bannerbannerbanner
Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы

Питер Хизер
Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы

Полная версия

Глобализация

Связи с Римом, существовавшие одновременно на разных уровнях и нередко накладывавшиеся друг на друга, ускорили трансформацию германского мира. Экономические потребности приграничья – возможно, в сочетании с передачей методов и технологий производства – стимулировали развитие сельскохозяйственного производства, которое, в свою очередь, вызывало другие изменения. Многие отправлялись на военную службу в римскую армию в качестве наемников и приносили домой либо деньги, либо ценности, полученные по окончании военной карьеры. К тому же (по крайней мере, в некоторых регионах, где имелись постоянные поселения, состоявшие в тесной связи с империей) в определенные периоды были в ходу римские монеты, ставшие элементом эффективного и простого механизма обмена. Появлялись новые торговые сети, возможно для продажи железной руды и куда более ценных товаров – рабов и янтаря. И не менее важным, чем новые источники обогащения, открывшиеся для германского мира, было то обстоятельство, что торговля рабами и янтарем требовала более сложных форм организации. Тут уже не просто римский покупатель подходил к германскому производителю. Северный янтарный путь и разросшиеся сети работорговли подчеркивают, что доходы вовсе не накатывали плавной волной на весь германский мир, разделяясь в равной степени между племенами. Появлялись отдельные группы, которые закрепляли за собой, нередко с помощью силы, право извлекать большую выгоду из новых возможностей, предоставляемых продвижением римских легионов к Рейну и Дунаю. Дипломатические и политические контакты также приводили к появлению новых источников обогащения; к тому же цари обладали, помимо всего прочего, военной силой в виде их личных дружин, а значит, могли требовать больших доходов и прав в торговле, а также забирать немалую часть ежегодных субсидий, поступавших в их земли.

И в то же время перемены в германском обществе форсировались иными контактами с Римской империей. Ежегодные выплаты не предоставлялись просто так, их нужно было заслужить – ведь экономическая поддержка была лишь одним из многочисленных приемов римской дипломатии для сохранения мира вдоль границы. Иногда приграничные германские племена подвергались военным налетам со стороны Рима. Влияние империи на них было столь велико, что ее правитель даже имел право решать, где им жить, с кем заключать союз, под чьей властью находиться. К тому же Рим нередко требовал с вынужденных союзников товары, услуги и даже людей. Их общественная жизнь должна была укладываться в жесткие рамки открытого, унизительного преклонения перед властью империи. Недовольство, вызванное этими обстоятельствами в большинстве народов-клиентов, выражалось в настоящей эпидемии мелких набегов на римские земли. На мой взгляд, оно также сыграло важную роль в процессе легитимации нового типа военных королевств, которые появились в германских землях в этот период и стали основанием более прочной политической консолидации, наблюдаемой в новых союзах. В распоряжении военных предводителей были реальные силы, позволяющие им требовать больше ресурсов у своих подданных и получать больше прибыли из новых источников обогащения, но при этом они также были способны защитить своих сторонников от имперского произвола.

Другими словами, «позитивные» и «негативные» аспекты связей, появившихся между германскими племенами и Римской империей (хотя, опять же, такого рода термины неизбежно порождают вопрос: для кого они были положительными или отрицательными?), возымели в общем и целом тот же эффект. По мере укрепления этих отношений и первые и вторые ускоряли процесс политического объединения. То, что мы наблюдаем, по своей сути, – это ранний пример глобализации. Плохо развитая экономика, построенная преимущественно на натуральном хозяйстве с невысокой диверсификацией производства, а также слабой торговой и социальной стратификацией, внезапно оказывается бок о бок с высокоразвитой экономикой и мощным государственным аппаратом Римской империи. Новые источники обогащения и усилия, прилагаемые для установления контроля над ними, а также для ограничения агрессии Рима, в конечном итоге вызвали к жизни новые, более развитые социальные структуры, на основе которых появились новые политические образования. Близкое соседство и действия империи и соответствующая реакция на них местного населения и создали новую Германию позднеримского периода.

