Петр Ингвин
Три плюс одна
Все современные герои, события и факты в романе – вымышленные.
Все исторические герои, события и факты – подлинные.
Пролог
Его роль в грядущих событиях выглядела здорово. Человек, который спас Землю. Возможно, ему дадут Нобелевскую премию мира. Или его именем назовут другую премию, новую, которая по значимости превзойдет Нобелевскую. Единственное, что не давало насладиться моментом – непонимание, почему великие истины, у которых, казалось бы, не может быть иного толкования, другие люди воспринимают как несусветную чушь. Кастусь спорил даже с отцом, обычным сельским работником, под старость переехавшим из Беларуси к дочери в Россию. Родная деревня находилась неподалеку от города Глубокое, где стояла полуразрушенная стела – напоминание, что именно в Великом Княжестве Литовском была принята вторая после Соединенных Штатов Америки конституция. Кто об этом помнит, кто рассказывает детям, чтобы гордились, и внукам, чтобы возродили былое величие?
– Чем предлагаешь гордиться? – не понимал отец. – Конституцией или демократией? В греческих демократиях каждый третий был рабом, а женщины и дети фактически тоже были рабами. Нынешние демократии ничем не лучше, только фиговый листок у них побольше, от пяток до макушки. Гордиться конституцией? А она что же, спасла от чего-то или дала кому-то свободу? Та же американская конституция принималась, когда рабство было нормальным явлением, и его даже не упомянули, настолько оно казалось естественным, и женщины не были гражданами, поэтому их тоже не упомянули. Конституции принимаются теми, кто захватил власть, и пишутся под себя, чтобы власть удержать. Не вижу повода для гордости.
Грандиозные успехи и победы прошлого тоже никак отца не трогали.
– Гордиться великим прошлым? – каждый раз распалялся он, едва Кастусь заговаривал о славной истории Великого Княжества Литовского. – Гордиться тем, что мы потомки тех самых литвинов, чье происхождение никем не признается, потому что государство с названием Литва спокойно живет по соседству? Если это единственный повод для гордости…
– Но ты гордишься тем же – великим прошлым, только чужого народа.
– Своего!!! – кричал отец, словно Кастусь отбирал у него последнее. – Наш отказ от мечты отцов, от достижений и подвигов нашего… да, Нашего Великого Народа – это успех врага, которому категорически не нужно наше величие. У нас украли прошлое, теперь крадут остатки будущего. Постой, не криви рожу, знаю все, что ты скажешь, миллион раз слышал по радио от тех, кто предпочитает любить родину из-за границы и за деньги. Но это мы запустили первый спутник и первыми полетели в космос! Это мы победили французов, немцев, турок, шведов и еще кучу других великих народов и племен, кто приходил на нашу землю! Повторяю – Нашу! Всю! Намного большую, чем та, о которой ты грезишь в самых смелых мечтах. Мы создали самую великую и огромную страну в истории человечества. Мы – все вместе – создали атомные станции и ракеты. Это нас еще вчера боялся и уважал весь мир – в зависимости от того, враг он или друг. Где сейчас это все? Почему мы отказались быть великим народом и приняли на себя участь обиженных? Кто украл у нас нашу историю и наши победы? Ты хочешь независимой великой Литвы в пределах Великого Княжества Литовского? Ее не будет. Не будет у нее тех территорий, как в ее лучшие годы, не будет величия, будет только независимость. Кому будет служить завоеванная ценой многих жизней независимость? Местным политикам и олигархам, они и будут процветать, а независимый от прежнего величия народ будет беднеть, гибнуть и залезать в долги. А потом одна часть народа будет резать и жечь другую, потому что та неправильно поняла дарованную независимость. Или еще за что-то. Когда все плохо, всегда требуются враги, которых можно во всем обвинить, и врагов будут находить в народе до тех пор, пока будет оставаться народ. А потом не останется никого, потому что все, как окажется, полегли в борьбе за величие. И у твоей земли появятся новые хозяева. Тебе нужно это? – А в конце споров на тему истории отец всегда читал нотацию: – В древности, говорят, существовал золотой век. Так что же теперь – всем повыбрасывать штаны и переселиться в пещеры?
