Петр Григорьевич Цивлин
Так это было
Серго Орджоникидзе
В то время мне не пришлось лично встречаться с наркомом тяжелой промышленности С. Орджоникидзе, но в период работы на Станкострое довелось обращаться к нему по отдельным вопросам или слышать от товарищей отзывы о нем, как о руководителе Наркомтяжпрома. О двух таких случаях мне хочется рассказать, поскольку они характеризуют стиль работы крупных руководителей промышленности того времени.
В 1930–32 г.г. Индустрой вел строительство Харьковского турбинного завода, проект которого был разработан из металлоконструкций. В то время в Индустрое работал талантливый инженер Воробейчик. Учитывая, что металла в стране мало, он предложил перепроектировать завод на основе применения железобетона. Это предложение, да еще в разгар строительства, вызвало бурю протестов, как со стороны заказчика, так и проектировщиков, и предложение Воробейчика поддержки не нашло. Но он не успокоился, отправился в Москву на прием к С. Орджоникидзе, где наткнулся на его помощника Семушкина. Последний, видя тщедушность Воробейчика (он был мал и худ), не поверил в серьезность его предложений и к Серго не допустил.
Но Воробейчика это не остановило. Он подстерег Орджоникидзе в деловом дворе наркомата, когда тот выходил к машине, чтобы ехать на обед, и обратился к нему. Серго усадил его в машину, по дороге выслушал и назначил заседание по этому вопросу на вечер. На заседании предложение Воробейчика было рассмотрено и принято, а тем, кто мешал реализации влетело.
Другой характерный случай произошел со мной лично летом 1934 года. Меня и директора ХСЗ Лаврентьева вызвали на заседание фракции райисполкома, чтобы обязать нас уплатить по 50 тысяч рублей каждого за ремонт школы. Конечно, ремонт школы дело хорошее, но таких денег в смете строительства не было, и выделить я их не мог. Поэтому я не пошел на это заседание, а Лаврентьев, глядя на меня, не пошел тоже. Через несколько дней мы получили решение райисполкома, обязывающее нас внести по 50 тысяч рублей, но мы его снова не выполнили. Еще через неделю мы получили новое решение, в котором мне и Лаврентьеву были объявлены выговоры и снова предлагалось внести деньги. Но я снова не выполнил это решение, не выполнил его и Лаврентьев. Через неделю мы получили решение, содержащее строгие выговоры с предупреждением и то же требование.
Дальше Лаврентьев не выдержал и внес 50 тысяч рублей, я же снова не внес, так как считал недопустимым по решению местных организаций разбазаривать деньги, выделенные на промышленное строительство. Вместо этого я написал на листке из блокнота маленькую записку на имя С. Орждоникидзе следующего содержания:
"Уважаемый товарищ Серго! Из прилагаемых протоколов фракции райисполкома следует, что от меня требуют внести 50 тысяч рублей. Этих денег у меня нет, и никто для нужд райисполкома мне их не давал. Прошу оградить меня от нападок". Это письмо я отправил в Наркомтяжпром и за делами о нем забыл. Райисполком же, исчерпав все возможные санкции и получив 50 тысяч от Лаврентьева тоже успокоился.
Прошло некоторое время. Работники Индустроя, побывавшие в Наркомтяжпроме, увидев меня, спрашивают:
– "Слушай! Что ты там такого сделал, что Серго всем о тебе говорит?".
К этому времени работы на Станкострое уже шли неплохо, но мы не так были воспитаны, чтобы переоценивать свои успехи. Поэтому я долго терялся в догадках, что я не так сделал? Но работы было много, и вскоре я об этом забыл.
А через два месяца явился фельдегерь и вручил мне громадный красный конверт из Партконтроля при ЦК ВКП(б). Докладчиком на заседании был С. Орджоникидзе по моему вопросу: – о неправильном финансовом обложении промышленных предприятий. Этим решением отменялись все решения райисполкома, как нарушающие государственную финансовую дисциплину.
Потом мне рассказали, что мое письмо и протоколы райисполкома С. Орджоникидзе долго держал у себя на столе. Когда к нему заходил начальник строительства или директор завода, он показывал моё письмо и говорил: – "Вот как надо бороться за государственную дисциплину, за государственное добро!".