Разумеется, нельзя сказать, что доримское германское общество наслаждалось процветанием и покоем. Как мы видели, существенная разница в развитии между германскими носителями ясторфской культуры в Северной и Центральной Европе и западноевропейскими кельтами, носителями латенской культуры, наблюдалась задолго до того, как римские легионы покинули средиземноморское побережье. И, как мы уже видели, в отсталых обществах, населявших регионы с остатками ясторфской культуры, уже начинался процесс реорганизации – им была нужна возможность пользоваться достижениями своих более развитых соседей, носителей латенской культуры, а ведь дело было задолго до того, как в этом регионе появились римские войска. Очень показательна в этом плане личность Ариовиста – идеальный пример трансформации, которая неизбежно происходит, когда рядом сосуществуют два общества с разным уровнем благосостояния. Преображение местных германских племен началось еще до того, как в игру вступил Рим. Но в начале н. э. Европа образца латенской культуры сменилась еще более богатой, монолитной и куда более успешной в военном плане Римской империей. В результате сила воздействия мощных внешних стимулов и реакция на них германского общества возросли многократно.

Возможно, неравенство среди самих германцев в конце концов стало бы причиной появления более крупных и прочных политических образований, даже без вмешательства Рима. Однако постоянное и динамичное взаимодействие с империей ускорило этот процесс на много веков. Однако даже это не открывает нам полной картины того, как контакты с империей преобразили Древнюю Германию. Нам необходимо еще изучить миграционные феномены, развернувшиеся одновременно в разных регионах Германии, вкупе с социальной и политической трансформацией существовавших в ней сообществ.

Глава 3
Все дороги ведут в Рим?

Летом 172 года император Марк Аврелий оказался в отчаянном положении. Вдоль всех европейских границ Рима по-прежнему полыхало пламя войны, с 166 года, в особенности в регионе среднего течения Дуная, где теперь увяз сам император. Один из его главных командиров, преторианский префект Виндекс, был убит к северу от Дуная в битве с германским племенем маркоманов в Богемии. Марк Аврелий возглавил второй поход римлян против квадов в Словакии. Лето выдалось на редкость жарким, а римляне, продвигаясь по чужой территории, были вынуждены идти строем в полном вооружении и доспехах. Квады знали местность – и были осведомлены о приближении римлян. Вместо того чтобы встретиться с ними в битве, они отступали, заманивая их в глубь страны, все дальше и дальше от подводов с провизией. И наконец ловушка захлопнулась. Римляне были захвачены врасплох, без продовольствия и даже без воды, квады окружили их, сражаться не было нужды.

«Тогда варвары приостановили сражение, полагая, что легко добьются победы благодаря жаре и отсутствию [у римлян] воды, и, заняв все [высоты], заперли их со всех сторон, чтобы им неоткуда было взять воды: варвары ведь имели многократный численный перевес. И вот… римляне оказались в исключительно скверном положении, страдая от усталости, ран, солнца и жажды, уже не могли из-за этого ни продолжать битву, ни отступить, но продолжали стоять в строю на своих позициях, палимые зноем».

Их положение казалось критическим.

«Неожиданно собрались большие тучи и – не без воли божества – разразился мощный ливень… Когда ливень хлынул, сначала все поднимали головы и ловили его ртом, а затем одни подставляли под него щиты, другие шлемы и жадно тянули воду сами и давали пить коням. А затем, когда варвары на них напали, они одновременно пили и сражались».

Вода дала римлянам новые силы и вынудила квадов вступить в бой, поскольку теперь надеяться на капитуляцию римлян от жажды и изнеможения от зноя не приходилось. Гром и молнии – по словам очевидцев, разившие варваров – довершили начатое, и Марк Аврелий вырвался из ловушки, сохранив свою армию и пополнив список своих военных успехов блистательной победой.

