Павел Смолин
Самый лучший пионер. Том 2
© Смолин Павел, 2024
Глава 1
– Сама расскажу! – прошипела мама на КГБшника и поджала губы, собираясь с духом.
Я терпеливо ждал.
– Я тебе врала! – наконец решилась родительница.
– Уверен, что ты это делала только из любви и заботы, поэтому сильно обижаться не буду! Но с тебя – торт «Зебра»!
– Электроник ты мой бронированный! – всхлипнула мама и прижала меня к себе.
– Можете, пожалуйста, выйти на пару минут? – попросил я сотрудника, стремительно осознавая всю прелесть ситуации. – Мы поговорим, и я лично вас впущу, хорошо?
Мужик с явным облегчением на роже кивнул и вышел в подъезд, пару раз качнул дверью туда-сюда, задумчиво хмыкнул и захлопнул.
– В следующий раз со сварщиками придет, дверь спиливать! – протянув руку, вытер маме слезинку. – Так что там у нас за враки?
– Андропов – твой дедушка!
Кто мог ожидать такого поворота? Я? Ой, да бросьте!
– Который начальник вот того мужика? – на всякий случай уточнил я, указав на дверь.
– Он, – всхлипнула мама.
– И зачем он засланца прислал?
– Хочет с тобой познакомиться, – снова не удивила родительница.
– А раньше, значит, не хотел? – спросил я.
– Раньше не хотел, – уныло подтвердила она. – И это – правда! Я решила, что тебе лучше не знать, от него тебе будут одни проблемы!
– Ну пока проблем не было, а значит, если сильно не распространяться, их и не возникнет. Мы же без него прекрасно справлялись… Без него же?
– Без него! – твердо кивнула мама. – Ты все сделал сам!
Ой с натяжкой «сам», но не нудеть же сейчас.
– Значит – и дальше нам от него ничего не надо. Нет авансов – нет спроса. Мешать он нам точно не станет – ну зачем ему? Потому что злой КГБшник? – мягко засмеялся я. – Ну не грусти! А я могу отказаться?
– Можешь! – всхлипнула мама.
– Вот видишь – дает возможность важного жизненного выбора. Давай иди умывайся, – повел я маму к ванной. – А я пока с дяденькой-«бурильщиком» немножко поговорю, ладно? И нет, – поднявшись на цыпочки, чмокнул маму в щеку. – Я на тебя по-прежнему не обижаюсь. Ты – хорошая мама, и хотела как лучше.
– Я… – озадаченно пискнула родительница, но я не стал слушать, закрыв за ней дверь.
Открыв «уличную», запустил КГБшника.
– Когда? – спросил я.
– Четвертого января, в шесть тридцать утра за вами приедет такси. На нем отправитесь в Подмосковье, Наталья Николаевна, если захочет – в санаторий для дам в положении…
– Не захочет! – появилась в коридоре умывшаяся и успокоившаяся мама.
– А ты до санатория не доедешь, Юрий Владимирович приглашает тебя три дня у него погостить, – поморщившись, продолжил он.
– Четвертого – это хорошо, а то у меня еще дела остались, – кивнул я. – Спасибо, я приеду.
– Всего доброго! – попрощался КГБшник и свалил.
– А теперь пошли думать, что это все нам дает, и как нам с этим жить, – взяв маму за руку, повел ее на кухню – а где еще «за жизнь» разговаривать? – Что там со стрижкой, кстати?
– Какая теперь стрижка? – отмахнулась родительница.
– Вот зря ты так, когда еще возможность появится? Плюс – Екатерина Алексеевна запомнила, позвонила, окно парикмахеру обеспечила. Это не подхалимаж, но, если ты откажешься, она воспримет это как плевок в лицо. Нам оно надо?
– Не надо! – фыркнула мама, погладила меня по щеке. – Какой ты взрослый стал, Сережка! Беги прилично оденься, я тоже оденусь и поедем – пора уже.
– Хорошо! – с улыбкой кивнул я ей.
Мне, походу, тоже супер элитная стрижка обломится!
