Питер Хизер
Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы
Искусство работы с клиентами
В 1967 году при добыче гравия из русла Рейна вблизи старого римского города Цивитас-Неметум (современный Шпайер) было обнаружено захоронение награбленного добра из римской виллы. Раскопки велись очень осторожно и тщательно целых шестнадцать лет, и в итоге археологам удалось восстановить полную картину происшедшего. Найденные предметы оказались там потому, что в конце III века алеманны после набега пытались переправиться с награбленным добром через Рейн, когда их суда угодили в засаду и были потоплены римскими речными патрульными кораблями. Последние, называемые «лузориями», были легкими весельными боевыми кораблями, оснащенными таранами; плавали на них хорошо вооруженные воины. Обычная приграничная история, если не упоминать о грузе, который грабители пытались увезти домой. Трофеи общим весом около 700 килограммов были сложены в три или четыре телеги, которые алеманны переплавляли на плотах на восточный берег Рейна. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что у них при себе было почти все имущество с одной римской виллы – захватчики забрали все металлические изделия, которые только смогли отыскать. Единственное, чего недоставало среди награбленного, – это изысканных изделий из серебра и дорогих украшений. Либо хозяин и хозяйка поместья сумели бежать до нападения, либо самые ценные трофеи переправляли отдельно. Тем не менее в телегах обнаружилась груда серебряных тарелок из столовой, кухонная утварь (включая 51 котелок, 25 мисок и тазов и 20 железных черпаков) и достаточно орудий и инструментов (всех подряд, от садовых кривых ножей до наковален), чтобы управлять немаленькой фермой, а также несколько сакральных предметов из святилища при вилле и 39 серебряных монет хорошего качества[96].
Природа этого необычного клада проясняет всю глубину проблемы, с которой столкнулась империя после установления торговых отношений с приграничными племенами. Мы привыкли считать, что варварских грабителей интересовало в первую очередь золото и серебро, – и действительно, в различных кладах и захоронениях нередко встречаются ценные предметы из этих металлов. Однако ассортимент востребованных товаров был куда шире. Поскольку экономика германских племен была менее развита, чем экономика империи, все эти товары грабители могли использовать сами или же перепродать их кому-то еще – алеманнским фермерам или хозяйкам, или даже кузнецам – на переделку. Это, пожалуй, самая яркая иллюстрация того, какого рода добыча была нужна среднестатистическому германскому налетчику. Однако исторические источники ясно указывают на то, что грабежи, возможно меньшего масштаба, чем описанная нами очистка целого поместья от всего мало-мальски ценного, происходили повсеместно вдоль северных границ Римской империи.
Тот факт, что продвижение легионов в I веке постепенно остановилось – в основном у русел рек Рейна и Дуная, – еще не означал, что римские земли по другую сторону границы жили в мире и покое. Напротив, у варваров появилась прекрасная возможность совершать регулярные набеги на империю, что вполне естественно, когда сосуществуют два общества, находящиеся на разных уровнях экономического развития. К тому же Рим, вопреки утверждениям отдельных исследователей, вовсе не перешел ни с того ни с сего от нападения к защите. Для сохранности границ требовалась куда более активная, упреждающая оборонительная стратегия, и на протяжении большей части своей истории Рим сохранял военное превосходство над соседними землями вдоль всей своей европейской границы, которое поддерживалось в том числе и довольно агрессивной дипломатией. Такая политика весьма эффективно способствовала превращению ближайших соседей в клиентов империи[97].
