Парамаханса Йогананда
Автобиография йога
Глава 9
Благословенный последователь и его история неземной любви
– Маленький господин, пожалуйста, присядьте. Я разговариваю с Божественной Матерью.
В великом благоговении я молча вошел в комнату. Ангелоподобная внешность Мастера Махасайя буквально ослепила меня. С шелковистой белой бородой и большими блестящими глазами, он казался воплощением непорочности. Его приподнятый подбородок и сложенные на груди руки сообщили мне, что мой первый визит потревожил его в разгар молитв.
Его простые слова приветствия как никогда потрясли меня до глубины души. Горькую разлуку со своей усопшей Матерью я считал мерой всех страданий. Теперь агония разлуки с Божественной Матерью стала для меня неописуемой пыткой духа. Я со стоном упал на пол.
– Маленький господин, успокойтесь! – святой был глубоко огорчен моим несчастным видом.
Я не сомневался в том, что Мастер Махасайя вел личную беседу с Вселенской Матерью.
Ощущая себя затерянным в одиночестве посреди океана, я вцепился в его ноги как в единственный спасательный плот.
– Святой господин, молю о заступничестве! Спросите Божественную Мать, сжалится ли Она надо мной?!
Такое обязательство нельзя брать на себя необдуманно, учитель был вынужден промолчать.
Я не сомневался в том, что Мастер Махасайя вел личную беседу с Вселенской Матерью. Меня глубоко унижало осознание того, что мои глаза не способны Ее видеть, хотя прямо в этот момент Она доступна непогрешимому взгляду святого. Беззастенчиво цепляясь за его ноги, глухой к его мягким увещеваниям, я снова и снова умолял его о заступничестве и милости.
– Я передам твои мольбы Возлюбленной, – Мастер уступил мне со слабой сочувственной улыбкой.
Какая же сила таилась в этих нескольких словах, обещающих моей скромной персоне освобождение от жестокого изгнания!
– Господин, помните о своем обещании! Я скоро вернусь за Ее ответом! – радостное предвкушение зазвенело в моем голосе, хотя всего мгновение назад меня сотрясали горестные рыдания.
Спускаясь по длинной лестнице, я был переполнен воспоминаниями. Этот дом на Амхерст-стрит, 50, где теперь проживал Мастер Махасайя, когда-то был домом моей семьи, местом смерти моей Матери. Здесь мое человеческое сердце разбилось из-за потери Матери, и именно здесь сегодня мой дух был словно распят отказом Божественной Матери явиться мне. Священные стены, безмолвные свидетели моих тяжких ран и окончательного исцеления!
Пружинистой походкой я вернулся в свой дом на Гурпар-роуд. В поисках уединения я укрылся на маленьком чердаке и пробыл в медитации до десяти часов вечера. Темнота теплой индийской ночи внезапно озарилась чудесным видением.
Окруженная ореолом великолепия, Божественная Мать стояла передо мной. Ее лицо, с нежной улыбкой, воплощало саму красоту.
– Я всегда любила тебя! И всегда буду любить!
Ее божественный голос еще звенел в тишине моего убежища, но сама Она уже исчезла.
Едва на следующее утро солнце взошло на небосклон, как я нанес свой второй визит Мастеру Махасайя. По лестнице дома, с которым у меня было связано столько мучительных воспоминаний, я поднялся до комнаты на четвертом этаже. Ручка закрытой двери была обернута тканью, я почувствовал намек на то, что святой желал уединения. Пока я в нерешительности топтался на лестничной площадке, хозяин дома приветливо распахнул дверь. Я преклонил колени у его святых стоп. Пребывая в игривом настроении, я изобразил серьезное выражение лица, чтобы скрыть внутреннюю эйфорию.
– Господин, я пришел – признаю, очень рано! – за новостями. Говорила ли Возлюбленная Мать что-нибудь обо мне?
– Маленький озорник!