Эх, был бы здесь хотя бы Мирон – единственная родная душа, на кого можно положиться…
Глава 1. Чертовщина из «ящика»
Три плюс одна. Вычесть лишних, должно равняться двум. К общему сожалению, уравнение на выходе давало четыре унылые единицы, что для каждого равнялось нулю. Странная математика, но другой не было, отношения трудно поддаются расчетам.
Грабли в руках Ника скребли землю, будто сдирали кожу. Личность воображаемого недруга тайны не составляла, у всей тройки – Ника, Мирона и Аскера – это был один человек. И он был рядом.
– Естудэ-э-эй… – разносилось над опушкой, и лес отвечал глухим эхом, – оу май траблз симд со фа-а-ар эвэ-эй…
Забравшийся на пригорок Толик копировал оригинального исполнителя: волосы развевались, подобранная с земли ветка изображала гитару. Правая рука держала «гриф», а левая стегала по воображаемым струнам – мерзавец-перфекционист учел даже то, что Маккартни – левша. За это Ник ненавидел его еще больше. Не сэра Пола, естественно.
Одного с Ником среднего роста, Толик абсолютно не походил на него в остальном: у Ника волосы были темные и короткие, у всеобщего университетского любимчика – светлые, длинные, иногда схваченные сзади в хвост, а сейчас отданные на волю ветра. Толик умел подать себя. В меру накачанный красавчик с проблесками интеллекта, столь же редкими, сколь, надо быть честным, незаурядными. Обидно, что острота ума направлялась исключительно на удовольствия – убойные шуточки влекли девчонок, как запах шашлыка – бродячих псин. Ни за что не понять, как умная рассудительная Луиза могла запасть на такого.
Наташа Ростова обожглась на Курагине и досталась Пьеру. Это хоть как-то утешало. Хорошо смеется, как известно, последний.
Не утешало. Очень не хотелось быть в очереди последним, но на вопрос, что лучше – стать для Луизы никем или последним, ответ имелся, он был единственный и хоть как-то примирял с реальностью. Не можешь ничего сделать – жди, как говорят китайские мудрецы, и мимо проплывет труп врага. Ник не считал Толика врагом. Скорее, не по праву удачливым соперником. Не по праву, поскольку личной заслуги в богатых родителях, статной фигуре и смазливой физиономии не усматривалось. С другой стороны, Луиза тоже не виновата в том, что желанна не менее мороженого в жару, и поговорить с ней умному человеку – одно удовольствие. Но то – Луиза, а то – слащаво-приторный «мажор», только слепой не увидит разницы. Ник удержал вздох – нельзя показывать чувства окружающим, это смешно и глупо. Достаточно скосить взор на Мирона: нервные движения не соответствовали комплекции, желваки на сосредоточенном полноватом лице елозили, как мыши под ковриком, щеки покрылись пятнами. Да, смешно и глупо. Возникала зависть к Аскеру: как умудряется делать вид, что ему все равно? Это у горцев в крови, что ли?
Плотная фигура Мирона размашисто двигалась с косой в руках в нескольких шагах впереди, в полете косого острия кроме двойной энергии проявилась злость – чувствовалось, кто представляется на месте стебельков.
– Опять выпендривается, – покосившись на Толика, процедил Мирон едва слышно.
– Когда на тебя столько девчонок смотрит, и ты бы выпендривался, – также негромко выдал работавший рядом с Ником Аскер.
Ник осторожно обернулся: вдруг Луиза услышит? Нет, возившая граблями метрах в пяти позади, она вместе с другими девушками отвлеклась на «певца».
– Что ты хочешь сказать? – Мирон остановился, его ноги заняли позицию, словно готовились к драке, а коса угрожающе приподнялась. – Они всегда смотрят, но я, в отличие от некоторых, не выпендриваюсь.
