Петр Панкратов
Добрые люди. Хроника расказачивания
Глава восьмая
Приехали домой на третий день. Родственники Михаила, родственники Кати, помощники собрались во дворе Долговых. Подъехав к воротам, Михаил вылез из арбы, шагнул к людям, стоящим за двором.
– Здравствуйте, люди добрые. Я рад всех вас видеть живыми. Я желаю, чтобы вы дождались своих родных. Матрёна Ивановна я привёз вам вот такой поклон от вашего супруга, – Михаил переломился в поясе и достал рукой земли, – жив и здоров ваш Тимофей Семёнович. Я предложил ему написать письмо, а он мне сказал, что писать, кроме крестов, ничего не умеет. Аксинья Петровна, тебе письмо от супруга Сергея. Клавдия Гавриловна, и Вам письмо. Прасковья Поликарповна, Вам письмо и фото. Екатерина Васильевна, получите и Вы письмо. Письмо единственному старику из присутствующих Михаил задержал и отдал самым последним. Задержал для того, чтобы спросить: почему женщины получают письма без радости, а лица у всех чёрные, глаза впалые.
– А ты завтра пройди по станице, заходи в любой дом и увидишь людей голыми, босыми и голодными. И по миру идти не в чем, одежды и обуви нету.
Далее Прохор Самойлович стал говорить шёпотом:
– Нету больше казаков. Есть бойцы, как на скотобойне. Чего вы заслужили – голод, тиф, разруху.
– Об этом завтра. Приходи в обед. Возьми с собой ведро и мешок. Получи, Прохор Самойлович, письмо, деньги, а главное – часы. Внуку в награду дали, а он Вам прислал. Больше писем нету. У кого есть вопросы, приходите завтра. А сейчас меня ждут родные. Михаил шагнул во двор, в котором родился, и из которого три года назад ушел в неизвестность.
– Слава тебе, Господи, свиделись, Мишенька, – говорила Катя, обнимая мужа.
– Свиделись, Катенька. Слава Богу!
– Я пойду столы накрывать, – сказала Катя.
– Иди, если надо, – прошептал Михаил.
Потом подошли дети – шесть девочек. Михаил одарил их длинными конфетами с махориками[8] и петушками-леденцами на палочках. Последней подошла Даша. Она сложила руки на животе, поклонилась в пояс и сказала:
– Плотникова Дарья Ивановна, помощница Екатерины Ивановны.
В доме за столами сидели родственники и те, кто помогал здесь Екатерине Ивановне. Михаил Иванович, приветствуя сидящих, говорил:
– Дорогие мои родственники и друзья! Я приветствую всех в моём доме, благодарю вас за то, что вы пришли встретить меня. Я желаю вам дождаться своих родных и желаю вам здоровья и счастья. За это прошу выпить да закусить, чем Бог послал!
Когда гости стали прощаться, Надя, жена Сергея Долгова, троюродного брата Михаила, всхлипывая от стыда попросила:
– Катя, если можно, дай кусочек хлеба моему сыночку. Давно едим одну картошку и свёклу. Мальчик почернел весь, скоро пухнуть начнёт.
– Останься, Надя, дам, – ответила Катя.
Это услышал Михаил. Он видел, что когда гости ели, некоторые клали себе в карманы куски хлеба.
Михаил опередил жену:
– Пойдём, Катя, в амбар. Дадим что-либо Наде.
– Подслушал, окоянный, – пошутила Катя.
– Так я же разведчик, – в тон ей ответил Михаил.
– Пойдём, разведчик. Зайди в стряпку, возьми ключи от амбаров, а ты Надя, сядь вот тут, мы быстро.
В амбаре Михаил, по указанию Кати, насыпал, узкое ведро пшена, застелил тряпочкой и сверху положил кусок сала. А широкое обливное ведро наполнил пшеничной мукой.
– Закрой муку, тряпкой, разведчик, сверху положишь буханку хлеба из стряпки, а в кладовой возьмёшь несколько кусков сахара и дашь Наде в карман.
Провожая Надю, Катя сказала ей:
– Дома отрежь хлеба с фунт и дай кусок сахара девочке-домоседке, не скупись. А сегодня и каждый день приходи к нам за молоком. Не стыдись, Надя, мы же родня. Будем помогать друг другу.