Больше Мастер не добавил ни слова. Очевидно, моя напускная серьезность не произвела на него впечатления.
– Почему вы ответили так таинственно, так уклончиво? Неужели святые никогда не говорят прямо? – возможно, я был немного раздражен.
– Неужели ты обязательно должен проверить меня? – его спокойные глаза были полны понимания. – Стоит ли мне этим утром добавлять хоть что-то к заверению, которое ты получил вчера в десять часов вечера от самой Прекрасной Матери?
Мастер Махасайя контролировал шлюзы моей души: я снова пал ниц к его ногам. Но на этот раз мои слезы хлынули от блаженства, а не от невыносимой боли.
– Неужели ты думал, что твоя преданность не растрогала Бесконечное Милосердие? Матерь Божья, и человеческому, и небесному облику которой ты поклонялся, не могла оставить без ответа твой плач брошенного ребенка.
Кем был этот простой святой, чью малейшую просьбу Вселенский Дух любезно соглашался удовлетворить? Он вел скромную жизнь, как и подобало величайшему смиренному человеку из всех, известных мне когда-либо. В своем доме на Амхерст-стрит Мастер Махасайя[60] руководил небольшой средней школой для мальчиков. Ни одного слова упрека никогда не слетало с его губ, для поддержания дисциплины он никогда не устанавливал правил и не бил учеников по рукам линейкой. В скромно обставленных классных комнатах действительно преподавалась высшая математика и химия любви, которой не найти в учебниках. Мастер распространял свою мудрость посредством духовного заражения, а не непререкаемого предписания. Охваченный неискушенной страстью к Божественной Матери, этот святой требовал проявления к себе внешних форм уважения не больше, чем ребенок.
– Я не твой гуру, он появится чуть позже, – сказал он мне. – Под его руководством твое стремление к Божественному, которое выражается в любви и преданности, уподобится его неиссякаемой мудрости.
Рис. 11. Два брата Терезы Нойман и я в Коннерсройте, Бавария
Каждый день на закате я отправлялся на Амхерст-стрит, чтобы припасть к божественной чаше Мастера Махасайя, настолько полной, что ее капли регулярно переливались через край на мою скромную персону. Никогда прежде я не склонялся перед кем-либо в полном почтении, теперь же я чувствовал, что это неоценимая привилегия – просто ступать по той же земле, которую освятили стопы Мастера Махасайя.
– Господин, пожалуйста, наденьте этот венок из чампака, который я смастерил специально для вас.
Однажды вечером я явился с цветочной гирляндой в руках. Но Мастер застенчиво отодвигался, неоднократно отказываясь от этой чести. Заметив мою обиду, он, наконец, улыбнулся в знак согласия.
– Поскольку мы оба – преданные последователи Матери, ты можешь возложить гирлянду на этот телесный храм в качестве подношения Той, кто обитает внутри.
В его широкой душе не было места для эгоистических соображений.
– Давай отправимся завтра в Дакшинешварский храм, навеки освященный моим гуру.
Мастер Махасайя был учеником Христоподобного наставника, Шри Рамакришны Парамахансы.
Рис. 12. Мастер Махасайя, навечно увлеченный своей благодатной неземной любовью
На следующее утро мы преодолели четыре мили на лодке по Гангу. Мы вошли в девятиглавый храм Кали, где фигуры Божественной Матери и Шивы покоились на полированном серебряном лотосе с великим множеством тщательно вырезанных лепестков. Мастер Махасайя зачарованно просиял. Он испытывал неисчерпаемую любовь к Возлюбленной. Когда он нараспев произнес Ее имя, мое восхищенное сердце словно разлетелось на тысячу осколков.
Позже мы прогуливались по священным местам и остановились в тамарисковой роще. Манна, обычно источаемая этим деревом, служила символом небесной пищи, дарованной Мастеру Махасайя. Здесь он продолжил возносить молитвы. Я сидел неподвижно на траве среди розовых цветов тамариска с остроконечными лепестками. Временно покинув тело, я воспарил в божественные небеса.