Так поступил крупный государственный деятель, которому были дороги интересы государства. Попробуйте в наше время не выполнить, порой, абсурдное указание райкома или райисполкома, даже если оно ведет к нарушению государственной дисциплины. Вас сотрут в порошок!
Забывая о том, что мелкие нарушения санкционируют и узаконивают воровство и казнокрадство, нынешние руководители разваливают страну.
П. П. Постышев
Два года мы строили первую очередь Станкостроя. Периодически, с целью контроля, на строительство приезжали работники обкома, горкома, райкома, а также секретари и другие работники ЦК КП(б)У. В 1935 году в порядке проверки решения и графика, утвержденного Оргбюро ЦК, я был вызван в качестве основного докладчика на заседание Оргбюро, которое должен был проводить П. П. Постышев. Хочу рассказать о любопытном эпизоде, характеризующем отношение к решению таких вопросов крупного руководителя-коммуниста, каким являлся Постышев.
Мой доклад был назначен на 6 часов вечера, и я решил поехать пообедать домой, чтобы спокойно подготовиться к докладу. В то время я жил на Пушкинском въезде, д.7, и, не доезжая до дома, неожиданно встретил своего товарища по гражданской войне. Встреча нам обоим была очень приятна, я пригласил его пообедать и ради такого дела мы выпили и, кажется, неплохо.
Должен заметить, что я никогда не искал кампаний и не любил людей, смотревших на жизнь через донышко бутылки. Но, если приходилось, то я мог выпить солидную дозу, не пьянея и не теряя рассудка. Этому научил меня еще хозяин – медник в 1912 году. В общем, мы хорошо пообедали, и к 6 часам вечера я был на оргбюро ЦК и доложил о выполнении графика по строительству Станкостроя. Докладывать мне было нетрудно, так как, за небольшим исключением, сроки графика были выполнены по всем цехам и даже с небольшим опережением. О трудностях, без которых ни одно дело не обходится, я докладывать не стал, так как считал, что мы сами обязаны находить пути их преодоления.
Закончив доклад, я присел в стороне, где стоял сифон с водой. Меня одолевала жажда после обеда, я нажал сифон и выпил стакан воды. Павел Петрович Постышев, обращаясь ко мне, сказал с улыбкой:
– "А ты, видать, хорошо пообедал?".
Сказано это было с характерным волжским акцентом. Я ответил:
– "Да, Павел Петрович! Я сюда прямо с обеда явился, встретил товарища по гражданской войне".
"Ну, тогда, сказал Павел Петрович, поставьте ему еще один сифон воды, он заработал".
Постышев был широкий, чуждый мелких придирок человек, и вместе с тем решительный, требовательный руководитель очень крупного масштаба.
На этом заседании произошел еще один любопытный случай, о котором стоит рассказать. Директор ХСЗ Лаврентьев решил выступить после меня с критикой строителей. Сделал он это не потому, что считал нашу работу плохой, он был доволен ходом строительства, а потому, что боялся, чтобы у Оргбюро не сложилось впечатление, что дирекция завода и строители «сжились», "спаялись", как тогда говорили (а мы, в действительности, очень сдружились, что не мешало нам крепко ругаться по делу).
Когда он начал критиковать, а почва для этого была довольно шаткой (перед заседанием Оргбюро было проведено специальное обследование нашего строительства промышленным отделом ЦК и его доклад, в основном, соответствовал моему), П. П. Постышев прервал Лаврентьева и обратился к членам Оргбюро с такими словами:
– "Видали, герой! Он думает, что строить легко. Цивлин ему строит завод, а он стоит сторонним наблюдателем, ждет когда ему подадут готовенький завод, да еще и критикует. Я предлагаю записать ему выговор, чтобы знал, что строить нелегко и что ему не критиковать, а помогать нужно”.
Так и записали неожиданно для всех выговор Лаврентьеву, а он долго после этого не мог прийти в себя. Лаврентьев был кристальный коммунист, прекрасный человек и товарищ, но подвела его в этом случае "дипломатия".
Первая очередь Харьковского станкостроительного завода была окончена и сдана с опережением в конце 1935 года. Принимал первую очередь завода С. Орджоникидзе, который похвалил нашу работу.
