Петр Андреевич Воскресенский
Хеймдалль

Он предложил подождать отца в кузне, но Ингольв не сдвинулся с места, а показательно несколько раз втянул воздух ноздрями, чтобы намекнуть Хродмару на свой запашок. Хродмар лишь странно взглянул на волка.

– Я долго был в пути, пришлось ночевать в лесу, – сказал Ингольв.

– Ты это уже говорил, да, – не понимал Хродмар.

– Мне бы помыться…

Хродмар схватился за голову: «Ой!» И мигом побежал к ближайшей тире, чтобы она подготовила бадью с водой. Помывшись и приведя себя в порядок, Ингольв направился к кузне. Пока Хродмар работал, он рассказывал о себе, сидя на лавке под навесом, не забывая при этом серьезно поинтересоваться собеседником. Взрослые заинтригованно косились на ульфхеднара, слух о котором уже прошелся по всей деревне, а ребятня, ничуть не стесняясь, подбегала к нему поближе, чтобы играючи и робко разглядеть из-за угла пришельца. Замечая гурьбу любопытных мальцов, Ингольв неожиданно всплескивал руками с рыком: «Буэ-э!» Дети, крича, разбегались и смеялись, но тут же с улыбками на лицах прокрадывались обратно, чтобы он снова их спугнул.

К полудню вернулся Бранд, и супруга рассказала про необычного гостя. Его не особо волновало, что сегодня от зверолюдов хорошего не жди, он больше интересовался происхождением гостя, ведь ярлы своих отпрысков с пустым кошелем не оставят, поэтому хозяин скорее пригласил всех к столу. Хродмар и Ингольв вошли в дом. Не успел его сын перейти порог, как Бранд возмутился – рядом с гостем, который был ниже его на голову и с виду закаленный в битвах, Хродмар смотрелся ущербно. «Дитя растет, а штаны нет…» – проговорил про себя Бранд. Затем, получше приглянувшись к наружности гостя, в нем возникли противоречивые чувства. С одной стороны сразу видно опытного воина, причем молодого, хоть и постарше Хродмара, а с другой… мало ли какой альв осел в его душе? Однако эти чувства, как рукой сняло, когда Ингольв почтенно поприветствовал хозяина дома, искренне поблагодарил за щедрый стол – хотя каждому положили всего лишь по миске – и заметил, что он не может сесть за семейный стол в таком виде. Шкура она либо для леса, либо для войны. Бранд оценил этот жест. Он достал чистую льняную рубаху и предложил ее Ингольву. Тот еще раз поблагодарил Бранда и, переодевшись, сел за стол. Теперь Ингольв производил более приятное впечатление, на всех, кроме Лауги, которая, правда, неловко опускала взгляд, если Ингольв смотрел в ее сторону. Однако ему было не до девушек, он осматривал большой дом с многочисленными скамьями. Судя по обстановке, семья находилась не в лучшем положении, но, очевидно, когда-то она была большой и весьма зажиточной. «Странно, – думал Ингольв, – где же остальные члены рода?».

Хродмар вроде сидел рядом, а казалось ему, будто на деле находился где-то далеко ото всех и не мог найти себе места, словно он тут гость. Хоть Бранд и посвятил все свое внимание Ингольву, Хродмар ложно чувствовал, что в любую минуту отец повернется и влепит ему оплеуху или как-нибудь унизит. При этом, разговаривая с гостем, он нежно поглаживал голову сестры, и у Хродмара внутри все вскипало от гнева. Почему Бранд крайне редко хвалил сына и крайне редко ругался на дочь? Ему было совершенно невдомек! И внимательному Ингольву тоже. Сын! Сын, это ведь залог благополучия! Почему в его семье все не как у людей? Даже всех любящая Сальбьёрг редко одаривала его материнской лаской и никогда не прекословила мужу, поэтому если у кого и мог найти поддержку Хродмар, то у Дарри, а он умер. Теперь кузнец остался один: хуже одиночества, может быть только одиночество в семье.