Так прошло первое из многих моих паломничеств в Дакшинешвар со святым учителем. С его помощью я познал доброту Бога в аспекте Матери или Божественного Милосердия. Похожий на ребенка святой находил мало привлекательного в аспекте Отца или Божественной Справедливости. Строгое, требовательное, расчетливое суждение было чуждо его мягкой натуре.
– Он может послужить земным прототипом для самих небесных ангелов! – с нежностью подумал я, наблюдая однажды за ним во время молитвы. Без тени осуждения или критики Мастер смотрел на мир глазами, давно знакомыми с Первозданной Чистотой. Его тело, разум, речь и действия без усилий гармонировали с простотой его души.
– Мой Учитель говорил мне так, – избегая личных утверждений, святой заканчивал любой мудрый совет этой неизменной данью уважения наставнику. Мастер Махасайя настолько глубоко отождествлял себя со Шри Рамакришной, что не считал какие-либо мысли своими собственными.
Однажды вечером рука об руку мы со святым прогуливались по кварталу вокруг его школы. Моя радость была омрачена встречей с самовлюбленным знакомым, который обременил нас долгой беседой.
– Я вижу, этот человек тебе не нравится, – шепот святого, обращенный ко мне, не был услышан эгоистом, завороженным собственным монологом. – Я говорил об этом с Божественной Матерью, Она понимает наше печальное положение. Она пообещала, что напомнит ему о более неотложных делах, как только мы доберемся вон до того красного дома.
Мой взгляд был прикован к спасительному месту. Дойдя до красных ворот, тот человек вдруг повернулся и ушел, не закончив фразы и не попрощавшись. Наш измученный слух успокоила тишина.
В другой день я в одиночестве прогуливался возле железнодорожной станции Хора. Я постоял мгновение у храма, мысленно осуждая небольшую группу мужчин с барабанами и тарелками, бешено орущих песнопение.
– Как же неблагочестиво они поступают, машинально повторяя божественное имя Господа! – размышлял я. Мой взгляд был поражен быстрым приближением Мастера Махасайя. – Господин, как вы здесь оказались?
Святой, проигнорировав вопрос, ответил на мою мысль.
– Разве это не правда, маленький господин, что имя Возлюбленного звучит сладко из всех уст, невежественных или мудрых?
Он нежно обнял меня и словно унес вместе с собой на ковре-самолете к Милосердному Сущему.
– Не желаешь ли посмотреть биоскопы? – вопрос, заданный как-то раз Мастером Махасайя, показался мне загадочным: этот термин в то время использовался в Индии для обозначения кинофильмов. Я согласился, радуясь любой возможности провести время в его компании. Короткая прогулка привела нас в сад перед Калькуттским университетом. Мой спутник указал на скамейку возле голдиги или пруда.
– Давай посидим здесь немного. Мой Учитель всегда просил меня медитировать у водоемов. Здесь безмятежность поверхности пруда напоминает нам о безграничном спокойствии Бога. Как все вокруг отражается в воде, так и вся вселенная отражается в озере Неземного Разума. Так часто говорил мой гурудев.
Вскоре мы вошли в университетский зал, где проводилась лекция. Она оказалась ужасно скучной, хотя иногда и дополнялась слайдовыми иллюстрациями, столь же неинтересными.
«Так вот какой биоскоп хотел показать мне наставник!» – мне не терпелось уйти, но я не желал обидеть святого, показывая скуку на своем лице. Но он доверительно наклонился ко мне.
– Я вижу, маленький господин, что вам не нравится этот биоскоп. Я упомянул об этом Божественной Матери, Она полностью сочувствует нам обоим. Она говорит мне, что электрический свет сейчас погаснет и не включится снова, пока мы не получим возможность выйти из помещения.