Используемые Римом методы практически не менялись на протяжении всего существования империи и оказывали серьезное воздействие на социально-политическое развитие германского мира. За примером можно обратиться к Аммиану, который рассказывает о действиях императора Константина II в ответ на беспорядки в землях у срединного течения Дуная в 358–359 годах. В первую очередь Константин, как и все императоры до него, установил здесь военное главенство Рима. Он начал действовать сразу после весеннего равноденствия, когда враги считали, что им пока ничто не угрожает. Император приказал поставить на Дунае понтонный мост, и римская армия обрушилась на ни о чем не подозревавших сарматов. Итоги этого нападения были печальны: «Большинство однако было перебито, так как страх сковывал их движения; а те, кого спасла от смерти быстрота, спрятались в уединенных горных долинах и смотрели оттуда, как гибла от меча их родина».
За несколько недель военная кампания успешно перешла на соседние земли квадов и остальных приграничных племен в этом регионе. В дальнейшем император с помощью военного превосходства Римской империи навязал германцам условия мира, которые, как он надеялся, станут долгосрочным мирным договором. Один за другим племена и их предводители представали перед императором, дабы услышать его решение.
Не все они удостаивались одинакового обращения. К некоторым Константин благоволил. Один царевич сарматов, Зизаис, прекрасно знал свою роль: «Увидев императора, он бросил оружие и пал всем телом, как мертвый, на землю. От страха он потерял голос в тот самый момент, когда должен был изложить свою просьбу. Несколько раз пытался он заговорить, но рыдания мешали ему, и он не мог объяснить, чего он хочет. Это обстоятельство вызвало к нему особое сострадание».
Варварам полагалось демонстрировать подобострастие и раболепие перед божественным могуществом Рима, о чем Зизаис был прекрасно осведомлен, – о том же говорят изображения варваров на римских монетах и памятниках. Варвары всегда представлены лежащими ниц в самом низу изображения, порой в буквальном смысле слова под стопой императора. Вполне вероятно, что сармат хорошо просчитал свое поведение и добился желаемого результата. Константин решил вернуть политическую независимость народу Зизаиса, который существовал на правах клиента после заключения не самого выгодного для него соглашения, а самому царевичу даровал титул независимого царя. Реорганизация политической системы объединений народностей этих приграничных земель происходила именно в том ключе, в каком она наиболее соответствовала интересам Рима, и являлась одной из главных забот Константина. Это означало, что было необходимо разрушить слишком крупные и, следовательно (с точки зрения Римской империи), потенциально опасные союзы. Там, где победил Зизаис, проиграли остальные. Арахарий, царь квадов, несмотря на все возражения, был лишен власти над своим сарматским подданным, королем Юзафером, которому, как и Зизаису, император вернул независимость. Иногда вмешательство правителя Рима принимало куда более жестокие формы. Другая тактика, которая использовалась три раза за двадцать четыре года, описанные в повествовании Аммиана, заключалась в том, чтобы пригласить на ужин представителей потенциально опасных династий и либо захватить их в заложники, либо убить[98].
Помимо политического переустройства принимались и прочие меры – взыскание компенсации за затраты империи на ведение военных действий и наложение ограничений, для того чтобы новый порядок сохранялся и после того, как легионы уйдут из этих земель. Некоторые меры были стандартными, например набор молодых мужчин из разных племен для службы в римской армии в качестве добровольцев. Как мы уже видели, за века существования империи это был не единственный способ для молодых германцев оказаться в Риме на военной службе. К тому же римляне брали заложников в каждом племени, как правило высокородных молодых людей. В империи с ними обращались не совсем как с пленниками, однако иногда могли и казнить – при нарушении их соплеменниками соглашения. Все римские воины, попавшие в плен, возвращались на родину. В остальном детали договоров варьировались. В соответствии со степенью вины, которую император присуждал тому или иному племени за участие в противостоянии, германцев могли обязать поставлять рабочую силу, материалы и продукты питания – или же, напротив, даровать им привилегии в торговле. Субсидии различного характера также были оружием, служившим римской дипломатии. В прошлом некоторые историки сомневались в этом, считая, что плата царям варваров – признак военной слабости Рима в поздний период. Это мнение ошибочно. Мы бы назвали эти выплаты не данью, а «помощью иностранным государствам», этот прием был в ходу на протяжении всей истории Рима, даже после важных военных побед. Сокрушив алеманнов при Страсбурге, к примеру, Юлиан даровал побежденным царям право на ежегодные выплаты со стороны Рима. Причина проста: с их помощью цари, с которыми Рим заключал соглашения, могли сохранить власть. В этом плане субсидии были отличным капиталовложением[99].
