Оля Тулянская
Зарубки Бабы-Яги
Посвящается моим любимым педагогам.
Книга 1. Круг не первый и не последний.
Удачный день!
– Ууу, журналюги, валите отсюда! – приговаривал охранник, спуская с лестницы наглую корреспондентку.
Не, ну а что? Сама виновата. Сказала же секретарша: нет чинуши на месте, зачем же в кабинет врываться? Вот и досталось. Бывает…
Впрочем, ей это на руку. Оно ведь как: на отсутствии чиновника наша пишущая братия такую трагикомедию развернет – уф! – еще пожалеет, что смылся от журналистов! Нам же только дай повод. Слово – такая сила, которая и уничтожить может на раз, и возвысить при желании или необходимости. Вот только нынче забывают об этом частенько, а потом захлебываются от последствий, беспомощно и глупо, выставляя себя еще большими тупицами, – забавное зрелище, да и только. Ох, уж эта сила контекста! Настоящая магия, прям нить Ариадны: хочу тут отрежу, хочу потяну еще немного.
А вот окажись чиновник на месте, остался бы у него выбор, этакий шанс потягаться, как минимум, наврать с три короба. Разбирай потом, где правду сказал, а в чем – ложь. Прорва времени на это у корра уходит: надо ж и цитату его «толковую» в сюжет вставить, подогнать под общую канву, отыскать компромисс – словом, не разгуляешься.
Я улыбнулась и посмаковала про себя предстоящую игру в вопрос-ответ:
Почему нет чинуши на месте?
Журналистов избегает.
Почему?
Побаивается.
Почему?
В чем-то виноват.
В чем же?
Да мало ли! Вот, где рученьки наши развяжутся, раздолье: хоть про коррупцию пиши, хоть про аморальность, хоть про… – да про все!
Посмотрела на своего оператора: старательный, свое дело знает.
А с охранником-то как подфартило! Он и не догадывается, что именно нам, журналюгам, а не своему шефу, службу верную сослужил – спасибо за бонус, друган! Экшн в сюжете всегда дорогого стоит.
Ух, размахнись рука, не сломись метла! Перо! Конечно же, перо! Оговорилась малость.
Конечно, времена изменились, раньше, профессия журналиста слыла привилегированной, сплошь профессиональной масти – это само собой! Да и не могло быть тогда в журналюгах случайных людей, не потянул бы случайный ни объема, ни нагрузки, ни ответственности той, которая прежде всего перед самим собой, а уж потом перед обществом.
Ой, конечно, все это спорно, и мы можем прям сейчас начать этот спор, вот только перерастет он плавно и неизменно в холивар, так что незачем и начинать. Потому просто выскажусь на авторских правах.
Нынче в журналисты лезут все подряд. Почему? А потому что славы хотят, известности, а еще потому что некуда больше. Заводов нет, фабрик нет, промышленности нет, куда идти работать? В торговлю да на телевидение. И идут ведь без подготовки, без образования, без мало-мальского представления о том, что такое слово и что с ним делать, как с ним работать. Хорошо, если хоть поверхностные знания имеются, но это редкость. Спрашиваю как-то у студентки факультета журналистики одного из самых престижных вузов страны, мол, какие планы на будущее? Где и как хочешь работать? А она в ответ:
– А какие могут быть планы? Хочу работать секретаршей.
Я, опешив от такого ответа и вытаращив глаза:
– Но если секретаршей, так зачем на журналистику-то поступала?
А девчуля смело так, вздернув горделиво подбородок, лупит в ответ без тени сомнения:
– А с таким дипломом выше шансы стать секретаршей в крупной организации с большой зарплатой.
Вот и все! Вопросов больше нет и быть не может. Изменились приоритеты, исказились представления о профессии, фенита…
Расстраивает, но что поделать. Как говорится, не можешь повлиять на ситуацию, прими ее, смирись. А лучше – найди в ней плюсы. Вот как сегодня: когда есть кому вместо тебя на рожон лезть по глупости, как эта, наглая, активная, нахальная – молодчина, словом! А мы, отпрыски старой гвардии, не гордые, пожнем плоды без напряга и уязвленного самолюбия.