С толстыми бедрами и покатыми плечами Мирон нисколько не походил на бойца. Продолжение пикировки вызовет разве что снисходительные ухмылки со стороны, и Ник поднял руку:
– Предлагаю вычеркнуть глагол «выпендриваться» из лексикона, сегодня он исчерпал лимит.
Занудством от таких разговоров пахло только для посторонних. Луиза оценила бы остроту, но ее взгляд и мысли приковал лицедействующий выпендрежник. Руки Луизы сложились на торце граблей, взор затуманился, сознание унеслось в мечты.
Обидно до чертиков, а ничего не поделать. Ник переглянулся с приятелями, взгляды опустились, работа закипела с удвоенной силой.
Запах скошенной травы сносил голову, глаза слепило – солнце в сентябре словно оправдывалось за лето. Зелень местами пожухла, но кланяться осени отказывалась категорически. Под обжигающими лучами поля превратились в фантастический пейзаж, дуга асфальтовой улыбки заставляла лес довольно щуриться, природа будто бы обнимала, наставительно целуя в макушку и благословляя на непредставимые в бетонных коробках безрассудства. Окружающее напоминало декорации фильма про любовь, где все так, как обожают девчонки: в центре кадра – романтический герой в ореоле славы, вокруг – обожающие почитатели и претенденты на долю внимания, мир сверкает, зрители – в ауте. Картинка долго не сотрется из памяти, вызывая нужные ассоциации. Почему у Толика это выходило естественно, а сотвори подобное Ник или кто-то из приятелей – позора не оберешься?
– Оу е-эстудэ-эй кам са-адднли-и… – зычно неслось над головами.
Парни хмурились, девчонки млели. Единственная взрослая в рассаднике наивности и тестостерона – Вера Потаповна – глядела на Толика с нежностью: видимо, напоминал кого-то из далекой юности. Упреков, что работа стоит, не последовало, вместо этого Вера Потаповна с удовольствием слушала певца, обмахиваясь списком присутствующих. Галочки проставлены, отсутствующих ждет наказание, а присутствующих – автобус, готовый отвезти обратно в город. Спасавшийся от жары водитель спал внутри. Вольности студентов, уставших от добровольно-принудительного превращения из обезьяны в человека, возражений больше не вызывали: выделенный участок убран и обихожен, остались последние штрихи.
Фаня, старшая сестра Луизы и однокурсница Толика, взялась подпевать:
– Нау ай нид э плэйс ту хайд эвэй…
Сорванная колючка выступила в роли микрофона.
Ник косо глянул на «бэк-вокалистку». До Луизы Фаине – как раку до золотой медали на олимпиаде по свисту. Старшая сестра в чем-то напоминала младшую: похожие волосы ниже плеч, средний рост, влекущие обводы… Но: лицо – более вытянутое, цвет волос не русый, а темный, и, главное, голос… Не милое сердцу грассирование, а нечто грудное, обволакивающее, в чем тонешь без спасательного круга любви к другой. Даже не считая лезущих в глаза достоинств по части, противоположной интеллекту, одним лишь голосом Фаня могла заполучить любого. Могла бы, но не пользовалась колдовской возможностью, за которую другие полжизни отдадут. Она встала чуть позади Толика: дескать, ни на что не претендую, к царским лаврам не примазываюсь, просто побуду рядом, пока место не занято. Как давно понял Ник, сестер сразила одна беда, Фане тоже нравился Толик. Не мог не нравиться, если с упорством, которое граничило с мазохизмом, Фаня ежеминутно оказывалась рядом.
В отличие от Луизы ее сестра умело скрывала болезнь. Выдавала за дружбу. То ли склад характера, то ли возраст и опыт научили, а чувства прорывались только во взглядах, когда они испепеляли очередную конкурентку. Статус одной из приближенных Фаню устраивал – на большее рассчитывать нельзя, меньшего не хотелось.
