Чак Паланик
Призраки
Внутри только ты, Анжелика и Ленни.
Только не смейтесь, но твоя одинокая жизнь, где сплошные чужие ноги – у Ленни все еще хуже. Запертый здесь, наверху, он целый день ходит в махровом купальном халате, считает деньги и говорит по телефону. Всей мебели – только стул с заляпанным грязным сиденьем. У стеклянной стены с видом на город лежит одинокий матрас. На экране компьютера безостановочно ползут цифры: цены на акции.
Ленни подходит к вам, халат не завязан, под халатом – мятые полосатые боксеры. Белые носки давно пожелтели. Ленни тянет руки к лицу Анжелики и говорит:
– Мой ангел, мое сокровище. – Он берет ее лицо в ладони и говорит: – Как ты, солнце мое?
На своих высоченных шпильках она чуть ли не на голову выше него. Она улыбается и говорит:
– Ленни…
И Ленни бьет ее по лицу, сильно, с размаху, и говорит:
– Ты же обманываешь меня. – Он замахивается, готовый ударить еще раз. – Берешь клиентов у меня за спиной, да?
Анжелика подносит руку в перчатке к лицу, закрывает красный отпечаток Ленниной ладони и говорит:
– Малыш, нет…
И Ленни опускает руку. Поворачивается к Анжелике спиной. Подходит к окну, смотрит на город, распростертый как раз под его матрасом.
– Малыш, – говорит Анжелика. – Дай я тебе покажу что-то новенькое.
Анжелика смотрит на меня.
Потом подходит к нему, встает у него за спиной, кладет руки в перчатках ему на плечи. Она говорит:
– Сейчас ты увидишь, как мамочка любит своего малыша…
Она мягко давит ему на плечи, чтобы он сел на матрас. Потом – лег. Она снимает с него пожелтевшие носки.
– Давай, малыш, – говорит она. Снимает перчатки и говорит: – Ты знаешь, как я умею заделать ноги…
А потом она делает то, чего я в жизни не видела. Никогда. Она опускается на колени. Открывает рот. Губы растянуты широко-широко, в тонкую линию. Она проводит языком по всей подошве его стопы. Анжелика обхватывает губами Леннину пятку, и Ленни стонет.
Только не смейтесь, но есть работа, которая хуже самой поганой из всех поганых работ. Медиамагнат, у которого в жизни не поднималось давление, умирает от сердечного приступа в номере «Четырех сезонов». Рок-звезда, абсолютно здоровый лось, умирает от почечной недостаточности после массажа ног в «Шато Мармот».
У нас есть доступ к ногам президентов и султанов. Директоров крупных компаний и кинозвезд. Королей и королев. Мы знаем, как сделать, чтобы заказное убийство смотрелось как смерть по естественной причине.
Об этом тебе и рассказывает Анжелика, когда вы едете вниз на лифте. Уже после того, как Ленни стонал и бился, словно в припадке. Уже после того, как Анжелика вылизывала его ногу до тех пор, пока он не сел на матрасе, схватившись руками за сердце, и хватая ртом воздух, и глядя на Анжелику, которая продолжала сосать его пятку. Когда его сердце остановилось, Анжелика прикрыла его простыней, до самого подбородка. Вытерла помаду с его ноги, подкрасила губы. Она отключила его телефоны и сказала охранникам, что Ленни решил вздремнуть.
Когда вы едете вниз на лифте, Анжелика говорит, что она больше не будет «заделывать ноги». Это был ее последний раз. Ленни ей заказало конкурирующее агентство. Эта «заделка» стоила миллион долларов, налом. И теперь Анжелика «отходит от дел», навсегда.
Анжелике нужно чего-нибудь выпить, чтобы отбить вкус ноги Ленни. В баре отеля вы берете себе по коктейлю. Последняя выпивка, на прощание. А потом Анжелика тебе говорит: посмотри вокруг. Видишь, в холле. Эти мужчины в костюмах. Женщины в дорогих мехах. Они все – убийцы от рольфинга. Убийцы от рэйки.[2] Убийцы от глубоких очистительных клизм.