Ингольв отвечал на все вопросы хозяина, кто таков и откуда. Бранд немного расстроился, когда узнал, что перед ним сидел сын какого-то Хьяльма, ведь это имя было не на слуху. Но на вопрос: «Неужели тебя изгнали?» Ингольв ответил: «Нет, я сам ушел». Бранд понял, что перед ним, как презрительно говорили – «сидящий на голой земле», то есть безземельный человек. Бранд совсем расстроился. И если вначале беседы ему удалось скрыть свое ростовщическое отношение к гостю, то теперь на его лице проступило разочарование. Он окончательно осознал, что от Ингольва вряд ли чего-то добьешься, поэтому быстренько свернул весь разговор, как бы подытожив:

– Я не знаю ни тебя, ни твоего отца, и тем не менее я разрешаю тебе остаться больше, чем на три дня, прекрасно понимая, что лишний рот в нашей ситуации совсем некстати, прости за откровенность.

– Вы абсолютно правы, – спокойно ответил Ингольв.

– Ты хороший человек, тут к ведунье идти не надо, но тебе прежде следует спросить разрешения у нашего ярла, его зовут Оддбьёрг Всепомнящий. Пойди и скажи ему, что ты будешь жить у меня, но за свою жизнь ты отвечаешь сам. Иди. Я подойду позже.

Ингольв встал, поблагодарил еще раз за еду, и вышел.

Сальбьёрг спросила мужа:

– Ты уверен, что ему следует остаться?

– Я отправил его к ярлу скорее ради интереса, с Оддбьёргом ведь вообще невозможно договориться, этого дятла не переклюешь, я сам всегда стараюсь избегать с ним долгих бесед, и если нашему обаятельному волку удастся его охмурить, тогда, быть может, я найду ему применение, да и лишней силы в доме не бывает, – презренно произнес последнюю фразу Бранд, обернувшись к Хродмару.

– Где, ты говоришь, встретил его? – спросил он у сына.

– В лесу.

– А что ты там делал?

– Да так…

Поразительно только, как в одном человеке могло одновременно умещаться грубая приземленность и сверхъестественная интуиция. Бранд верно поступил по отношению к Ингольву, он всегда очень хорошо чувствовал собеседника, но, к сожалению, собеседника исключительно чужого, а к родным почему-то никогда не прислушивался.

Дождавшись в горнице ярла, Ингольв представился, показал, что здоров умом, сказал все, что следовало по просьбе Бранда, но и сам подобрал нужную ноту в разговоре так, что ни сам ярл, никто из присутствовавших не понял, как ему вообще удалось с ним договориться. Это впрямь было нелегко. Ярл Оддбьёрг Всепомнящий, как правильно заметил Бранд, та еще птица, у него была осознанная манера требовать в разговоре повторения сказанного по нескольку раз. Разумеется, не потому, что у ярла плохо с памятью, наоборот-таки он помнил каждое произнесенное слово собеседника, ох, если бы он еще помнил собственные обещания, то цены бы ему не было! Во время диалога он часто, например, переспрашивал: «А так что же там с тобой произошло на охоте-то?» «Но милостивый ярл, я же ведь вам уже рассказал об этом во всех подробностях!» «Ну, расскажи еще раз, тебе трудно?» И все в таком духе. Ярл прекрасно запоминал все подробности, на основе которых он понимал врет ли, слишком ли приукрашивает свою речь его собеседник. В таком же порядке Оддбьёрг поступил с Ингольвом. Как ему удалось легко убедить ярла в своей правоте – ну никто не знал, потому что никто и не помнил! Сам ярл не запомнил всей беседы! Все, что ему оставалось делать, это задалбливать Ингольва вопросами о его прошлом. Казалось бы, еще чуть-чуть и волка отпустят с миром, но… в эту минуту появился один бонд¹⁸, который сообщил, что слышал о ярле Хьяльме, отце Ингольва, а его брату еще однажды с ним довелось повстречаться. «Так вот, – сказал бонд, – Хьяльм погиб в бою, на его вотчину напали, очевидно, что здесь приложил руку Хальвдан Черный».

– Это правда? – спросил Ингольва ярл.

– Правда, – нехотя произнес Ингольв, ему не хотелось вскрывать прошлое на людях.

– Кто убил твоего отца?

– Я не знаю его имени… знаю лишь, что, как верно было замечено, это сделало доверенное лицо Хальвдана Черного. Я жажду мести, но так и не выяснил кто именно вырезал всю усадьбу моей семьи. Только прошу вас, ярл, никому ни слова, для меня это очень важно.