Таких, как Фаня, вокруг университетского лидера вилось с десяток. Кто-то вылетал, кто-то добавлялся. Фаворитками, как правило, становились первокурсницы или девушки со стороны. После быстрой отставки они, как правило, оставались в сфере доступности кумира, подхваченные его друзьями. Такая судьба Фане не грозила: о притягательном для Толика эффекте новизны речи не шло, приходилось рассчитывать на что-то другое. Способ нашелся. За счастье быть рядом Фаня боролась в роли наперсницы и всепонимающей подруги, которую без проблем для достоинства можно попросить о самом невероятном… и она поможет.
Приятной во всех отношениях сестру своего идеала Ник не считал, все лучшие качества перечеркивало брезгливое неприятие ее выбора.
Продолжая надеяться или просто доказывая, что чего-то стоит, Фаня работала на уборке в одном купальнике. На внешность ей жаловаться не приходилось, мужскими стоп-сигналами она обзавелась еще в младших классах и с тех пор бравировала к месту и не очень, когда считала, что этот аргумент перевесит прочие. Случай, видимо, настал. Соперницы большей частью были в обвислых «трениках» и майках с пятнами пота, кто-то поздновато подвернул запачканные джинсы, а Фаня – вот она, в сказочных подробностях, со всеми созревшими и маявшимися от бесхозности выпуклостями. Грабли с перчатками остались в траве, Фаня чувственно выгнулась, добавляя харизме главного исполнителя живенького антуража. Неизвестно, было ли у них что-то, на отношениях это не сказывалось. Толик с Фаней казались просто приятелями – такими же, как троица поклонников Луизы с предметом поклонения.
– Смотрите! – Мирон застыл на месте, большие выпуклые глаза моргнули, палец указал в поле.
Ник с Аскером резко обернулись: среди трав виднелось движение.
– Ветер, – сказал Ник.
Интуиция пнула, намекая, что это не так. Но если не так, то как? Трава в поле расходилась и вновь смыкалась, будто шел человек. Но человека не было.
Прочую студенческую братию занимал кривлявшийся Толик, лица глядели в другую сторону.
– Зверь бежит, – сгребая последнюю копну, авторитетно заявил Аскер.
Версия Нику понравилась, иначе пришлось бы усомниться в рассудке.
– Какой зверь? – Мирона объяснение не устроило. – Там не выше колена. Видишь хотя бы спину?
– Лиса. Или кошка. – Аскер пожал плечами, непонятное явление его больше не интересовало.
– Для кошек мы далековато от жилья.
– Может, она из «ящика»?
«Почтовым ящиком» или просто «ящиком» по перешедшей от родителей привычке звался закрытый объект, в далекие советские времена иного адреса не имевший. Закрытый-то закрытый и секретный, но как студентам из близлежащего городка не знать, что находится внутри, если хотя бы один родитель в каждой семье работал в «ящике»? Расположенный за городом секретный объект двигал вперед науку, лаборатория сидела на лаборатории в прямом смысле – этажи, как утверждали слухи, уходили далеко вглубь. Часть исследований имела стратегический характер, отсюда меры безопасности: объект окружали два периметра, один в другом, радиусом по нескольку километров. Внешний забор – обычная сетка-рабица с воротами на единственной дороге. Заросшая лесами зона между внешним забором и внутренним периметром не принадлежала «ящику», ее огородили для уменьшения количества праздно шатающихся и чтобы посторонний транспорт не достигал основной линии охраны. У ворот на соединяющей с городом трассе, где сейчас трудились снятые с занятий студенты, скучал дежурный. Днем он проверял пропуска, на ночь ворота запирались на замок.
