Чак Паланик
Призраки
И Сестра Виджиланте трясет головой: нет, не нашла. Она стучит пальцем по циферблату часов у себя на руке и говорит:
– Гражданские сумерки наступают через 45… 44 минуты.
Мисс Апчхи кашляет – долгим, раскатистым, мокрым, насадным кашлем, – и все, что мы можем сделать, это воздержаться от одобрительных возгласов. Она лезет в карман за таблеткой, за капсулой, но когда вынимает руку, в руке ничего нет.
Сестра Виджиланте встает, извиняется и идет вниз, в фойе. К себе в комнату. Шаг за шагом, она исчезает, уменьшается в росте, пока мы не теряем из виду ее макушку, пока ее черные волосы окончательно не растворяются в темноте.
Наша Мисс Америка где-то ходит, стоит на коленях перед какой-нибудь дверью, ковыряет замок. Или дергает рычажок пожарной сигнализации, которая, как мы знаем, уже не работает.
Стараниями Преподобного Безбожника.
На диктофоне Графа Клеветника горит красная лампочка. Агент Краснобай переносит свою видеокамеру к другому глазу.
А потом снизу доносится крик. Протяжный, жалобный вопль. Голос Сестры Виджиланте. Она кричит, чтобы мы все шли туда, вниз. Она обо что-то споткнулась.
Леди Бомж. Новое пятно. В одной руке – нож. Вокруг нее – озерцо ее собственной крови впитывается в синий ковер.
Тонкая длинная прядка темных волос, как будто скрученных в косичку, вьется с одной стороны лица и исчезает под воротником ее меховой шубки. Но на последней ступеньке, когда мы видим ее в натуральную величину, эта косичка из темных волос превращается в струйку крови. Под безупречной скульптурной прической, с той стороны, где кровь – у нее нет уха. Она лежит на ковре и протягивает нам руку с чем-то красным и розовым, похожим на развороченную устрицу, в центре которой сверкает жемчужная сережка, ловя отблески света искусственного камина. И тут же, рядом с розовым ухом, у нее на ладони поблескивает бриллиант. Ее покойный муж.
Мы застыли на лестнице, смотрим. Леди Бомж улыбается нам. Ее голова перекатывается на бок. Она смотрит на нас снизу вверх и говорит:
– Я истекаю кровью… ее так много… – За ее бледным лицом и руками, струйка крови, кажется, тянется в бесконечность. Пальцы разжимаются, нож выпадает на ковер. Она говорит: – Теперь, мистер Уиттиер, вы должны отпустить меня домой…
Пихая локтем Графа Клеветника, Товарищ Злыдня говорит:
– Что я тебе говорила? Смотри. – Она указывает кивком на верхнюю точку кровавой косички и говорит: – Видишь шрам от подтяжки лица?
И Леди Бомж – мертва. Сестра Виджиланте объявляет об этом. Держа палец у нее на шее. Палец испачкан в крови.
В это мгновение наше будущее обретает определенность. Теперь мы себя обеспечили на всю жизнь: мы будем рассказывать людям, как стали свидетелями смерти невинного существа, доведенного до самоубийства. И плюс к тому можно добавить историю об уличных приключениях Леди Бомж. О трагической гибели ее мужа. О похищенной дочке бразильского нефтяного магната. Вымышленные чудовища идут в жопу. Всего-то и нужно: оглядеться по сторонам. Обратить внимание.
Агент Краснобай перематывает кассету у себя в камере и просматривает кусок, как Леди Бомж рассказывает на сцене свою историю. Снова и снова.
Наша кукла в кукольном театре. Наше сюжетное событие.
Граф Клеветник перематывает кассету у себя в диктофоне, и мы опять слышим крики Сестры Виджиланте. Снова и снова.
Наш говорящий попугай.
И в красных с желтым отблесках стеклянного пламени мистер Уиттиер говорит:
– Ну вот, началось…
– Мистер Уиттиер? – говорит миссис Кларк.