Помимо всей этой дипломатической активности, в результате интервенции Константин получил еще одну проблему. Империи было ни к чему чрезмерное скопление германцев непосредственно у ее границ – по двум причинам. Во-первых, это означало бы, что рядом слишком много племен, у которых есть возможность совершать набеги на римские земли. Во-вторых, как показывает реорганизация и учреждение варварских вождеств и царств, между приграничными племенами всегда существовало соперничество, и их борьба за наиболее выгодное положение могла вылиться в волны насилия на римских землях, если бы в игру вступило еще больше племен. Поэтому Константин и его советники в конечном итоге решили, что при установлении нового порядка на германских землях нужно заставить группу сарматов – лимигантов (еще один племенной союз) – уйти от римских границ. Лимиганты, естественно, остались не в восторге от такой перспективы, поэтому пришлось продолжить военные действия с целью устрашения. После истребления двух подгрупп, амиценсов и пиценсов, остальные сдались и согласились переселиться. Казалось, в приграничных районах наконец наступил мир и покой – но это ожидание не вполне оправдалось. Год спустя, в 359 году, некоторые из лимигантов вернулись, сказав, что предпочли бы переехать в саму империю в качестве платящих данников, нежели и дальше жить на выделенных им землях так далеко от границы.
События, происшедшие вслед за этим, довольно таинственны. Аммиан возлагает всю вину на вероломных лимигантов, но от него другого ожидать и не приходится. Похоже, что между представителями племени и Римом был заключен договор. Сарматам было даровано разрешение переправиться через реку и ступить на римскую почву. Константин вновь вернулся в этот регион со своей армией. И в ключевой момент что-то пошло не так. Вместо того чтобы подчиниться, сарматы атаковали императора – по крайней мере, так утверждает Аммиан, – и римляне вступили в бой. «И так как наши ринулись с тем, чтобы смыть позор своей храбростью, и пылали гневом на вероломного врага, то без всякой пощады убивали всех, кто попадался навстречу, топтали ногами живых, умирающих, убитых; прежде чем насытилась их ярость кровью варваров, воздвиглись целые груды мертвых тел».
Возможно, лимиганты действительно поступили вероломно. Или же Константин хотел этим подчеркнуть, что его приказам должно следовать беспрекословно. Или же, что не менее вероятно, трагедия произошла в результате недоверия и непонимания. Но за время своего существования империя иногда принимала в свой состав представителей иных народностей, обитавших за ее пределами, чтобы иметь возможность контролировать приграничные территории. С одной стороны, римляне получали новых налогоплательщиков и, возможно, будущих солдат; с другой – было необходимо предотвратить потенциально опасное перенаселение близ границы[100].
Все эти методы использовались довольно часто. Периодические военные вторжения привели к заключению мирных договоров со всеми племенами, населяющими тот или иной приграничный регион, при этом нередко разрушались уже существующие опасные крупные союзы, друзья вознаграждались, враги наказывались. Так с помощью кнута и пряника – страха, порожденного карательными военными кампаниями и взятием заложников, в сочетании с оказанием финансовой поддержки отдельным племенам и даровании им торговых привилегий – римляне заботились о том, чтобы установленный ими порядок не рухнул сразу же, а просуществовал как можно дольше. Эти методы были вполне эффективны, но, разумеется, не идеальны. С точки зрения империи их успешность можно определить по долгосрочности соглашений и договоров. По моим подсчетам, в среднем дипломатические соглашения, заключаемые между империей и племенами, жившими на берегах Рейна и Дуная, действовали на протяжении двадцати – двадцати пяти лет, то есть в пределах одного поколения – благодаря военной интервенции. Вполне вероятно, что игра стоила свеч (мир в обмен на военные потери) и римляне устанавливали вполне разумные условия. Однако необходимо помнить, что вся эта система держалась на редких, но решительных военных кампаниях империи. Приграничные племена были частью римского мира, однако они входили туда отнюдь не по доброй воле и на взаимовыгодных условиях. Рим регулярно прибегал к военной силе, подтверждая свое превосходство.