Дождь, разумеется, был объявлен чудом Марка Аврелия, и о спасении римской армии говорили повсюду, его сочли еще одним доказательством того, что высшие силы поддерживают Римскую империю. Вызвал он и немало споров. Дион Кассий, на чьи труды мы в основном опираемся, приписывает божественное вмешательство заслугам Арнуфия, египетского мага, христианские же авторы утверждают, что молитвы христианского легиона из Сирии были услышаны. Какие бы высшие силы ни решили вмешаться, гроза спасла императора от плена, и он был очень им благодарен. Он выиграл войну и восстановил мир на европейской границе империи, хотя на это ушло почти целое десятилетие. Чудодейственный дождь, наравне с прочими событиями войны, был увековечен в резьбе на триумфальной колонне, которую император приказал возвести в честь победы в столице[105]. Но почему Марк Аврелий вообще оказался в такой опасности?

От Балтийского до Черного моря

Экспансия Рима в северные, преимущественно германские регионы Европы приостановилась в I веке н. э., и приблизительные границы империи проходили по рекам Рейн и Дунай, но это не означало того, что позиция ее стала сугубо оборонительной. Как мы уже видели в прошлой главе, военное превосходство Рима шло рука об руку с агрессивной дипломатией, и благодаря этому племенные союзы, непосредственно граничащие с ним, становились государствами – клиентами империи. Набеги, угрозы, военные демонстрации и подчинение варваров были стандартными методами, но открытые столкновения происходили крайне редко. Наученные горьким опытом, германцы быстро усваивали, что открытый конфликт с римскими легионами обычно заканчивался катастрофой. К середине II века маркоманы и квады уже больше века являлись клиентами империи, что делает войну, в которой едва не погиб Марк Аврелий, еще более странным явлением. Почему союз, давно бывший клиентом Рима, после ста лет мирного сосуществования, изредка прерываемого мелкими конфликтами, попытался уничтожить императора и его армию в полномасштабном военном противостоянии?

 

Чудо с дождем произошло в период бунтов и волнений, которые в совокупности называются Маркоманской войной. Но в ней участвовали и другие племена, не только богемские маркоманы, хотя именно последние принимали участие в самых ярких ее эпизодах. Воссоздать ход этой войны – задача не из легких. Историк Дион Кассий полностью описал все ее этапы – включив в повествование множество довольно важных подробностей, – однако его труд сохранился лишь фрагментарно, а прочие источники весьма ограниченны. В результате мы располагаем сведениями лишь об отдельных эпизодах, связь между которыми нередко остается неясной. И главное, вопросы о масштабе этой войны и ее подлинных причинах по-прежнему вызывают недоумение. Римские источники, разумеется, твердят лишь о вспышках недовольства в приграничном регионе и о том, как именно вооруженный конфликт постепенно перешел на земли самой империи. Однако исторические и археологические источники ясно показывают, что одним из факторов, дестабилизировавших ситуацию в приграничных землях, стало прибытие новых германских племен.

Маркоманская война

Марк Аврелий пришел к власти в 161 году и в самом начале своего правления был вынужден заниматься урегулированием конфликта с парфянами на месопотамской границе империи. Среди прочих мер он перевел на восток три легиона – 18 тысяч человек – из приграничных районов близ Рейна и Дуная, однако к середине десятилетия неприятности начали назревать уже на западе. Зимой 166/167 г. 6 тысяч лангобардов и убиев вторглись в римскую провинцию Паннония – современная Венгрия, к югу от Дуная, к юго-западу от Карпатских гор. Они потерпели поражение, однако на этом проблемы в данном регионе не закончились. В 168 году маркоманы и виктуалы, давние клиенты Рима в этих землях, потребовали разрешения войти на территорию империи. Как было указано в прошлой главе, случай не был беспрецедентным, племена иногда обращались к императору с подобными просьбами и порой даже получали желаемое разрешение. Однако на сей раз Марк Аврелий ответил отказом. Возможно, для того, чтобы адекватно контролировать ситуацию, в тот период ему не хватало военной мощи. Однако он был решительно намерен изменить это обстоятельство.

