Оля Тулянская
Игра в гляделки
92-ой год. Сентябрь. Мне 12 лет, и я впервые по-настоящему влюбилась. И будь у меня второй шанс, не уверена, что поступила бы иначе. Никто не знает, как правильно, для кого правильно? Мы поступаем так, как нам кажется верным в тот самый момент.
***
Имя боли моей – твое имя…
Как же болит живот! Сил нет. Но мама сказала, что обезболивающие таблетки пить вредно, нужно терпеть.
Я натянула колготки и шерстяной свитер. Колючий! Никак к этому не привыкну. Даже если надеть под него майку или футболку, все равно крошечные «шерстинки», словно тонкие иголки впиваются в кожу, и она покрываться мурашками. Бррр… А самое обидное, что при всех этих мучениях теплее-то не становится. Может, потому что мурашки от свитера те же, что и от холода? «Гусиная кожа» – так бабушка ее называла. Я усмехнулась. Ну и ерунда лезет в голову. Мне же только двенадцать – еще успею привыкнуть и не к такому. Наверное, потому что привыкать к плохому совсем не хочется.
Вышла в прихожую. Мама стояла в дверях и была готова выходить. Она недовольно окинула меня взглядом.
И почему всегда такое выражение лица? Словно укор! За что? Каждый раз внутренне вздрагиваю от необъяснимого чувства вины, будто не оправдала каких-то там надежд, о которых меня никто не предупредил; или не дотягиваю до какого-то там стандарта, о котором, опять же, мне никто и слова не сказал. А я, может, была бы рада и дотягивать, и соответствовать, если бы только знала, чему именно. Если честно, порой казалось, что мама и сама толком все еще не определились, каким стандартам и критериям ей хотелось бы, чтобы я соответствовала, и до чего там конкретно мне следовало бы дотягивать.
Я вздохнула: сейчас начнется.
– Джинсы не надевай, лучше юбку, – привычно напомнила мама.
И ведь не надоедает ей каждый день это повторять!
– Они дурацкие! – возмутилась я.
– Не выдумывай. Нормальные юбки – обычные, как у всех.
– В том-то и дело! Как у всех!
Да! Именно: почему я должна быть как все? Почему быть собой, в мамином понимании, это плохо, неправильно, неприлично? А мне быть мной и вовсе… должно быть стыдно. Не мне, а маме, как она говорит, хотя и мне тоже, после того, как меня отругают за что-то, в чем я не вижу ничего плохого. Ох, как-то путано мне сегодня думается.
– Что ж, надень тогда юбку задом наперед, вряд ли кто-то заметит, зато будешь точно не как все, – невесело пошутила мама, ну, я надеялась на это.
– Мама! – я поморщилась, тоже мне юмористка! Лучше бы таблетку от боли дала.
Юбка! Не ношу я юбки, они меня толстят!
Посмотрела на себя в зеркало: невысокая, худая… Ну, ладно! Не худая, а нормальная, стрижка короткая, взгляд исподлобья – все было же хорошо и привычно. Но теперь эта боль. Черт бы ее побрал! Словно на цепь посадили: ни взлететь, ни сбежать!
– Мам, и сколько придется терпеть? – решилась я спросить, подозревая, что ничего оптимистичного не услышу.
– До старости, – ответила мама, как всегда прямо и не подбирая слов.
– Я имею в виду дней? – уточнила я.
– У всех по-разному, – равнодушно пожала она плечами.
И почему она не видит в этом ничего такого?
Какого?
Ненормального! Почему? Мне вот не по себе! Мне неловко! Некомфортно, наконец! А сколько ограничений теперь! Я вздохнула: придется все время жить с оглядкой!
Вот как тут не позавидовать мальчишкам?
Но должны ведь и у них быть свои трудности, схожие с нашими? Ну, хотя бы махонькие? В природе все же закономерно и справедливо, как говорит папа. Хорошо, если так и он не шутит!
Я пошла искать юбку. Их было две, и обе – дурацкие. Одна – до колена, вторая – чуть ниже колена. В первой я смотрелась квадратиком на ножках, во второй – прямоугольником на коротких ножках. Ни одну надевать не хотелось. На мои возмущенные жалобы следовал стандартный ответ мамы-медика:
– Это нормально и естественно.