Проводив Надю, Михаил с женой вернулись в дом. Ольга Петровна, до этого сидевшая молча, кинулась к Михаилу, обняла его и зарыдала. Ольга Петровна плакала долго. Сперва Михаил стоял, потом сел на стул, а Ольгу посадил к себе на колени.
Плача, Ольга Петровна просила:
– Рассказывайте, Михаил Иванович. Я первый раз плачу после ухода Кости, простите меня.
– Последний раз я видел Костю, Матвея и Женю двадцатого марта этого года в Новороссийске, при посадке на корабль. Точно видел, что Матвей и Женя сели на корабль. Кости среди них не было. Погрузка на корабль прекратилась и была перенесена на завтра. Я считаю, что Костя остался, как я. Я долго бродил по пристани, думал, что Костя опоздал и прибежит, но не дождался. Когда я шёл на квартиру, которую покинул утром, на одной из улиц увидел четырёх коней, один лучше другого, привязанных к забору. Один был золотистый с малиновым отливом, лысый, на четыре ноги белоногий. Я такой масти никогда не видел. Я отвязал его, он пошёл за мной. Зачем я взял коня, я и сам не знал. Их привязали хозяева, а сами ушли на параход. Завтра мне на пароход, а коня куда я дену? Зашёл с конём в полк, спросил про Костю, Костю никто не видел. Я взял мешок овса, положил на седло и пошёл на квартиру. А там, в двух дворах, идёт запись: в одном дворе – в армию Врангеля, в Крым, а в другом – к Буденному. Я заглянул в тот двор, где записывались к Врангелю, там стояли почти одни офицеры. Я – во двор, где к Будённому, там – рядовые и унтер-офицеры. Я записался к Будённому. Один есаул записавшийся к Врангелю, увидел моего коня и стал просить его продать. Я не хотел. Он силой забрал у меня коня и сунул мне в руку свёрток в тряпке. А сам вскочил на коня и пропал. Я развернул тряпку, а там деньги, три тысячи рублей. Из Смоленска я послал Кате две тысячи. Ты получила их? – обратился Михаил Иванович к жене.
– Да, они в сундуке лежат, – отозвалась Катя, – расхода на них нету.
– Я подговорил двух казаков пойти за остальными лошадьми. Прибегаем, кони рвутся. Я отвязал себе гнедого. Напоили, дали овса, по кусочку сахара. Так я оказался у Буденного, а Костю нигде не встречал. Я думаю, он остался в России. Дорог много, по которым он может пойти. Он мог уйти к Буденному, мог уйти на Кавказ к чеченцам пасти овец, скот.
Глава девятая
На следующий день, после отъезда Михаила Долгова из полка, Гаврила Сеимов, оставшийся за него, Степура, Прошин и Петухов, не спрашивая разрешения у командира полка, перевели свои эскадроны восточнее станционного посёлка версты на три. На требование комполка вернуться на прежние позиции ответили отказом. Не подчинились, заявив, что если поляки нас не атакуют в течение трёх дней, то они кладут головы на дровосеку. Комполка доложил Будённому. Будённый, вызвал Степуру с Прошиным. Выслушав их объяснения, наказывать не стал, а наметил к демобилизации. С Будённым говорил Степура, Прошин молчал.
– Последнее время, Семён Михайлович, у нас преступление за преступлением. Выход из окружения совсем не был организован. Послали людей с шашками на пушки и пулемёты. И если бы этот самый бывший белогвардеец, но честный человек, Долгов не спас положение, не было бы у нас четвёртой дивизии, а уж первого полка подавно. И никто за это пока не ответил. Один наш полк ушёл к полякам. Это что-то значит.
К моменту демобилизации Степуры и Прошина, из полевого госпиталя явился Красненький и как первый свидетель того события тоже пошёл под демобилизацию.
Утром, когда Михаил с женой лежали в постели и Михаил ещё дремал, Катя спросила:
– Миша, а почему ты о братьях ничего не говоришь?
– Их нету. Я их похоронил, – сказал Михаил и осёкся.
Катя, испугавшись услышанного, села, обхватив колени.
Тихо плакала. Ей было жаль Василия и Тимофея, красивых и умных Долговых. Ей было жаль четырёх девочек, заботы о которых легли на её плечи. Девочки будут жить с ней, подчиняться ей, уважать её, но будут знать, что она им не мать, а тётка. Ей было жаль себя. Сумеет ли она вынести эту ношу? Хватит и ей двадцати четырёх часов в сутках, чтобы сработать всю работу, которая свалится на неё? Помолчав немного, Михаил сказал:
– Катя, давай помянем братьев и снох.