В 170 году император собрал свои войска в Паннонии. Некоторые источники намекают, что он планировал аннексировать территории, занимаемые маркоманами и квадами. Но последующая кампания оказалась крайне неудачной. Маркоманы обошли римскую армию с флангов, и, поскольку со многих опорных пунктов войска были выведены, неистовые варвары сумели добраться до самой Италии. Одерцо был разграблен, Аквилея – осаждена. Таких бед римская Италия не знала с III века до н. э., и захватчиков прогнали только к концу 171 года. Тем временем начались волнения по всему течению Дуная. Языги – одно из кочевых племен сарматов – и германские квады досаждали империи на Среднедунайской низменности к западу от Карпат, а два племени вандалов – астинги и лакринги – подобрались вплотную к северным границам Трансильванской Дакии (см. карту 4). Костобоки с северо-востока Дакии нападали на Фракию, Македонию и Грецию, предположительно двинувшись на юг вдоль восточных, а не западных склонов Карпат. В то же время серьезные набеги начались на северной границе вдоль Рейна. Всем этим угрозам приходилось противостоять, и это вынуждало императора отложить возмездие, а потому лишь в 172 году Марк Аврелий смог вернуться к непосредственным зачинщикам. Два года напряженных военных действий на среднем течении Дуная, во время которых и произошло чудо с дождем, заставили маркоманов, квадов и языгов покориться. Волнения в Богемии, Словакии и на Среднедунайской низменности были подавлены, но до конца десятилетия император был поглощен принятием комплексных военных и дипломатических контрмер, направленных на то, чтобы, как всегда, превратить победу в долгосрочный мир[106].

Уцелевшие фрагменты труда Диона могут дать некоторое представление о них, но, увы, далеко не полное. Тем не менее сходство их с дальнейшими уловками, которые в том же регионе применял император Констанций II два века спустя, поразительно. Цари-бунтовщики были заменены более сговорчивыми, особенно среди квадов и сарматов, – и устранение предыдущих ставленников императора (Фуртия и Занктия) вызвало неприкрытую враждебность по отношению к Римской империи. Маркоманы и квады были вынуждены согласиться на размещение 20 тысяч римских солдат в ряде укреплений на их землях. Все это, разумеется, служило напоминанием о том, что, несмотря на выплаты и прочие знаки благоволения, иногда клиентами Римской империи становились не по доброй воле. Отдельным племенам было дозволено перебраться на новые земли (асдингам, в частности), другим ответили отказом (квады), а третьи получили разрешение поселиться на территории империи (наристы, общей численностью 3 тысячи). Все это было сделано в соответствии с пожеланиями императора и его представлениями о том, что наилучшим образом послужит интересам империи. Наристы были куда малочисленнее маркоманов, и теперь уже Марк Аврелий диктовал условия как победитель, поэтому на сей раз он дал свое согласие. Торговые привилегии даровались либо отзывались в соответствии с представлениями императора о верности того или иного племени, вновь были утверждены нейтральные территории различных размеров. Опасное сарматское племя языгов, как и лимиганты в 358 году, было вынуждено поселиться в два раза дальше от реки. В землях народностей, вызывавших у императора особые подозрения, были размещены римские гарнизоны и отменены всеобщие собрания, на которых определялась политика племени. Когда порядок был восстановлен и власть лояльных царей укрепилась, условия стали менее жесткими. Языгам было позволено вернуться в свои прежние земли и пройти по римской провинции Дакии, чтобы возобновить связи с другим сарматским племенем, роксоланами. Таким образом, масштабные военные кампании Марка Аврелия укрепили сложное переплетение дипломатических договоров и союзов, которое соответствовало давно установившимся методам взаимодействия с клиентами Рима. Однако на сей раз, как отмечал Дион, масштабы проблемы – куда более серьезной, нежели та, с которой столкнулся в 358 году Констанций, были таковы, что даже по смерти императора в 181 году работа его еще не была закончена[107].


