Павел Сергеевич Почикаев
Урожай
Усталым путником я добрался до Мэнроса. Город открывался мне в красках клонящегося к закату солнцу, и единственную ведущую к нему дорогу пересекали вытянутые и тонкие тени редких деревьев и невысоких кустов. С обоих сторон от дороги я видел аккуратно возделанные и подготовленные к посеву поля. Через две недели весна должна была смениться летом, а значит в городе готовился большой праздник, посвящённый урожаю будущего года. Мне доводилось слышать про то, с каким почтением жители Мэнроса относятся к этому событию, но мне и думать не приходилось, что я сам смогу оказаться его свидетелем.
По мере того, как передо мной вырастали городские стены, из глубин памяти выступали печальные истории, коснувшиеся этого места и оставившие на нём шрамы, которым никогда не суждено было затянуться. Всего полтора десятилетия назад Мэнрос чуть было не превратился в обезлюдевшую пустыню и тому было сразу несколько причин. В те дикие времена разыгравшаяся война замешивала в своём котле земли, владения и отдельные города, она собирала обильную кровавую дань и безжалостной косой проходилась по народам. Не обошла она стороной благополучный и процветающий Мэнрос. Пусть битвы и не велись на его территориях, однако мужчины города, желая и впредь не допускать этого, вооружились, объединились в отряды и в полной тишине покинули Мэнрос через главные ворота.
Ни один из них не вернулся обратно.
Война никого не оставила безучастной, не было семей, которых бы не коснулась её разрушительная длань, не было таких, кто не плакал о потерях, но утрата оставленных женщин Мэнроса была особо горька, ибо с тех пор ни единый рождённый в Мэнросе мужчина не переступал черту их города.
Пепел жарких пожарищ давно остыл, лежащие обветренные кости постепенно поглощались землёй, обломанные мечи покрывались ржой и превращались в пыль, а женщины Мэнроса по-прежнему стерегли домашние очаги, к которым некому было возвращаться, и выходить на городскую стену, чтобы посмотреть на пустынную дорогу.
Их сердца ещё хранили мягкость, а души не были закалены страданиями, поэтому следующее обрушившее на город несчастие едва не стало фатальным. В тот год, когда мужчины не вернулись в Мэнрос, его почва обернулась мёртвой бесплодностью. Из земли не вылезло ни единого ростка, огромные поля не приносили урожая, в животах оставшихся женщин поселился голод, подтачивающий их и без того покачнувшееся здоровье.
Именно тогда жительницам Мэнроса пришлось принять трудное решение, хотя никто толком не умел объяснить, в чём конкретно одно заключалось. Людская молва сходилась на том, что под барабанный бой они заключили сделку и принесли в жертву единственное, что у них оставалось – себя. И с тех пор город расцвёл снова.
Эту красивую историю, слишком молодую, чтобы называть её легендой, мне доводилось слышать множество раз. Уж не знаю, было ли в той сделке что-нибудь мистическое или же тут просто присутствовала фигура речи, однако с той поры жительницы Мэнроса стали ежегодно отмечать день начала сева – для них он стал самым большим праздником.
Я вплотную приблизился к высоким городским воротам и на некоторое время застыл перед ними, разглядывая нанесённые на них изображения. На обоих створках были нарисованы молодые девушки, по внешнему виду и одеянию которых я понял, что это так называемые Матери урожая. Они были беременны, и животы их были непропорционально большими, наверное, этим художник желал подчеркнуть их предназначение. Головы обоих были украшены венками из цветов, платья их состояли из колосьев, а ступни были босы. В раскрытой ладони одной руки каждая из них держала пригоршню тыквенных семян, а вторая рука была вытянута в определённую сторону.
Девушка с левой створки правой рукой указывала на возделанные поля, тянущиеся с западной стороны от дороги. А та, что была на правой створке, имела более чётко прорисованные пальцы, направленные в сторону небольшого загона, располагавшегося с восточной стороны от дороги. Загон представлял собой небольшой участок восточного поля, ограждённый плетёным забором.