– Давай, я не возражаю. Но как?
– У нас зерна много. Размелем и развезём по дворам по ведру или по два на едока.
– Хорошо, Миша.
Утром Михаил сходил к ветрячнику, а с обеда они уже мололи тремя ветряками зерно. Слух о том, что Михаил Долгов будет развозить по дворам муку, смолотую из запасов зерна своих умерших снох, разнёсся по станице. На следующее утро, когда к ветрякам подошли две воловьих и две конных подводы развозить муку, у амбаров Михаила встретили семь женщин, которые пришли узнать правда ли это.
– Смотрите, бабочки: вот подводы, вот мука, сейчас погрузим и повезём по дворам.
– Михаил Иванович, пока суть да дело, а у меня сынок не встаёт. Ты мне всыпь трошки. Я сварю ему галушки.
– Сумки у вас с собой? – спросил Михаил.
– Сумок нету, а вёдра есть, – ответила одна из женщин.
– Давайте ваши вёдра.
Михаил насыпал им по полному ведру и сказал:
– Идите с Богом, варите вашим ребятам галушки. И поминайте Наталью, Полину, Василия и Тимофея за упокоение.
Муку развезли за день.
В середине октября, как снег на голову, явились три бывших будёновца, командиры эскадронов: Степан Ефимович Сенчуков – Степура, Фёдор Иванович Прошин и Иван Павлович Горшков – Красненький. А ещё через два дня из Урюпинской приехал представитель власти и вместо умершего председателя волостного совета Платонова Платона Платоновича назначил Горшкова, начальником милиции – Прошина, военным комиссаром – Сенчукова. Долгову Михаилу Ивановичу, самому умному из них, должности не досталось. А зря. Он один сделал бы больше, чем они втроём. Но такая уж началась жизнь: раньше казаки сами себе избирали власть, а теперь власть назначали сверху. За что воевали, то и получили.
За два месяца до прихода Михаила Долгова домой в станице разыгралась драма. Белые уходили из станицы, красные входили в станицу. Белые ушли за Хопёр и от-туда, из пушки кинули в станицу два снаряда, один из которых попал в окно дома Акулины Поповой, двоюродной сестры Кости Попова, жены Павла Сиволобого, служащего у Будённого. Снаряд, попав в окно, разорвался внутри дома. Сгорели дом, надворные постройки и вся живность. Акулина с тремя девочками была на огороде в Лучке. Когда Акулина с детьми пришла домой и увидела пепелище, она вскрикнула, заломив руки, упала набок, повернулась на спину, потянулась как спросонок и умерла, оставив трёх девочек. Девочек разобрали сёстры Павла: Мария, Матрёна, Федора. Похороны и помин Акулины взяла на себя Катя Долгова. После поминок, Катя проверила детские недоноски в трёх домах, набрала детской одежды и обуви, передала Марии, а там они сами разделили.
На второй день после назначения нового начальства Михаил Долгов пошёл в Совет. У крыльца встретил Родиона Яковлевича Земцова, героя германской войны, полного георгиевского кавалера. У Будённого Земцов заслужил два ордена Красного знамени, но лишился здоровья полностью. Он еле ходил, ходил кособоко, часто у него случались приступы психической болезни. В такие моменты он просил походить пятками у него по позвоночнику. Часто это делала Дуня, его жена, женщина солидная, весом пудов на восемь – девять. Она обувала валенки, а на Родиона надевала суконную гимнастёрку. Родион ложился животом на пол, а по его спине ходила Дуня. При таких процедурах, Родион засыпал.
Поздоровались, разговорились.
– Почему тебя не назначили председателем? – спросил Родион.
– Это понятно. Я замазанный. Да я и не взялся бы. На моих плечах шесть девочек, – сказал Михаил.
Девочек разобрали сёстры Павла…
– Дети тут не при чём, ты две дивизии спас. Не туда мы пришли. Когда уходил от Будённого не слышал, амнистию дезертирам скоро дадут? – спросил Родион.
– Нет, об амнистии ничего не слышал, – ответил Михаил.
– Пойдём к начальству, – предложил Родион. В это время к крыльцу подошли женщины.