Для внешней зоны посчитали достаточным расставить надписи «Охраняемая территория, вход воспрещен». В одном месте ограду прерывало озеро с незамысловатым названием Нижнее, местные пользовались этой особенностью и отправлялись за забор вплавь или на резиновых лодках по грибы, на рыбалку и просто за приключениями – в глубине зоны имелось еще одно озеро, Верхнее, с немыслимой красоты окрестностями, песчаным пляжем и пещерами в лесу. Молодежь обожала там отыхать, паломничество не прерывалось весь теплый сезон. Военные на творимое безобразие смотрели сквозь пальцы. Главное, чтобы никто не покушался на второй периметр – с высоким забором под током, контрольно-следовой полосой, инфракрасными камерами и прочими тепловизорами. Туда и не совались, и что происходит на последних километрах перед лабораториями, никто не знал. А кто знал, давал подписку категории «Особой важности», что круче всяких «Секретно» и «Совершенно секретно» как двойная полоса на дороге: и с одной обгонять нельзя, а с двумя – ну вообще нельзя.
Недавно в «ящике» что-то произошло. Нет, не беда типа «катастрофа», как сразу приходит в голову, когда рассказывают о секретных объектах. Наоборот. Местные ученые совершили некое открытие, прорывное и чуть ли не эпохальное. Большего сказать никто не мог, причастные загадочно улыбались, а в город, о котором забыли все, кроме жителей (да и последние, чего греха таить, иногда махали на все рукой), собрался приехать Президент. Именно так, с большой буквы – не глава какой-то фирмы или госкорпорации, а тот единственный, что с красной кнопкой в чемоданчике. Городские власти всполошились, на уши поставили всех, кто хоть как-то от них зависел.
Ник с приятелями очень даже зависели, потому вместе с прочей студенческой братией оказались на уборке трассы за городом, где вскоре проедет глава государства.
– Если это кошка, то с подозрительно широким шагом. – Мирон стоял на своем. – О-очень большая кошка.
– Кошки умеют прыгать, – оскалился Аскер во все тридцать два крупных зуба.
– Почему не видно прыжков? – не сдавался Мирон. – И странные у нее прыжки получаются – зигзагом влево-вправо, как шаги у человека, только без человека.
Он выразил вслух мысли Ника. Выходит, интуиция права, не привиделось.
– Наверное, это пьяная кошка. – От пробежавшего по спине холодка Ника понесло в юмор.
– Хочешь сказать – ее шатает? – Мирон с сомнением прикусил губу.
Аскер перенял шутливый тон Ника:
– Если кошка двигается с секретного объекта, то, чтобы не быть подстреленной, она должна, как минимум, уметь ползать по-пластунски.
Ник поддержал:
– Кошка с секретного объекта может выглядеть как змея и передвигаться соответственно. Откуда ты знаешь, во что там превращают кошек?
Далекое движение прекратилось так же внезапно, как началось.
Участок дороги, порученный университету, уже лоснился бритыми обочинами, чернели в ожидании грузовика мешки с мусором, образуя похожие на ежевику-мутанта пузатые горки. Сквозь эти горки и свежие копны к спрятанным в лесу госсекретам пробирался асфальтовый змей автотрассы, его голова заглядывала в дебри за хлипкой оградой первого периметра, а хвост терялся в далеком отсюда городе. Полчаса езды – или три часа хода пешком – и можно оказаться дома, за любимым компьютером или на диване с книжкой в руке.
Вместо родных стен глаза видели довольного жизнью соперника, а уши слышали с этой минуты ненавистное:
– Оу аай билии-ив ин е-эстудэ-э-эй…
Большинство студентов и, что намного обиднее, студенток продолжало глазеть на фиглярство местного заводилы. Мирон вновь орудовал косой с усердием палача: остаткам травы головы сносило по самые щиколотки.
– Побил бы, да зубы жалко? – съехидничал Аскер.
Ник покачал головой: нехорошо насмехаться над товарищем, особенно так плоско, затерто и по поводу, по которому тот не сегодня-завтра посмеется над тобой. Для Аскера, низенького и щуплого, это было актуально.
– Я мог бы ответить разными способами, как логично-непечатными, так и сугубо иррациональными, – сдержанно выдал Мирон, – но предпочту закрыть тему ключевым вопросом математики: не все ли равно?
Ник с облегчением выдохнул: миру мир.
Работа возобновилась.