Страна начала получать собственные высококачественные радиально-сверлильные и кругло-шлифовальные станки, которые до этого мы были вынуждены закупать за рубежом и без которых невозможно было обеспечить разработку и изготовление отечественных машин, станков и двигателей для народного хозяйства и обороны страны.
На строительстве укрепрайона в г. Шепетовке
В январе 1936 года я получил телеграмму с предложением немедленно прибыть в ЦК КП(б) Украины. Я тут же собрался и приехал в Киев. Там мне предложили приступить к работам по строительству оборонительных сооружений вдоль польской границы в районе города Шепетовка. В это время наши отношения с Польшей были очень напряженными. Правительство Пилсудского вело себя вызывающе, и можно было ожидать любого исхода.
Поэтому партией и правительством было принято решение в срочном порядке укрепить районы, граничащие с Польшей. Предстояло в короткий срок выполнить огромный объем строительных работ. По этому вопросу меня и вызвали в ЦК КП(б)У. Через два дня я был назначен начальником укрепленного района УНР-103, располагавшегося вблизи населенных пунктов Шепетовка-Славута (13 км от границы), Судилкино.
Нам предстояло почти полностью снести Шепетовку и построить новый город, состоящий из казарм и домов начальствующего состава (ДНС). Кроме того, нужно было построить базы для танков, мастерские, гаражи, аэродромы, подземные укрепления и другие объекты, необходимые для современной армии, оснащенной мощной боевой техникой. Все это нужно было завершить к сентябрю 1936 года.
К моменту моего приезда на стройке было всего 100 человек рабочих. Нужно же было только для разгрузки прибывающих вагонов около 700 человек, а для обеспечения автотракторного парка еще 200 человек. Наряд на рабочую силу мне дали в Новгород-Волынск. Но строителей там не оказалось и первые несколько человек, прибывшие оттуда, оказались инвалидами. Местные организации не смогли их использовать на сельскохозяйственных работах и потому выделили нам на стройку по присланному наряду. Понятно, что рассчитывать на такую рабочую силу я не мог. Нужно было срочно искать выход.
Я обратился в Киевский военный округ (КВО), чтобы получить наряд на другую область, но из этого ничего не вышло. Не выполнить решение Политбюро ЦК КП(б)У я тоже не мог, хотя формально моей вины не было: – не дали рабочих, а без рабочих строить нельзя. Но ссылаться на объективные причины я не привык и продолжал искать выход из этого положения. Наконец, мне показалось, что выход найден.
Я решил обратиться с письмом к 3–4 бригадам, с которыми работал на Станкострое. В нем я рассказал о возникших проблемах, о значении этих работ для обороны страны, о возложенной на меня ответственности и закончил тем, что если не получу в ближайшее время помощь, то задание сорву. Я просил связаться с бригадирами других строек и помочь мне выполнить задание правительства.
Прошло всего десять дней, и я начал получать письма и телеграммы из Харькова, Курска, Воронежа и других мест. Содержание было одно: – "Едем, встречайте" и подписи. Лучшие специалисты, плотники, бетонщики, землекопы, столяры и другие во главе с бригадирами, вместе с семьями ехали ко мне на помощь. Никто не спрашивал, сколько им будут платить, где они будут жить, с какими условиями встретятся на новом месте. А ведь оставляли обжитые места, многие снимали детей с учебы, оставляли квартиры, живность. Удивительный народ!
Для размещения прибывающих мне пришлось занять кроме общежития, церковь, костел, синагоги, театр и многие другие помещения, и никаких протестов, никакого недовольства условиями жизни никто из прибывших мне не высказал. Да, ведь в письмах я ничего и не обещал, наоборот, писал, что с жильем, по началу будет плохо, придется терпеть лишения.
Нужно сказать, что такой способ решения кадровой проблемы не обошелся мне даром. В то время в Воронеже был трест «Воронежстрой», руководимый неким товарищем Соловьем. Из этого треста в Шепетовку по письмам бригадиров уехало особенно много рабочих (около 60 %) и товарищ Соловей обратился с жалобой к С. Орджоникидзе с просьбой наказать меня и вернуть рабочих.