В юбке и колготках мне было не комфортно. А главное: непривычно.
– Вот и хорошо, – оценила мама, осмотрев меня с головы до пят. – Теперь ты похожа на девочку.
– Куда уж больше, – буркнула я в ответ.
– Готова? Папа и Ася уже в машине ждут. Ты – последняя. Как обычно! – не забыла добавить мама.
Моя сестренка Ася была младше меня на пять лет, и родители частенько сваливали на меня заботу о ней. Сначала надо было присматривать за ней в детском саду, потом забирать из этого самого детского сада, пока родители на работе, затем, когда она пошла в школу, помогать ей делать уроки, но хуже всего – брать ее с собой гулять. В общем, я постоянно слышала: «Присматривай за сестрой, ты же старшая!» Это порядком раздражало, но деваться было некуда.
Я взяла портфель и еще раз взглянула на себя в зеркало: что-то изменилось… Ах, да, юбка! Не оберусь насмешек и подколов.
Поджала губы, натянула шапку на глаза и вышла из квартиры следом за мамой.
На улице съежилась как цуцик. Только сентябрь, а уже так холодно, хоть шубу надевай. Застегнула куртку и выдохнула белое облачко пара.
Папа с сестрой подпевали под радио какую-то детскую песенку – тоже мне развлечение!
Папа обернулся и весело хмыкнул:
– Солнышко, ты в юбке? Чудеса! Давно тебя в ней не видел!
– Лучше бы не видел, – огрызнулась я, показывая всем своими видом, насколько я недовольна.
И чего это все сразу замечают? Прям, сенсация!
От папы мое настроение не укрылось:
– Не нравится? – удивился он.
– Нет.
– Так не надевала бы! – как же у папы всегда все просто.
– Переживет! – влезла мама, устраиваясь на переднем сидении и расправляя на коленях свою длинную юбку. – Девочки должны носить юбки, быть элегантными и красивыми, а не ходить постоянно в штанах. И не стричься под мальчика.
– У меня волосы редкие! Какие уж тут косы? – возмутилась я. Сестра тут же напомнила:
– Не косы, а мышиные хвостики! – и засмеялась.
– Вот именно! – поддакнула я. – Мама, ты же сама так их называла, забыла?
Мама проигнорировала. А вот папа не унимался:
– Может, мама и права. Думаю, Короленко ты в юбке еще больше нравиться будешь, – папа подмигнул мне в зеркало заднего вида.
– Папа! – разозлилась я на эту его старую и порядком уже надоевшую шутку. – Короленко мне даже не нравится!
– Почему? – с подозрительной искренностью удивился папа, но так только казалось. – Хороший с виду жених!
Как-то уж очень убедительно прозвучало… Неужели, и правда папа так думает?
Я громко фыркнула и насупилась.
– Перестань, Паша, – вступилась за меня мама. – Нам не нужны двоечники…
– Он – троечник, – поправила я.
– Тем более! – тут же прилетело мне в ответ от мамы.
– Вот как! – согласился папа подозрительно быстро и со всей серьезностью, только озорной придут серых глаз выдавал его. – Тогда нам точно не подходит.
– Почему это? – мне захотелось услышать объяснение.
– А потому, доча, что троечник хуже двоечника… – с напускной серьезностью начал папа издалека, выруливая на главную дорогу, – двоечник, если захочет, еще может чему-то научиться. Ему есть куда расти. А троечнику и так удобно, вот он ни к чему и не стремится.
– Ерунда! – не поверила я.
– Это не я придумал, это жизнью доказано, – глубокомысленно изрек папа ту самую фразу, которую я давно уже называла про себя палочка-выручалочка. А что? Удобная фразочка на все случаи. Надо бы тоже козырнуть ею как-нибудь.
Папа всегда отшучивался, но его шутки только звучали так. На самом деле, под ними могли скрываться и упрек, и обида, и насмешка, и недовольство. Но порой было непросто понять, шутит он или говорит серьезно. И как ни странно, тем легче рядом с ним воспринималась реальность, поправимее, что ли. Но тем тяжелее приходилось, когда он терял игривый тон, значит: дело и впрямь плохо, время для шуток прошло. На папу невозможно было долго обижаться, даже если очень хотелось. Например, когда он не отпускал меня вечером погулять с подругами, оправдывая свой отказ какой-то бессмысленной фразой: «Дети евреев костры не жгут!» В такие моменты я терялась от непонимания и возмущалась:
– Папа, ну причем здесь это? Мы же не евреи. И никакой костер я не собираюсь жечь!