Ярл Оддбьёрг искренне посочувствовал, понимая, что Хальвдан не так-то прост, поэтому разрешил Ингольву остаться.

***

К Ингольву быстро привыкли. Он прекрасно умел поддержать беседу, подбодрить, помочь по хозяйству, что Бранд весьма ценил, и даже доверил ему распоряжаться трэллами. В первую очередь он признал в Ингольве талант прирожденного егеря. Даже местные охотники начали его по-настоящему ненавидеть и из зависти не упускали возможность оклеветать лишний раз. Так, например, они говорили, что Ингольв бесчестно чародействовал, что звери сами к нему прибегали – какая подлость, Улль свидетель! Если Ингольв сталкивался в лесу с охотниками, то они его прогоняли, говоря, что в этом лесу еще их деды занимались охотничьим промыслом, а он тут никто и звать его никак. Ингольв избегал конфликтов, не хватало еще, чтобы они наговорили чего лишнего ярлу, поэтому он ушел в соседний лес, где меньше водилось зверей, зато было спокойней. Ох, насколько же были изумлены охотники, когда Ингольв вернулся с таким обилием дичи, которой они сами в жизни своей столько не видели: «Да он колдун! Он ведь даже без собаки ходит!» Потом подумали, что, должно быть, в тех лесах просто-напросто развелось больше зверей. Они подготовили лагеря, принесли жертву Уллю, Тору, затем целой группой пошли вглубь якобы бесплодного леса. Ингольв же вернулся обратно, в первый лес и история повторилась: у него два кабана, у тех хорь. Потом они вернули все на круги своя, снова тоже самое. «У-у-у!!!» – вскипятились охотники и передали это дело на тинг. Годи¹⁹ выслушал все от начала до конца и сказал: «Поскольку доказательств колдовства ни у кого нет, то и нечего тратить время, оставьте в покое Ингольва». «Но как же чародейство!» – кричали охотники в голос. «Не путайте магию с удачей!» – мудро ответил Годи. И охотникам ничего не осталось, кроме как принять Ингольва в свои ряды и охотиться вместе.

Бранд даже серьезно задумался заняться продажей мехов. Удивительно, как ему только удавалось думать еще о каком-нибудь деле, когда своих было по самое горло. Он следил за работами на пашне и постоянно отчитывался перед ярлом о добыче количества зерна, с ним же Бранд обсуждал судебные вопросы; из-за смерти сыновей параллельно ходил в походы, и тогда на пашне его заменяла жена, которой и так хватало своих хлопот дома, включая уход за животиной. Ингольв вдвойне не понимал почему в таких условиях отец вместо себя не отпускал сына в поход.

Кроме того, со смертью Дарри он теперь пытался скорее выдать замуж Лаугу и умудрялся уделять свое драгоценное время еще и сватам. Женихи приходили разные: красивые, но бедные; богатенькие, но молодые и глупые; старые, но одинокие; слишком обычные, а оттого капризные и с завышенными требованиями. Словом, Лауге угодить было тяжело, она предпочитала больше сбегать в лес вместе с подружками и гадать, когда выйдет замуж.

Бранд строго обходился со всеми, но только не с дочерью, и она любила этим пользоваться.

Сальбьёрг постоянно занималась домашним хозяйством и, казалось, погрузилась в него настолько, что оставалась в работе, даже когда ничего не делала: вечно отстраненная, безучастная, погруженная в себя и молчаливая, но расплывающаяся в улыбке и расцветающая в радости при виде гостей. Только потом Ингольв понял, что это был ее отработанный годами навык: на лице счастье, а внутри пустота. Как-то раз он застал ее одну в хлеву. Она нежно гладила корову, глядя в ее грустные глаза, точь-в-точь как у самой Сальбьёрг, и разговаривала с ней. Тогда Ингольв впервые услышал ее естественный, будто освобожденный красивый голос: «Как тебе удается быть всегда такой спокойной? А зачем нервничать, когда вокруг все целы и здоровы, да? Вот и мне так кажется. Тебе тут тесно, наверное, да? И мне тесно…»

Ингольв и Хродмар проводили вместе много времени, работали и отдыхали. Ингольв часто наблюдал его за работой, как он ковал оружие и узнал для себя много нового, не подозревая, что человек с кличкой Мертвый муж сможет чему-то его научить. Хродмар наносил удары, точно предугадывая в каком именно направлении должен был искривиться металл, чтобы в итоге получилась задуманная форма, а сам говорил: «Настоящая работа сделана тогда, когда понимаешь, что она вышла не такой, как хотелось, а гораздо лучше. Вот это и есть магия!» Ингольв убедился, что Хродмар настоящий мастер для своего возраста.