Анжелика говорит, что в гемматерапии есть особые приемы: если, скажем, положить кристалл кварца кому-то на сердце, потом – аметист на печень и бирюзу на лоб, человек впадет в кому, и так и умрет. Если знающий фэн-шуист заберется по-тихому к тебе в спальню и чуть сдвинет мебель, у тебя разовьется неизлечимая болезнь почек.
– Прижиганием, – говорит Анжелика, имея в виду метод, основанный на возжигании ароматических конусов на точках акупунктуры, – можно убить. И шиатсу тоже.
Она допивает коктейль и снимает свое жемчужное ожерелье.
Все эти лекарства, которые, по утверждению производителей, сделаны только из натуральных компонентов, а значит, полностью безопасны – Анжелика смеется. Говорит, цианид – натуральный компонент. И мышьяк тоже.
Она отдает ожерелье тебе и говорит:
– Теперь я снова Лентил.
Такой ты хочешь запомнить ее, Анжелику, а не такой, какой она была на фотографии в газете на следующий день, когда ее тело в промокшей норковой шубе выудили из реки. Убийцы забрали ее сережки и часы с бриллиантами, чтобы это выглядело как ограбление. Она умерла не от умелой «заделки ног», ее умертвили вполне традиционным способом: пулей в затылок, прямо в ее безупречную французскую косу. Предупреждение всем Диркам и Доминикам, которым захочется «отойти от дел».
Звонят из клиники. Не Ленни, кто-то другой, тоже с русским акцентом. Хотят направить тебя к клиентам, но ты им не доверяешь. Охранники видели тебя с Лентил. Там, в пентхаусе. Вполне вероятно, тебя тоже ждет пуля в затылок.
Родители звонят из Флориды и говорят, что их постоянно преследует черный автомобиль, и еще им звонили и спрашивали, где тебя можно найти. А ты теперь постоянно переезжаешь из одной ночлежки в другую и «делаешь ноги» прямо на улице, чтобы у тебя были деньги на жизнь.
Ты говоришь папе с мамой: вы там осторожнее. Говоришь, чтобы они не давали делать себе массаж никому, кого они не знают. Ты звонишь им с телефона-автомата и говоришь, чтобы они не связывались с ароматерапией. Аурами. Рэйки. Только не смейтесь, но теперь тебе постоянно придется срываться с места на место. Может быть, всю оставшуюся жизнь.
Нет, объяснить ты не можешь. У тебя уже не осталось четвертаков, и ты говоришь папе с мамой: ну ладно, пока.
3
В первую неделю мы ели мясо под соусом «Веллингтон», а Мисс Америка обходила все двери и, встав на колени, ковырялась в замках мастихином, позаимствованным у Герцога Вандальского.
Мы ели морского окуня, а Мисс Апчхи глотала пилюльки и капсулы из гремящих пузырьков у нее в чемодане. Кашляла в кулачок и вытирала нос рукавом свитера.
Мы едим тетраззини с индейкой, а Леди Бомж играет своим кольцом с бриллиантом, оправленным в платину. Она перевернула его на пальце и разговаривает с ним вслух, словно держа огромный бриллиант в ладони.
– Пакер? – говорит она. – Это совсем не то, чего я ожидала. – Леди Бомж говорит: – Как я могу написать что-то достойное, когда окружение… не соответствует?
Разумеется, Агент Краснобай снимает ее на видео. Граф Клеветник достает свой диктофон, ловит каждое слово.
Там кхе-кхе. Тут кхе-кхе. Ворчание. Нытье. Все недовольны, все жалуются. Мисс Апчхи говорит, что здешний воздух буквально забит токсичными спорами плесени.
Там кхе-кхе. Тут так-так. Никто не работает. Никто не написал ни строчки.
Худющий Святой Без-Кишок, словно голодный птенец с вечно раззявленным ртом и запрокинутой головой, вливал в себя картофельную запеканку с мясом, или яблочный пирог, или острые пирожки с чили из серебристых шуршащих пакетов из майларовой фольги. Заглатывал чуть теплую массу, даже не пережевывая. Его острый кадык ходил вверх-вниз при каждом глотке.