Бензиновую технику – газонокосилки и триммеры – организаторы студентам не доверили, инструмент бесплатной рабочей силы составляли грабли, косы и метлы. С косой умели управляться четыре старшекурсника, которые по соседству сейчас тоже изображали маятники, и Мирон – каждое лето у него проходило в деревушке на границе с Литвой, где родственники учили жить с природой в ладах. Ник, Аскер и Луиза довольствовались граблями. Их четверка работала отдельно, по приезду на участок все привычно разбились на группки: мажоры, умники, индивидуалы и балбесы.
Ник с Мироном, Аскером и Луизой составляли категорию умников. Из чужих уст звучало обидно, но смысл радовал. К примеру, оказаться балбесом не хотелось просто из-за названия. Индивидуалов в постоянном броуновском движении сбивало в кучки и быстро разносило, они держались нейтрально, существовали неинтересно, а если в их среде вспыхивали звезды, везунчиков втягивало гравитацией прочих группировок.
Мажоры у прочих вызывали завистливое презрение с упором на прилагательное. Кому не захочется нестись по жизни с ветерком, разбрасываться купюрами и собирать падающие к ногам приятные нежданчики – совершенно незаслуженные, но бесконечные? В круг избранных вели два пути. Первый измерялся деньгами и родительскими возможностями, второй – особыми личными качествами, которые требовались сообществу на данный момент. С исчезновением у новичка денег или потерей интереса к нему дверь в самопровозглашенную элиту закрывалась. Мажорная тусовка не ограничивалась учебной группой или курсом, она включала весь университет, а вне стен альма-матер расширялась многократно за счет таких же из других заведений и временно вовлеченных. К тем, кто не свой, мажоры относились высокомерно, считали лохами и нищебродами.
Ник, с мамой-учителем и папой-врачом из детской поликлиники, как типичный представитель лохов-нищебродов обходил бы заносчивую компанию за километр, но нечто неподвластное воле держало Луизу на опасном расстоянии к их лидеру. Словно планету около светила – кружило по эллипсовидной орбите, то приближая, то отталкивая, но не отпуская в свободный полет. Планетарным спутникам не оставалось ничего другого, как следовать природе с покорностью обреченных: аналогично ходить вокруг, ворчать сквозь зубы и на все соглашаться.
Едва закончилось пение, со стороны «балбесов» послышалось:
– Слыхали про макаку во фруктовом отделе? В ящиках с бананами жуки и пауки из теплых стран и раньше приезжали, но чтобы целая обезьяна…
– Причем, живая!
– У меня папа в том супермаркете охранником работает, он рассказал, что ее сразу забрали в «ящик».
– Лучше бы в зоопарк отдали. Бедная обезьянка.
– Где ты у нас зоопарк видела?
– Потому и нет зоопарка, что каждую животину сразу в лабораторию везут.
Разговор велся громко, слышали все. Луиза обернулась к поклонникам-приятелям, глаза ожили лукавством, на любителей слухов указал мах головы: «Чем бы дитя не тешилось…»
Солнце и так сильно светило, но будто вышло вторично. О том, что он улыбается, Ник почувствовал, когда заболели скулы. Мирон покраснел, Аскер кивнул. Дескать, нашли, о чем говорить, одно слово – балбесы.
Вокруг «умников» студенты уже бросали орудия труда и растягивались на травке, подставляя тушки солнышку: работа сделана, на большее не подписывались. Кроме Фани еще две девушки из той же тусовки с удовольствием продемонстрировали свои купальники. Точнее, себя в купальниках. Парни, кто не стеснительный, давно щеголяли голым торсом. Тот же Толик. Правда, рубаху он не снял, только расстегнул, чтобы скромные мышцы оттенялись поджарым прессом. Над подобной красотой хилому Нику работать и работать, а полноватому Мирону, к примеру, даже не мечтать. У Аскера, в отличие от приятелей, на животе даже кубики виднелись, но миниатюрность общего сложения сводила эффект на нет – девушкам нравились масштабы. Чтобы не нарываться на шутки про микроскоп, Аскер кутался в черную с белыми полосками спортивную куртку. Мирон скрывал телеса под похожей «спортивкой», только обширной и, как все у него, бело-красной – намек на геральдические цвета милого его сердцу Великого Княжества Литовского, о котором все уши прожужжал.