Параллельно ульфхеднар аккуратно расспрашивал жителей деревни про детство Хродмара. Прямо задать подобный вопрос ему или его отцу было еще рановато, но Ингольв прибыл сюда не просто так, поэтому следовало срочно выяснить все про кузнеца. Опросив многих, у него сложилась такая картина:

Хродмар родился больным, очень больным. Сальбьёрг изо всех сил старалась его выходить, а Бранд хоть и был сперва против, все же пошел на уступки. Тут стоило сказать отдельное спасибо Дарри Доброму. Малыш хоть и выздоровел со временем, но стало ясно: парень хиленький, от такого больше невзгод, чем пользы… и когда младенца положили на пол перед отцом²⁰, ему ведь на тот момент даже имя не рискнули дать, то Бранд, хорошенько поразмыслив, решил, что надо бы от него избавиться, только рот лишний будет в семье. Сальбьёрг духу не хватило исполнить волю мужа, поэтому она попросила об этом тиру. Она пошла к реке, решив его утопить, а потом… случилось невообразимое: младенец всплыл, вода держала его на одном месте, словно корзинку, течение никуда его не уносило, а он рыдал навзрыд, икая. Тира не поверила своим глазам и принесла ребенка обратно домой, рассказав об увиденном чуде. Ребенка решили оставить, но болел он так сильно и настолько часто, что несколько раз был при смерти, весь дом хороводом ходил вокруг вместе со зваными знахарями. Разумеется, Бранд воспринял болезни как недобрый знак, даже гадание на кишках птиц было тому подтверждением.

Когда Хродмар подрос, как это ни странно, он больше предпочитал наслаждаться летними цветочками, чем скакать с мальчишками-сорванцами. Ему очень нравилось слушать песни скальдов, и он даже сам пробовал чего-то сочинить, только никак не получалось. Его явно тянуло к красоте. Порой он общался больше с девочками, особенно с Фридой. И многим приходила мысль, что парень вырастит мягкотелым уж точно. Бранд, который всегда был больше занят общественной жизнью и военным промыслом, боялся даже представить, что едкие сплетни могут воплотиться в быль. Воспитывать времени у него не было, поскольку с неожиданной смертью двух старших сыновей он понял, что в будущем все хозяйство придет в упадок. Тогда за это дело взялся Дарри, который знал, как угодить и мальчику, и его отцу. Он взял внука себе в подмастерье, раскрыв ему природу железа: показал ему, что здесь важна не только мужская сила, но в то же время женская бережливость и чувство красоты, чтобы оживить оружие. И когда Хродмару удалось прямо на месте сплести косичку, Дарри понял, что боги послали ему талантливого преемника.

Добытые сведения чрезвычайно удивили Ингольва, но и посеяли сомнение: где-то соврали или недоговорили, или приукрасили…

Однажды в деревне наступил праздник. Народ веселился. Парни, напившись, шли в драку и, кто смог устоять на ногах, тот побеждал. Мужчины старшего поколения считали эту потеху ребячеством и дурачеством, поэтому перед своими женами морщили носы, качая головой, мол нет, это дело молодых. Хотя сами переглядывались, вспоминая, как в прошлом году на последнем рейде они резвились таким же образом. Все хлопали в ладоши. Кто-то делал ставки. Девушки смеялись, среди них была Фрида. И Хродмару захотелось щегольнуть перед ней, продемонстрировав свою удаль. Своими ручищами он мог бы положить десятерых одной левой, но стоило ему хоть чуточку выпить – и он оказывался в царстве духов пива. Ингольв его подбодрил:

– Не беда! Ща я тебе покажу, как пить и не пьянеть.

– Ого! – изумился Хродмар. – А так можно?