Сбегав в комнату, нарядился в «Большевичку» и взял украшенное янтарем пресс-папье и вырезанного из того же материала оленя. Запасы «подарочной бумаги» у нас хранятся в мамином комоде, поэтому пришлось прервать ее переодевание. Получив похвалу за предусмотрительность – у нее совсем из головы вылетело – и упаковочный материал, сформировал пару подарков.
Сняв с крючка в коридоре ключи от машины, спустились вниз, погрузились, и, подсвечивая дорогу фарами, направились к центру города.
– Прямо у нее стричь будут, – поведала нарядившаяся в скромное светло-оранжевое платье и накинувшая поверх подаренную шубку мама.
– А она сама, стало быть, совком и веником будет за нами волосы убирать, – кивнул я. – Вот такие у нас министры.
– Я думаю у нее домработница есть, – решила поспорить она.
– Спорим на пирожное «корзиночку»? – предложил я.
– Спорим! – с улыбкой подала мне руку мама.
Разбил сам.
– Теперь давай про внезапно появившегося родственника, – решив, что мама достаточно взбодрилась, вернулся я к неудобной теме. – Какие минусы нам это дает?
– Зависит от того, что он решит делать, – пожала плечами мама.
– Демонстративно гулять с вновь обретенным внуком по Красной площади не станет точно. Сама подумай – зачем ему такое пятно на репутации, как сын-гуляка?
– Он… – закусила губу мама.
– Меня не интересует совсем. Так бывает, что у человека есть только мама, – погладил ее по плечу. – Первым делом попрошу деда Юру нас не знакомить, никогда и ни при каких обстоятельствах.
– Я ему про тебя не говорила. И Юрий Владимирович тоже не говорил, – грустно призналась она.
– Пусть так и остается, – пожал плечами я. – Мне плевать, правда! Ты что, не заметила как я за полгода пересобрал наш быт так, чтобы он был максимально приятен лично мне? Дядя Толя нам подходит, а левый мужик – совершенно не нужен! Но это все ерунда, давай смотреть чуть дальше – мне вот все время старшие товарищи говорят о загадочных «врагах», которые строят козни. Ощущаем мы их?
– Нет, – немного подумав, покачала головой мама и потянулась к гудку. – Что он там, уснул?! – прокомментировала медленно тащащуюся перед нами черную «Волгу».
– Не надо! – поймал я ее руку. – Спокойно едь за ним, ведь во всей Москве только один член Политбюро ездит не на «членовозе», а на «Волге», и не быстрее сорока километров в час – Михаил Андреевич Суслов. Зачем на пожилого человека гудеть?
– Это-то ты откуда знаешь? – без особой надежды на ответ спросила мама.
– Не веришь? Давай номер запомним, и поспорим на «ромовую бабу», что это – именно он?
– Любишь же ты на сладкое спорить! – с улыбкой протянула руку мама.
Разбил, и Суслов свернул налево, а мы – направо.
– Так вот, враги либо «побеждаются» нашими товарищами во главе с Фурцевой, либо их потихоньку давит дед. Мне более реалистичным кажется первый вариант. А ты под подпиской?
Мама вздрогнула, воровато поозиралась и покачала головой:
– Какие подписки, ты чего? Даже мама моя не знала! Везде написано, что ты однофамилец. Я старшего Андропова видела один раз, три года назад. Я же правда не знала, что Володя – его сын!
– Верю! – улыбнулся я ей. – Стало быть, Екатерина Алексеевна и остальные, скорее всего, ничего не знают – а зачем деду Юре так подставляться?
– Не называл бы ты его так, – немного надулась родительница.
– А что, смешно же! – хохотнул я. – Что он меня, за это в подвалах Лубянки сгноит? Дед? Дед! Юра? Юра! Но это тоже не важно. Давай перейдем к потенциальным последствиям – «выпячивать» он это все не станет, равно как и я – увы, у нас очень сильно КГБ не любят. А если статус-кво будет сохраняться…
– Статус-кто? – не поняла мама.
– Такое положение дел, как сейчас – это когда Сережа Ткачев просто феноменальный пионер, а не проект КГБ!
– Какой тут, к черту, проект! – чуть не плюнула на ценную собственность мама, но вовремя одумалась.