– Это образное выражение, – пояснял папа, сдерживая улыбку.
– А почему просто не сказать: нет, нельзя, иди уроки учить? – негодовала я.
– А ты еще не выучила? И просишься на прогулку? – тут же ухватился папа за мою промашку.
– Это я так, к слову, образное выражение, – выкрутилась я его же словами.
Папа засмеялся, но разрешения тогда все равно не дал.
Вообще, у родителей какие-то странные бывали перепады настроения. То отпускали гулять в любое время, то вдруг ни с того ни с сего – нельзя и точка. И никаких объяснений, без причин, вот просто так. Может, у них имелся какой-то месячный лимит на разрешения? А я была и не в курсе, что уже его исчерпала? И когда он, интересно, обнулялся?
Кстати, об обиде. Странное дело, но обида взрослых каким-то непостижимым образом превращается в хороший урок. Для меня во всяком случае точно. Как-то на меня очень сильно обиделся папа, настолько, что не разговаривал со мной три дня. Вернее, это было дважды, но в первом случае, думаю, там была не моя вина, а какое-то их, взрослое, представление о послушании детей. А вот второй случай мне запомнился. Мы тогда были на каникулах и гостили у бабушки. К нам в гости зашла соседка, наша дальняя родственница, любуется варвара, и с интересом спросила, хорошо ли мы учимся. А я взяла и сболтнула, что у моей сестры в четверти две тройки. А троечницей быть стыдно и позорно в нашей семье. В общем, папа за это на меня обиделся, но я не поняла, почему:
– Это же правда!
– Верно, – объяснил папа, – но об этом не обязательно знать всем подряд. Людям не нужно рассказывать о своих промахах, лучше делиться успехами, а если их нет, то промолчать.
Тогда я крепко задумалась об этом. Мне не хотелось быть объектом папиной обиды, и урок я усвоила. К тому же заметила, что сам папа, в отличие от мамы, нас всегда хвалил. Мы были для него самыми умными, красивыми. И родителям, и детям нужна похвала. Вторым даже больше, на этом строится уверенность в себе и в свои силы. Но к такому выводу я пришла гораздо позже.
Машина набирала скорость. Я задумчиво смотрела в окно. Вдоль дороги мелькали старые трехэтажки. Они сразу выдавали возраст нашего поселка. А сколько, кстати, нашему поселку лет? Хороший вопрос…
Меня высадили у автобусной остановки, сестра училась в городской школе и поехала дальше, а я потопала к своей, небольшой, местами обшарпанной, но уютной и родной.
***
У старого трюмо рядом с раздевалками меня встретила Жанка, моя подружка с детского сада. Круглолицая и немного сутулая, она обладала длинными пушистыми ресницами всем на зависть и… вторым рядом верхних клыков, о которых мало кто знал. Расти они у нее начали неожиданно, и ввели ее родителей в недоумение. Еще бы! Где такое видано. Мать Жанки, женщина боевая, знающая толк в пищевой торговле, схватив дочку в охапку, припустила к стоматологу. Там ее успокоили, сказав, что кальция у дочуры много, вот через зубы он и лезет наружу.
– А делать-то чего? – вопрошала женщина в праведном гневе, не оценив юмор эскулапа. – Она ж девочка, зачем ей второй ряд зубов?
– Ну, это как посмотреть… – хитро прищурился доктор. – Впрочем, снаружи-то, может, и правда незачем, – поспешно добавил он, натолкнувшись на хмурый взгляд Жанкиной мамаши.
В итоге, Жанке удалили одну пару здоровых клыков, а вторая пара вскоре заняла освободившееся место, даже брекеты носить не пришлось.
Историю эту никто из наших одноклассников не знал, так что аномалия сия осталась незамеченной и без последствий. То есть никто Жанку этим не дразнил. Ни на ее внешности, ни на характере это никак не сказалось. А я пришла к выводу: зубы в два ряда не гарантируют акулью хватку. Жанка ею не обладала ни до, ни после «клыкастой неожиданности». Подружка как была, так и оставалась слабой и уступчивой.