– Михаил Иванович, за муку спасибо. Дров нету, пожгли все надворные постройки. Как быть?
– Пойдёмте к начальству, бабочки, – сказал Михаил.
Поприветствовали Ивана Никитовича в первой комнате и прошли к начальству. Трое новоназначенных начальников кинулись обнимать Михаила.
– Когда по первому эскадрону Ивана ударили пушки, и он полетел вниз головой, командир полка отдал мне команду «Приготовиться к атаке!». Я подал команду «Шашки вон!», но один наш казак заорал: «Смотрите, смотрите наши на заставе!» Я посмотрел – и правда, наши люди разворачивают пушки в другую сторону. Вернее влево. Я не дождался команды командира полка, подаю свою: «Шашки в ножны! С места галопом за мной!» Пока мы доскакали до заставы, путь был свободен. Я ищу виновника, вернее спасителя, и вижу тебя. Стоишь, улыбаешься. Я тогда подумал: «Вчерашний белогвардеец, а сделал великое дело. Значит человека, если он человек, его в хоть какую краску выпачкай, он остаётся человеком».
– А мой эскадрон стоял за эскадроном Фёдора, и мне был бы каюк. Спасибо за спасение, Миша, – говорил Степура.
– Вот, женщины, насчёт дров пришли, как будем выходить из положения? – сменил тему Михаил.
Начальники переглянулись. Заговорил Красненький:
– У меня тягла нету. Пилить дубы я не гожусь – я раненный. Берите санки и езжайте в лес.
– Мы разуты, раздеты, голодные, – сказала со слезами женщина.
– Можно с дровами вопрос решить так: первое – созвать хозяев, у которых есть тягло. Второе – созвать мужиков, сильных, особенно ремесленников. Прикрепить к каждой подводе, они должны пилить и возить, и пилы точить. Третье – каждой подводе поручить дворы, которые надо обеспечить дровами. Четвёртое – завезти в каждый двор по два воза дров. Транспорт верхних улиц берёт дрова в буераке Вершинном, транспорт нижних улиц – в Остредине. Пятое – ответственный за Остредину – Фёдор Иванович, ответственный за Вершинный – Степан Ефимович. Шестое – Ивану Павловичу организовать молодёжь пилить и колоть дрова инвалидам и старикам. Вопрос с дровами будет решён в течение недели. Второй вопрос, по которому мы пришли к вам, это вопрос о дезертирах, которых в Дубраве, что блох в поганой кошке. Если их оттуда выманить, то у нас будет всё: и мука, и пшено, – говорил Михаил.
– Как? Вы хотите у дезертиров взять хлеб? Так они вам и дали. Держи мешок шире, – засомневался Красненький.
– Ладно. Если вы не хотите, мы с Родионом Яковлевичем это сделаем сами, – сказал Михаил.
– Давайте с дровами справимся, а потом возьмёмся за дезертиров, – заключил Красненький.
* * *
В этот вечер, убрав свою живность на ночь, Михаил Иванович, Иван Павлович и Иван Семёнович вышли за ворота покурить. Не успели сделать самокрутки, как Иван Белый заметил:
– Братцы, по тому порядку человек идёт.
– Ну и что? – спросил Иван Семёнович.
– А то, что это Павел Сиволобов идёт. Бедный человек. Акулина не выдержала, выдержит ли он?
– Братцы, посидите. Я сейчас, – Михаил Иванович быстро шагнул и постучал в окно. Вышла Даша.
– Даша, позови Катю, – попросил Михаил.
– Катя, пришёл из госпиталя Павел Фомич. Он теперь у Марии. А есть ли ей чем встретить брата?
– Я поняла. Я сейчас, Мишенька, – ответила Катя.
Михаил вернулся за ворота, а через десять минут Катя с двумя вёдрами на локтях и Даша с двумя вёдрами в руках вышли из калитки Долговых и направились наискосок, через широкую улицу, к дому Марии Фоминичны.
Ночью в постели Михаил говорил жене:
Павла Фомича и его детей от голодной смерти надо спасти обязательно.
– Детей его поддерживаю, даю муку, пшено, сало, картошку. Почти три мешка одежды и обуви дала. Да и сёстрам кое-что перепало, – сказала Катя.