Хваткий Сват выплюнул табачную жвачку на грязный ковер и сказал, что это промозглое здание, сумрачное и унылое, совсем не похоже на писательскую колонию, как он ее себе представлял: люди пишут на свежем воздухе, зеленые лужайки услаждают взор; у каждого – свой отдельный коттедж; по утрам им приносят завтрак в коробке. Цветущий сад, абрикосовые деревья в белой метели лепестков. Послеобеденный сон под каштанами. Крокет.
Мисс Америка даже еще не бралась за конспект своего киносценария, своего будущего шедевра, а уже заявила, что у нее ничего не выходит. Грудь болит – невозможно писать. Руки какие-то вялые. От одного только запаха сегодняшних котлет из телятины ее немного стошнило вчерашними крабовыми лепешками.
У нее почти на неделю задерживается менструация.
– Это синдром нездорового здания, – сказала ей мисс Апчхи. Ее красный нос уже свернулся на сторону оттого, что она постоянно вытирает его рукавом.
Леди Бомж провела пальцами по перилам, по резным спинкам кресел и показала нам пыль.
– Видишь, – сказала она бриллианту в своей ладони, – Пакер? Пакер, это же неприемлемо.
В первую неделю затворничества Мисс Апчхи постоянно кашляла и дышала со свистом, глухим и низким, как стоны волынки.
Мисс Америка пыталась взломать замки на дверях. Рывком раздвигала зеленые бархатные занавески в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса, но все окна были заложены кирпичами. Рукояткой своего розового колеса-тренажера она разбила витражное окно в готической курительной комнате и увидела лишь бетонную стену с горящими лампочками, создающими имитацию дневного света.
Диваны и кресла в холле Людовика XV обтянуты васильковым бархатом, стены украшены замысловатой лепниной в виде позолоченных завитков, Мисс Америка встала посреди комнаты в своем спортивном купальнике из ярко-розового спандекса и потребовала ключ. Ее светлые волосы были как белое море, бушующее у нее за спиной. Она сказала, что ей нужен ключ, чтобы выйти наружу, буквально на пару дней.
– Вы пишете романы? – спросил мистер Уиттиер. Его руки, даже когда лежали неподвижно на хромированных подлокотниках инвалидного кресла, все равно будто бы отбивали невидимую телеграмму. Под сморщенной кожей в оплетке из выступающих вен его кости непроизвольно дрожали.
– Киносценарии, – сказала Мисс Америка, уперев кулаки в бедра, обтянутые розовым спандексом.
Глядя на нее, высокую, стройную, гибкую, мистер Уиттиер сказал:
– Да, конечно. Ну, так напишите сценарий о том, что такое усталость.
Нет, Мисс Америке нужно сходить к гинекологу. Ей нужно сдать кровь на анализ. Ей нужны предродовые витамины.
– Мне нужно кое с кем встретиться, – сказала она.
С ее парнем.
И мистер Уиттиер сказал:
– Вот поэтому Моисей и увел племена Израилевы в пустыню…
Потому что они столько лет прожили в рабстве. Поколение за поколением, они учились, как быть беспомощными.
Чтобы создать расу хозяев из расы рабов, сказал мистер Уиттиер, чтобы научить забитых, смиренных людей самим управлять своей жизнью, Моисею приходилось быть сволочью.
Мисс Америки сидела на краешке василькового кресла и кивала блондинистой головой. Ее волосы взметались и падали. Она все понимает. Она понимает. А потом она сказала:
– Ключ?
И мистер Уиттиер сказал ей:
– Нет.
Он держал на коленях серебристый майларовый пакет с курицей в винном соусе. Потертый синий ковер у него под ногами был липким от темной плесени. Каждое влажное пятно – словно тень с руками и ногами. Словно заплесневелый призрак. Зачерпнув ложкой курицу в винном соусе, мистер Уиттиер говорит:
– Пока вы не научитесь не обращать внимания на внешние обстоятельства и делать то, что вам надо делать, не зависимо ни от чего, – он говорит, – вас так и будут держать под контролем.
– А это как называется? – говорит Мисс Америка, разгоняя рукой пыльный воздух.
И мистер Уиттиер говорит, в первый раз, и потом повторит это неоднократно:
– Я всего лишь хочу, чтобы вы выполнили обещание. – И добавляет: – То, что не дает вам развернуться всю жизнь, сдерживает вас и здесь.