Как только его шепот утих, зал погрузился в темноту. Резкий голос профессора прервался от изумления, затем лектор заметил: «Электрическое оснащение этого зала, по-видимому, неисправно». К этому времени мы с Мастером Махасайя благополучно выбрались в коридор. Оглянувшись с порога, я увидел, что в комнате наших пыток вновь вспыхнул свет.
– Маленький господин, вы разочарованы этим биоскопом[61], но я думаю, вам понравится другой, – святой стоял вместе со мной на тротуаре перед зданием университета. Он легонько похлопал меня по груди над сердцем.
Наступила невообразимая тишина. Подобно тому, как в кинофильме пропадают все звуки, когда динамик выходит из строя, Божественная Рука каким-то неведомым чудесным образом заглушила шум мирской суеты. Пешеходы, а также проезжающие мимо нас троллейбусы, автомобили, запряженные волами повозки и наемные экипажи с железными колесами – все двигались бесшумно. Словно глядя на эту картину со стороны, я видел все, что происходило позади меня и по обе стороны, так же легко, как и то, что было передо мной. Жизнь, кипящая на этом небольшом пятачке Калькутты, протекала передо мной без единого звука. Подобно отблеску огня, смутно различимому под тонким слоем пепла, эту панорамную картину пронизывало мягкое свечение.
Мое собственное тело казалось не более чем одной из множества теней, хотя я оставался неподвижным, в то время как другие безмолвно порхали взад и вперед. Несколько мальчиков, моих друзей, приблизились и прошли мимо. Они смотрели прямо на меня, но словно не замечали.
Уникальная пантомима привела меня в невыразимый экстаз. Я пил из глубокого фонтана блаженства. Внезапно Мастер Махасайя вновь легонько похлопал меня по груди. Какофония мира пронзила мои беззащитные уши. Я пошатнулся, словно резко очнувшись от призрачного сна. Напиток запредельного опыта стал мне недоступен.
– Маленький господин, я вижу, другой биоскоп пришелся вам по вкусу, – святой улыбался. В знак благодарности я хотел склониться к его стопам, но он остановил меня. – Не делай этого больше. Теперь ты знаешь, что Бог находится и в твоем храме! Я не позволю Божественной Матери коснуться моих стоп твоими руками!
Если бы кто-нибудь наблюдал со стороны, как мы со скромным мастером уходим с переполненного тротуара, он наверняка заподозрил бы нас в опьянении. Я чувствовал, что наступающий вечер тоже опьянен Богом. Когда тьма оправилась от своего ночного обморока, я встретил новое утро, лишенный прежнего экстатического настроения. Но в моей памяти навсегда теперь запечатлен ангелоподобный сын Божественной Матери – Мастер Махасайя!
Пытаясь скупыми словами воздать должное его великодушию, я задаюсь вопросом, было ли заранее известно Мастеру Махасайя и прочим святым провидцам, чьи пути пересеклись с моим, что годы спустя, на земле Запада, я буду описывать жизни этих верных последователей Бога. Факт, что они предвидели это, не удивил бы ни меня, ни – я надеюсь – моих читателей, которые погрузились вместе со мной в эту историю.
Глава 10
Знакомство с моим Учителем, Шри Юктешваром
– Вера в Бога может сотворить любое чудо, кроме одного – сдачи экзамена без предварительной подготовки! – я с отвращением закрыл книгу, которую взял почитать в свободную минуту.
«Эта фраза показывает полное отсутствие веры у автора произведения, – подумал я. – Бедняга, он считает, что надо готовиться всю ночь перед экзаменом!»
Я дал обещание Отцу, что окончу школу, но прилежным учеником так и не стал. За прошедшие месяцы меня чаще можно было встретить в укромных уголках калькуттских гхатов, чем в классной комнате. Прилегающую к гхатам территорию крематория, которая кажется людям особенно страшной по ночам, йоги считают очень привлекательной. Тот, кто хочет найти Бессмертную Сущность, не должен пугаться вида голых черепов. Человеческая неполноценность становится очевидной в мрачной обители разнородных костей. Поэтому причиной моих ночных бдений стала отнюдь не подготовка к экзаменам.