Но главный вопрос так и остался без ответа. Что все-таки послужило причиной войны?

По сведениям одного из главных наших источников, истинная причина – всплеск захватнической деятельности, включавшей и миграцию, со стороны нескольких германских племен из Северо-Центральной Европы: «В то время как виктуалы и маркоманы производили повсюду смятение, а другие племена, теснимые с севера варварами, начинали военные действия, если их не впускали в римские пределы».

В соответствии с «великим нарративом» этот абзац, разумеется, считался доказательством того, что Маркоманская война стала первой фазой крупномасштабной миграции из германских земель, которая в конечном счете и уничтожила Римскую империю. Однако выдержка взята из «Истории Августов», свидетельства которой всегда спорны. В ней содержится немало исторических сведений, в особенности касающихся более отдаленного прошлого, II века, однако рукопись считается фальшивкой – вероятно, она была написана в Риме приблизительно в 400 году одним из сенаторов, который сознательно сделал ее похожей на источник III века. Невозможно определить, насколько можно доверять излагаемым в ней сведениям по каким-либо вопросам, поскольку нам неизвестно, что основано на подлинных данных, а что автор просто выдумал. К тому же любой писатель того времени, как мы увидим в следующей главе, прекрасно знал бы, к примеру, готских мигрантов-варваров, которые в больших количествах наводнили Европу, спасаясь «от других варваров», гуннов. Следовательно, будет вполне логично подвергнуть сомнению версию «Истории Августов» о том, что на самом деле вызвало беспокойство Марка Аврелия, и один из современных ученых не так давно высказал мнение, что представленный в книге взгляд на масштабные причины и более серьезные последствия войны не следует учитывать вовсе. В этом случае все рассуждения о IV веке лучше отложить на потом. Маркоманскую войну нельзя считать первым предвестником волны германских переселенцев, которая в конечном счете захлестнет Римскую империю. Напротив, едва закончив войну с парфянами, Марк Аврелий решил восстановить власть Рима на европейских границах, где из-за перевода войск на восток участились набеги и налеты, но ничего слишком уж необычного там не происходило. В этом свете именно жесткий отпор и подавление беспорядков со стороны императора – другими словами, агрессия Рима – воспламенили границу. Паника вынудила маркоманов и квадов начать действовать – попытаться отомстить[108].

Некоторые аспекты такой реконструкции событий вполне справедливы. Необходимо помнить о возможных хронологических ошибках, однако в любом случае страх перед агрессией со стороны Рима, несомненно, присутствовал бы в расчетах варваров. Рим считал, что всегда будет диктовать свою волю на границах, опираясь на военное превосходство, и варварские союзы – клиенты империи – вряд ли питали иллюзии относительно того, что империя назначит «справедливое» или «соответствующее проступку» наказание. Императорам надлежало проявлять суровость по отношению к варварам и их делам. Однако, невзирая на все вышеизложенное, мне не представляется убедительным предположение о том, что в 60–70-х годах II века не происходило ничего из ряда вон выходящего. Здесь очень важно не перейти от одной упрощенной точки зрения (в соответствии с которой эта война рассматривалась как начало великого противостояния германцев и Римской империи) к другой (войны не было вовсе, это обычные приграничные стычки). Даже если отбросить, возможно, не вполне верные параллели с событиями, имевшими место в IV веке, война приобрела слишком большой размах для обычного приграничного конфликта, и те ее причины, которые подлежат восстановлению, говорят о том, что в игру вступили серьезные силы.

