возвращаться в Англию. Я надеялся, что про меня там уже забыли, да и время поджимало.
Путь предстоял не близкий, а приключения на мою туристическую задницу всё время находились сами, – так что выдвигаться мне следовало загодя. Так я думал тогда.
Но мои планы скорректировал английский Королевский флот.
Одним ранним утром я проснулся от пушечного залпа. Ядро со свистом пронеслось над моей головой, пробило стену соседнего дома и уткнулось во что-то мягкое. Я накинул на себя одежду и полетел к губернатору.
После известия о гибели дочери, Ван Гульд пил свой ром как сапожник, и тем самым довёл-таки себя до свинского состояния. Я пытался с ним поддерживать добрые отношения, но старик стал злобным, раздражительным и нетерпимым.
Вся его любезность осталась в прошлом, и наше с ним общение свелось к тихому недовольству друг другом. Возможно, он считал меня виновным в его семейной драме, но ни разу не сказал мне об этом.
Я влетел во дворец – ван Гульд в одежде спал крепким губернаторским сном в атриуме. Слуги-негры метались по дворцу, но хозяина, по какой-то причине, не будили. Вероятно, потому, что боялись его более, чем пушечных ядер.
Пальнули ещё раз, а ван Гульд не повёл и бровью.
Я принялся тормошить растёкшееся по дивану губернаторское тело.
– Геер ван Гульд, нас обстреляли! Проснитесь!
Губернатор продрал-таки свои глаза, потянулся и зевнул – повеяло удушливым перегаром, и я прикрыл свой нос.
– Что Вы несёте, Джонсон? Кто нас может обстрелять? Что за долбаная нелепость?
– Какие-то упыри выпускают в нас свои долбаные ядра, геер Гульд!
Послышался ещё один залп. На этот раз ядро попало в губернаторский дом – посыпалась штукатурка и завопили негритянки.
– И правда, стреляют. Но кто посмел?
– По-моему, англичане!
Появился начальник гарнизона – усатый статный голландец с красивой шпагой.
– Геер губернатор, что будем делать? Отвечать? – спросил он.
– Подождём, – сказал решительный геер ван Гульд.
Через минуту нам доложили, что к острову идёт шлюпка.
– Переговоры? Сейчас я им покажу, мерзавцам, что такое голландский губернатор! – сказал ван Гульд и выпил стакан рома.
Начальник стражи последовал его примеру, а я воздержался.
Мы втроём вышли на берег, чтобы встретить парламентёров.
Лодка причалила, и из неё выгрузился не кто иной, как виконт Уизли.
– Мистер ван Гульд! Малыш Сэндлер! Какая удача! Я думал, тебя давно повесили! Или съели дикари!
– Вы с ума сошли! Какого чёрта вы нас обстреляли? – спросил губернатор. – Это же война!
– Не драматизируйте! Сэр Холмс приглашает Вас на корабль, господин губернатор.
– Зачем?
– Ему есть-таки, что Вам сказать.
– Тогда пусть сам и приходит!
– Делай, как тебе говорят, красномордая свинья, или мы разнесём вас в хлопья! У меня нет времени тебя упрашивать!
Губернатор не ожидал внезапного амикошонства со стороны англичанина, но испугался. Надо признать, Уизли в тот день был убедительным.
– Джонсон, прошу Вас сопровождать меня, – сказал губернатор.
– Да, да. Это хорошая идея, – поддержал Уизли, – Нам давно пора поговорить с… Джонсоном.
Я захотел избежать участия в дипломатической миссии, но путной отговорки придумать не получилось. Мне пришлось нацепить долбаную шпагу и согласиться.
Мы сели в лодку и отплыли к сэру Холмсу.
Англичане прибыли на трёх кораблях, и мы пристали к самому большому фрегату.
Холмс даже не вышел к нам навстречу – нас проводили в его каюту. Англичанин сидел за столом, изучал карту и курил красную трубку. Он даже не поднял своих адмиральских глаз, когда мы вошли.
Уизли зашёл следом и встал у меня за спиной. На всякий случай, я положил руку на рукоять своей шпаги – от этого милорда всего можно было ожидать, знаете ли.
Губернатор прокашлялся, чтобы привлечь внимание английского сэра.
– Проходите, не стесняйтесь, – сказал Холмс, но сесть не предложил.
– Зачем Вы пригласили нас, сэр Холмс? – спросил губернатор.
Англичанин, наконец, посмотрел на него и затянулся едким дымом.
– Я пригласил Вас, чтобы попросить убраться с Горее. Убраться с Горее, да поскорее. Как Вам?
– Всего навсего? Из-за такого пустяка вы разбудили меня в такую рань?
– Я не шучу, мистер ван Гульд. Мне нравится Горее. Здесь приятный климат и прекрасные оболтусы. Но ещё больше он нравится Британской короне. Скажу Вам по секрету, намечается небольшая война. В знак моего расположения к Вам и вашей семье, я предупреждаю, что если голландские подданные не покинут остров, все выжившие будут развешаны на деревьях и смогут вдоволь насладиться африканским солнцем. У Вас не хватит сил противостоять мне. Давайте обойдёмся без орошения чудесного острова голландской кровью. Даю Вам времени до утра!
– Дайте лучше выпить, – сказал губернатор.
Сэр Холмс кивнул Уизли, и тот наполнил стакан коньяком.
Ван Гульд выпил коньяк двумя глотками и поморщился.
– Что за дерьмо?
– Я понимаю, что после Вашего рома добрый коньяк кажется Вам «дерьмом», но ром у нас пьют лишь морячки.