– Давай примем его к нам, если пойдёт. Пусть женится, занимает дом, – сказал Михаил, – одену, обую, дам за год быка-третьяка и амбар, два года послужит: у него пара быков и дом из двух амбаров помогу построить. Вы с Дашей подмените Марию Фоминичну, а она разыщет Павла и приведёт.
– Так и сделаю, Миша.
Катя прижалась к Михаилу и затихла. Утром пришёл Павел и привёл двух детей: Лену, свою дочь, и Колю, сына Марии Фоминичны. Детей приняла Катя:
– Пойдёмте в дом. Вам ещё спать надо. Где ваши варежки? – спросила Катя.
– Мои порвались, – ответила Лена.
– А я свои потерял, тетя Катя. Везде искал и не нашёл, – ответил Коля.
– Ладно. Идите, досыпайте.
Катя позвала Дашу:
– Возьми ключ от дома Наташи и иди сюда.
Вошли в дом – и в кладовую:
– Даша, тяни вот этот ящик, – сказала Катя.
Даша вытянула ящик, открыла крышку и раз чихнула. Табачная пыль, рассыпанная от моли, попала в нос. Они подобрали: две пары валенок, две пары варежек, две пары носков, два платья для Лены, кусок мануфактуры на штаны Коле.
– Вот, Даша, какой хозяйкой надо быть, каким человеком. Умерла, а продолжает служить людям. Она соблюла добрую одежду в трёх сундуках. Все недоноски перемыла, перегладила и сложила в ящик: «Берите, пользуйтесь, люди добрые, себе на пользу». Вот она, какая была. Простая казацкая дочь – из ума скроена, а добротой сшита. Царство ей небесное, – всхлипнув и перекрестившись, сказала Катя.
Глава десятая
Во время завтрака Михаил Иванович говорил:
– Братья и сёстры, в нашу семью с нынешнего дня входит новый человек – Павел Фомич Сиволобов. Прошу, как говорится, любить его и жаловать. Он будет равноправным членом нашей семьи. Мы поможем ему встать на ноги, за это я предлагаю выпить – Даша разливала компот. Иван Семёнович пошутил:
– Дашенька, налей мне взвар отдельно вон в ту серую большую кружку, да не забудь положить груш.
– А почему Вы, дядя Ваня, от нас отделяетесь? – спросила Даша.
– Видите, мой друг, Иван Павлович, еще не вышел из детства и сразу груши вылавливает. Я за ним не успеваю.
Даша прыснула. Все засмеялись, улыбнулся и Павел Фомич. Иван Павлович ответил:
– Иван Семёнович, твоим языком да в Москве улицы подметать бы. Вот была бы чистота.
Снова все рассмеялись, снова улыбнулся Павел Фомич. Михаил заметил это и подумал: «Отойдёт человек. Поживёт с нами и отойдёт».
Завозом дров занимались десять дней. Тягловая сила Долговых: две пары лошадей и две пары волов перевезли восемьдесят возов. Дровами была обеспечена вся станица.
Утром Михаил отправился к Алексею Ивановичу Плохотину узнать о предстоящей погоде. Плохотин мог безошибочно предсказать погоду на завтра, на неделю, на месяц, почти безошибочно – на год вперед. Мог указать, какие злаки сеять надо, а какие не надо, ибо не дадут они урожая. Свои предсказания Алексей Иванович объяснял просто:
– Всё находится под властью Бога. Но он даёт нам множество примет. Если синичка прилетела к жилищу человека и пикает, жди похолодания. Если кошка чешет свои когти о деревяшку – жди похолодания. Если кочета запели вечером – жди потепления. Если птица: галки, вороны, грачи слетаются в стаи, в воздухе играют и падают на заборы, низкие кусты, а то и на землю, то жди через час пургу. Кидайся закрывать двери во всех помещениях. Если солнце село за тучу, ночью будет дождь. Если у солнца «уши» – быть морозу. Если свинья ни с того, ни с сего набрала в рот соломы и понесла в своё логово – жди холода.
Поздоровавшись, Михаил спросил:
– Я пришёл узнать Алексей Иванович, сойдёт ли снег до Рождества?
– Меня уже спрашивали об этом. Не сойдёт. А сегодня-завтра прибавится, – ответил Алексей Иванович.
– Это Вам подарок, – Михаил положил на стол два куска сахара, каждый больше кулака.