Мистер Уиттиер, наш главный злодей, наш хозяин, наш дьявол, которого мы обожаем за то, что он нас истязает, – мистер Уиттиер вздыхает. Смотрит на мертвое тело Леди Бомж. Подносит дрожащую, трепещущую, трясущуюся руку ко рту и зевает.
Глядя на мертвое тело, Директриса Отказ гладит кота у себя на руках. Рыжая с подпалинами кошачья шерсть носится в воздухе и оседает на все, что можно.
Обмороженная баронесса и Графиня Предвидящая опускаются на колени рядом с бездыханным телом. Они не плачут, но глаза у обеих распахнуты так широко, что белки видны снизу и сверху от радужки. Так смотрят на выигрышный лотерейный билет.
Глядя на тело, Святой Без-Кишок поглощает холодные спагетти из серебряного пакета. Кошачья шерсть – в каждой ложке, сочащейся красным.
Это мы – мы против нас, против самих себя на ближайшие три месяца.
Мистер Уиттиер наблюдает с верхней площадки лестницы, сидя в своем инвалидном кресле. Рядом с ним Граф Клеветник что-то пишет в своем блокноте.
Мистер Уиттиер тычет в него пальцем в старческих пятнах и говорит:
– Ты все это записываешь?
Граф кивает, не отрываясь от своей версии правды: ага.
– Тогда давай расскажи нам историю, – говорит мистер Уиттиер. – Вернемся к камину, – говорит он, подергав дрожащей рукой. – Пожалуйста.
И Граф Клеветник улыбается. Переворачивает страницу, надевает на ручку колпачок. Поднимает глаза, говорит:
– Кто-нибудь помнит старый телесериал, «Дэнни, который живет по соседству»? – Он говорит очень медленно, низким раскатистым голосом. – Как-то раз… – говорит он, – как-то раз моя собака сожрала какую-то гадость, завернутую в алюминиевую фольгу…
Коммерческая тайна
Стихи о Графе Клеветнике
– Эти люди в очереди за билетами, – говорит граф, – за неделю до премьеры нового фильма…
Им платят за то, что они стоят в очереди.
Граф Клеветник на сцене – держит перед собой лист бумаги в вытянутой руке.
Неисписанный чистый лист закрывает лицо.
Видны только синий костюм, красный галстук. Коричневые ботинки.
На запястье – золотые часы с гравировкой – «Прими поздравления».
На сцене вместо луча прожектора, вместо лица, На листочке бумаги – крупным шрифтом проекция газетного заголовка:
«Репортер местной газеты получает Пулитцеровскую премию»
Из-за проекции заголовка граф говорит:
– Эти люди всю жизнь проводят в очередях.
Живут от премьеры к премьере, от одного блокбастера до другого.
Этих якобы рьяных фанатов-подростков возят из города в город на студийных автобусах.
Отсматривать фильмы: от научной фантастики до фантазий про супергероев.
Каждую неделю: новый город, новый мотель, новый фильм с возрастными ограничениями до 13 лет, от которого они якобы без ума.
Эти наряды из фольги и картона – такая явная, трогательная кустарщина.
Их готовят художники по костюмам и заблаговременно отправляют по намеченному маршруту.
Все эти ухищрения нужны для того, чтобы обмануть местную прессу и телевидение: чтобы они сделали репортажи с места событий, обеспечили фильму бесплатную дополнительную рекламу и настроили потенциального зрителя, что эта картина будет иметь грандиозный успех.
Студия не зря тратит время и деньги.
Акции подобного рода принято называть «культивированием аудитории».
В нагрудном кармане рубашки мигает красный индикатор компактного диктофона, который фиксирует каждое слово.
И Граф задает вопрос:
– И кто из них больше дурак?
Репортер, который отказывается выдумывать смысл жизни?
Или читатель, который так хочет смысла?
И с готовностью принимает его от любого, кто потрудится облечь этот смысл в слова?
Граф Клеветник – голос из-за листа бумаги – говорит:
– У журналиста есть право…
…и он просто обязан уничтожать золотых тельцов, которых он сам же и помогает творить.