Ингольв протянул ему жирное сало, заставил съесть и напоследок дал совет:

– Ты только смотри, чтоб тебя сильно в живот не били, иначе все…

Хродмар, проглотив целый кусок, вышел в центр круга. Тут народ глаза выпучил, как забурчал:

– Это Мертвый муж будет драться? Во небывальщина!

И все мигом тихо принялись делать ставки на соперника. Против Хродмара вышел Бьорг Свиное рыло, уверенный в своей победе. Фрида испугалась за Хродмара, ведь он никогда так себя не вел. Бойцы разом черпнули из бадьи пива, залпом выпили.

– Еще! Еще! – неистовствовала толпа.

Они еще раз черпнули, потом еще. Тут Хродмар понял, что последние два глотка оказались лишними. Затем встали друг против друга. Ведущий еще не успел отдать команды, как Бьорг против правил уже замахнулся, но Хродмар, удивившись самому себе, успел отреагировать: он пригнулся и своим кулачищем, как наковальней, врезал тому под скулу. Бьорг прокрутился волчком, его зуб прилетел в лоб какого-то зеваки, и упал. Тишина – народ оцепенел от неожиданности.

Кто-то прибежал с бадьей в руках и облил беднягу водой.

– Жив – дышит!

Бьорг откашлялся, сплюнул кровавое месиво, силился подняться, но у него не получилось и его утащили. Тогда все закричали, захлопали, завопили, засвистели, застучали кто чем и обо что, принявшись восхвалять Хродмара. Он не поверил случившемуся и тоже упал, но не от радости, а оттого, что все-таки напился…

Позже он сказал Ингольву:

– Твое сало полная чепуха, меня даже не ударили.

– Почему чепуха-то сразу? Уверенности ведь придало? Ну вот.

Этот день кузнец надолго запомнил, ведь он был по-настоящему счастлив.

Другим днем он спросил Ингольва, а правда ли, что тот ульфхеднар? Вопрос этот задан был не зря.

– Все слышали, что эйнхерии во плоти больные на голову, – Хродмар постучал по своей голове, – как учуют запах крови, мигом бросаются на кого попало и не остановятся, пока им самим глотку не перережут.

Ингольв не удивился вопросу, он считал, что люди забыли, чего вообще обязаны из себя представлять люди-звери.

– Поверь, – говорил он, – однажды люди забудут почему мы погребаем наших родственников именно в землю или сжигаем.

Хродмар ничего не понял, ему пришлось объяснить:

– Упомянутые тобою берсерки несчастные люди, точнее уже звери. Они жаждут особенного чувства власти, не сознавая, что властвуют не они, а над ними. Смотри: на деле мы, зверолюди, обязаны бросить вызов самим себе. Это одно из испытаний, которое дает Хеймдалль тем, кто однажды уже умер – то есть стал эйнхерием во плоти, точнее, почти стал, ведь это скорее переходное состояние. В бою мы впадаем в бешенство и тогда наша основная задача не убить как можно больше врагов, а во время себя остановить, чтобы не дать зверю овладеть нами и приручить его. Если человеку удастся одержать победу во внутренней борьбе противоположностей, ему откроются невероятные возможности. Однако примирить в одном лесу оленя с хищником мало кому удавалось.

– А как это… ну… происходит, ощущается?

– У меня, например, такое чувство, словно я сижу в раскачивающейся лодке среди бушующего моря, а сам я подобен наполненному котлу. Тут самое главное – не расплескать содержимое. Это нелегко и мучительно, зато редкими мгновениями во мне рождается что-то такое, – Ингольв задумался, – что нельзя описать человеческими словами, здесь нужно знать язык богов, но мне думается, это и есть то, что называли Медом Поэзии. Если так рассуждать, то выходит мое тело есть Одрёрир²¹. Это дар и проклятье, ведущие нас к подвигу, благодаря которому становишься эйнхерием… должно быть я все смутно объяснил, но надеюсь ты понял.

– Примирить, это как? – спросил Хродмар.

Ингольв привел такое сравнение:

– Так же, как дым от огня воссоединяет небо и землю. Или подобно прикосновению горячего языка Аудумлы²² к ледяной глыбе, отчего родился первый человек. Я бы так ответил.