Я сняла куртку и подошла к трюмо.
– Ого! Ну и корда у тебя! – брякнула Жанка, не подумав.
– Это еще что значит? Впервые слышу такое слово? – скривилась я. Слово мне не понравилось, прозвучало грубо, неприятно было слышать такое от подруги. Сразу же встрепенулись комплексы. Но еще страннее было признавать, что Жанка-то, судя по всему, меняется, растет, в смысле, учится подтрунивать надо мной. Раньше это было всегда моей привилегией. В тихом омуте, значит… Ну-ну.
Жанка хмыкнула и пояснила:
– Задница! Корда означает задница.
– Мило! – нахмурилась я. – Это все юбка!
– Вижу. С чего вдруг ты ее напялила? – как выходец из семьи трудящихся Жанка над своей речью не заморачивалась, говорила, как умела. К тому же ее родители (в отличие от моих) за лексикон дочь не ругали, вот она в выражениях и не стеснялась, даже матерное словечко у нее то и дело проскакивало.
– Взрослею, – вздохнула я горестно.
– Поздравляю! – засмеялась Жанка, а я еще больше погрустнела. И чего тут смешного – скажите на милость? Но у подружки явно было другое мнение, она и правда в последние дни, даже недели, вела себя, что называется, по-взрослому. Объяснить, как я это поняла, словами не смогу, но чувствовалось в ней это. Мама, наверное, сказала бы что-то вроде: наступило осознание собственного женского начала – или я это в книжке какой умной вычитала?
– Слабый повод для радости, – буркнула я.
– С неизбежным так всегда, – философски изрекла подружка. – Но ты привыкнешь! – прозвучало со знанием дела. И когда это она экспертом успела стать?
Я подозрительно прищурилась. Жанка похлопала своими закрученными ресницами и признала:
– А че! Я уж пару месяцев как… повзрослела.
– И молчала? – удивилась я. Фух, не я первая, не я последняя!
– А надо было кричать об этом? Мне кажется, это и так заметно…
– Как это «так»? – испугалась я и посмотрелась в зеркало. На мой взгляд, вроде бы ничего не изменилось.
Жанка встала со мной рядом и покрутилась перед зеркалом, любовно оглядывая себя:
– Не знаю точно, но раз мы внутренне меняемся, то и на внешности это как-то должно отражается, и на нашем поведении, и даже на общении с окружающими, с мальчиками теми же…
– Ничего себе! Это кто тебе такого умного наговорил? – ахнула я.
– Никто! – обиделась подружка. – Прочитала.
– Где?
– В журнале! Глянцевом, между прочим!
– Фух! – насмешливо выдохнула я. – А я уж подумала, что в книжке.
– Да иди ты! – наигранно обиделась Жанка.
Должна признать, читала Жанка больше меня, но в основном всякую дребедень. Еще нередко она черпала знания из любовных романов, покупкой которых увлекалась ее мать. Из этих книжек Жанка выносила возвышенно романтические представления о любви, сексе и браке. И даже если сталкивалась с жестокой действительностью, все равно продолжала верить в светлые настоящие чувства.
У нас дома такой литературы не наблюдалось, все больше классика, да еще куча медицинской литературы, включая двадцать томов энциклопедии. Я читала только то, что входило в школьную программу. Хотя пару романчиков, по рекомендации подружки, я все же осилила, чтобы быть в теме. Но, надо сказать, не впечатлило. Как по мне, попытки авторов ответить на вопрос, что такое любовь, выглядели неубедительно. Жанка со мной не согласилась.
– Много ты в этом понимаешь! – снисходительно заявляла она на все мои доводы.
Прозвенел звонок. Жанка взяла сумку и пошла вперед, я замешкалась, зацепившись коготками за край трюмо.
– Догоняй! – крикнула подружка.
Я осмотрела вероятную катастрофу, но не обнаружила и намека. Странно!
Если бы я знала, какая катастрофа ждет впереди, побежала бы за Жанкой без оглядки, и черт с ними с колготками.