То в воздухе что-то такое носится. То вам нездоровится, то давит усталость. Отец снова напился. Жена к вам охладела. Всегда найдется какое-то оправдание, чтобы не жить собственной жизнью.
– А если что-то случится? Если у нас вдруг закончится вся еда? – говорит Мисс Америка. – Тогда вы откроете дверь, ведь откроете?
– Но у нас ее много, еды, – говорит мистер Уиттиер с полным ртом пережеванной курицы с каперсами. – И она не закончится.
Да, тогда еще – нет.
В первую неделю в том доме мы ели овощное карри с рисом. Лосося, замаринованного в терияки. И все – замороженные полуфабрикаты.
Мы ели зеленую фасоль, запаянную в майларовые пакеты, которые не разорвешь руками. «Гарантированная защита от паразитов и грызунов» было оттиснуто черной краской на каждом серебристом пакете. Мы ели зеленую фасоль, гарантированно защищенную от паразитов и грызунов, и тушеную курицу, и вареную сладкую кукурузу. В пакетах что-то гремело: палочки, камушки и песок. Они были похожи на серебряные подушечки, потому что их закачали азотом, чтобы содержимое не «ожило» и не испортилось. Лазанья с мясным соусом или равиоли с сыром.
Невзирая на гарантированную защиту, наше Недостающее Звено разрывал эти пакеты голыми руками, до неприличия волосатыми лапищами.
Чтобы приготовить обед, надо разрезать пакет ножницами или ножом. Потом надо вытащить маленький бумажный пакетик с окисью железа – его кладут для того, чтобы абсорбировать кислород. Вынимаешь пакетик с окисью железа и заливаешь содержимое указанным количеством кипящей воды. У нас была микроволновка. Пластмассовые вилки и ложки. Бумажные тарелки. И водопровод.
Не успеешь прочесть и десяти страниц какого-нибудь вампирского романа, и обед готов. Вместо палочек-камушков и горячей воды получаешь серебряную подушку с бефстрогановом или мясным рулетом «по-домашнему».
Мы сидели на синем ковре на лестнице в холле, на перекатах этого синего водопада. Лестница была очень широкой: можно было усесться всем на одну ступеньку, даже не соприкасаясь локтями. Мы ели тот же бефстроганов, который будет есть президент у себя в бункере во время ядерной войны. От того же производителя.
На серебристых пакетах было написано по трафарету: «Шоколадный торт „Чертик“ и „Банановый фостер“. Картофельное пюре. Макароны с сыром. Замороженный картофель-фри.
Такая удобная еда.
И до боли знакомая.
На каждом пакете стоит срок годности, который закончится только тогда, когда мы все умрем. Когда умрут наши дети.
Клубничные кексы со столетним сроком годности.
Мы ели замороженную говядину с замороженным мятным желе, а Леди Бомж осознавала всем сердцем, что она действительно любила своего покойного мужа. Я любила его, кричала она в сложенные чашечкой ладони. Сотрясалась рыданиями, сгорбившись под своей норковой шубой. Держа огромный бриллиант на ладони, она говорила, что ей надо выйти отсюда и похоронить своего дорогого супруга в три карата на семейном участке.
Мы ели денверский омлет, а Герцог Вандальский жевал свою никотиновую жвачку, пытался выдувать из нее пузыри и сокрушался, что выбрал не самое подходящее время для того, чтобы бросить курить. А у Святого Без-Кишок онемела левая рука – в результате повторяющихся однообразных движений при попытках кончить без визуальной поддержки.
Кот Директрисы Отказ, кот по имени Кора Рейнольдс, доедал остатки морского окуня, а Графиня Предвидящая и Преподобный Безбожник все переживали, что здесь недостаточно безопасно. Мы сами забрались в ловушку. Они боялись, что нас найдут, и… Они сказали мистеру Уиттиеру, что им нельзя долго сидеть в одном месте, им надо бежать, надо скрываться.
Преподобный Безбожник, сжимая в руках альбом Барбры Стрейзанд, читал слова песен из вложенной книжечки, беззвучно шевеля губами, похожими на две кровяные колбаски. Он сказал в диктофон Графа Клеветника:
– Я даже не сомневался, что тут будет стереосистема.