– Вот это подарок. Мы два года уже пьём чай с солодкой. Сегодня попьём с сахарком. Спасибо тебе, Михаил Иванович, – благодарил Плохотин.
– Богу Святому, – отвечал Михаил, – а что завариваете?
– Заварка у нас богатая, сушёные садовые культуры: малина, смородина, клубника, земляника, томлёный вишнёвый лист и дикие растения: ежевика, душица, иван-чай, железняк, зверобой. И людям даём.
– А сколько годков служат и трудятся ваши ручки и ножки, – поинтересовался Михаил.
– Восемьдесят пятый годок, – ответил Алексей Иванович.
– Слава Богу, Алексей Иванович, до свидания, – попрощался Михаил Иванович.
– До свидания, Михаил Иванович, приходите весной, как только бугры из-под снега покажутся, я скажу тогда, какие культуры надо будет сеять весной.
Долговы три дня возили сено, чтобы обкатать новые сани.
На мельницу повезли шестьдесят чувалов[9] пшеницы, двадцать чувалов ржи, двадцать чувалов проса и десять чувалов подсолнечника. Квартиру нашли по записке Михаила, оставшегося дома. Хозяин, ещё крепкий старик, прочитав записку, стал открывать ворота.
– Заезжайте. Возы ставьте сюда. Быков на бычий баз. Лошадей в конюшню. Колодец у нас свой, через два часа напоим.
За ужином Иван Семёнович рассказал о жизни станицы, что в станице голод и сильная нехватка одежды.
– Я думаю, вам надо прислать своих людей в каждый наш Придубровский хутор и хуторок, собрать людей и попросить, ради Христа, помощи хлебом и одеждой. Каждый двор даст по два – три мешка зерна, и одежду дадим. Не надо брезговать ничем. Собирать надо все – от валенок подшитых, старых тулупов и до белья. У всех есть и все дадут. Мы привезём не зерно, а муку и пшено. Проехать надо в Столыпинские хутора: Новый, Ясенов, Ежов, Андриянов, Белогорский, Любишинский. Там зерна пятилетний урожай. Там по возу дадут со двора. Только вам повернуться надо быстрее, не дожидаться голодной смерти. Гнать её надо дубиной. Кто запретил торговать зерном на базаре у нас в государстве? Наши хуторки завалили бы зерном нашу станицу, Кумылгу и Михайловку. У нас хлеб лежит мёртвым капиталом, а то и гниёт, а рядом люди умирают от голода. Этот руководитель или круглый дурак, или злодей, – заключил хозяин, Фома Кузьмич.
– Есть у нас ещё одна беда, – сказал Павел.
– Какая?
– Супруга Михаила Ивановича, Катерина Ивановна, ангельская душа, а болеет.
– Она у него из Поповых? А Поповы, как и Долговы, люди верующие, богобоязненные, уважительные. А что с ней? – спросил хозяин.
– У неё экзема на руках и ногах. И что только она не делает, ничего не помогает.
– Экзема – болезнь не смертельная, но докучная и полностью выводит человека из строя жизни, – раздался с печи бодрый женский голос.
– Кто это? – спросил Павел.
– Это я, хозяйка этого дома, Любовь Васильевна. Экзему я испытала на втором году замужества. Год болела. К Протопоповым врачам в Зотовскую ездили, они нам рассказали, что её сто видов и у каждого вида своё лекарство. Надо попасть на своё лекарство. Протопоповы нам дали шесть видов лекарств. Ни одно не помогло. Летом забрел к нам на хутор цыганский табор, и к нам зашли цыганки. Я сижу с замотанными руками и ногами. Одна цыганка пристала да пристала: «Покажи руки». Свекровь моя говорит: «Покажи, хуже не будет». Я показала. Цыганка говорит: «Она». И побежала во двор. Несёт большую охапку камышовых цветов, жжёт сама их на загнетке[10], золу смешала со свежими сливками, от камушка, который достала она из своих юбок, отстругнула немножко, всыпала в золу и ещё раз перемешала. Этим тестом она мне залепила все мои болячки и сказала: «Не снимай повязки, я скоро приду».