Удачный день, что ни говори. Самой подставляться не пришлось, а ушлую коллегу в столь нетривиальной ситуации мой оператор быстренько отснял со всех ракурсов. Хорошо, что опытный, из тех, которые с полувзгляда корра понимают. Благодать…
Стою в сторонке, но за происходящим слежу зорко и ситуацию со своей точки обзора «бдю». А как иначе? Если вдруг что, следы замести или оправдаться, мол, ни при делах, мимо проходили. Это на мне, моя ответственность, журналистская.
Кстати, умение во всем находить плюсы – это тоже мастерство журналистов, и телевизионщиков в особенности, за что нас и не любят. И пусть! Подумаешь! Не любят, значит, боятся. Еще бы! Ведь мы обладаем редкой профессиональной особенностью: коли свой резон усмотрим, так любую новость повертим-покрутим, да и подадим, как нам надобно. А плюсы они тоже разные ведь, главное помнить: истина – в сравнении. Раньше-то: куда ни поедешь, встретят тебя с радостью, полебезят, конфеткой угостят, но лишнего не сболтнут, и сидишь после такой съемки в редакции ногти грызешь, потому как голяк, нечего написать. А сейчас – такой-то экшн! И ногти целы! Оно ж как: чем с журналистами грубее и неуважительнее, тем у нас работа спорится, а конфеты мы и сами себе купим.
Спущенная с лестницы Лерка со смежного «чернушно-желтушного» канала, самодовольно прошла мимо, пока я закуривала. Простительно, потому как героиня дня все-таки! Надо уважить!
– Ты как? Норм? – спросила я для проформы.
– Ага, – буркнула она и, махнув своему оператору, потопала к машине, на ходу наставляя его в следующий раз не кидаться ее защищать, как настоящий мужик, а снимать побольше да пошустрее, как опытный оператор.
Улыбнуло.
Мой оператор призывно хлопнул крышкой багажника, намекая, что и нам пора.
Последняя затяжка, самая долгая. Надо бросать.
О насущном…
Сели в машину. Я, как принято, на переднее сидение, ибо это неписаное правило. Но об этом позже. Ехать минут сорок. Разговаривать не хотелось. Задумалась…
Успех… Она ж, эта Лерка, рискует не просто так, не ради показухи, а ради него самого… успеха, который дразнит, манит, зовет за собой, но стоит приблизиться – в руки не дается, требует прежде поднять ставки.
А все потому, что именно на «телеке» он, успех этот, так близко, как нигде больше, и кажется, руку протяни и ухватишь. Вот и бегут все за ним, бегут, бегут… И забег у всех разный: у одних – длинный, а то и нескончаемый, а у других – короткий. Но при этом устают все одинаково, спотыкаться начинают, останавливаются, даже назад поглядывают, раздумывая, а не зря ли? А не вернуться ли? А не бросить ли все к чертям собачьим?
Но нет! С крючка так просто не соскочить. Успех, маячащий впереди, тоже притормаживает и словно поджидает тебя, оглянувшись, призывно улыбается, сильнее обнадеживает. А в следующий момент ты уже слышишь, как ласково, даже любовно шепчет: «Ну ты чего? Всего-то шаг остался, еще рывок, и все мечты сбудутся!»
