Петр Вяземский
Путешествие князя А. Д. Салтыкова по Персии и Индии
Иноземная журналистика, а в особенности Французская, так вообще невежественна, нелепа и недоброжелательна, когда дело коснется до России, что исключения из общего правила достойны возбудить внимательность вашу. Благодаря Бога, мы можем не сердиться на вранье и клевету. На нашей стороне много в тому успокоительных и утешительных заключений. Но мы должны быть признательны за каждое сказанное о вас доброе и разумное слово. Посреди ложных, добровольных и невольных понятий, суждений, разглашаемых о нас иностранцами, писатель, который не увлекается толпою, не кричит заодно с другими, а имеет свое собственное мнение и осмеливается гласно обнаружить его, вопреки господствующим заблуждениям, есть явление редкое в наше время.
Из общей любви в литературе, в истине и ко всему человеческому, неблагодарно и несправедливо было-бы с нашей стороны не встретить такого писателя вежливым вниманием и сочувствием. Автор прилагаемой здесь статьи судит о книге князя Салтыкова не только как о замечательном литературном явлении, но преимущественно оценивает в ней частное выражение и значение настоящей и будущей России. Он признает в Русских начало духовной силы и духовной живучести, которые посреди Европейских колебаний, посреди тревожного состояния умов и вместе с тем болезненного утомления их, должны неминуемо служить нам опорою, предохранением и надежным залогом. Он хорошо понял, или угадал, что наша умственная и литературная деятельность не есть, как была в старой Франции, почти исключительною принадлежностью одного отдельного и второстепенного сословия, что она у нас вливается свыше, а не прорывается снизу, а потому в этой деятельности нет ничего враждебного, завистливого, насильственного. Действие её мирно и благодетельно, потому что она истекает из полноты силы законной, благоустроенной, которой завидовать некому и нечему. Нельзя не заметить, что литературная деятельность наша – говоря здесь об одних умерших деятелях Русского слова – начиная от Князя Кантемира до Пушкина, сосредоточивалась преимущественно в высшем нашем сословии. Деятельнейшие и блистательнейшие наши литературные знаменитости придали своим уже почетным и родовым именам блеск новой и личной славы. Если и бывали исключенья, как, например, Ломоносов, то и эти исключенья не долго оставались в стороне, но силою общего порядка входили в высший круг и наравне с другими пользовались их правами и преимуществами. Оскорбительного разделения не было: следовательно, не могло быть ни столкновений, ни борьбы, ни противодействия, а было единомыслие и единодушие. Литература наша действовала всегда в духе примирения, любви и теплого сочувствия б немощам и недостаткам человеческим и общественным. Дворянство наше хорошо поняло и применило в действию прекрасный смысл Французского изречения: дворянство обязывает (noblesse oblige). Оно всегда было в передовой стране образованности и просвещения. Занимавшиеся науками и предметами умственной деятельности не были ему чужие, и оно не было для них ни чуждым, ни недоступным. В этом отношении дворянство следовало примеру, данному ему свыше. Служба общественному благу мыслью и пером всегда признаваема была нашим правительством за действительную службу. Литтературные заслуги наравне с другими вознаграждались от верховной власти поощрениями, пособиями и отличиями. Изо всех Европейских аристократий, говорит Лакомб, к какому государственному порядку ни принадлежали бы они, высшее Русское дворянство более других и блистательнейшим образом оправдало значительное положение, которое оно приобрести умело.