Только она ушла, как ноги и руки мои стало колоть словно иголками. Терпеть нету мочи. Приходит цыганка. Я говорю: «Сними повязки, пропадаю». Она запела и заплясала по-своему, по-цыгански, а потом и говорит: «Мы нашли лекарство от твоей болезни». От своего камня отколола мне камешек. Я его отдам Екатерине Ивановне. Тебе, детина, надо набрать цветов камыша, Федя, внучек, пойди с дядей. У Курдюмовых на гумне навес упал. Он камышом крыт, а навес старше меня. Нужен старый камыш. Климановна, – окликнула старуха-свекровь сноху, – дай какую-либо сумку.
– Спасибо, бабушка, не надо. У нас мешки есть, – сказал Павел.
– Ну, как знаете, только набери побольше, чтобы там дома не ходить в займище.
* * *
С мельницы вернулись благополучно. Павел сразу бросился к сестре Марии, в стряпку:
– Маша, на вот цветки камыша. Нажги две пригоршни золы, замеси золу на свежих сливках, как на пышки, и жди меня.
Разгрузили два воза, сели отдохнуть, а Павел – в стряпку.
– Маша, замесила?
– Вот смотри, так? – Маша показала чашку с месивом.
– Так, – одобрил Павел.
Он достал из кармана тряпочку, развернул, взял грязно-жёлтый камешек, отстругал от него немного, размял в муку и посыпал на чёрное тесто.
– Маша, перемешай ещё раз, а я схожу за Катериной Ивановной.
Павел рассказал Марии, как и что надо делать с лекарством, а сам поспешил разгружать возы. Разгрузили и – курить, а Павел – в стряпку.
– Забери своё лекарство, Павел Фомич, от него не лучше, а хуже, – встретила его Катя.
– Что делается, Екатерина Ивановна? – спросил Павел.
– Руки и ноги колет сильней…
Павел от радости пошёл вприсядку, прибасая:[11] «Казак – казачок, фуражечка на бочок». Мария испугалась:
– Павел, ты чего, пьяный или заболел?
Павел перестал плясать:
– Мы нашли лекарство для Екатерины Ивановны. Хозяйка говорила, если будут колоть тысячи иголок, значит это лекарство от этого вида экземы, с чем я Вас, Екатерина Ивановна, и поздравляю.
После разгрузки и обеда, Иваны, то есть Семёнович и Павлович, стали развозить на малых лошадях муку, пшено и масло. Себе и девочкам Павла. Девочкам Павла Михаил велел взять по куску сахара, да куски должны быть одинаковые, ведь это дети.
* * *
Павел повёз Дашу в станицу Урюпинскую, проведать родных. Даша ехала не с пустыми руками. Михаил положил в сани два мешка муки, мешок пшена, ведёрный кувшин масла, соли, бак керосина и ведро сахара.
Всем родным Даши Катя подобрала одежду, но главное, сапоги-дутыши, штаны суконные с лампасами, две гимнастёрки суконные и форменный казачий полушубок – отцу. Даша одета была во всё праздничное и выглядела красавицей. Она привезла с собой мерную ленту и теперь снимала мерки с братиков, Вани и Феди. Павел передал приглашение Михаила посетить на Рождество Божий храм. Если согласитесь, то будет за вами послана подвода. И ещё. Надо подготовить тёплый хлев, так как Даша приведет к отцу свою заработанную тёлку или корову и привезет сено. Когда подвода с Павлом вышла со двора Ивана Ананиевича, он отозвал Дашу в сторону:
– Дочь. Откуда такая щедрость? Столько привезли да ещё корову обещает. Вы живёте?
У Даши слёзы брызнули из глаз:
– Папань, чего ты говоришь? Грех тебе. Это святые люди. Они поминают умерших снох и убиенных братьев. Моли Бога за Ивана Никитовича. Это он меня устроил. Если бы не он, не видать бы нам ничего этого. Попроси у Бога прощенья за клевету на святых людей. Они ко всем так относятся. Скажи при исповеди батюшке. Приходи на Рождество в храм, там сам всё поймёшь.
Вон Павел Фомич. Пришёл из госпиталя, а тут дом, подворье и вся живность, какая была, сгорели, жена Акулина тут же, на пепелище, упала и померла. Осталось три девочки. Он пришёл в латаных штанах и порванных сапогах. Они его к себе взяли. Одели, обули, дом с обстановкой и постелью дали, женись, живи, пока свой отстроишь.
– Доченька, прости меня, глупого.
– Бог простит, папаня. До свидания.
Даша пошла со двора. Перецеловав всех родственников, села в сани.