В видоискателе камеры Агента Краснобая, Повар Убийца поднес ко рту полную ложку суфле из шпината, с которого капал зеленый сок, и сказал:
– Я профессиональный повар. Я не критик продуктов питания, но я не выдержу целых три месяца на растворимом кофе…
Разумеется, все говорили, что они непременно напишут свои романы, стихи и рассказы. Обязательно сотворят свой шедевр. Только не здесь. Не сейчас. Потом, где-нибудь в другом месте. Снаружи.
В первую неделю мы вообще ничего не делали. Только жаловались и возмущались.
– Это не оправдание, – сказала Мисс Америка, поддерживая свой плоский живот обеими руками. – Это человеческая жизнь.
Мисс Апчхи кашлянула в кулак. Шмыгнула носом, выпучила красные слезящиеся глаза и сказала:
– Я тут не выживу. Я тут умру.
Сунула руку в карман, достала очередную таблетку.
И конечно же, мистер Уиттиер покачал головой:
– Не умрете.
Сидя в кресле, обтянутом синим бархатом, в окружении золоченой лепнины и бархата, мистер Уиттиер зачерпнул ложкой суп из моллюсков из майларового пакета и сказал:
– Расскажите мне про отца ребенка. – Он сказал, обращаясь к Мисс Америке. – Опишите мне сцену, как вы познакомились.
И камера Агента Краснобая взяла лицо Мисс Америки крупным планом.
Усовершенствование продукта
Стихи о Мисс Америке
– Я постоянно высматриваю, – говорит Мисс Америка, – что мне НЕ нравится.
Каждый раз, когда она смотрится в зеркало.
Мисс Америка на сцене, ее светлые волосы вьются пышными кольцами и вздымаются волнами, чтобы зрительно уменьшить лицо.
Высоченные шпильки. Одна нога выставлена чуть вперед, чтобы зрительно сузить бедра.
Она стоит полубоком, лицо и плечи развернуты вполоборота к зрителям в зале.
Так стоять неудобно, но зато талия кажется тоньше.
На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма:
Лицо Мисс Америки скрыто вуалью из кадров, нарезанных из видеокурсов «Как улучшить фигуру».
Губы, глаза, все лицо – под макияжем из женских ног в обжигающе-розовых леггинсах и термоколготках.
Кожа пестрит скачущими и танцующими фигурами.
Каждая из этих женщин наблюдает за своим отражением в зеркале.
Фильм: тень отражения иллюзии миража.
Она говорит:
– Каждый раз, когда я смотрюсь в зеркало – это тайное маркетинговое исследование.
Она – сама себе тестовая аудитория.
Ее внешняя привлекательность оценивается по десятибалльной шкале.
Ежедневный бета-тестинг обновленной, исправленной и улучшенной версии себя любимой.
Тонкая перенастройка в соответствии с рыночными тенденциями.
Платье плотно облегает фигуру, как купальник, как обтягивающий спортивный костюм.
На колготках – проекции женщин, крутящих педали, едущих в никуда со скоростью тысяча калорий в час.
– В разделе «Особые хитрости» своей программы, – говорит она, – я научу вас отглатывать.
Будь то огромная порция персикового мороженого, Хеллоуинский набор миниатюрных шоколадных батончиков, шесть пончиков в глазури или пара двойных чизбургеров.
В общем, обычная пища.
И иногда – сперма.
У нее на лице мелькают кадры из видеокурсов по аэробике, ее краткосрочная цель – преодолеть первоначальную сопротивляемость потребителя.
Ее долгосрочная цель – обеспечить постоянный приток инвестиций.
В себя – как в долговечный и качественный продукт.
Гримерка
Рассказ Мисс Америки
Когда взрываются бомбы, в этом нет ничего личного. Или когда вооруженный псих берет заложников на стадионе. Когда на новостном мониторе высвечивается боевая готовность, то есть «экстренный выпуск», все местные станции прерывают свои передачи и переключаются на выпуск новостей центрального телевидения.