Лебединая песня
Рассказ Графа Клеветника
Как-то раз моя собака сожрала какую-то гадость, завернутую в алюминиевую фольгу, и пришлось выложить штуку баксов, чтобы сделать ей рентген. У нас на заднем дворе все завалено мусором и битым стеклом. Лужицы антифриза на автостоянке – отрава для собак и кошек.
Ветеринар, даже при том, что весь лысый, все равно очень похож на одного моего старого друга. На мальчишку, с которым мы вместе росли. Эта улыбка – я помню ее с детства. Эту ямочку на подбородке, и каждую веснушку у него на носу. Я их знаю. Эта щель между двумя передними зубами – он так классно через нее свистел.
Здесь и сейчас: он что-то колет моей собаке. Стоя у серебристого стального стола, в холодной комнате, отделанной белым кафелем, придерживая моего пса за шкирку, он что-то такое рассказывает о сердечных глистах.
Когда я листал телефонный справочник в поисках ветеринара, я был буквально ослепшим от слез, потому что боялся, что мой пес умрет. И все-таки я разобрал: Кеннет Уилкокс, доктор ветеринарии. Мне почему-то понравилось это имя. Имя моего спасителя.
Сейчас, рассматривая уши моей собаки, он что-то такое рассказывает о чумке. На нагрудном кармане его халата вышито: «Доктор Кен».
Даже звук его голоса – как эхо из прошлого. Я помню, как он выпевал: «С днем рождения тебя». И кричал: «Первый страйк!» – на бейсбольном поле.
Это он, мой старый друг. Только, конечно, он вырос и изменился. Под глазами – мешки и темные круги. Двойной подбородок. Желтые зубы. И голубые глаза уже не такие яркие, какими были когда-то. Он говорит:
– А она симпатичная.
Кто? – говорю.
– Ваша собака.
Я все смотрю на него, на его лысую голову и голубые глаза, и спрашиваю:
– А вы в какой школе учились?
Он называет какой-то колледж в Калифорнии. Я даже не знаю, что это за место. В первый раз слышу.
Когда я был маленьким, он тоже был маленьким. И мы выросли вместе. У него была собака по кличке Скип, Прыг-скок. Он все лето ходил босиком, целыми днями рыбачил и строил дома на деревьях. Я смотрю на него и как будто воочию вижу, как он лепит того замечательного, идеального снеговика, а его бабушка наблюдает за ним из окна кухни. Я говорю:
– Дэнни?
И он смеется.
На той же неделе я приношу редактору статью. Про него. Про то, как я совершенно случайно встретил маленького Кенни Уилкокса, который когда-то, сто лет назад, играл мальчика Дэнни в телесериале «Дэнни, который живет по соседству». Малыш Дэнни, с которым мы все росли вместе, теперь он стал ветеринаром. Живет в предместье, в собственном доме с участком. Постригает свою лужайку. Да, это он: лысый дядечка средних лет, располневший и всеми забытый.
Поблекшая звезда. Он вполне счастлив. У него собственный дом на две спальни. У него в уголках глаз – морщинки от смеха. Он принимает таблетки, чтобы регулировать уровень холестерина. Он признается, что после всех этих лет, когда он был центром внимания, сейчас ему чуточку одиноко. Но он все равно счастлив.
И что самое главное: доктор Кен согласился дать интервью. Для нашей газеты. Для раздела «Воскресные развлечения».
Мой редактор со скучающим видом ковыряется ручкой в ухе.
Он говорит, что читателям не нужна история про очаровательного и талантливого ребенка, который снимался на телевидении, сделал на этом большие деньги, а потом жил долго и счастливо, и до сих пор живет долго и счастливо.
Людям не нужен счастливый конец.
Людям хочется читать про Расти Хаммера, мальчика из «Освободи место для папы», который потом застрелился. Или про Трента Льюмена, симпатичного малыша из «Нянюшки и профессора», который повесился на заборе у детской площадки. Про маленькую Анису Джонс, которая играла Баффи в «Делах семейных» – помните, она все время ходила в обнимку с куклой по имени миссис Бисли, – а потом проглотила убойную дозу барбитуратов. Пожалуй, самую крупную дозу за всю историю округа Лос-Анджелес.