– А так и свои, и чужие считать и станут! – уверенно заявил я. – И оно нам совсем не надо. Вот и поеду на деревню к дедушке, расскажу ему все это, и благополучно разойдемся как в море корабли. Уверен, ему такой проблемный внук не особо то и нужен. Получается, будет вербовать и предупреждать, куда лезть не стоит – и я его внимательно выслушаю и крепко зарублю на носу. И стучать буду на тех, кто мне станет кровь сворачивать. Судьба, мам, выдала нам чудовищно мощную козырную карту, которую мы спрячем в рукав и никому не покажем до тех пор, пока не станет прямо плохо. Но лучше справляться самим, благо у нас пока неплохо получается.
– Все тебе как с гуся вода! – не без зависти вздохнула мама, припарковавшись у высотки.
– А в чем я не прав? – пожал плечами я.
– Получается, что прав во всем! – чмокнула меня в макушку родительница. – Пойдем уже, а то оброс, хоть на человека похож станешь!
Немножко оброс, да, но в социально-приемлемых рамках!
В шикарном, отделанном мрамором подъезде, встретили аж вооруженного «Макаровым» милиционера. Офигеть! Кроссворд, впрочем, висящая на поясе кобура ему разгадывать не мешала.
– Здравствуйте, товарищи. Вы к кому? – вежливо спросил он нас.
– Здравствуйте, дяденька милиционер! К Екатерине Алексеевне Фурцевой, – опередил я маму.
– Ткачевы?
Потрясающий непрофессионализм – нафиг ты подсказываешь?
– Ткачевы! – подтвердила родительница.
– Проходите, – разрешил милиционер. – Десятый этаж!
– Спасибо! – поблагодарили мы, и вошли в здоровенный, оснащенный зеркалами, лифт.
– Красиво здесь! – оценила мама.
– Спорим у нас ремонт в квартире гораздо круче?
– Хватит уже спорить! – улыбнулась мне мама. – Ремонт ты сделал просто замечательный, я никогда ничего подобного не видела. Твоя комната особенно удалась, почему мне так не сделал?
– Побоялся, что ты такое не оценишь, – развел я руками. – И потом – у вас там стенка, и она задает стиль всей комнате!
Двери лифта открылись, и явили нам одетую в бежевое «типа домашнее» платье Фурцеву и статного высокого мужика с неприятной рожей социопата рядом – этот в импортном костюме. Познакомились – муж Екатерины Алексеевны, Фирюбин Николай Павлович.
– Заместитель министра иностранных дел! – сопроводил он слова вялым рукопожатием.
Фу ты мерзкий! Читал про него в интернете много плохого – комплексует, мол, что жена у него министр целый, а он – «зам». Это вымещает в семейной жизни – в частности, заставляет Екатерину Алексеевну чистить ему ботинки, иногда – прямо на глазах у гостей. Унижает, короче, самоутверждается. А мне министр ох как нужна – я же ее любимый пионер! А сердцу плохая семейная жизнь вредна. Вывод? Нужно их «разводить», и тогда Фурцева имеет все шансы пережить семьдесят четвертый год. Принимаем задачу в работу!
Мама у меня – большая молодец, и, только что пережив сильнейший стресс, держалась молодцом, охотно отвечая на задаваемые министром «швейные» вопросы. Подарки хозяевам тоже понравились, и мне взамен подарили импортную шариковую ручку. В школе такими пользоваться нельзя, но качество почерка там, где можно, сильно вырастет! Дальше прибыл парикмахер в виде молодого лощеного человека, дамы отправились стричься, а меня бросили с замминистра. Не проблема – анекдоты про западных партнеров отлично работали и здесь. Восторженно поохав на мамину стрижку, уговорил молодого человека сделать мне моднявый «андеркат». Сочтя результат удачным, мужик пообещал принимать меня без записи, а прическу взял на вооружение. Странно даже – там ведь ничего такого, почти «модельная».
Фирюбин отставать и не подумал – пришлось травить анекдоты все время, пока меня стригли, а после Екатерина Алексеевна, как я и предполагал, лично смела волосы в совок. Проводив парикмахера, попили чаю с конфетами «Птичье молоко», и хозяева отправились проводить нас до машины.