И большинство верит, поднимаются и, не отряхиваясь, не обращая внимания на ссадины и синяки, снова бегут за ним, пытаясь ухватить или хотя бы прикоснуться. Но он вновь миражом растворяется где-то впереди, неопределенном, непонятном, пугающем «впереди»…
Так было и со мной. Раньше. Теперь остыла. Теперь наблюдаю за другими и делаю ставки, как скоро выдохнется тот или эта, потому что силы всегда рано или поздно тают, и на смену им приходит боль, физическая и душевная, саднят былые царапины, на месте синяков остаются пятна и шрамы, а кто-то и вовсе уже не встает после очередного падения… А успех? Ему-то что, ему все равно, он по-прежнему впереди, так близко, так обманчиво близко…
Но бывает и по-другому. Бежишь, привычно спотыкаешься, но не падаешь, а останавливаешься и стоишь очумело, не понимая, почему не гонишься за мечтой-миражом, вон же он в метре от тебя ждет, игриво подмигивает, а то и удивляется, почему это ты на него не реагируешь. А ты стоишь, стоишь, а потом оглядываешься… А там тоже он, твой успех, за твоей спиной, словно тень, грустный, сгорбленный, брошенный. И ты видишь себя его глазами и вздрагиваешь от стыда: сколь ободрана, побита, грязна и… уже не так юна – жалкое зрелище, Баба-Яга, да и только.
И начинаешь хохотать, сначала несмело, а потом все громче и громче хохочешь над собой, над пережитой болью, над разочарованием, над потерями, утратами ради бессмысленного, никчемного, разрушающего, эфемерного того, чего и не существовало никогда. Обманулась. Ради чего?
Да вот беда – повернуть назад нельзя, а идти вперед нет больше ни смысла, ни желания, ни сил. Колени подкашиваются. Это расплата за самообман, за то, что не смогла. Чего? Вовремя разобраться в том, что тебе дается, а что нет. И принять это, избежав бессмысленных поисков и погонь.
Но телек на то и телек, здесь можно то, чего нельзя в других сферах. Вспоминаешь об этом, злишься, но продолжаешь оставаться его частью, потому что знаешь, ты не одна такая, все здесь такие. И это роднит, делает своей среди чужих. Ты можешь быть любой, и на тебя не посмотрят косо. В ссадинах и синяках? Спишут на грим. В рваном платье или грязном спортивном костюме? Да просто вернулась со съемок. В сланцах на морозе? Значит, съемки в павильоне за углом. Все же норм? Да, норм, просто пришло время для новой ставки: на то, сколько протянешь прозревшей пофигисткой, закаленной профессией и огромной коллекцией набитых шишек, если останешься. Уйдешь сама или уйдут тебя – вот в чем вопрос… (Кстати, товарно-денежных отношений, естественно, никто не отменял, но об этом позже.)
А если прямо говорить, то успех на ТВ – понятие расхожее, зыбкое и зачастую надуманное, а вернее, искусственно созданное. В чем-то схоже оно с законом актерской известности: мелькает на экранах – запоминается. Сошел с экранов – забыли!
Но что важнее, телеуспех никак не зависит от творчества, профессиональных умений или навыков. Ибо у него лишь три составляющих: внешность, хитрость и связи. Причем в разной последовательности, в зависимости от того, что преобладает.
А если отбросить наличие связей и морально-физическую беспринципность, то остается либо щедрая удача, либо умение превращать свои минусы в достоинства и продавать их задорого. Ведь только на телеке даже непролазная тупость и узкий кругозор порой оказываются на руку. Умные, выдающиеся, красивые, за которыми не угнаться, уже набили оскомину. А вот недалекие, уродливые, неуклюжие (и т.д., и т.п.) вполне могут привлечь внимание зрителя хотя бы тем, что над ними можно не только посмеяться, но и потешить самолюбие, убеждая себя: а я-то в сравнении еще ничего – и уверовать в свои силы.
Успех лица не имеет, нет границ, нет строгих стандартов (они ж меняются чаще перчаток). Только внимание окружающих определяет степень успешности, а, как известно, уродство в этом плане в разы опережает красоту. Красоте можно только завидовать (спросите: а как же восхищаться? В основе восхищения коренится не что иное как зависть, так что не обманывайтесь. А соответствовать красоте сложно, да и попросту невозможно). Другое дело – уродство. Это ж кладезь чувств и ощущений: у одних – жалость, у других – сочувствие, третьи взращивают свою самооценку. И вот уродство зарабатывает гораздо больше, чем красота, которая так недостижима, требует столько усилий, чтобы только приблизиться, а мы все ленивы…
– Кажется, здесь? – вклинился в поток моих мыслей неуверенный голос инженера-водителя.