Вот чего хочется людям. Того же, ради чего мы смотрим автогонки: а вдруг кто-нибудь разобьется. Не зря же немцы говорят: «Die reinste Freude ist die Schadenfreude». «Самая чистая радость – злорадство». И действительно: мы всегда радуемся, если с теми, кому мы завидуем, случается что-то плохое. Это самая чистая радость – и самая искренняя. Радость при виде дорогущего лимузина, повернувшего не в ту сторону на улице с односторонним движением.
Или когда Джея Смита, «Маленького шалопая» по прозвищу Мизинчик, находят мертвого, с множеством ножевых ран, в пустыне под Лас-Вегасом.
Или когда Дана Плато, девочка из «Других ласк», попадает под арест, снимается голой для «Плейбоя» и умирает, наевшись снотворного.
Люди стоят в очередях в супермаркетах, собирают купоны на скидки, стареют. И чтобы они покупали газету, нужно печатать правильные материалы.
Большинству этих людей хочется прочитать о том, как Лени О’Грэди, симпатичную дочку из «Восьми достаточно», нашли мертвой в каком-то трейлере, с желудком, буквально набитом прозаком и викодином. Нет трагедии, нет срыва, говорит мой редактор, нет и истории.
Счастливый Кенни Уилкокс с морщинками от смеха продаваться не будет.
Редактор мне говорит:
– Дай мне Уилкокса с детской порнографией в компьютере. Дай мне сколько-то трупов, закопанных у него под крыльцом. Вот тогда это будет история.
Редактор говорит:
– А еще лучше, дай мне все вышесказанное, и пусть он сам будет мертвым.
На следующей неделе моя собака напивается антифриза из лужи. Моего пса зовут Скип, в честь собаки из «Дэнни, который живет по соседству», собаки мальчика Дэнни. Мой Скип – белый с черными пятнами. И с красным ошейником, точно как в сериале.
Единственное спасение от антифриза – промывание желудка. Потом – ударная доза активированного угля. Капельница с этанолом. Чистый этиловый спирт, чтобы промыть почки. Чтобы спасти моего малыша, моего песика, нужно вкачать в него просто убойную дозу спиртяги. Это значит, что мне опять надо везти его к доктору Кену. И тот говорит: да, конечно. На следующей неделе он обязательно выберет время, чтобы дать мне интервью. Только он сразу предупреждает: у него не такая уж и интересная жизнь.
Я говорю ему: положитесь на меня. Что такое хорошая история? Когда ты берешь самые обыкновенные факты и подаешь их сочно и вкусно, почти сексапильно. Вы не волнуйтесь, говорю я ему. Ваша история – это моя работа.
Хорошая история мне сейчас не помешает. Я уже несколько лет работаю внештатным корреспондентом в разных изданиях. С тех пор, как меня с треском поперли из раздела кино и развлечений. Там очень даже неплохо платили, да и работа была приятственная: набираешь цитат под выход очередного шедевра, минут десять беседуешь с какой-нибудь кинозвездой, которую делишь еще с десятком журналистов, причем все они очень стараются не зевать от скуки.
Премьеры фильмов. Выпуски новых альбомов. Выходы книг. Не работа, а просто лафа. Но стоит раз написать что-то не то – и все, до свидания. Киностудия грозится снять все свои акцидентные объявления, и – абракадабра – твое имя под публикацией исчезает, словно по волшебству.
Меня сгубила собственная честность. Один-единственный раз я попытался честно предупредить людей. Написал про одно кинцо, что на него денег тратить не стоит, а лучше потратить их на что-нибудь другое, и с тех пор я внесен в черный список. Один посредственный слэшер-ужастик и большие люди, за ним стоявшие – и теперь я слезно выпрашиваю, чтобы мне дали написать некролог. Придумать подпись под снимком. Все, что угодно.