Стремительно приближалась неделя выпускных экзаменов в школе. Этот период проверки знаний, как и погребальные учреждения, внушает хорошо всем известный ужас. Тем не менее мой разум был спокоен. Не испытывая страха перед мертвецами, я откапывал знания, которых не найти в лекционных залах. Но мне не хватало мастерства Свами Пранабананды, который с легкостью мог появляться в двух местах одновременно. Выход из моего затруднительного положения в учебе явно следовало доверить Неутомимому Изобретателю. Таковы были мои доводы, хотя многим они покажутся нелогичными. Иррациональность мышления верующих проистекает из тысячи необъяснимых случаев мгновенной помощи Бога в беде.
– Привет, Мукунда! Давненько тебя не было видно! – однажды днем на Гурпар-роуд ко мне подошел одноклассник.
– Привет, Нанту! Я так долго не появлялся в школе, что теперь явно попал в неловкое положение, – признался я, увидев его дружелюбный взгляд.
Нанту, который учился на отлично, от души рассмеялся. Встреча с ним, похоже, произошла не без вмешательства свыше.
– Ты совершенно не готов к выпускным экзаменам! Видимо, придется мне помочь тебе!
В этих простых словах я услышал обещание Бога и с готовностью отправился в дом моего друга. Он любезно предоставил мне решения различных задач, которые, по его мнению, могли быть предложены экзаменаторами.
– Эти вопросы – приманка, которая приведет многих доверчивых мальчиков в экзаменационную ловушку. Запомни мои ответы, и ты избежишь неприятностей.
Я ушел от него только под утро. Моя голова трещала от уймы одновременно полученных знаний, и я искренне молился о том, чтобы ничего не забыть в течение последующих решающих дней. Нанту подготовил меня по различным предметам, но второпях забыл про санскрит. Я пылко напомнил Богу об этой оплошности.
На следующее утро я отправился на короткую прогулку, повторяя изученное под ритм размашистых шагов. Срезая путь через заросший сорняками угловой участок, я увидел валявшиеся на земле страницы из какой-то книги. Триумфально завладев ими, я обнаружил, что это стихи на санскрите. Я обратился к пандиту за помощью в переводе. Его сочный голос наполнил воздух безукоризненной, медовой красотой древнего языка[62].
– Эти возвышенные строфы никак не помогут тебе подготовиться к экзамену по санскриту, – скептически отмахнулся от них ученый муж.
Но знакомство именно с этим конкретным стихотворением позволило мне на следующий день сдать экзамен по санскриту. Благодаря чуткой помощи Нанту я также получил минимальные баллы для прохождения по всем другим предметам.
Отец был доволен, что я сдержал слово и окончил школу. Я вознес хвалу Господу, чье личное руководство ощущал во время подготовки дома у Нанту и когда принял решение пройти непривычным маршрутом по заброшенному участку. Он играючи спас меня целых два раза.
Я наткнулся на отброшенную мной книгу, автор которой отрицал возможность помощи Бога в подготовке к экзаменам. Невольно рассмеявшись, я подумал:
– Хотел бы я видеть лицо этого парня, когда я сказал бы ему, что божественная медитация среди трупов обеспечивает короткий путь к получению школьного диплома!
Обретя статус выпускника, я теперь открыто планировал покинуть дом. Вместе со своим юным другом Джитендрой Мазумдаром[63] я решил вступить в обитель Махамандала в Бенаресе и принять ее духовную дисциплину.