Прежде всего: масштаб. Географическая протяженность нападений была исключительной. В самом начале 70-х годов II века начались серьезные конфликты в римских землях вдоль северной границы по Рейну, на Среднедунайской низменности и на северных и восточных границах Дакии – то есть практически по всей границе Рима с Европой. Даже самые серьезные бунты I века никогда не выходили одновременно за Рейн и пределы Среднедунайской равнины – здесь мы явно имеем дело с кризисом совершенно иного рода, нежели даже тот, который был вызван амбициями Хнодомара в IV веке (он, как мы видели в прошлой главе, коснулся только одного приграничного сектора). К тому же военные действия продолжались с перерывами целых пятнадцать лет. В IV веке приграничные конфликты, хорошо описанные в хрониках, длились не больше двух или трех, и даже поднятый Хнодомаром бунт затих через пять лет. Географии и хронологии вполне достаточно для того, чтобы сделать вывод о том, что во II столетии происходило нечто куда более серьезное.

 

Тяжелее всего судить о количественном аспекте этой войны. Сколько людей приняли в ней участие за эти пятнадцать лет? Конкретных сведений ничтожно мало. Единственные цифры, которые у нас есть, дает Дион, рассказывая о том, что в первом нападении на Паннонию участвовали 6 тысяч лангобардов и убиев. Если эта цифра верна, то перед нами серьезная, но отнюдь не грозная сила (особенно в сравнении с той, которая была в распоряжении алеманнов в битве при Страсбурге). Прочие данные имплицитны и/или субъективны. Численность римских войск, вовлеченных в конфликты на Среднедунайской низменности, была, несомненно, значительной; к началу контрнаступления, к примеру, Марк Аврелий набрал два новых легиона (12 тысяч человек).

Последствия войны также были довольно суровыми – не только в Италии, но и к западу от границы вдоль нижнего течения Рейна, от бельгийского побережья до Соммы, где были сровнены с землей такие города, как Тарвенна (Теруан), Багакум (Баве) и Самаробрива (Амьен). В конфликте участвовало столько маркоманов и квадов, что германцы даже сумели убить префекта и угрожать жизни императора, что, в свою очередь, указывает на крупный военный конфликт – как и тот факт, что Марк Аврелий в дальнейшем решил поставить огромный памятник самому себе в Риме в честь своей победы. Пропагандистское и хвалебное предназначение колонны не вызывает сомнений, однако более ранние колонны, к примеру императора Траяна, ставились для того, чтобы возвестить о победе в полномасштабной войне (в его случае – завоевание Дакии). Тот факт, что Марк Аврелий воздвиг подобный памятник самому себе, не став предметом осмеяния, говорит о многом. Если вы всерьез намерены уменьшить масштаб и серьезность конфликта, каждый из этих фактов можно попытаться объяснить по отдельности, но вместе они приводят нас к неизбежному выводу о том, что Маркоманская война представляла собой нечто необычное в отношениях между Римом и его варварами-соседями[109].

О том же говорят и географические перемещения – иногда явно принимающие форму миграции, – которые формируют весьма интересный фон для войны. И здесь опять-таки становятся очевидными различия между этим конфликтом и волнениями I века. Лангобарды и убии, нападение которых на Паннонию открывает череду набегов схожего рода, к примеру, прошли приблизительно 800 километров к югу от нижнего течения Эльбы (если верить Тациту, именно эти земли они населяли в конце I века – и, по свидетельству Птолемея, в середине II века) всего за десять лет до начала войны. Никаких письменных свидетельств их продвижения на юг нет, однако проще всего было бы направиться вниз по течению Эльбы, одной из основных водных артерий, прорезающих Европу с юга на север, далее – в Богемию через долину реки Моравы и оттуда уже на Среднедунайскую низменность (см. карту 4). Если так, то они прошли по одному из главных путей Центральной Европы, по нему же двести пятьдесят лет спустя прошествуют кимвры и тевтоны. Мы не знаем, были ли эти лангобарды и убии налетчиками, которые впоследствии планировали вернуться домой с награбленным, или же они намеревались поселиться в приграничном регионе. У некоторых групп желание обрести новый дом прослеживается более отчетливо. Оно явно двигало вандалами, которые во время войны также двинулись на юг, но их путь оказался немного короче – их племена вышли из Средней Польши; они предприняли, очевидно сговорившись с римлянами, попытку захватить земли костобоков в приграничных регионах Дакии. Чтобы нейтрализовать кризис, как мы уже видели, римляне разрешили наристам поселиться в империи, и маркоманы и виктуалы раньше просили о том же. Однако далеко не все стремились обосноваться в приграничье. Один раз Марку Аврелию пришлось вмешаться, чтобы не дать квадам всем племенем двинуться на север в земли семнонов в среднем течении Эльбы[110].