– Американец, чтобы не ходить на работу, сделал ложный вызов в полицию и получил 5 суток домашнего ареста, – выдал я очередную хохму.
Идущий впереди, накинувший толстое пальто, вспотевший и красный от смеха Фирюбин гоготнул, вышел из подъезда и сделал шаг в сторону из-под козырька, освобождая нам проход. Вынув из кармана пачку «Мальборо», скомандовал:
– А теперь еще какой-нибудь про немцев!
– Приходит как-то немец… – послушно начал я.
Вынув бензиновую зажигалку из другого кармана, Николай Павлович повернулся ко мне спиной, чтобы не мешал ветер, и начал прикуривать. С легким, почти неслышимым шелестом в свете висящей под козырьком подъезда лампочки блеснула огромная сосулька и с противным треском пробила темечко заместителя министра иностранных дел СССР.
– Коля! – как сквозь пелену раздался вопль Фурцевой.
Вытерев со щеки попавшую туда кровь, посмотрел на испачканную ладонь, и поступил так, как и должен тринадцатилетний пацан:
– Ааа!!!
* * *
Кажется, я понял – маме совершенно некогда грустить и переживать, если это делаю я! Стоило поднять вой, как меня тут же схватили в объятия и увели со страшной, холодной улицы в теплый, светлый и не страшный подъезд, где нас чуть не снес спешащий на суету и причитания министра культуры милиционер-привратник.
Через двадцать минут, в течение которых мама и прибывшие вместе с милицией медики – увы, Фирюбина спасти нельзя, с кашей вместо мозга живут только метафорически – отпаивали меня валерьянкой, а министра – сразу корвалолом, прибыла пожилая мама Фурцевой, и дамы начали оплакивать усопшего уже вдвоем. Еще через пятнадцать минут меня познакомили с самим министром внутренних дел Николаем Анисимовичем Щелоковым, прибывшим по случаю гибели важной шишки. Вот он в «однофамильца», судя по всему, свято верит – уж больно старается изобразить сочувствие. Он же высочайшей волей отпустил нас домой.
От предложенного милицейского водителя мама, к счастью, отказалась, поэтому необходимость трястись, шмыгать носом и вспоминать хомяка отпала.
– Извини, я немного перегнул, – извинился я перед мамой, вольготно развалившись на заднем сиденье.
– Ты чего? – удивленно обернулась она.
– На дорогу смотри! – напомнил я. – Было очень важно, чтобы они точно видели, что я – не виноват.
– А ты что, виноват?! – испуганно пискнула родительница.
– Нет конечно! – возмутился я. – Я дистанционно сосульки с крыш сбивать не умею. Но кто знает, вдруг Екатерине Алексеевне горе бы не туда ударило? А так – мальчик воет, мальчик очень напуган и расстроен, значит – не при чем! А раз я не при чем – то и переживать не буду.
Да, хотел «развести», но если бы реальность так легко реагировала на мои «хотелки», половина ЦК уже давно лежала бы в земле. Да, мне жутко везет, но сосульку на мужика я не ронял. И из-под козырька подъезда тоже выходить не заставлял. Старый добрый эффект бабочки и никакого «колдунства», поэтому мои руки совершенно чисты.
– Он же нам никто! – продолжил я делиться чувствами с мамой. – Нет, чисто по-человечески мне его жалко. Но мне и негров в Африке жалко, но из-за них же никто не убивается. В общем, со мной все нормально. Но вот Екатерину Алексеевну жалко гораздо сильнее негров – очень она жалобно плакала, – вздохнул я.
– Ой поросено-о-ок! – протянула мама. – Я его, значит, валерьянкой пою, а он, значит, притворяется?!
– Это тебе за то, что врала! – прибег я к козырю. – Теперь мы в расчете и можем начать все с нуля, честно.
Мама грустно вздохнула, затормозила на светофоре и вытянула ко мне руки. Скрепили обнимашками «сделку» и поехали дальше.
– Я не бронированный, мам, я просто крепкий и очень разумный. Разумист, если угодно!
Мама отреагировала мелодичным смешком.