В тот день Хродмар понял, что перед ним истинный ульфхеднар и обрадовался, что теперь у него появился такой друг: долой одиночество! Но, к сожалению, он не уяснил того, что ему пытался объяснить Ингольв, а только наслаждался его вниманием к себе.

***

Стемнело. Только в кузнице продолжал гореть свет, и на всю округу ритмично звучала ковка стали. В последнее время у Хродмара хорошо шла работа, она приносила ему огромное удовольствие. Он прекратил выливать на металл гнев и неудовлетворенность. Только вдохновение, полет души, как в то время, когда еще был жив Дарри Добрый. Хродмар настолько погружался в работу, что казалось, будто железо, ведомое силой мысли, само придавало себе форму. Он работал и в то же время думал, что все пошло к лучшему с тех пор, как встретил Ингольва таким необычным образом, словно сами боги послали его в помощь. Наконец-то у него появился настоящий друг, который понимал его так, как понимал его Дарри. Может быть, они станут соратниками, кто знает.

Хродмар опустил в воду раскаленную сталь, родился пар, и сквозь него кузнец разглядел результат своей работы. Он был доволен, осталось лишь местами немного подправить.

Пришел Ингольв со словами:

– А! Ты все работаешь, работай пока горит душа, да?

– Ага! – улыбнулся Хродмар.

Он обрадовался приходу Ингольва. Ему всегда было приятно, когда глубоким тихим вечером кто-то составлял ему компанию и вел с ним беседы. Ингольв иронично сказал:

– Кто б мог подумать, что меня приютит семья лучших потомственных кузнецов!

– Каков льстец, а! Ты каждый раз будешь так говорить? – ответил Хродмар, сморщив нос из-за пара, обжегшего ему ноздри.

Ингольв сел на скамью, устало прислонившись к стене, он сонно заглянул в дверной проем дома и заметил внутри вырезанные изображения Дарри, Ингольв спросил, как бы забыв:

– Это же твой дед вырезал?

Хродмару не нравилось, когда его об этом спрашивали. Он молча утвердительно кивнул.

– А ты будешь продолжать традицию?

Хродмар промолчал. Он поджал губы. Чтобы как-то его расшевелить, Ингольв подумал:

– Я, по правде сказать, впервые вижу отца, не пускающего под парус родного сына. Странно. Орел кричит рано, как говорится, а?

– Да тут орлу и пискнуть не дают, о чем ты говоришь! – взорвался вдруг Хродмар.

– Почему? – добившись своего, спросил Ингольв.

Хродмару резко расхотелось работать, в душе опустело. Он остудил металл, пробормотав про себя:

– Ну его, завтра закончу.

Он тоже присел на скамью, понурив голову, и, чуть помедлив, ответил:

– Мать поддакивает отцу не только потому, что он хозяин и довольно-таки тяжелый человек, просто у нее на руках умерли мои братья. Я ведь один остался. Отец же боится, как бы я не опозорил наш дом, ведь каждый сосед знает какой я… ну ты понял.

– Какой?

– Ну… что значит какой? Не притворяйся, будто ты не знаешь! Такой вот! Мечами не жонглирую, скача по веслам идущего корабля. Плаваю хуже всех, как куропатка… никто не забудет эту историю.

– Что за история?

Хродмар глубоко вздохнул:

– Смеяться будешь?

– Не буду.

– Да знаю, что не будешь, иначе не рассказывал бы, тебя вообще невозможно рассмешить. В общем, как-то наши собрались и поспорили, кто же во всей округе лучший пловец. Сели в лодки, все как водится, отплыли подальше от берега, нырнули в воду и бросились обратно к берегу…

– И ты оказался последним?

Хродмар умолк, взглянув куда-то в небо, будто заметил муху какую.

– Не томи, свои же, – добавил Ингольв.

– Я не просто отстал от остальных, я так и не добрался до берега. Устал. Стал тонуть. Кто-то поплыл за мной обратно спасать.

– Как так вышло? У тебя ж не руки, а два корабля?

Хродмар понизил голос:

– Да я… в общем, поздно было, а я боюсь воды ночью, когда она вся такая черная, ничего не видно…

Ингольв улыбнулся, но не потому, что его рассмешила неудача Хродмара, дело было в другом: когда Хродмар открыто, без задней мысли, о чем-то рассказывал, в нем проскальзывало его ребячество, забавлявшее Ингольва.