Но здесь главное – не увлекаться. Все это вовсе не свидетельствует о том, что с севера хлынула волна мигрирующих варваров, а маркоманы, квады и языги воспользовались случаем и беспокойными временами, чтобы обогатиться. Некоторые из чужаков, приходивших в приграничные земли, также имели только одну цель – грабежи. Но, несмотря на это, многие обстоятельства указывают на то, что германские племена, жившие близ границы с Римом и по большей части являвшиеся полузависимыми клиентами империи, а не ее заклятыми врагами, приняли участие в войне в том числе и из-за того, что появились новые племена, и им, как они и утверждали, действительно требовалась помощь Рима. Балломарий, царь маркоманов, в свое время предстал перед императором Марком Аврелием в качестве представителя делегаций одиннадцати приграничных племен, в земли которых могли вторгнуться пришельцы с севера[111]. Если бы у нас не было больше никаких сведений о Маркоманской войне, то вплоть до 1970 года ситуация выглядела бы крайне интригующе, но вместе с тем и весьма досадно. Сами по себе исторические источники не способны дать нам более или менее реальных представлений о масштабе конфликта, ведь споры Марка Аврелия с маркоманами и квадами были лишь его частью. Однако за последние двадцать лет были обнаружены обширные археологические свидетельства, которые коренным образом изменили наши представления о том, что происходило на севере Древней Германии во II веке.

Обнаружение этих свидетельств – очень интересный побочный эффект холодной войны. Многочисленные раскопки проводились в Центральной и Восточной Европе до 1939 года, однако большая часть находок затерялась в ходе разрушительной Второй мировой войны, и после ее окончания ученые были вынуждены фактически начинать с нуля. Стимул, финансирование и кадры поступали преимущественно из одного источника – объединения восточных государств, появившихся под влиянием Советского Союза. Эти государства преследовали две цели, которые на первый взгляд кажутся несочетаемыми. С одной стороны, в них были очень сильны националистические тенденции. Археологически они выражались в желании доказать, что нынешние обитатели этих земель – далекие потомки коренного населения, которое на протяжении длительного периода занимало одну и ту же территорию, и историю его можно проследить до самого глубокого прошлого. Желание это сочеталось со здоровым интересом и стремлением продемонстрировать на практике процессы исторического развития, описанные в XIX веке господами Марксом и Энгельсом, несмотря на то что, как мы уже видели, для марксистов национальная идентичность любого рода могла быть лишь ложным сознанием. По двум этим причинам изучение далекого прошлого за «железным занавесом» рассматривалось как весьма похвальное стремление, а в результате появилась целая индустрия, спонсируемая государством. Если взять на себя труд сейчас ознакомиться с выпущенными тогда работами, то от идеологического подтекста отдельных публикаций, в особенности времен 60-х и 70-х годов, волосы встают дыбом. Однако многие ученые упорно не желали работать под гнетом официальной марксистско-националистской идеологии и ее видения прошлого и, либо поддерживая эти идеи на словах, либо просто их игнорируя, занимались исследованиями честно и беспристрастно. Даже в сталинскую эпоху на основе новых находок проводилась колоссальная и очень важная работа, а к концу 70-х и 80-х годов многие научные сообщества Восточной Европы обрели почти полную интеллектуальную свободу[112].