– Я с тех пор как, прости, тебе, как матери, это слышать будет больно, но я второй раз родился…
Мама закусила губу.
– Очень много смотрю на все вокруг и думаю. Думаю о том, как ведут себя люди, как вести себя с ними, и как лучше поступить. Есть две категории – в одной все, кто мне дорог, с ними можно немножко дурачиться – это весело! Здесь тебя нет.
Мама насупилась.
– Вторая – те, перед кем нужно притворяться и говорить то, что от тебя хотят – тогда люди из первой категории станут жить лучше, потому что я смогу им помочь. Сюда ты тоже не входишь.
Мама недоуменно покосилась.
– Потому что ты – не там и не там. Ты такая одна, и другой не будет. Без тебя меня бы не было. Я не тот Сережа, но очень стараюсь быть тебе хорошим сыном.
– Ты слишком стараешься! – светло улыбнулась мама, шмыгнула носом и вытерла выступившую слезинку. – Я тебя люблю, сынок, и буду любить что бы не случилось! Но валерьянкой поить больше не стану!
* * *
Новый год! Кто его не любит? Да, с возрастом магия праздника непоправимо утрачивается, но неплохо замещается привычкой и приятной ностальгией. Для меня нынешнего этот Новый год – первый, а потому – особенный. С огромным удовольствием вдыхая запах настоящей ели, облаченный в вязаный свитер с оленями и синие «треники», я сидел в кресле в родительской комнате (она же – гостиная) и чистил мандарин.
– Я же говорила, что это на Новый год! – заглянула мама, вспомнила, что этой прелести у нас целый ящик, и пошла, так сказать, своей дорогой – на кухню, продолжать готовить вкуснятину.
С ёлкой случился казус – ответственный за ее доставку дядя Толя зачем-то предложил мне положить дерево в ванну – мол, так дольше простоит. Впервые об этом услышавший любопытный я согласился, и лично запихал ёлку в импортную сантехнику. Потом нам с отчимом пришлось почти два с половиной часа оттирать с ванны смолу под мамино бурчание.
Стол-книжка наконец-то дождался своего часа, был разложен и установлен около дивана. На стенке – новенький цветной телевизор «Рубин 401-1». Черно-белый я забрал к себе в комнату, а это, так сказать, маме на Новый год. Включать смысла нету – до Голубого огонька еще далеко, на часах – 15.00. Спал я изо всех сил – аж до одиннадцати, и теперь убиваю время. И да, маме помочь предлагал – категорически отказалась. Телевизор смотреть не интересно – ни тебе «Иронии судьбы», ни «Джентльменов удачи». Ничего, мы это дело еще исправим!
Помимо Нового года время убивается и в ожидании похода на каток с Саякой. Гости придут только вечером, поэтому никаких накладок. От безысходности сходил в комнату и еще раз проверил подарок – да, пластинку уже дарил, но и поход у нас спонтанный – я вдруг понял, что целый день делать совершенно нечего делать, а она, судя по голосу, думала примерно о том же. Получит новенькие, легкие и удобные беленькие, в цвет пальто и варежек, коньки – сразу и опробует, а то у нее советские, коричневые и изрядно покоцанные.
– Мам, я пораньше выйду, скучно! – заглянул к шинкующей вареные овощи маме.
– Беги! – ласковой улыбкой проводила она меня.
Откуда я знаю размер Сойкиной ножки? А я все про нее знаю – что читает, смотрит, слушает, о чем мечтает и откуда у нее маленький шрам на тыльной стороне ладошки. Родом ее семья из крестьян с западной оконечности острова Кюсю, поэтому фамилия – Нисимура – пишется комбинацией иероглифов «Запад» и «Деревня». У нас так же – половина страны Ивановых, потому что фамилии начали выдавать сразу многим, и, как правило, «крестили» целыми деревнями.