Сперва шеф-редактор и режиссер выводят вставку в формате «экран пополам». Сплит-скрин, как это у них называется. Потом местный ведущий говорит что-то вроде: «Мы прерываем программу, чтобы передать экстренный выпуск новостей. Океанский лайнер терпит бедствие в открытом море. С места событий – специальный корреспондент Такой-то, в прямом эфире из Нью-Йорка». Это у них называется «прямое включение».
Потом дают новостной выпуск центрального телевидения, а работники местных студий сидят, дергаются и ждут, пока не придет сигнал к окончанию прямого включения.
И никому не приходит в голову объяснить все это начинающим телекоммивояжерам, которых бросают в эфир рекламировать и продавать видеокурсы из серии «Помоги себе сам», книги или ножи для очистки моркови.
Так что, сидя в гримерке, в ожидании приглашения на программу «Просыпайся, Чаттануга!», молодой человек с волосами, зализанными назад, учит жизни молоденькую блондинку.
Она слишком блондинистая, объясняет он. Режиссеры-постановщики очень не любят таких выбеленных блондинок, потому что при свете прожекторов они начинают «гореть». Бликовать на картинке. Кажется, будто вся голова у блондинки объята пламенем.
– Если у тебя есть какие-то записи, – учит блондинку зализанный молодой человек, – не смотри в них в эфире, иначе в кадр попадет только макушка.
Редакторы по гостям, говорит он, ненавидят, когда участники передачи приходят с бумажками. Они ненавидят гостей, которые не пытаются говорить сами. Тогда редактор говорит тебе: «Не навязывай свой товар. Представь, что ты – это он».
Тем более что этот же редактор называет тебя «Колесо для фитнеса», потому что так обозначен твой блок в разблюдовке, то есть в верстке программы. Время зализанного молодого человека обозначено как «Видеокурсы». Пожилого мужчины – «Пятновыводитель».
Блондинка и зализанный молодой человек сидят на старом, затертом кожаном диване в гримерке, бумажные чашки с остывшим кофе забыты на столике, два монитора мерцают под потолком, в двух углах. На одном мониторе диктор центрального телевидения рассказывает о тонущем лайнере, потом картинка сменяется видеорядом: корабль вверх днищем и россыпь оранжевых спасательных жилетов на воде. На втором мониторе что-то совсем уже грустное. Еще хуже, чем тонущий лайнер.
Пожилой дядька из Блока А, аккуратно причесанный старичок, который остановился в «Мотеле 6» и встал в пять утра, чтобы приехать на студию и расхвалить свое изобретение: специальную щетку для удаления пятен. Бедный старый пердун. Ему повесят петличку и пустят в эфир из студийной «гостиной», где целые джунгли искусственных растений. Сейчас он сидит-потеет под жаркими прожекторами, пока ведущая приветствует телезрителей.
Декорации гостиной отличаются от «кухни» и «главной студии» тем, что там больше искусственной зелени и разбросанных подушек.
Этот пожилой дядька уверен, что у него есть целых десять минут, потому что первый рекламный блок пойдет не раньше, чем через десять минут после начала. На большинстве каналов на рекламу уходят через восемь или девять минут. Таким образом мы не даем зрителям заскучать, чтобы они не скакали с канала на канал, и обеспечиваем программе высокий рейтинг на целых пятнадцать минут.
– Не то чтобы очень, – говорит нашей блондинке зализанный молодой человек и быстро крестится, как хороший католик, – но лучше пусть он, чем кто-то из нас.
Буквально через долю секунды после начала демонстрации его чудо-щетки Блок А прерывается прямым включением на обреченный океанский лайнер.
Сидя в этой гримерке, на затертом кожаном диване, в какой-то двузначной ЗПВ, зализанный молодой человек говорит, что у него будет, наверное, семь минут, чтобы привнести в мир учение мисс Бойд.
ЗПВ означает: зона прямого влияния. Бостон, к примеру, это третья ЗПВ в стране, потому что у них третий по величине потребительский рынок СМИ. Нью-Йорк – первая ЗПВ. Лос-Анджелес – вторая. Даллас – седьмая.
Этот город, где они сейчас, он стоит где-то ближе к концу первой сотни в списке ЗПВ. «Рассвет в Линкольне» или «С добрым утром, Талса». Потребительский рынок СМИ, состоящий из «никого» с демографической точки зрения.