Методы римской дипломатии сами по себе весьма интересны и описаны в соответствующих научных трудах. Они также способствовали развитию и трансформации германского общества. Чтобы понять, почему все обстояло именно так, нам вновь придется вернуться к народам, населяющим земли вдали от римской границы, рассматривая их в качестве активных участников событий. Римская дипломатия, разумеется, оказывала на них определенное прямое воздействие, но это лишь часть истории. Племена и отдельные индивидуумы на землях Древней Германии по-разному реагировали на стимулы, применяемые во внешней политике Рима на протяжении четырех веков, и эта реакция не менее важна, чем вмешательство империи в их развитие.
Трансформационный потенциал одного аспекта римской дипломатии давно привлек внимание исследователей – речь идет о ежегодных выплатах (или субсидиях). Они выдавались не только деньгами или золотыми и серебряными слитками, но и в виде ценных римских товаров, таких как изысканные ювелирные изделия или дорогие, богатые ткани. В эпоху Византии римляне иногда снабжали германцев продуктами питания, недоступными для них, и, возможно, точно так же они поступали и в первые века н. э. Цель этих субсидий, как мы уже видели, заключалась в том, чтобы укрепить власть более уступчивых приграничных царей, ведь если те сохранят свое влияние, то смогут поддерживать мир в приграничных землях. Получаемые средства укрепляли позиции уже правящих властителей. Однако важно понимать, что, как и в торговле янтарем или рабами, дипломатические выплаты представляли собой новый источник обогащения в германских землях, и, как и в случае с торговыми прибылями, его появление породило соперничество между потенциальными получателями. Утрата потенциального источника дохода в виде таких выплат отчасти объясняет нежелание лимигантов поселиться вдали от границы, помимо понижения статуса (в глазах Рима) с независимого царства на зависимое. И конечно, даже незначительное снижение в количестве или качестве ежегодных даров могло вызвать кризис, как в 364 году, когда Валентиниан урезал выплаты алеманнам. У нас есть свидетельства того, что отдельные племена специально переселялись ближе к границе в надежде потеснить нынешних счастливчиков и занять их место. Соперничество за контроль над притоком доходов в виде субсидий таким образом ускоряло трансформационные процессы в обществе и говорило о том, что Рим порой награждал победителей в борьбе между племенами, находившимися за пределами его влияния[101].
Но субсидии были лишь частью римской дипломатической стратегии, прочие аспекты которой также оказывали свое воздействие. Возьмем, к примеру, периодические военные интервенции, которые в IV веке стали обычным явлением; в среднем насчитывается одна кампания в поколение в каждом приграничном секторе. В ходе этих интервенций, как правило, римляне сжигали все, что попадалось им на пути, до тех пор пока местный царь или король не появлялся перед императором, чтобы заверить его в своей преданности. Тогда вновь начинались переговоры и в конечном итоге возобновлялись выплаты. Экономические последствия таких интервенций требуют тщательного осмысления. У нас нет точных сведений об этой стороне из источников IV века, однако довольно интересная аналогия встречается в хозяйственных записях средневековых поместий, находившихся в районах, подвергавшихся схожим нападениям. К примеру, земли епископа Йоркского, на которые в XIV веке нередко совершали набеги шотландцы, показывают, что на восстановление после таких грабежей уходили доходы, производимые на протяжении целого поколения. Это происходило потому, что налетчики, помимо похищения движимого имущества, которое не так сложно заменить, также нацеливались на такие важные элементы сельского хозяйства, как пахотные животные (которые в средневековых условиях были по стоимости сродни трактору). Они были очень дорогими сами по себе, не говоря уже об упряжи и прочих необходимых вещах. Все это нужно было заменить, следовательно, доходы резко падали на двадцать и более лет.