Однажды утром меня охватило отчаяние при мысли о разлуке с моей семьей. После смерти Матери я начал испытывать особенно нежную привязанность к двум младшим братьям, Сананде и Бишну. Я поспешил в свое убежище, на маленький чердак, который был свидетелем стольких сцен в моей бурной садхане[64]. Прорыдав два часа подряд, я почувствовал себя необыкновенно преображенным, словно очищенным каким-то алхимическим средством. Все привязанности[65] исчезли, решимость искать Бога как Друга друзей укрепилась во мне, как гранит. Я быстро закончил свои приготовления к путешествию.
– У меня к тебе последняя просьба, – Отец огорчился, когда я пришел к нему за напутственным благословением. – Не покидай меня и своих скорбящих братьев и сестер.
– Почтенный Отец, я не могу выразить словами свою любовь к тебе! Но еще сильнее моя любовь к Небесному Отцу, который даровал мне такого идеального земного Отца. Отпусти меня, чтобы я когда-нибудь вернулся с более глубоким пониманием Бога.
С неохотного согласия родителя я отправился вслед за Джитендрой, который уже находился в Бенаресской обители. Там меня сердечно встретил молодой глава обители, Свами Дьянанда. Высокий и худой, задумчивого вида, он произвел на меня благоприятное впечатление. На его открытом лице отражалось спокойствие Будды.
Я с радостью обнаружил в своем новом доме чердак, где мне удавалось проводить рассветные и утренние часы. Члены ашрама, мало знавшие о медитативных практиках, считали, что мне следует посвящать все свое время организационным обязанностям. Они хвалили меня за работу, которую я днем выполнял в их офисе.
– Не пытайся застать Бога так рано! – такой насмешкой проводил меня соратник по обители, когда я на рассвете поднимался на чердак. Я отправился к Дьянанде, который трудился в своем маленьком рабочем кабинете с видом на Ганг.
– Свамиджи[66], я не понимаю, что от меня здесь требуется. Я ищу прямого постижения Бога. Без Него меня не удовлетворит ни пребывание в обители, ни вероучение, ни совершение добрых дел.
Облаченный в оранжевое одеяние священнослужитель ласково похлопал меня по плечу. Изобразив притворный упрек, он предупредил стоявших рядом учеников: «Не мешайте Мукунде. Он научится нашим обычаям».
Я вежливо скрыл сомнение. Ученики вышли из комнаты, не слишком напуганные полученным выговором. Дьянанда пожелал добавить мне кое-что еще.
– Мукунда, я знаю, что твой Отец регулярно посылает тебе деньги. Пожалуйста, верни их ему, здесь ты ни в чем не нуждаешься. Второе предписание для твоей дисциплины касается еды. Даже если чувствуешь голод, не говори об этом.
Светились ли мои глаза голодным блеском, я не знал. Но то, что я голоден, было мне прекрасно известно. Первую трапезу в обители подавали всегда строго в двенадцать часов дня. У себя дома я привык обильно завтракать в девять часов утра.
С каждым днем мне становилось все труднее выносить эту разницу в три часа. Безвозвратно миновали годы моего детства в Калькутте, когда я мог отчитать повара за десятиминутную задержку в подаче завтрака. Теперь я пытался контролировать свой аппетит. Как-то раз я решил сутки поститься. С удвоенным рвением я ждал следующего полудня.
– Поезд Дьянандаджи опаздывает, но мы дождемся свами и вместе с ним приступим к трапезе, – Джитендра принес мне эту ужасную новость. В знак приветствия свами, который отсутствовал две недели, было приготовлено множество деликатесов. Воздух наполнялся аппетитными ароматами. Чем мне еще оставалось подпитывать себя, кроме гордости за вчерашнее решение выдержать пост?
– Господи, поторопи поезд! – я решил, что вряд ли нарушу предписание Дьянанды, посетовав на голод Небесному Кормильцу. Однако Божественное Внимание было сосредоточено где-то в другом месте. Минутная стрелка едва ползла, отсчитывая время. Уже вечерело, когда глава обители вошел в дверь. Я приветствовал его с неподдельной радостью.