Серго направил это письмо К. Е. Ворошилову, а тот И. Э. Якиру. Последний предложил мне дать разъяснения по существу вопроса. Я ответил следующее:
– "Мне дано задание государственной важности по укреплению границы. Рабочих мне не дали, а времени очень мало. Выполнить задание Правительства я обязан. Поэтому в поисках выхода я обратился за помощью к знакомым бригадирам. Я им не обещал ничего лучшего по сравнению с тем, что они имели по месту работы. Я только объяснил, что без их помощи сорву задание Правительства по весьма важному государственному делу, вот они и приехали". И добавил: – "От хорошего хозяина рабочий не уходит".
Таким мое разъяснение и попало к Серго. Дальше произошло следующее. Серго вызвал товарища Соловья, дал прочитать мое разъяснение, а затем объявил ему выговор за то, что он допустил уход рабочих с его строек.
С приездом рабочих работа на стройке закипела. Каждые две недели на строительство приезжал командующий Киевским военным округом И. Э. Якир, и мы вместе объезжали сотни объектов, которые в то время были развернуты на большой территории. Я поражался удивительной памяти и наблюдательности Якира. Разъезжая со мной по объектам, он не раз вносил поправки в их строительство, причем всегда без шпаргалок и подсказок. Все держал в памяти. Разговаривал Якир всегда спокойно, без крика, с полной уверенностью в своих знаниях. В следующем 1937 г. И. Э. Якир был арестован и расстрелян, как "враг народа".
Работа на строительстве пошла настолько активно, что уже через месяц стало нехватать материалов. Пришлось ставить вопрос в ЦК КП(б)У о том, чтобы снабженцы КВО обеспечили материалами наше строительство в необходимых объемах. Из-за этого у меня возник конфликт с заместителем Якира по снабжению товарищем Петерсоном (бывшим комендантом Кремля).
В результате всех нас вызвали на Политбюро ЦК КП(б) Украины, где между Петерсоном и мной произошел примерно следующий диалог:
Петерсон: – "Вы представляете, где Вы работаете?".
Я: – "В Киевском военном округе".
Петерсон: – "У нас, военных такой порядок. Если Вы чем-то недовольны, то должны обращаться только к нам".
Я: – "Лично я всем доволен, а ходом работ, которые Вы мне поручили неудовлетворен, о чем Вам неоднократно сообщал. Но Вы и Ваш аппарат плохо на это реагируете и у меня начались массовые простои, а этого я допустить не могу, хотя и отношусь к Вам с большим уважением.
Петерсон: – "Вы не должны были жаловаться в ЦК".
Я: – "Я обращался в ЦК не по личному вопросу. Кроме того, именно ЦК поручил мне эту работу и я, как коммунист, несу личную ответственность перед ЦК за укрепление границы. К сожалению, я больше не могу говорить с Вами, так как к утру мне нужно быть на стройке. Сейчас уже поздно, а мне еще ехать 360 километров. Всего хорошего". И, я уехал.
Конечно, Петерсон был заслуженным коммунистом, и, возможно, был задет моим обращением в ЦК, где ему крепко записали за задержку в снабжении строительства материалами. Но у меня уже не было выхода, так как я исчерпал все возможности, обращаясь телеграфно и письменно в штаб КВО по этим вопросам. Ждать дальше я не мог, не только потому, что срывались сроки строительства, но и потому, что простаивали сотни рабочих, которых я завез на стройку. Поэтому я и обратился прямо к заведующему промышленным отделом ЦК товарищу Шергову, который меня хорошо знал и поставил этот вопрос на Политбюро ЦК КП(б)У.
Не прошло и десяти дней, как материалы массированным потоком начали поступать на стройку. Тогда в районе Шепетовки было пять железнодорожных станций и все они оказались полностью забитыми поступающими грузами, среди которых были кирпич, цемент, известь, гранулированный шлак, трубы, лес и т. п. 750 рабочих не успевали разгружать эти материалы, они накапливались горами, на станциях образовывались пробки и на меня писали жалобы, что я не обеспечиваю разгрузку.
Таков был ответ снабженцев. Видно, не могли мне простить жалобу в ЦК. Наши отношения испортились. Но меня такие взаимоотношения, наоборот, устраивали.
Строительство объектов шло успешно, а больше того, чем дать мне материалы сверх плана, снабженцы сделать ничего не могли. Спустя некоторое время мы начали сдавать объекты в эксплуатацию. Армия начала принимать и осваивать дома, казармы, гаражи и другие объекты, а это было главное.