В результате мы получили прежде всего куда более полную и ясную картину основных материальных культурных систем германской Европы в римский период, в частности, была выявлена вельбарская культура Северной Польши, заметно отличающаяся от своего ближайшего соседа, пшеворской культуры, которая была довольно полно изучена и описана между Первой и Второй мировыми войнами. Между ними немало сходств, но различия, как незначительные – к примеру, в росписи посуды, изготовлении оружия, – так и куда более весомые и значимые, заставляют разделить их. Вельбарских мужчин никогда не хоронили с оружием, но такой обычай имелся у носителей пшеворской культуры. Вельбарские кладбища указывают на то, что в ходу были обряды как кремации, так и предания земле, в то время как их соседи всегда сжигали мертвецов. Такие несоответствия свидетельствуют о существенных различиях в религиозных верованиях, касающихся посмертия.

Обнаружение различий между этими культурами для нас важно потому, что изобилие новых находок привело к дальнейшему развитию более надежных способов определения возраста археологических находок. Коссинна – автор теории «археологии поселений» – стал основоположником этого процесса, используя одновременно два элемента. Во-первых, он и его соратники установили принцип использования стилистического развития с целью определения относительных дат в рамках определенной «культуры». Появление более изысканных вариантов того или иного предмета или более сложных форм в рамках одного типа украшений заставило их предположить – и вполне разумно, как показывает практика, – что более простые варианты предшествуют им и являются более ранними. В общем и целом этот подход можно перенести на любые типы объектов, однако метод изначально применялся преимущественно к керамике. Первые исследователи затем стали в своих построениях опираться на предметы, датировка которых не вызывает затруднений, чтобы выстроить временную шкалу стилистических изменений в рамках общей хронологии. Скажем, если монета 169 года н. э. была найдена вместе с керамикой определенного вида, значит, посуда была произведена после ее выпуска. Этот метод в целом неплох, однако о временных промежутках между производством и захоронением датируемых объектов оставалось только догадываться, и ошибки случались достаточно часто – поскольку, как мы теперь знаем, римские монеты хорошего качества, изготовленные в I и II веках, по-прежнему широко использовались в варварской Европе даже в IV столетии.

105Дион Кассий. Римская история. 32.8–10.
106Хорошее исследование по теме: Birley (1966), главы 6–8 и приложение ni; см. также: Bohme (1975).
107См.: Дион Кассий. Римская история. 72.20.1–2 (о размещении войск); 72.11–12, 72.20.2, 72.21 (о перемещениях асдингов, квадов и наристов соответственно); 72.15, 72.16.1–2, 72.19.2, 73.3.1–2 (о торговых привилегиях и нейтральных территориях); 72.19.2, 73.2.1–4 (о собраниях).
108История Августов: Марк Аврелий. 14.1; об особенностях этого источника: Syme (1968), (1971а), (197lb). О римской агрессии: Drinkwater (2007), 28–32. Дринкуотер также рассуждает о возможной роли болезней и о важности чувства долга для Марка Аврелия.
109О последствиях войны на Рейне см.: Carroll (2001), 138; о легионах и памятнике, который Марк Аврелий воздвиг в свою честь, см.: Birley.
110О родине лангобардов в I веке см.: Тацит. Германия. 40. Группа численностью 6 тысяч человек представляет собой лишь небольшое образование, за ними в V веке последует еще больше лангобардов (см. главу 5). Позже лангобарды наводнили земли в среднем течении Дуная и образовали поселения в Богемии, но неизвестно, было ли происходившее характерно и для племен II века.
111См.: Дион Кассий. Римская история. 72.3.1а.
112См., например: Barford (2001), введение и главу 1.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60 
Рейтинг@Mail.ru