– Дьянандаджи примет ванну и помедитирует, прежде чем мы приступим к трапезе, – подобно зловещему вестнику-птице, вновь обратился ко мне Джитендра.
Я был на грани обморока. Мой юный желудок, непривычный к лишениям, протестовал с грызущей силой. Перед моими глазами пронеслись картины мертвых жертв голода.
«Следующая смерть от голода в Бенаресе случится прямо в этой обители», – подумал я. Неминуемая гибель была предотвращена в девять часов вечера. Божественный зов! В моей памяти эта трапеза осталась как один из самых прекрасно проведенных часов в жизни.
Жадно набросившись на еду, я все же заметил, что Дьянанда ел рассеянно. Очевидно, он был чужд моих низменных удовольствий.
– Свамиджи, разве вы не проголодались в пути? – наевшийся до отвала, я остался наедине с главой обители в его кабинете.
– О да! Последние четыре дня я провел без еды и питья. Я никогда не ем в поездах, наполненных разнородными вибрациями мирских людей. Я строго соблюдаю правила шастр[67] для монахов моего конкретного ордена. Меня беспокоят определенные проблемы в нашей организационной работе. Вернувшись сегодня, я пренебрег ужином. К чему спешить? Завтра я позабочусь о том, чтобы плотно поесть, – и он весело рассмеялся.
Стыд охватил меня, как удушье. Но прошедший в мучениях день нелегко было забыть, и я отважился еще на один комментарий.
– Свамиджи, я озадачен. Предположим, следуя вашим наставлениям, я не стану просить еды, и никто мне ее не даст. Тогда я умру с голоду.
– Тогда умри! – резко произнес свами эти напугавшие меня слова. – Умри, если ты должен, Мукунда! Никогда не признавай, что силы жить тебе дает пища, а не Бог! Тот, кто создал все виды пищи, Тот, кто даровал аппетит, непременно позаботится о том, чтобы Его преданный последователь был сыт! Не стоит думать, что это рис поддерживает в тебе жизнь или что ты живешь благодаря деньгам или людям! Смогут ли они помочь, если Господь лишит тебя жизни? Они всего лишь Его посредники. Разве благодаря какому-то развитому тобой умению пища переваривается в желудке? Используй меч критического мышления, Мукунда! Разруби цепи посредничества и осознай Единственную Причину!
Я почувствовал, как язвительные слова свами тронули меня до глубины души и развеяли вековое заблуждение в том, что тело преобладает над духом. Там и тогда я ощутил самодостаточность Духа. Сколько раз впоследствии, посещая во время бесконечных путешествий множество незнакомых городов, я получал возможность доказать полезность этого урока, усвоенного в обители Бенареса!
Единственным сокровищем, которое я увез с собой из Калькутты, был серебряный амулет садху, завещанный мне Матерью. Я хранил его многие годы и теперь тщательно спрятал в своей комнате в ашраме. Желая вновь вспомнить радость от обладания магическим талисманом, однажды утром я открыл запертую шкатулку. Замок никто не взламывал, но – увы! – амулет исчез.
Я окончательно убедился в этом, когда отчаянно разорвал его бумажный футляр. Талисман растворился в воздухе, как и предсказывал садху, так же загадочно, как когда-то и появился в моих руках.
Мои отношения с последователями Дьянанды становились все хуже. Семья отдалилась от меня, обиженная моей намеренной отчужденностью. Из-за моей неукоснительной приверженности медитации согласно тому Идеалу, ради которого я покинул дом и оставил все мирские амбиции, на меня со всех сторон сыпалась мелкая критика.
Раздираемый душевными муками, однажды на рассвете я поднялся на чердак, решив молиться до тех пор, пока не получу ответ.
– Милосердная Мать Вселенной, направь меня Сама через видения или через посланного Тобою гуру!
Проходили часы, но мои рыдания и мольбы оставались без ответа. Внезапно я почувствовал, что мое тело воспарило в некое безграничное пространство.