Комбриг Яков Федоренко
В Шепетовке я встретился с замечательным человеком, хотя на первых порах встреча эта носила немного странный характер. В то время я жил один в деревянном домике. Семья осталась в Харькове, и я питался в основном яичницами, которые готовил тут же, на ходу. А через дорогу напротив проживал командир мотомеханизированной бригады, для которой мы строили казармы, гаражи для танков и бронемашин, склады для горючего и другие объекты. Многие из них мы уже ему сдали, взаимных претензий не было, и поэтому я в лицо его не знал, так как мы с ним ни разу не встречались.
Как-то, после ежедневного объезда объектов, я приехал в стройуправление и работал один в конторе. Открылась дверь, и в кабинет вошел коренастый военный лет сорока. Ворот гимнастерки был расстегнут, фуражка – набекрень.
Представился: – Яков Федоренко, командир мотомехбригады. Затем подсел к моему столу и спросил:
– "Как живешь?". Вопрос показался мне странным, так как я его не знал, поэтому ответил коротко:
– “Живу неплохо”.
Тогда он задал второй вопрос:
– "Как питаешься?". Тут я уже совсем удивился и ответил, что это никого не должно интересовать, с голоду – не умираю. На это Федоренко сказал:
– "С завтрашнего дня обедать будешь у меня. Наша кухня готовит хорошо, а обеда, который мне приносят, хватит на двоих. Поэтому обедать теперь будем вместе".
Я не любил, чтобы кто-либо со мной разговаривал в приказном тоне, поэтому я сказал Федоренко, что никуда и ни к кому обедать ходить не собираюсь. Он мне ответил, что, дескать, увидим, после чего встал и удалился.
На следующий день в то же время я опять сидел в конторе, когда раздался телефонный звонок. Снял трубку и услышал голос Федоренко:
– "Обед на столе, жду".
Я сказал, что сыт и никуда не пойду. Он ничего не ответил и положил трубку. Прошло 20–25 минут, открывается дверь и в кабинет входит красноармеец при полном вооружении и заявляет, что ему приказано доставить меня к командованию под конвоем.
В первый момент я даже не связал появление этого бойца с Федоренко – шел 1936 год, отношения с КВО были напряженными, всего можно было ожидать. Кроме того, спорить с вооруженным конвоиром было бессмысленно, поэтому я убрал документы со стола и пошел.
Куда он меня поведет, я не знал, но подумал:
"Хорошо еще, что стоит полуденная жара, и на улице в это время никого нет".
Довел боец меня до дома Федоренко и ввел на веранду. Там стоял Яков Николаевич, расставив ноги, и хохотал во все горло. Я же готов был лопнуть от злости, ведь я уже передумал все на свете. Ну, после этого мне пришлось сдаться.
Человек, Яков Николаевич, оказался обаятельный – смелый, умный, волевой. Он был любимцем бойцов, образцом советского командира, большой новатор в своем деле. Его любовь к военной технике не знала границ.
Мы подружились, и я не раз удивлялся его человечности и доброму участию в любом деле.
В 1942 году мне снова пришлось повстречаться с Яковом Николаевичем. В то время он был уже командующим бронетанковыми и механизированными войсками Советской Армии, заместителем наркома обороны И. В. Сталина.
Как-то, приехав в Москву в командировку, я узнал телефон Федоренко и позвонил ему на работу. Он пригласил меня немедленно приехать к нему. Когда я сидел в кабинете и Федоренко рассказывал о положении на фронте, раздался звонок по ВЧ. Звонил член Военного Совета Н. С. Хрущев и просил прислать под Сталинград американские танки, полученные по ленд-лизу.
Федоренко ответил, что операция, намечаемая под Сталинградом слишком серьезна, а американские танки горят как «спички». Поэтому он направит на Сталинградский фронт наши “тридцатьчетверки”.
Хрущев продолжал настаивать. Тогда Федоренко сказал, что его требование он выполнить не может, а направит по "зеленой улице" прямо из Свердловска необходимое количество наших танков Т-34, укомплектованных экипажами и боепитанием. Для ознакомления же с американскими танками он обещал направить одну-две штуки, но предупредил, что для боя они не годятся.