***
Не успела я сделать и двух шагов, как услышала учительский окрик, строгий и в то же время мягкий, словно окликнули кого-то не потому, что хотели отчитать за провинность, а потому что старались привлечь внимание.
Почему мне так показалось?
То ли в голосе послышалась улыбка, то ли дело было в интонации.
Я оглянулась. Интересно, к кому это там обращались?
Крупная и высокая, как скала, завуч Зоя Викторовна и пышка-историчка Лилия Петровна стояли напротив входных дверей и смотрели, как к ним вразвалку, улыбаясь до ушей, не вынимая рук из карманов, подходил какой-то старшеклассник в ярком спортивном костюме.
Я замерла и забыла о том, что уже прозвенел звонок и мне давно нужно быть в классе.
Как же он был красив! Светловолосый, голубоглазый… А улыбка! Так улыбается тот, кто не сомневается в своей неотразимости, а потому, что бы он ни натворил, ничего ему не грозит ни от училки, ни от завуча, ведь достаточно вот так улыбнуться, с легкой нагловатой и в то же время кокетливой самоуверенностью: «Да ладно вам, я ж – красавчик, и вы это знаете. Ну, подумаешь, опоздал на урок. Простите-простите!»
Почему я раньше его не замечала?
Потому что мало обращала внимание на старшеклассников?
Но разве можно его не заметить?
Мне нестерпимо захотелось его разглядеть. Я не могла пошевелиться. Кто он? В каком классе? Как зовут?
Кажется, когда учителя его окликнули, они назвали его по имени? Каком? Или то была фамилия?
Вопросы роились в моей голове. Ответов не находилось.
Нас разделяло метров десять, и я была уверена, что он меня не увидит, даже если посмотрит в мою сторону.
Вот только в коридорах школы, которые пустеют после звонка на урок, каждый замешкавшийся сразу же бросается в глаза.
Парень подошел к учителям, что-то ответил, они ему, и вдруг он резко повернул голову в мою сторону. Мы встретились взглядами.
«Да нет, не может быть!» – уверяла я себя. На таком расстоянии и впрямь может показаться, что смотрят именно на тебя, но в это трудно было поверить. Не может быть, чтобы он так долго и пристально смотрел на меня. Зачем? Он же меня не знает.
Как долго?
Несколько секунд как целая вечность.
Я же его не знаю, откуда ему знать меня?
Нужно отвести взгляд. Прямо сейчас!
Нет, не могу!
Пусть он отвернется, и я смогу его разглядеть получше…
Но он не отворачивался, и у меня не было сил это сделать.
Да я и не хотела, потому что уже не сомневалась: этот красавчик смотрит прямо на меня, да и никого другого в коридоре не было.
«Ну и ладно, он меня все равно не запомнит», – успокаивала я себя…
Время замедлилось… И ускорилось одновременно. Все произошло за мгновение, которое показалось мне бесконечным…
– Ты идешь? – крикнул кто-то у меня за спиной.
Я вздрогнула и очнулась. Парень перевел взгляд на учителей, а я оглянулась.
Из-за угла выглядывала Жанка в полном недоумении.
– Иду! – отозвалась я, надеясь, что подруга не заметила причины моего ступора.
– Ты чего тут застряла? Урок уже начинается? – и она посмотрела на того, от кого я с таким трудом отвела взгляд.
Мне показалось или в глазах Жанки мелькнуло узнавание?
– Ты знаешь, кто это?
– Кто? – переспросила она.
– Тот парень рядом с завучем? – указала я кивком головы.
Жанка нехотя призналась.
– Знаю.
– И кто он? Как зовут? – кажется, у меня дрогнул голос от нетерпения.
– А зачем тебе? – озадачила вопросом подруга, торопливо заходя в класс.
– Затем, что я его не знаю! – бежала я за Жанкой в растерянности, не понимая причин ее скрытности.
– Ну и что… – пожала плечами подружка и направилась к своей парте.
Опять странность… С подружкой явно что-то происходит, а я не замечала. Почему? Обычно я чутко реагирую на перемены, происходящие с окружающими. Что изменилось? Или кто: я или подружка?
Как не вовремя…
Или наоборот, самое время?