Еще один добрый совет: не надевай ничего белого. Или черного с белым, потому что такой узор «рябит», или «стробит» в кадре. И тебе непременно надо похудеть.
– Только чтобы поддерживать этот вес, – говорит наша блондинка зализанному молодому человеку, – надо столько работать.
Ведущая в эфире, диктор местного телевидения, говорит зализанный молодой человек, она как сквозная труба. Что скажут ей в «ухо», то она и произносит в эфире своими красными накрашенными губами. Например, сюжет слишком затягивается, и надо его сократить, и режиссер говорит ведущей: «Мы в перебое. Давай, короти. Переключаемся на собачий приют, а потом сразу идем на рекламу…», и она говорит, как ей сказали.
В общем, сквозная сливная труба.
Наша блондинка внимательно слушает. Она не смеется. Даже не улыбается.
Зализанный молодой человек говорит ей, что однажды он видел, как одна спецкорша, передававшая репортаж с места событий, стоя на фоне горящего склада, зарылась рукой себе в волосы и, глядя прямо в основную камеру, в прямом эфире, сказала: «Повторите вопрос. У меня отошла затычка…»
Спецкорша имела в виду, что у нее выпало «ухо», наушник обратной связи, поясняет зализанный молодой человек. Он указывает на ведущую, которую только что завели на монитор, и говорит, что у ведущих и корреспондентов всегда такие прически, чтобы волосы закрывали хотя бы одно ухо. Потому что в ухе у них – крошечный наушник, чтобы слушать подсказки и распоряжения режиссера. Если сюжет получается слишком затянутым, или нужно немедленно переключиться на аварию ядерного реактора.
Эта блондинка, она продает что-то вроде колеса-тренажера, которое надо катать, чтобы сбросить вес. На ней розовый спортивный купальник и малиновые колготки.
Да, она стройная и блондинистая, но чем больше выступов и углублений у тебя на лице, поучает ее зализанный молодой человек, тем лучше ты смотришься в кадре.
– Вот поэтому я и храню свою фотографию до, – говорит она. Потом подается вперед, наклоняется низко-низко, так что грудь прижимается к коленями, и роется в спортивной сумке, стоящей на полу. Она говорит: – Это единственное доказательство, что я не просто очередная блондинка с изящными формами. – Она вынимает из сумки какую-то бумажку, держа ее за уголок двумя пальцами. Это фотография, и блондинка говорит зализанному молодому человеку: – Пока люди ее не видят, они думают, что я такая и родилась. Они даже и не догадываются, что я сама себя сделала.
Чуть-чуть жирка на лице, говорит ей зализанный молодой человек, и ты совершенно не смотришься в кадре. Ты – никто. Маска. Луна в полнолуние. Большой ноль, совершенно не запоминающийся зрителям.
– Вот каким я была пузырем, но мне удалось сбросить вес, и это единственное, что я сделала героического в жизни, – говорит она. – Если я наберу его снова, то получится, что я вроде как и не жила.
Понимаешь, говорит ей зализанный молодой человек, телекамера берет трехмерный объект – тебя, – и превращает его в двухмерное изображение. Вот почему в кадре ты смотришься толстым. Толстым и плоским.
Держа фотографию двумя ногтями, глядя на себя прежнюю, наша блондинка говорит:
– Не хочу быть просто очередной худышкой.
Насчет ее «воспламеняющихся» волос зализанный молодой человек говорит:
– Поэтому в порнографии и не снимают рыжих. При студийном освещении рыжие волосы смотрятся неестественно.
Вот кем ему хочется быть, этому парню с зализанными волосами: камерой за камерой, что за камерой, выдающей истину в последней инстанции.
Каждому хочется, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним. Каждому хочется поучать других, что хорошо, а что плохо. Как правильно и как неправильно.
Зализанный молодой человек объясняет нашей слишком блондинке, которая будет «бликовать» в кадре, что эти программы на местных студиях делятся на шесть блоков с рекламой в промежутках. Блок А, Блок В, Блок С и т. д. Эти программы, типа «Проснись и пой, Фарго» или «Новый день в Седоне», они уже вымирают. Для того чтобы заполнить эфирную сетку, дешевле купить права на показ готового ток-шоу с центральных каналов, чем снимать передачи самим.