– Ты чего заулыбался вдруг? Тебя только чужая беда потешает, да? Ну ты и говнюк, чтоб тебя!

– Я не хотел тебя оскорбить, я внимательно слушаю. Ты хорошо рассказываешь, – сдержал смех Ингольв.

– Тьфу! Ты, между прочим, первый, с кем я делюсь, имей совесть!

– Ты продолжай-продолжай.

– Да что тут продолжать, вот та же история с яйцом, – от досады махнул рукой Хродмар, – тролль меня как-то за язык потянул, и я поспорил с Бьоргом Свиным рылом, кто быстрей из нас заберется на гору и достанет птичье яйцо, – морда у него, кстати, и вправду мерзкая, просто урод, поверь на слово, а, погоди, ты же видел его! – Ну так вот. Он меня не просто обогнал, а еще и помогал потом спуститься.

– А зачем спорил?

– Хотел доказать отцу, что я не какая-то девка рабского происхождения. Да потом расползлись слухи, что… ну не мог такой сын родиться у Бранда, видать, я бастард. Унизительно, знаешь ли.

– Чьи слова, узнал?

– Я пытался выяснить, внешне все уважительно ко мне относятся, держат себя, но ты не обольщайся, это потому, что я сын Бранда, а сам никто.

Хродмар остановился, глядя на огонь.

– Я никто, поэтому Фрида выйдет за какого-то Вестейна, а не за меня, волк его за ногу, тролля беззубого. Ну не могу я с этим смириться, ну не могу, хотя ее отца можно понять, на его месте я бы так же поступил. Он-то потомок знатного хэрсира и все такое. Кто выдаст замуж свою единственную дочь за кузнеца, который создает оружие, но никогда не применяет его в бою, ха! Здесь каждый чем-то прославился, кроме меня. Порой кажется, будто мне перерезали сухожилия, как Вёлунду, и оставили на острове, как его… Севарстёд! Чтоб я обнимался с наковальней, пока тут не иссохну на корню.

– А ты не считаешь, что такова нить Норн? Они соткали тебе участь хромого кузнеца, который смирился и принял свою судьбу, что не каждый может сделать, скажу я тебе. Заметь, кузнечное дело тебе дано от природы, ты ведь мне сам рассказывал, как по детской забаве сплел из металла косичку, никогда не брав в руки щипцы.

– Тебе легко говорить, Ингольв! Только темные альвы могли нашептать Норнам подобное проклятье, – ужаснулся Хродмар от этой мысли, – неужели в моем роду кто-то провинился перед ними?

– Поверь, ты заблуждаешься, это куда сложнее, чем просто оседлать морского коня и попасть под стрелу. Если хитрость – это война Одина, а сдержанность – война Тюра, то тебе, как я вижу, больше по нраву война Тора.

– Ты пойми, я бы все отдал, только бы не сидеть здесь от заката до рассвета, лишь бы отплыть на чужбину с морской да пивной пеной во рту, как завещал нам конунг Рагнар Лодброк, – с отчаянной мечтательностью сказал Хродмар, затем внезапно ожесточился. – Я жажду выбить дверь родного дома мешком богатств и рассыпать их перед отцом. Я возьму в жены Фриду и вот тогда, как ты заметил, продолжу традицию Дарри. И моя история будет длиннее и богаче, да так, что конунг Бьорн Железнобокий лично будет являться в мою кузню, чтобы позвать собой в поход!

Ингольву не понравились такие речи, он как обычно свел брови и сказал:

– Помилуй! Твоему Бьорну плевать на все, кроме самообогащения.

– Не надо! За его отцом большая удача, поэтому он, как сын, прославит свой род, а его соратники станут героями, о них будут говорить веками.

– Не будь так наивен! Я сомневаюсь, что он закопал хотя бы часть нажитого, ²³ – пренебрежительно говорил Ингольв.

– Конечно! Он раздает все награбленное своим воинам!

– Ты хотел сказать – подкупает.

Хродмар сплюнул. Ингольв продолжил:

– Кто тебе поведал эти сказки? Ты видел вернувшуюся дружину Сидрока, того самого, что с Бьорном отправился в земли франков? На его корабле половина мест пустели! Половина! Знаешь почему? Потому что перед отплытием домой, они при берегах Луары бились друг с другом из-за золота! Слава Одину, что все кончилось мирно, но потом, благодаря этой глупой ошибке, когда отряды разделились, на Сидрока напал Карл Лысый!