Я вздрогнула, кивнула на автомате, выныривая из потока сознания.
За окном простирался спальный район, пятиэтажки сменялись высотками, где-то там должна была быть нужная нам квартира, и женщина, согласившаяся стать героиней моего очередного сюжета.
День ЗП…
Он же день смеха. Не для всех, конечно, но для меня определенно.
У кассы – очередь. Ни одного знакомого лица. Не удивительно, со всех программ стекается народ, канал-то огромный. Касса совковая, и кассир в окошке совковая, разве что маникюр для пятидесятилетней тетки, похожей на продавщицу рыбы весом центнера два, слишком молодежной расцветки на отжившей свой век силиконовой основе. Морда кирпичом, будто деньги из своего кармана раздает. В общем, та еще развлекуха, но есть и бонус: в очереди узнаешь, сколько получает впереди стоящий коллега.
Вот в прошлом месяце передо мной женщина получила восемь тысяч рублей. А сегодня парень пересчитал сто двадцать тысяч и удивился, почему не сто сорок, силиконовые ногти ему объяснили, мол, праздники были, потому меньше. Мне выдали четырнадцать тысяч. Подумала: в сто раз меньше. Навернулись слезы. Еле дошла до туалета. Но плакать не стала, что толку, утерлась и пошла в редакцию.
Редактор вернулась от шефа с перекошенным лицом. Значит, опять «боссы» от скуки наставнические перлы выдали. Скука эта шеф-редакторская коррам боком выходит, то на пересъем отправят, то на перемонтаж, и не стесняясь в выражениях. А действительно, чего стесняться-то? Надо ж соответствовать статусу телевизионщика.
Признаться, бредовых перлов стало больше с появлением верткого господина на придуманной специально для него должности режиссера. Понятно, мужику требовалось оправдать доверие, показать, что не зря ему ставку из ниоткуда выделили, что он особь деятельная и продуктивная, вот и принялся он сходу отжигать старательно, настолько, что всем уж не смешно. Гнать бы его поганой метлой туда, откуда пришел.
– Что сегодня? – спрашиваю, хотя и так понятно.
Редактор у меня – девушка за тридцать пять, тонюсенькая ухоженная красотка, но адекватная, по-матерному редко и по существу.
– Скрытка ему не понравилась! – коротко ответила она и сморщилась как от кислого.
– В смысле? – искренне удивилась я. – Скрытка не может и не должна нравиться!
Томочка развела руками.
Я хмыкнула. Судя по всему, этот «перлоотмочитель» и тут решил проявить себя, то ли от незнания, то ли по глупости, но точно от чрезмерной угодливости.
Скрытка – это скрытая камера, крохотная такая, вделанная в шов сумки, объектив у нее широкоугольный, потому и снимает она только общий план. Суть ее как раз в том, что качество картинки не главное. Важен звук и тот самый эффект присутствия, которому больше всего и доверяет зритель.
– Он вообще знает, сколько корреспонденты получают? – продолжила мой редактор возмущаться.
Странный переход от скрытки к зарплате, но я не спешила удивляться. Закономерность явно была, раз Томочка начала об этом, нужно подождать. Терпение.
– Уверена, что нет, – поддержала я осторожно.
– Говорит, на скрытую камеру плохо сняли, надо бы общий план крупными и средними разбить. Пусть корры на айфоны снимают. Представляешь? Даже у меня не айфон! – ее аж трясло. Можно понять.