– Твой Учитель явится сегодня! – божественный женский голос доносился отовсюду и ниоткуда.
Это неземное видение было прервано чьим-то криком. Молодой священник по прозвищу Хабу звал меня из кухни на первом этаже.
– Мукунда, хватит медитировать! Для тебя есть поручение.
В другой день я, возможно, ответил бы с раздражением, но на этот раз вытер свое опухшее от слез лицо и покорно спустился вниз. Вместе с Хабу мы отправились на отдаленный рынок в бенгальском районе Бенареса. Неласковое солнце Индии еще не вошло в зенит, когда мы приступили к покупкам на базаре. Мы пробирались сквозь пеструю толпу домохозяек, проводников, священников, небогато одетых вдов, величавых брахманов и вездесущих священных быков. Проходя по неприметному переулку, я повернул голову и окинул взглядом узкое пространство.
В конце переулка неподвижно стоял Христоподобный человек в оранжевом одеянии свами. Он тут же показался мне давно знакомым, и я жадно впился в него взглядом. Затем меня охватило сомнение.
«Ты путаешь этого странствующего монаха с кем-то из своих знакомых, – подумал я. – Мечтатель, иди дальше».
Через десять минут я почувствовал сильное онемение в ногах. Словно превратившись в камень, они не могли нести меня вперед. Я с трудом повернулся, и мои ноги пришли в норму. Я повернулся в противоположную сторону – снова странная тяжесть придавила меня к земле.
«Святой, как магнитом, притягивает меня к себе!» – с этой мыслью я сунул свои свертки в руки Хабу. Он с изумлением наблюдал за моими странными движениями ног, а теперь разразился смехом.
– Что на тебя нашло? Ты с ума сошел?
Бурные эмоции помешали мне что-либо возразить, я молча умчался прочь.
Возвращаясь по своим следам, как на крыльях, я добрался до узкого переулка. В глаза сразу же бросилась неподвижная фигура. Тот человек пристально смотрел на меня. Несколько торопливых шагов – и я склонился к его стопам.
– Гурудев![68]
Именно это святое лицо так часто являлось мне в видениях. Эти безмятежные глаза, львиная грива волос и заостренная бородка часто проступали сквозь мрак моих ночных грез, неся с собой обещание, которое я не до конца понимал.
– О мой родной, ты пришел ко мне! – мой гуру снова и снова произносил эти слова на бенгальском, и его голос дрожал от радости. – Сколько лет я ждал тебя!
Мы одновременно умолкли, слова казались величайшим излишеством. Красноречие текло беззвучным пением из сердца мастера к ученику. С помощью неоспоримого интуитивного прозрения я почувствовал, что мой гуру познал Бога и приведет меня к Нему. Налет этой жизни был стерт хрупким проблеском воспоминаний о предыдущих воплощениях. Какими яркими мне показались увиденные картины времени! Прошлое, настоящее и будущее сменяли друг друга по кругу. Уже не в первый раз солнце заставало меня у этих святых стоп!
Взяв за руку, мой гуру повел меня в свое временное жилище в городском районе Рана Махал. Атлетический сложенный, он шел уверенной походкой. Высокий, статный, достигший в то время возраста примерно пятидесяти пяти лет, гуру двигался активно и энергично, как юноша. Его темные глаза были большими и прекрасными, в них светилась безграничная мудрость. Слегка вьющиеся волосы смягчали черты поразительно волевого лица. Сила в нем неуловимо смешивалась с мягкостью.
Когда мы вышли на каменный балкон дома с видом на Ганг, гуру ласково сказал:
– Я отдам тебе свою обитель и все, чем владею.
– Господин, я пришел к вам в поисках мудрости и общения с Богом. Вот какие богатства и сокровища от вас мне нужны!
Быстрые индийские сумерки опустились полупрозрачной завесой, прежде чем мой учитель заговорил снова. В его глазах светилась бездонная нежность.
