Петр Вяземский
О московских журналах

Любителей Русской поэзии можно поздравить с двумя дебютантами-близнецами на сцене Вестника Европы. Вот имена их: Орлино-Когтев и Львино-Зубов. Впрочем, они только именем страшны, а стихи их также незлобивы, как и все эпиграммы Вестника Европы. Издатель обещает сообщить читателям библиографические известия о книгах отечественных и иностранных. В 1-м No дается легкий отчет о четырех книгах: Древние и новейшие Болгары в отношении к Россиянам, Крымские Сонеты Адама Мицкевича, перевод и подражания Козлова, Радуга, Альманах анекдотов. Подобные критические статьи придадут, без сомнения, живость и занимательность Вестнику Европы. В этом журнале давно уже ничего не говорится спроста: везде язык символический, загадочный, исполненный намеков и умолчаний. Надобно вслушаться, вглядеться в него долго, прежде чем дать себе право переводить с него на другой более житейский язык. И потому не решимся сказать ни слова о сей библиографической попытке. Довольствуемся тем, что поздравим подписчиков Вестника Европы с дополнением, необходимым для литературного журнала.

Главные принадлежности Атенея вообще: благоразумие, здравость в суждениях и выражении, соблюдение приличий, уважение в читателям и в званию писателя, вежливость образованности Европейской и частного общежития, правильность, чистота языка и слога: сие последнее свойство немаловажно в наши дни, когда сама феория языка нашего угрожаема совершенным ниспровержением практическими попытками новых прозаиков. Чего же не достает Атенею, чтобы удовлетворить читателям, требующим Европейского журнала? Не достает живости, деятельности, подвижности, теплоты, которые можно почесть существенными необходимостями периодического издания. Определить положительно и ясно в чем состоят именно потребности сии – почти невозможно; но отсутствие их осязательно, и вот почему Атеней, при других правах своих на внимательное уважение, не имеет в России влияния, без коего журнал самобытно существовать не может. Разумеется, говоря о живости и подвижности, не имеем в виду той боевой живости, той рукопашной подвижности, коими укрепились мышцы других журналов, испытанных в брани. У нас многие из авторов худо понимают смысл иностранных слов: критика и полемика по мнению иных одно и тоже. Критика: суждение, или исследование, или разбор творения. Полемика: письменный спор ученый, литературный, феологический. Можно критиковать пред судом публики книгу, какое ни имей понятие о сочинителе её: но не всегда захочешь вступить в полемику с сочинителем, т.-е., в спор, в прение, потому что спор есть разговор, а с иным писателем разговаривать ни можно, то есть не должно. Впрочем, и полемика полемике и спор спору рознь. Между равно благовоспитанными, образованными людьми нередко и в споре бывает обмен насмешек, колкостей, но из того не следует, что спор в гостиной между благовоспитанными людьми есть одно и тоже что спор в сенях между лакеями, или на улице между черни. По этому соображению, образованный человек, застенчивый в отношении к чести своей, не войдет в бой неровный, словесный или письменный, с противниками, которые не научились в школе общежития цене выражений и приличиям вежливости. – В 1-й книжке Атенея напечатан еще отрывов из Опыта о романтической поэзии, который скоро вполне будет издан. Помянутый отрывок переведен с латинского: тот же ли это самый Опыт, о коем объявил и Вестник Европы? – неизвестно. По слогу трудно узнать тождество в авторе обоих отрывков. В Атенее видно гораздо более умеренности, порядка, более хладнокровия, трезвости в мнениях и выражении. Если однако же согласиться, что автор один, то должно полагать, что в день авторской лихорадки пишет он для Вестника Европы, а в день перемежки для Атенея. Заметин и то, что в первом журнале дело идет о романтизме современном, в другом – о романтизме средних веков. Некоторые из нынешних романтиков пишут эпиграммы классические; это непростительно: если Прованские трубадуры и писали эпиграммы, то не на нас, и, следовательно, горячиться вам нечего. Как бы то ни было, ожидаем с любопытством появления полного Опыта, или полных опытов, если их два. Но судя по сим отрывкам и вообще по мнениям, которые у нас в обращении по предмету романтизма, надеяться новых понятий, точнейшего распределения двух родов, кажется, еще не время. В изыскании начал классической и романтической поэзии, в начале двоякой природы нашей: вещественной и духовной, внешней и внутренней и так далее, видно более мистицизма, чем лучезарной критики. Неужели трагическое творение Эдипа менее религиозно, менее отвлеченно в общем понятии и в применении к веку своему, чем создание Иоанны д'Арк? И взирающему с сей точки зрения почему Софокл должен показаться классиком, а Шекспир романтиком?