Отец ее работает в МИДе, консультантом-переводчиком по японскому направлению. Мама у нее – терапевт в поликлинике. Живут хорошо, в двухкомнатном кооперативе. Есть и машина – «Москвич – 402». В СССР сначала оказался отец, плененный в 45-м. Потом решил на родину не возвращаться, насмотревшись на дела своих угаревших по фашизму соотечественников в Китае – презирает он их, такой вот без пяти минут уникальный японец. Встав на ноги, вытащил себе жену – она его прилежно все эти годы ждала. Еще немножко труда, и японская чета переехала в Москву, получили по «вышке» и по такому поводу решили все-таки завести ребенка – этим объясняется малый возраст Саяки. Второго ребенка как-то не получилось. Вопрос такой – отдадут ли они маленькому советскому писателю единственную дочь? Потому что я Сойку точно забираю себе, и пофигу кто там что думает, потому что пришла она – первая, крышесносящая подростковая любовь, вот и бегу зачем-то к катку на сорок минут раньше назначенного времени, не ощущая вспотевшей спины и разрываемых ледяным воздухом легких. Один поцелуй – и все, как плотину прорвало. С Таней такого нет и уже не будет – подружка она и есть подружка. Пусть подружкой и остается. С девочками, вообще-то, можно просто дружить, и успешно делать это много десятков лет – примеров хватает. И спать вместе можно – а чего такого? У меня на нее даже эрекции нету – мелкая же, как бы самонадеянно это не звучало от тринадцатилетнего пионера. Отстояв десятиминутную очередь, купил два стакана какао у палатки возле катка и встал с ними у столика. Ну и зачем? Остынет же.
– Давно ждешь? – словно из неспешно падающих с неба пушистых снежинок соткалась рядом со мной Саяка, и сердце сладко защемило, настолько румяная от мороза девушка была красива.
– Только что пришел! – почти честно ответил я и пододвинул ей стакан. – Держи!
– Знаешь, я очень обрадовалась, когда ты позвонил! – чистосердечно призналась она.
– Надо было сразу тебя позвать, – покаялся я. – Давай еще завтра погуляем? А третьего можем погулять до или после того, как сходим к тебе в гости.
– А четвертого? – хихикнула Сойка.
– Не получится, – с искренним сожалением покачал я головой. – Мне в санаторий нужно на три дня, немножко голову подлечить. Но восьмого числа приглашаю тебя в гости уже к нам, а то не честно, что я с твоими родителями познакомлюсь, а ты с моей мамой – нет.
– Угу! – щечки порозовели еще сильнее.
Допив какао, сдали тару и пошли переобуваться.
– Вот, деда Мороза по пути встретил! – достал я из сумки подарок.
– Хватит мне столько всего дарить! – рассмеялась Сойка, принимая коньки и с явным удовольствием осматривая. – Отец уже на меня бурчит – откуда столько денег у ребенка? Это он про тебя! – натянув ботиночек на ногу, завязала шнурки и улыбнулась мне. – Как раз! – понизив голос до шепота, поведала. – Я ему не рассказала, что ты писатель и композитор – он у меня хороший, но мы с мамой его иногда немножко воспитываем. Ей я все рассказала, когда она нашла прокладки! – смущенно призналась Сойка.
– Я своим тоже люблю все в последний момент говорить! – хохотнул я.
– Поэтому он думает, что ты – фарцовщик, и собирается наставить тебя на путь истинный! – хихикнула она, обула второй конёк, поднялась на ноги и с сожалением вздохнула:
– На следующий год станут малы!
– На следующий год будут еще коньки, – пообещал я, обул свои – советского производства, но тоже новые – из Сережкиных прошлых я вырос – и мы пошли кататься.
– А ты со мной дружишь потому что я японка? – задала она сложный вопрос.
– Слышу советскую девочку Сойку, вижу японскую Саяку, – ответил я. – Такой контраст сносит крышу и вышибает воздух из лёгких. Ты – такая одна, и пройти мимо – быть полнейшим идиотом. Японская японка мне не нужна – в этом случае я бы выбрал себе русскую девочку.
– Таню?
Кто вам, б*ядь, все рассказывает?!
– Таню – вряд ли, она хорошая и у нее отец алкаш, поэтому я по мере сил о ней забочусь. Просто подружка, будем дальше просто дружить. А теперь мне выбирать и искать не придется – ведь у меня есть ты! – дернув радостно пискнувшую Саяку за руку, притянул к себе, крепко обнял. – И я тебя никому и никогда не отдам!
