Питер Блэк
В ожидании бессмертия
– И ты говоришь, что подобным образом сейчас поступают все?
Линда рассмеялась:
– Моя подруга просто в ужасе от этой затеи! В отличие от моего деда, ее был тираном и сумасбродом. До конца своих дней он держал семью в страхе, и, как бы кощунственно это не прозвучало, смерть старого деспота стала лучшим подарком для Эльзы. Только когда его не стало, она впервые вздохнула с облегчением. Впрочем, вскоре объявилось это злосчастное завещание, в котором старик требовал поместить свои мозги в банку, а личные сбережения распределить не по кошелькам ожидавших наживы наследников, как те логично предполагали, а направить в Швейцарию на счет владельца мозгохранилища, дабы тот взял на себя обязательство заботится о его сокровенной плоти, и рано или поздно довёл это дело до воскрешения. Дед знал, что он источник большинства семейных проблем, но ему было все равно. Он, как и другие апологеты закона Рума, собирался жить вечно! – лицо Линды преисполнилось сочувствием. – Моя подруга сейчас так счастлива без него, что даже не может себе представить, как этот тиран вновь объявится и примется отравлять ее жизнь. Пару раз, перебрав много лишнего, она даже грозилась поехать в Швейцарию и взорвать там его хранилище, но, конечно же, на другой день ей было стыдно.
***
Моя девушка еще долго продолжала легко и непринужденно болтать, о вещах, которые в былые времена звучали бы дико и кощунственно. Я же постепенно погружался в иные раздумья. Меня все больше поражало, как сильно за последнее время изменилось отношение к смерти. На моей памяти эта тема всегда облагалась негласным запретом. Также как о политике и о религии, о смерти в приличном обществе говорить было не принято, и это тем более удивительно, как в последнее время она внезапно стала самой популярной темой для обсуждений, переместившись из области жуткого и сокровенного, такого, о чем позволял себе думать лишь в одиночестве и перед сном, в область обыденного и повседневного. О смерти заговорили буквально все, и заговорили о ней, словно о старом приятеле, которого, по какой-то нелепой причине забывали поздравить на Рождество несколько лет подряд. Сейчас же, когда он опять стал необходим, все как один осознали свои оплошности и, дабы загладить вину, принялись наперебой нахваливать его былые достоинства.
Смерть в некотором роде превратилась не просто в знакомого парня, а в надежного союзника. Процесс перерождения у многих теперь ассоциировался с переходом к высшей форме жизни, ещё одной стадией взросления, или, если угодно – особой форме полового созревания. Шутить о смерти стало в порядке вещей, а затуманивание и зашушукивание ее предмета, напротив повсеместно осуждалось и жестоко высмеивалось.
Больше всего от этого переосмысления конечно же пострадала религия. Внезапно всем стало понятно, что церковные догматы зиждутся на глиняных ногах. Что идея реального бессмертия выглядит гораздо привлекательнее бессмертия какой-то там эфемерной души, в наличие которой, как стало понятно только сейчас, в целом никто и не верил. При первой же возможности люди с радостью и без лишнего сожаления согнали дурман мистического и потустороннего, что едким дымом кадила тянулся столетиями от церковных алтарей и обратили свой взгляд в сторону реального и повседневного. Новую формулу мог усвоить каждый, ведь звучала она, и понятнее, и привлекательней:
«Хочешь жить вечно – маринуй мозги в банке!»
***
В темноте старые часы пробили двенадцать. Голова Линды безвольно коснулась моей руки – выговорившись девушка уснула. Я же по-прежнему, словно загипнотизированный, созерцал анатомический музей своей подруги. Мне было известно, что, и мать, и отец Линды давно умерли и находятся сейчас в этой коллекции, но в этот момент было радостно представлять их живыми. Я ощущал себя на званном ужине, на который обычно приглашают жениха родители невесты, в надежде услышать от избранного те слова, что так сладостны родительскому уху. Я утолял их желание – просил, и руки, и благословения. Они же слушали благосклонно и, казалось, были согласны. Момент был просто прекрасен, и единственное, что могло омрачить его торжественность – моя профессия нейрохирурга и то, что я знал наверняка: всех этих людей в банках никогда уже не воскресить!