Я посмотрела на свою «балалайку». Снимать она умела, но качество так себе получалось, да и зачем. Одно дело, когда держишь сумку, и никто не знает, что у тебя там камера, а другое, когда телефоном в лицо тычешь – кому это понравится? Да и уж точно на откровенность никого не сподобит.
– Ну, ты бы сказала, что вот как раз сегодня твой корр получила зп в размере четырнадцати тысяч. И если не будет есть, платить за квартиру и ездить на транспорте, то через год непременно купит айфон.
Это я зря. Редактор тоже была не в курсе размеров моей зарплаты, потому замерла, удивленно хлопая глазами.
Томочка умеет вовремя замолчать или, вернее сказать, промолчать. На удивление, этим качеством обладают все редакторы, подозреваю, их только по этому критерию и назначают. Мало кто из корреспондентов становится редакторами, хотя это и кажется закономерным движением по карьерной лестнице. Но нет. Заблуждение. Лишь десять процентов редакторов когда-то выезжали на съемки.
– Ну, я пойду, кутить и транжирить, – поднялась я со стула в нависшей тишине.
– На тебе стажерка завтра, – спохватилась Томочка и пожала плечами на мои выпученные от возмущения глаза. – А что делать? Надо. Зато с расшифровками поможет.
Обреченно киваю и ухожу.
На днях один из монтажеров рассказал, что ставка наших штатных корров – семьдесят пять тысяч рублей. А ведь по закону на одинаковой должности в одной и той же конторе сотрудники не могут получать разную зарплату. Но кто ж с этим в суд побежит? Интересно, прецеденты были? Уверена, что нет: ведь не придерешься, в штат берут далеко не всех, остальные на договорах – вот и оправдание разницы в зп, формальное и веское одновременно.
Топаю по коридору к выходу, навстречу из курилки вылетает Надюха, как всегда растрепанная, но деловитая. Приехала она в столицу лет эдак пять назад из какой-то глубинки нашей необъятной и сохранила в себе ту особенность, которую недолюбливают, приговаривая: «Ох, уж эта простота хуже воровства».
– О, привет! – улыбнулась Надюха одними губами. Да, в этом умении с нами могут поспорить лишь матерые бандиты и менты.
– И тебе! – не осталась я в долгу.
– Манька сказала, ты материал собираешь? – цепко удерживая мой взгляд, начала Надюха.
– А у тебя есть че? – вопросом на вопрос! Что там этикет об этом думает? Невежливо? Неправильно? Некрасиво? Ха! Главное, что продуктивно!
– Новую схему развода от смежников, подогнать могу? – предложила Надюха.
Да! Прозвучало вопросом, но мы с ней обе понимали, что это предложение. Почему? Ну, во-первых, она точно знала, что мне нужно, а во-вторых, она знала, что у меня есть нужное ей, и она это получит, а иначе Надюха ничего не предлагала бы. И это вовсе не особенности нашего общения, нет, это первый и главный закон построения интервью. Вот только в вузе об этом вряд ли кто-то вам расскажет, потому как это то, что называют чуйкой, иди «диалогом подтекстов».
P.S. «Смежники» – коллеги с других каналов.
– Давай! – согласилась я.
– А взамен че? – прищурилась жадная Надюха.
– Смотря какая история, – парировала я.
– Рабочая.
– А что хочешь?
– Твою завтрашнюю группу. Махнемся? – прищурилась ушлая торгашка.
– Забирай! – это я легко отделалась.
Надюха взяла меня под руку, и мы пошли к выходу.
– История как раз «на проводить», – оправдала свое поведения Надюха, зная, как я ненавижу, когда девушка берет меня под руку, я ж не парень все-таки! – Короче, схема такая: редактор программы дает объявление, что им требуется корр. Прилетают резюме, он выбирает претендента поопытнее и сразу предлагает ему снять тестовый сюжет уже завтра. Тот, окрыленный перспективой получить желанную работу, естественно, соглашается.
– Надь, не перегибай с эпитетами, не на сцене, – поморщилась я.