Все – наглый обман. Вот ты напрягаешься, строишь карточный домик, и вроде бы имеешь полное право его разрушить – но кто ж тебе даст? А ты все стараешься, создаешь иллюзии, творишь нечто из ничего. Превращаешь людей в кинозвезд. И ждешь этого сладкого мига, когда можно будет взмахнуть рукой и сломать карточный домик. Раскрыть читателям правду: что известный красавец-мужчина, любимец женщин, развлекается с хомяками, которых запихивает себе в задницу. А соседская девочка ворует в магазинах и накачивается колесами. А богиня лупцует своих детей проволочной вешалкой.
Редактор прав. И Кен Уилкокс тоже прав. Его жизнь – такая, как в интервью – продаваться не будет.
Я начинаю готовиться к интервью за неделю. Зарываюсь в интернет. Загружаю картинки с сайтов бывшего СССР. Там свои малолетние звезды экрана: российские школьники, еще без волос на лобке, отсасывают у оплывших жирных стариканов. Чешские девочки, у которых еще даже не начались месячные, совокупляются с обезьянами самым противоестественным способом. Все эти файлы умещаются на одном компакт-диске.
В другой день, ближе к ночи, я беру Скипа с собой и выхожу на рискованную прогулку по микрорайону. Возвращаюсь домой с карманами, набитыми целлофановыми пакетиками для сандвичей и крошечными бумажными конвертиками. Квадратиками из сложенной фольги. Перкоданом. Оксикондином. Викодином. Стеклянными бутылечками с крэком и героином.
Я записываю интервью на четырнадцать тысяч слов еще до того, как Кен Уилкокс говорит хоть слово. Еще до того, как мы садимся беседовать.
Но чтобы сохранить видимость, я беру диктофон. Беру блокнот и делаю вид, что записываю – высохшей ручкой. Выставляю на стол бутылку красного вина, «обогащенного» викодином и прозаком.
Можно было бы предположить, что в его маленьком доме в предместье будет целый музей его детства. Стеклянные витрины, набитые пыльными трофеями, глянцевыми фотографиями, различного рода наградами. Но ничего этого нет. Все его деньги хранятся в банке, приносят доход. Его дом – просто коричневые ковры и покрашенные стены. Полосатые занавески на окнах. Розовая плитка в ванной.
Я наливаю ему вина и просто даю ему высказаться. Прошу сделать паузу, притворяюсь, что все аккуратно записываю.
И да, он прав. Его жизнь – это даже скучнее, чем летний ретроспективный показ древних, еще черно-белых фильмов.
С другой стороны, та история, которую я уже сделал, она замечательная. Моя версия – это подробное описание, как маленький Кенни скатился из-под звездного света прожекторов на стол для вскрытия в морге. Как он потерял невинность, ублажая продюсеров по списку – чтобы получить роль Дэнни. Как его сдавали «в аренду» спонсорам в качестве сексуальной игрушки. Он принимал наркотики, чтобы не толстеть. Чтобы оттянуть начало полового созревания. Чтобы не спать по ночам, снимая эпизод за эпизодом. Никто, даже из близких друзей и родных, не знал, как он крепко подсел на наркотики. Никто не знал, как сильна в нем извращенная тяга быть в центре внимания. Даже после того, как закончилась его карьера на телевидении. Он и ветеринаром-то стал исключительно для того, чтобы иметь доступ к наркотикам и без помех заниматься сексом с мелкими животными.
Чем больше Кен Уилкокс выпивает вина, тем настойчивее он говорит о том, что его жизнь началась уже после того, как перестали снимать «Дэнни, который живет по соседству». Восемь сезонов историй о маленьком Дэнни Брайте – воспоминания об этом не более реальны, чем воспоминания о младшей школе. Просто какие-то смутные эпизоды, никак не связанные между собой. Каждый день съемок, каждая реплика диалогов – это было, как билеты к экзамену. Учишь, сдаешь, а потом сразу же забываешь. Симпатичная ферма в Хатленде, Родном уголке, штат Айова – это были просто студийные декорации. Декоративный фасад. За окошками в кружевных занавесках была только грязь и окурки. Актриса, игравшая бабушку Робби, когда говорила, брызгала слюной. Стерилизованной слюной: почти чистым джином.