Если такого рода экономические последствия вписать в картину жизни германских племен у римской границы, то (в особенности в те времена и в тех регионах, где конфликты с римлянами происходили регулярно) станет ясно, что тесное соседство с Римской империей значительно сдерживало темп экономического развития, и это, опять-таки, подтверждается археологическими свидетельствами. Из числа приграничных районов, где римские товары стали весьма многочисленны в раннеримский период, выделяются, к примеру, побережья Рейна и Везера. Римские изделия там представлены в незначительном количестве, и поселения остаются не слишком многочисленными вплоть до второй половины II века. Это следствие вражды, существовавшей между многими племенами этого региона и Римской империей, ведь здесь обитали в том числе херуски. Здесь же при восстании Арминия были разбиты легионы Вара в Тевтобургском лесу в I веке н. э. Далее, единственный регион, который в V веке на протяжении некоторого времени, похоже, переживал период расцвета и экономического роста, принадлежал алеманнам. Там есть явные признаки вырубки лесов и расширения поселений и пахотных земель, а отсюда можно сделать вывод и о росте населения. На мой взгляд, это неудивительно, поскольку одновременное ослабление власти Западной Римской империи означало, что никто уже не сжигал поля и деревни раз в поколение и не забирал излишки продовольствия. В V веке достигла пика и явная тенденция к объединению, имевшаяся в племенах алеманнов, и в результате у них появился единственный полноправный правитель. И опять-таки это неудивительно, поскольку постоянное вмешательство Рима во внутреннюю политику племен, которое строилось, как мы уже видели, на устранении периодически появлявшихся сильных лидеров, наконец утратило свою эффективность[102].
Стоит оценить также и прочие аспекты римской дипломатической стратегии с точки зрения алеманнов – или даже в целом племен, живших близ границ империи. Регулярное уничтожение деревень могло возыметь лишь один эффект – вызвать еще большее негодование народа, и Аммиан нередко упоминает о неприязни к Риму по другую сторону границы. Но на деле даже менее насильственные методы вмешательства империи в политику и жизнь германских племен, в том числе разделение царей на победителей и проигравших, не могли не вызывать острого недовольства последних. Пресмыкательство, ожидаемое при открытых церемониях и мастерски продемонстрированное Зизаисом, не могло приветствоваться теми, от кого оно требовалось. Возможно, Зизаис искренне радовался установлению политической независимости своего народа, но его бывший властелин, внезапно потерявший контроль над многочисленными подданными, вряд ли чувствовал что-то помимо раздражения и злобы. Аммиан также пишет, что другой бывший верховный правитель, Арахарий, пришел в ярость, когда его лишили подчиненного народа. К тому же империя порой решала – как в случае с лимигантами, – что некоторые варварские племена больше не должны жить на своих землях, и, как мы видели, без раздумий прибегали к насильственной политике, чтобы навязать им свою волю. И это лишь один пример деспотизма Рима из тех, что встречаются в повествовании Аммиана. Валентиниан I, к примеру, в одностороннем порядке изменял условия действующих договоров: по своему усмотрению и без предупреждения снижал стоимость ежегодных даров, вручаемых предводителям алеманнов, или же сооружал укрепления, несмотря на уже имеющееся соглашение о том, что их в том или ином регионе не будет. В источниках есть также намеки на то, что отдельные императоры периодически передавали гордый статус «ценный союзник» от одних народов в подвластных Риму регионах другим – чтобы поддерживать в германских правителях должное подобострастие. Говоря о более жестких мерах, можно вновь вспомнить, что императоры без колебаний отдавали приказы об устранении приграничных царей, представлявших слишком серьезную угрозу. Представление о политике Рима в приграничных районах, таким образом, создается вполне отчетливое. Регулярное сожжение соседствующих с империей деревень шло рука об руку с определенным набором дипломатических приемов, вплоть до заказных убийств.