– В общем, ему присылают вызывной, а там… – Надюха сделала паузу, а-ля, барабанная дробь.
– Надь! – не то у меня настроение.
– А там – выезд в пять утра и четыре точки до поздней ночи под завязку.
– То есть не факт, что все на один сюжет? – смекнула я.
– Откровенный не факт! Как минимум, на два! А куда корру деваться? Дальше – больше! Отхерачил смену, ему говорят, пишите текст, расшифровки пришлем. Но не присылают. Время идет. Претендент пишет, синхроны вставляет по памяти, готовый текст отсылает, а ему: текст не подходит, он: давайте перепишу, как надо? А ему: не надо, мы уже другого взяли.
– И в чем фишка? – уточнила я на всякий случай, догадываясь, к чему все идет.
– Ты че? – ахнула Надюха. – Нет никакой вакансии, просто у них на эту съемку некому было съездить. Вот и выкрутились. Прикинь! Гениальный развод, да?!
– Жесть!
– Ну че, тянет на обмен операторами? – самодовольно хмыкнула Надюха, не сомневаясь в моем согласии.
– Я же сказала, забирай!
Надюха радостно поскакала в редакцию, а я, в очередной раз, восторгаясь нашей журналистской смекалкой и редакторской находчивостью, поспешила домой.
Стажерный выезд.
Стажерка оказалась щуплой девицей лет 18. По ее словам, поступила она после школы на какой-то там курс журналистики, коих развелось больше, чем журналистов по всей стране, так что гиблое дело вникать, в какой именно.
Стажеры в большинстве своем скучны до оскомины. Ничего не знают, инициативу не проявляют, вопросы задавать побаиваются или стесняются. С ними однообразно и тоскливо, ибо съемочная группа не может вести себя в привычной манере: все ж чужой человек рядом, который, в свою очередь, в полном раздрае от новизны ситуации в его жизни. Вот он или она и маячат мебелью у тебя за спиной, и ты о них нередко забываешь.
– Выгружаемся! Приехали.
Стажерка выбралась из машины, встала в сторонке в скромном ожидании.
– Смотри, не забудь ее, – подмигнул мне инженер Леха с привычной ему ехидцей.
– А надо? – не поняла, о чем он, но почувствовала, есть за этим вопросом история. Просто так в нашей среде ничего не произносится, даже вопросы, а уж шутки и вовсе всегда с двойным дном.
Леха хмыкнул, вытаскивая из багажника кофры.
– Вчера Маруська забыла стажера на последней точке.
– И че? Бывает, – не удивилась я.
– Ага. Вот только мы не стали за ним возвращаться, – хохотнул инженер.
– Почему?
– Маруська сказала: смена окончена, пусть сам до дома добирается.
– Логично, – согласилась я. Мы словно соревновались с ним в терпении. Он выдавал инфу крупицами, я подыгрывала, изображая равнодушие, хотя, зная подружку, понимала, финал может быть неожиданным. И Леха тоже был в курсе.
– А знаешь, где была эта последняя точка? – не терпелось Лехе.
– В лесу, что ли? – предположила я.
– Не, но около, – заржал он.
– Маруся может.
– Еще как!
– Ну, если я забуду, то точно вернусь, не переживай!
– Ты – да!
– Лех, а ты не запомнил, как нашу-то зовут? – спросила шепотом, кивнув в сторону стажерки. – А то я уж три раза переспрашивала.
– Забей!
Я кивнула, и мы гуськом вошли в здание.
С интервью не заморачивалась, по стандартной схеме, спикер проверенный и прикормленный. Слово за слово, вопрос за вопросом, гладко и чинно. Приятно так работать. Стажерка стояла в дверях, не дышала (чтоб по звуку брака не было) и не шевелилась (чтоб в кадр случайно не попасть и не испортить). Кабинетик-то крохотный, камера и та аккумуляторами в коридор торчала.