* * *
Муторно было на душе у Даши. Жениха ей не дождаться. Идти за другого не хочется. А жить одной, так всё время под подозрением будешь. Даже отец родной усомнился.
Даша понравилась Павлу с первого взгляда и он хотел с ней сегодня переговорить. Девушка же тоскливо вспоминала, что как раз в этом месте они с Женей любили гулять. По лугу росло много мальвы и диких гладиолусов под Макарчевой рощей, а в старице лилии и кувшинки. Красота. Но Женя уплыл на пароходе в чужие страны, а она осталась здесь.
– Даша, ты такая красивая, почему замуж не выходишь? – спросил Павел.
Даша перехватила вожжи и потянула. Кони стали. Даша соскочила с саней и заговорила:
– А скажи мне, разлюбезный Павел Фомич, за кого мне замуж выходить?
– Само собой, за казака.
– А потрудись или назвать, или пальцем показать мне этого казака.
– Вот он, Сиволобов Павел Фомич.
– Ты казак? Где твой лампас? Нету. Ты его провоевал. Где папаха с красным верхом? Казак – это защитник отечества, а ты и такие, как ты, бросили Родину под ноги немцам и трусливо разбежались по домам. А потом в красные подались. Кто вы сейчас? Вы искалеченные, обгаженные теми, за кого вы воевали. Они выгнали вас из госпиталей полураздетыми, полуобутыми, без копейки денег и без куска хлеба.
– Дали трёхдневный паёк, – возразил Павел.
– С чем ты пришёл? С пустым вещевым мешком. Что принёс детям? Вшей. Вы трусы. Вы ничего не требуете. Вашу станицу назвали волостью[12] и вы молчите. Не так давно вы сами на Дону выбирали себе власть, от хуторного атамана до атамана общевойского. Теперь вам власть сажают. А вы молчите. Вам будут мочиться на голову, а вы будете молчать. Так из вас вытравили казачий дух, казачью смелость, честь. Вашу землю казачью сделали общенародной собственностью, вы и тут ни слова.
Ваши предки завоевали волю, свободу, землю. Всё это вы потеряли. А кто будет от вас родится? Такая же сволочь, как и вы. Украинцы говорят: «совыня никогда не родит сокола». Так как же можно выходить за вас замуж? Чтобы рожать сволочь?
Даша выхватила кнут у Павла, прыгнула в сани, огрела кнутом коня, который от испуга встал на дыбки.
Девушка передёрнула вожжи и лошадь пошла полной рысью. При въезде в станицу остановила, перевела на шаг. Подъехав к воротам, Павел и Даша одновременно выпрыгнули из саней, чтобы открыть ворота. Павел тихо заговорил:
– Дашенька, прости меня ради Христа. Я сказал в шутку, а получилось вон как. Мы живём в одной семье, а в семье должен быть лад. Я боюсь, что если мы будем ссориться, то Михаил Иванович обоих нас выгонит.
– А если нас выгонят, мы выдём из их ворот в костюмах Адама и Евы. У меня же ничего своего нет.
После размолвки с Дашей Павел всячески старался ей угодить. Несёт Даша воды от колодца в стряпку, Павел тут как тут, выхватывает вёдра и несёт. А однажды вышла она из стряпки с двумя вёдрами корма для свиней. Павел ухватил вёдра и – рысью к свинарнику. Даша до свинарника и полпути не прошла, а Павел уже возвращается. Даша, не глядя на Павла, взялась за вёдра:
– Ты, Павел Фомич, никак мылиться начинаешь? Не надо, не мылься, бриться всё равно не придётся.
– Как сказать. Может и выпадет такой случай. Знаешь чего петушок думает, когда за курочкой гонится? – спросил Павел.
– Не знаю. На курином языке разговаривать не приучена. Отдай вёдра, кочет! – Девушка рванула вёдра, да так сильно, что Павел не удержал их. С тех пор они не разговаривали. Только тогда, когда Даша и Павел повезли Ивану Ананьевичу перед самым Рождеством скоромные продукты и мальчикам обновы, пошитые Дашей, Павел дорогой сказал:
– Даша, я люблю тебя. Не отдам никому, окромя Евгения. Коли он придёт, слова не скажу. Не пойдёшь, сам за руку возьму и отведу к нему, любого другого убью. И давай больше об этом не говорить. Готовь себя морально за меня выйти.