Если рассматривать все это с точки зрения не римлян, а варваров, становится очевидно, что в наше уравнение необходимо включить еще и тяготы, вызванные римским господством. Неприязнь к Риму, испытываемая германцами, попавшими под его власть, выглядит в исторических источниках по-разному. В самой простой форме она проявляется в готовности, с которой приграничные племена организовывали набеги на римские владения. Налеты на земли близ границы были обычным делом и, разумеется, представляли собой еще один источник обогащения за счет Рима, за который стоило побороться. Контроль над ним мог оказать определенное политическое воздействие на трансформацию германского мира. Что еще более поразительно, неприязнь к Риму выражалась также в готовности будущих представителей правящих династий организовывать масштабные восстания, будь то бунт Арминия в I веке (очевидной причиной которого были требуемые империей налоги) или восстание Хнодомара в IV веке, когда накал страстей достиг такого пика, что отказавшегося участвовать в нем царя Гундомада просто-напросто устранили.
Следовательно, основным фактором, который стоит учитывать при описании характера трансформации германских сообществ в этот период, является острая враждебность племен по отношению к Риму, вызванная военной жестокостью и агрессивной дипломатией последнего.
Не так давно были предложены два объяснения милитаризации германцев в римский период, выразившейся археологически в увеличении количества найденного оружия. Одно гласит, что все больше германцев отправлялись на военную службу в римской армии в качестве наемников, второе – что римские набеги и военные кампании к востоку от Рейна значительно повысили социальный статус воинов. Как было верно подмечено, оба этих мнения, пусть и кажущиеся противоположными, на деле отнюдь не несовместимы. Различные представители германского общества могли по-разному реагировать на давление со стороны Рима, и наверняка имело место и первое и второе явление, причем в жизни одних и тех же народов в разные периоды[103]. Я лишь подчеркиваю, что негативную реакцию на укрепление римской власти следует воспринимать всерьез, как и ее роль в политическом объединении разрозненных народов.
Ведь милитаризация, как мы уже видели, ушла далеко вперед – это уже не просто обычай хоронить воина с оружием. В римский период появляется новый язык политического лидерства, подчеркивающий возросшую важность войны. Верховные правители в буквальном смысле слова получали титул военного предводителя, и такого рода метаморфозу насильно вызвать нельзя. Германское политическое сообщество в позднеримский период по-прежнему включало в себя немало важных фигур, помимо королей, царей и их приближенных, и было необходимо согласие еще одного слоя общества (свободных людей?) на политическое объединение различных народов путем повышения статуса военных царей. Здесь вновь слились воедино позитивные и негативные факторы. Успешный в военном плане правитель, как верно подмечали многие, непременно привлек бы внимание Рима как возможный партнер для ведения приграничных дел и, следовательно, получал бы дары и субсидии. Однако при этом он оставался человеком – вроде Атанариха или Макриана, – способным воспротивиться наиболее грабительским требованиям империи и регулярным вторжениям легионов на его земли. Две вышеупомянутые личности, как мне представляется, демонстрируют важность антиримских настроений и пределов их выражения, имевших место к IV веку. Оба предводителя обрели почет и власть среди собственных народов благодаря своей ненависти к римским захватчикам и оказанием упорного сопротивления, однако при этом они же были готовы заключать с империей разного рода договоры, когда римляне по каким-либо причинам уступали и предлагали более приемлемые условия[104]. Это яркая иллюстрация того, по какой тонкой грани шел процесс политической централизации в германском обществе с самого начала.