Попивая красное вино, Кен Уилкокс говорит, что теперь в его жизни есть смысл. И это гораздо важнее. Лечить животных. Спасать собак. С каждым глотком его речь замедляется, распадается на отдельные слова, и паузы между словами становятся все длиннее и длиннее. Перед тем как глаза у него закрываются, он еще успевает спросить, как там Скип.
Скип, моя собака.
И я говорю: хорошо. У Скипа все замечательно.
И Кенни Уилкокс говорит:
– Хорошо. Рад это слышать…
И он засыпает с улыбкой.
И когда я сую пистолет ему в рот, он спит все с той же счастливой улыбкой.
Но «счастье», оно никому не на пользу.
Пистолет ни на кого не зарегистрирован. У меня на руке перчатка. Пистолет у него во рту, его палец – на спусковом крючке. Маленький Кенни лежит на диване, голый. Его член густо намазан кулинарным жиром, в видеомагнитофоне стоит кассета с записью его старого сериала. И самое главное: детская порнография на винте у него в компьютере. Стены в спальне оклеены распечатанными фотографиями детишек, которых сношают куда только можно.
Под кроватью – пакеты, набитые успокоительными таблетками. В кухне, в коробке для сахара – героин и крэк.
Теперь все изменится в единочасье. Люди, которые обожали Кенни Уилкокса, возненавидят его. Маленький Дэнни, который живет по соседству, превратится из кумира их детства в отвратительное чудовище.
В моей версии этого последнего вечера Кеннет Уилкокс размахивал пистолетом, кричал, что его все забыли, что всем на него наплевать; что его использовали, а потом выбросили за ненадобностью. Весь вечер он пил, и глотал колеса, и говорил, что ему не страшно умирать. В моей версии он покончил с собой сразу после того, как я уехал домой.
На следующей неделе я продал свою историю. Последнее интервью с бывшим «звездным мальчиком», которого обожали миллионы людей по всему миру. Интервью, взятое буквально за час до того, как сосед нашел его мертвым. В тот самый вечер, когда он покончил с собой.
Еще через неделю меня номинируют на Пулитцеровскую премию.
А еще через пару недель премию присуждают мне. Всего-то две тысячи долларов, но настоящая награда – она в перспективе. Теперь я уже не ищу работу: я отказываюсь от многочисленных предложений, которые мне передает мой агент. Нет, я берусь только за самые интересные репортажи, по самым высоким расценкам. Главные материалы номера. В крупных, солидных журналах. В центральных изданиях.
Теперь мое имя означает Качество. Моя подпись под статьей означает Правда.
Загляните в мою телефонную книжку: там сплошь – имена, которые вы знаете по киноафишам. Рок-звезды. Известные авторы бестселлеров. Все, к чему я прикасаюсь, превращается в Славу. Именно так, с большой буквы. Я переезжаю из своей квартирки в собственный дом с огромным участком, чтобы Скипу было где бегать. У нас есть сад и бассейн. Теннисный корт. Кабельное телевидение. Мы давно расплатились с клиникой за рентген и активированный уголь: тысяча с чем-то баксов.
По кабельным каналам до сих пор иногда показывают Дэнни, маленького мальчика, которым когда-то был Кеннет Уилкокс – который насвистывал и играл в бейсбол, до того, как превратиться в чудовище с лицом, забрызганным слюной из джина. Маленький Дэнни идет босиком по Хатленду, штат Айова, а рядом бежит его пес. Этот призрак из прошлого, иной раз всплывающий на экранах, оживляет мою историю, создает контраст. Людям нравится моя правда про этого славного мальчугана, который казался таким счастливым.
«Die reinste Freude ist die Schadenfreude».
На этой неделе моя собака выкапывает какую-то луковицу и съедает ее.
Я обзваниваю ветеринаров, пытаясь найти кого-то, кто спасет моего Скипа. Деньги теперь не проблема. Сколько мне скажут, столько я и заплачу.
Мы с моим псом, мы так счастливы. Мы замечательно живем. Я все обзваниваю номера по справочнику, и тут мой Скип, мой малыш… он уже не дышит.