Ник гордо нес костюм черно-желто-белых тонов. Покупая в свое время, сначала он выбрал бело-сине-красный с двуглавым орлом, но имперские цвета сразили наповал, рука сама потянулась за деньгами.
Из их четверки только Луиза пришла не в спортивной форме, как требовали организаторы уборки, а в джинсах и футболке, как большинство девчонок. Так же поступили некоторые парни, особенно из мажоров. И только Толик, если вернуть лимитированный глагол, выпендрился: прибыл как на свадьбу, в лаковых штиблетах, джинсах и белой рубашке. Собственно, он и не утруждался в работе, продолжая чувствовать себя как на свадьбе. Толик мог вообще не ехать, с него все как с гуся вода, но так уж совпало: золотая молодежь собралась за город, и вдруг явился повод пофорсить и первокурсниц поклеить – вне родных стен сдерживающие факторы у женской половины странным образом таяли и превращались в желе.
– Сдаем инструмент! – громыхнул натренированный в аудиториях голос Веры Потаповны.
Задача, во-первых, выполнена, во-вторых, в срок, в-третьих, без потерь, и понятно, что больше всего преподавательница, поставленная отвечать за работы, боялась травм или недосчитаться личного состава. Теперь страхи в прошлом, светят солнце и премия, жизнь прекрасна.
– Собираемся!
Развалюха, которая, судя по виду, пережила ровесников-мамонтов, а ныне умело притворялась автобусом, превратилась в электромагнит. Словно рассыпанная металлическая стружка, все живое в округе зашевелилось, сориентировалось на центр притяжения и потянулось на место зова, по пути слипаясь в комки побольше. Из ничего возникли толкотня и очередь. Вера Потаповна суетливо распоряжалась, в журнале делались пометки, когда очередной студент закидывал инвентарь в глубину салона.
– Какая картинка! – Толик, проходя мимо, не удержался, чтобы не отпустить колкость в сторону «умников». – Смерть с косой и ангелы с граблями.
Рядом в голос заржал Борька по прозвищу Бизончик. Прозвище соответствовало внешности: блестящие на солнце бритые «антресоли» прямо переходили в плечи, морда – кирпичом, вместо шеи – сплошная мышца. Майка с широким вырезом, татуировка-дракон, золотая цепь, квадрат подбородка – все работало на имидж крутого парня, с которым лучше не связываться.
– Ангелы с граблями! – с гоготом повторял он, пытаясь сдержать конвульсии, от которых тряслись пузыри мышц.
Невысокий рост компенсировался у него обхватом двустворчатого шкафа, а устрашающий вид – глуповатостью лица: Бизончик никогда не имел своего мнения, во всем полагаясь на приятеля – любимчика девочек и преподавателей, не понимавших, как же столь интеллигентный и высокодуховный Толик может дружить с субъектом, чье нахождение в университете держится исключительно на недоразумении и ежегодных конвертах от папы. Телячий взгляд Борьки не выдавал мыслей, а если они каким-то образом появлялись, место мыслей занимала смена эмоций – ими Борька-Бизончик реагировал на внешние раздражители. Если Толик пошутил – нужно смеяться, если кому-то пригрозил – надо «наехать» и гнобить до последнего, жизнь проста и понятна, а все сложности – для недалеких умников вроде Ника с командой. Поэтому Ник его сторонился – во всех случаях, когда это зависело от собственного решения. Сейчас остаться в стороне не получалось, но можно было проигнорировать.
Кроме Ника то же с успехом проделали Мирон, Аскер и поджавшая губы Луиза.