Вот такие промоушн-туры – это как будто гастроли эстрадных артистов. Переезжаешь из города в город, из отеля в отель, даешь единственное представление по местному телевидению или по радио. Продаешь свои щипцы для волос принципиально новой конструкции, или пятновыводитель, или тренажер-колесо для спортивных занятий.
У тебя есть семь минут, чтобы разрекламировать свой продукт. Это если тебя не впихнули в блок F – последнюю часть программы, когда половина ЗПВ уже переключилась на другие каналы, потому что предыдущие сюжеты были слишком затянутыми и нудными. А бывает и так, что тебя «срезают» вообще, потому что другие герои программы выступают настолько смешно и забавно, что их «держат» и после рекламы, с заходом на следующий блок. Или происходит прямое включение на тонущий лайнер.
Вот почему первый блок – самый лучший. Начинается передача, ведущая начитывает приветствие, и ты в эфире.
Все эти знания и хитрости мастерства, добытые тяжким трудом, очень скоро они будут вообще никому не нужны.
Быть может, поэтому зализанный молодой человек поучает нашу блондинку бесплатно. На самом деле, говорит он, ему надо было бы написать книгу. Воплощение Американской мечты: превратить свою жизнь в товар, который можно продать.
По-прежнему глядя на свою фотографию, где она еще толстая, блондинка говорит:
– Глупо, конечно, но эта фотка, где я корова коровой, – для меня это самое дорогое. – Она говорит: – Раньше я очень расстраивалась, когда на нее смотрела, но теперь это – единственное, что меня радует.
Она протягивает руку вперед и говорит:
– Я пью столько рыбьего жира, что от меня пахнет рыбой. – Она машет фоткой перед носом зализанного молодого человека. – Вот, понюхайте мою руку.
Рука пахнет рукой, кожей, мылом и бесцветным лаком для ногтей.
Он нюхает ее руку и берет фотографию. Там, на бумаге – плоское двухмерное изображение толстой коровы в джинсах с заниженной талией и коротеньком маленьком топике. Ее прежние волосы – совершенно обычные, среднестатистические каштановые.
Зализанный молодой человек одет безупречно: бледно-розовая рубашка, васильковый галстук, синий спортивный пиджак. Розовый оживляет цвет лица. Синий очень подходит к глазам. Еще до того, как ты начнешь говорить, объясняет он, ты должен быть презентабельным. Презентабельным, аккуратным и ухоженным гостем, которого не стыдно пустить в эфир. Придешь в мятой рубашке, в заляпанном галстуке – и тебя точно «зарежут», если понадобится сократить сюжет, потому что они не укладываются в формат.
Гость программы должен быть обаятельным, привлекательным и ухоженным. Радостным и энергичным. Телегеничным. Таким, про кого говорят: «Камера его любит». Приятная внешность – залог успеха, потому что пятновыводитель или колесо-тренажер не умеют говорить.
Пожилой дядечка на мониторе – кожа, свисающая с подбородка, закрывает край накрахмаленного воротничка. А когда он глотает, она еще больше вываливается наружу, сморщенными складками – как жирный живот нашей блондинки на фотографии до вываливается из джинсов.
На той фотографии она вообще на себя не похожа. Как будто это другой человек. Скорее всего потому, что на фотографии она улыбается.
Глядя на монитор в гримерке, зализанный молодой человек объясняет, что если камера «держит» только ведущую и гостя и никогда не показывает общий план, то есть зрителей в студии, это значит, что там сидят только старухи с плохими зубами. Гостевой администратор – человек, отвечающий за набор зрителей для съемок в студии, – наверное, заключил сделку. Он набрал старых кошелок, чтобы заполнить студию в семь утра, а телеканал, в свою очередь, обещал дать рекламу Ярмарки ремесел «наших пенсионеров». Собственно, так они и набирают массовку для съемок. На Хеллоуин в студии сидят молодые люди, а канал рекламирует их акцию по сбору денег на охрану домов с привидениями. На Рождество в студию набиваются старики и старухи, которым нужно привлечь внимание к своим благотворительным базарам. Фальшивые аплодисменты в обмен на дармовую рекламу.