Уф! Одно было точно – это все расстраивало. Надо срочно во всем разобраться. Странности ослабляют доверие. А без доверия не может быть дружбы. Простая арифметика – не моя, скорее всего, мамина, но не суть. Реальность это подтверждала, вернее, реальность в лице моей подружки Жанки. А может, она мне уже давно не подруга? А что? Такое ведь уже случалось, с Оксаной? История имеет привычку повторяться… А вот это уже определенно папины слова.
– После урока расскажешь про него, да? – вдогонку потребовала я от Жанки обещание. Но она лишь молча села на свое место ко мне спиной. Я сверлила ее взглядом, злясь на непонятное для меня и необычное для нее поведение. Она же всегда с готовностью болтает о мальчишках, любит перемывать им косточки, обсуждать, кто с кем встречается и насколько успешно. И вдруг холодное молчание, я бы даже сказала, желание утаить…
***
Алгебру вела наша классная Анна Витальевна. Я сидела на задней парте, куда обычно сажали тех, у кого зрение получше. Жанка – на первой, так как, помимо зубов в два ряда, она отличалась еще и сильной близорукостью.
Цифры и формулы меня ничуть не занимали. Забыла я и о боли в животе.
Раньше я думала, что погрузиться в свои мысли, означает оказаться в полной прострации (что бы ни значило это слово, но я интуитивно угадывала, что оно тут к месту), ничего не замечать, не слышать, даже не видеть. Но нет! Я все слышала и видела, я записывала задачки вслед за учителем, решала примеры вместе со всем классом, даже заметила, что мой сосед забыл учебник, и я подвинула свой на середину парты. Я словно раздвоилась: одна привычно выполняла то, что должна была, чтобы вторая могла в это же время обдумать произошедшее. Картина случившегося так и стояла перед глазами, и вопросы: что произошло и почему я зациклилась на том парне? – не давали покоя, ответа на них у меня не было. Это бесило.
Очнулась я, когда в конце урока Анна Витальевна предупредила:
– На перемене не расходимся. Вас надо рассадить.
Дурацкая процедура, которая никому не нравилась, потому что никто не понимал, зачем? Класс возмущенно загудел.
– Тихо! – повысила классуха голос с немалой долей строгости. – Записываем домашнее задание.
Я обвела взглядом одноклассников. До сегодняшнего утра моя жизнь концентрировалась только на них, на моем классе. Мальчишек и девчонок с недавних пор стало поровну, потому что пришли новенькие. Макс перевелся из городской школы, Денис приехал с родителями из другого города. Еще Андрюха и Серега – эти второгодники, двоечники, но в остальном неплохие ребята. Вообще-то с мальчишками-одноклассниками нам повезло, нас, девочек, никто из них никогда не обижал, да и между собой ссорились и дрались они редко. Конечно, все подтрунивали друг над другом, но шутливо и без последствий. Никаких травли, бойкотов или темных. Что уж, признаю, класс у меня хороший. Потому за его пределами общения я и не искала, да и мало кого знала.
И вот за пару минут все изменилось. Для меня больше не существовало ни класса, ни одноклассников, границы раздвинулись, мое внимание вырвалось за его пределы и сосредоточилось исключительно на одном парне, чьего имени я не знала, но нестерпимо хотела узнать. И не только имя. Все!
Что это со мной?
Я одернула себя и вернула в реальность. Надо будет как-нибудь рассмотреть его получше, может, не так уж он и красив, как мне показалось. Найду изъян, и наваждение исчезнет…
С недавних пор появилась у меня такая «спасительная» метода: если кто-то или что-то мне очень сильно нравилось, но я знала, что мне этого не получить, я просто находила в желаемом какой-нибудь недостаток, и сразу же становилось легче принять факт «необладания» и смириться. Ну типа: раз не идеальный, так мне и не нужен. Метод работал.
Да! Именно! Обрадовалась я. Найти недостатки и успокоиться, а то какая ж учеба, когда перед глазами парень с самой потрясной улыбкой, от которой его лицо светится, а твое сердце замирает.
– Старкова!
Что за фигня – вздрагиваю все утро.
И я с умным видом уставилась на классуху.
– Ты что, спишь? – нахмурилась она.
– Нет.
– Тогда почему не отвечаешь?
– У меня живот болит, – встала я в оборонительную позицию, тем самым сразу же пресекая любое нападение. Классуха замялась. А я тут же воспользовалась моментом. – Можно выйти?