На уборку трассы Толик приехал не вместе со всеми, а на собственной машине. Размерами красный внедорожник догонял автобус. Бизончика цвет машины нервировал (бык – он всегда бык, даже если человек), другие мажоры в своей массе предпочитали не яркость, а говоривший о статусе казенный траур по детству, но Толик выбрал то, что нравится девушкам. Кенгурятник спереди, лестничка сзади, ступеньки и прочий обвес делали из красного мастодонта нечто вроде центра Помпиду с трубами по кругу. Впрочем, кроме мажоров, которые бывали в том центре или хотя бы неподалеку, и умников, знавших о нем просто потому, что узнавать новое было самым приятным в жизни, остальным сравнение ни о чем не говорило.
Пока одни студенты ждали очереди на размещение или грузились, а третьи уже наслаждались витавшими в автобусе солярочными миазмами, компания мажоров и им сочувствующих в количестве трех парней и четырех девушек двинулась к собственному транспорту. Толик застыл на полушаге, отчего вся компания встала, врезаясь друг в друга, и головы завертелись в поисках причины.
– Фаня, сестренку не пригласишь? – Облизываться глазами невозможно, но Толик сумел.
Фаня, продолжавшая разгуливать в трех тканевых треугольничках, фыркнула и как бы в сотый раз повторила:
– Говорила уже, она такое не любит.
– Люди меняются. – Толик с намеком поднял бровь. – И не надо решать за других.
Обернувшаяся Фаня почти явственно проскрежетала зубами: Луиза ждала предложения, как собачка косточку, и самое отвратительное, что это видели все. Старшая сестра процедила младшей:
– Поедешь с нами на шашлыки?
– В принципе… – Луиза в меру умения пригасила ликование, – ничего серьезного на вечер я не планировала…
А еженедельные посиделки у Ника, когда за чаем они вчетвером болтают обо всем, что для того же Толика – ребус, а для Бизончика – китайская грамота?! Три взгляда кратко обменялись всем, что думают по этому поводу.
Компания мажоров разразилась девичьими возгласами:
– Анатоль, ты забыл про дам, а нам тоже нужны кавалеры.
– Эти, что ли? – Толик с усмешкой кивнул на Ника, Мирона и Аскера.
– Можешь предложить других?
– Ладно. Если хотят, пусть тоже едут.
Из методично газовавшего, чтобы не заглохнуть, автобуса выглянула Вера Потаповна:
– Ребята, вас ждать?
Она повисла в дверях, как перезревший помидор, оставалось ткнуть вилкой. В роли виртуальной вилки, если не чего-то хуже, выступил Толик.
– Обещаю к началу занятий всех привезти обратно. Жаль, Вера Потаповна, что не можете поехать с нами. – Он словесно резал и надкусывал наколотое, голос оплетал искренностью, а в глазах сквозила ирония, которую с расстояния от автобуса, к сожалению, видно не было. – Мне кажется, у вас многому можно научиться не только в формате академических знаний. Представляете: палатки, костерок, песни под гитару, в котелке булькает ушица, от запаха сводит челюсти… В этом деле, Вера Потаповна, опыта у вас несравнимо больше. Почему вы никогда не отдыхаете с нами? Понимаю, что работа, ответственность, нужно сдать инструмент… но когда-нибудь вы же сумеете выбраться вместе с боготворящими вас великовозрастными обормотами?
Улыбка расплавила бы сталь, а преподавательница не дотягивала даже до полиэтилена. Ее просто испарило. Толик умел выжимать из людей нужные ответы. Еще бы: красавчик, умничка, отличник, да еще подлиза… Потому всеобщий любимчик. Понятно, что «всеобщий» имело отношение только к недалеким созданиям вроде доверчивых преподавателей и девушек, принимавших личину за сущность, кое-кто видел пройдоху насквозь, но поделиться мог только с двумя такими же.
На лице преподавательницы читалось: «Да я бы хоть сейчас, но сам же сказал: работа, ответственность, нужно сдать инструмент…» Вслух раздалось другое:
– Сегодня только пятница.
– Я и говорю – все будет в лучшем виде, до воскресенья мы вернемся, можете на меня положиться.