Ингольв прав, Хродмар это понимал, тут не поспоришь, но признавать свою неправоту считал слабостью, поэтому заявил:

– И что? Обычное дело, удивил! Они дрались ради славы своих родов, просто стоило быть поосторожней…

– Ах вот оно что, тогда я прямо сейчас могу выпрямить тебе ребра и так прославлю свой род, хорошая затея?

Хродмар, расстроившись, встал со скамьи и отложил свой фартук со словами:

– Уже поздно, надо бы идти спать.

Кузнец пожалел, что вывернул всю свою душу Ингольву, пожалел, что он вообще пришел, лучше бы Хродмар остался один, хотя… с другой стороны, кто-то же должен был его выслушать.

Ингольв понял, что сейчас выдалась лучшая минута для осуществления своего намерения, ради которого он, собственно, и прибыл к данам… он легонько толкнул друга в плечо со словами:

– Прости мою грубость. Если тебе и впрямь невыносима твоя доля, я готов тебе помочь ее изменить.

– Это как? – усомнился Хродмар. – Такое возможно?

– Я ульфхеднар и знаю о чем говорю, но поверь, это тяжелая ноша. Готов ли ты изменить путь своего пребывания в мире? Он будет несравнимо сложнее, зато щедрее.

– Нет уж, верится с трудом. Ведь даже боги подчиняются Норнам.

– У каждого человека схоронен свой клад, если ты согласишься, то я тебя отведу к этому месту. Твоя жизнь кардинально поменяется.

– Ты сейчас серьезно? Не обманываешь? Не шутишь? Так можно?

– Даю слово.

Хродмар не верил своим ушам и недоумевал, он боялся и сомневался, затем поразмышлял и в конце концов собрался с силами, придя к выводу, что если не рискнет, то ничего не изменится, а это самое страшное. Он нуждался в переменах, хоть и трусил пойти на риск.

– Я согласен… наверно… да, согласен.

Ингольв знал, что тот согласится и иронично ответил:

– Что ж, мой «хромой» друг, возможно, я помогу тебе и ты выкуешь себе железные крылья, но научиться летать тебе придется самому, тут уж уволь, не помощник. Пойдем, что ли, уже поздно.

– Да, пойдем.

Хродмар почтенно вернул все предметы кузнечного дела на свои места, потушил горн, поблагодарив огонь, и направился домой. На пути Хродмар вдруг остановился, задумавшись с таким видом, словно ему чего-то хотелось сказать, но почему-то застеснялся. Ингольв поинтересовался в чем дело.

– Ты знаешь, Ингольв, за этот короткий срок ты мне стал не просто другом, лучше сказать… ты мне как брат, – наивно произнес кузнец.

Ингольв сохранил холодное выражение своего лица, но внутри не получилось остаться равнодушным: с одной стороны выглядело все это глупо, по его мнению, а с другой, Хродмар так искренно произнес свои слова, что было приятно их услышать.

– Тебя от жара разморило что ли? Хм-м, ладно, ты тоже хороший друг, – смущенно сказал Ингольв.

– Ты знаешь… Ингольв! Знаешь! Мне хочется, чтобы мы прямо сейчас пошли в лес и заключили нерушимый союз побратимства… – Хродмар запнулся, будто сам не поверил в то, что произнес. – Гол ведь тот, у кого сзади нет своего брата. Думаю, родители будут только рады, они уже успели привыкнуть к тебе, что скажешь?

Ингольв не предвидел такого исхода. Он даже ощутил уязвимость перед Хродмаром в силу причины, по которой он оказался в Ютландии, и заколебался. Ему понравилась семья Хродмара, быть может и сам Хродмар, но в первую очередь не стоило забывать: он – его испытание, поэтому вряд ли станет когда-нибудь дорог и небезразличен Ингольву. В то же время, он был обязан всегда находиться рядом с ним, ведь смысл его испытания заключался в следующем: перевоспитать Хродмара, изменить его, выковать в нем истинный северный дух, иначе наступит Рагнарёк. Таково слово Хеймдалля.