– Иди.
Я выскочила в коридор. Боль тут же, словно в наказание, дала о себе знать с новой силой. Выходило, что никого я не обманула.
И чего я так напрягаюсь? Я и раньше влюблялась. Ненадолго, временно, разово – да без разницы! И вскоре все проходило само собой, значит, и это пройдет. Ну, падкая я до красавчиков – да, но не одна же я такая!
В шесть лет влюбилась в одноклассника, тоже голубоглазого и белокурого. Они тогда с Короленко соперничали за мое расположение. У Короленко не было ни шанса, но он не сдавался. Доходило до драк и каких-то дурацких розыгрышей. Он частенько подталкивал на эти глупости пухляка Жорика, и тот, как дурак, неизменно велся. Однажды зимой он выкинул в окно мой сапог. Сапог упал в большой сугроб. В ту зиму было очень много снега. Воспитательница, естественно, сапог искать не пошла, как и Жорик, меня же из группы просто не выпустили. Я ждала маму, уверенная, что она-то, естественно, найдет злосчастный сапог, а иначе домой мне на в чем идти. Но мама, услышав, что мой сапог выбросили, сделала недовольную мину и все свое возмущение почему-то направила на меня. А в чем была моя вина? Я наблюдала в окно, как мама походила под окнами вокруг сугроба, но сапога не нашла. Еще бы! Ведь он упал именно в сугроб, а не рядом. Но копаться в сугробе мама не стала, хотя я и говорила, что он точно там, но разве кто-то слушает детей. Мама принесла мои старые сапоги, и всю дорогу домой ругала меня.
– Почему именно твой сапог выбросили? Почему не чей-то другой? Новые сапоги, хорошие. Теперь будешь в старых ходить.
– Ну мама, он же там так и лежит. Давай поищем.
– Нет его там, я искала!
– Но его же никто не брал, значит, он там лежит, – умоляла я маму.
– Хватит! Нет там сапога. А ведь хорошие сапоги! Новые, хорошие сапоги, – чуть не плача причитала мама со злостью в голосе. – И почему с тобой так постоянно? То одно, то другое. Почему-то других не трогают.
Я не знала, что на это ответить, я думала о сапоге, который там так и лежал. На следующее утро я хотела пойти поискать, но мама торопилась на работу, и поскорее отвела меня в группу, а днем во время прогулки воспитательница мне не разрешила, сказав, что нечего там искать, раз мама моя не нашла, значит его там нет. Ерунда какая-то. Куда же он тогда мог деться? На этот вопрос взрослые лишь пожимали плечами. По-моему, они вели себя очень глупо. Так и вышло, потому что в марте, как только снег растаял, сапог лежал там, куда и упал, но уже был непригоден к носке. Я показала его маме, но ей было все равно.
– Его уже нельзя носить, – безразлично сказала она и тут же добавила. – Вот если бы его тогда не выкинули.
И я до сих пор не понимаю, в чем была моя вина. Но урок я вынесла: можно легко стать без вины виноватой в глаза других.
В пятом классе я увлеклась старшеклассником, он был на четыре года старше и встречался со своей одноклассницей, которая жила в доме напротив. Я часто видела их вместе, вот и запала. Но влюбленность быстро прошло, как только я поняла, что я за год выросла, а он нет, и все указывало на то, что он так и останется очень маленького роста.
И вот снова. Но это же нормально? Разве не так должно быть? Только бы не затянулось… Надо найти изъяны. Срочно!
***
В туалете, на удивление, было людно. Девчонки из старших классов прогуливали уроки. На меня покосились с подозрением, но я юркнула в кабинку. А они открыли окно пошире и закурили.
– И как прошло? – услышала я чей-то писклявый голос, дрожащий от любопытства.
– Да так себе, если честно, – прозвучал гортанно низкий ответ, в котором сожаления было гораздо больше напускного равнодушия.
– А Маринка заливала, что здорово, – злорадно засомневалась писклявая.
– Ха! Ты что Маринку не знаешь!
О чем они говорили, я не поняла. А вот, кто такая Маринка, знала. Училась она на год старше меня и принадлежала к той категории девчонок, которые считались популярными и были у всех на языке. Популярность оценивалась не размером кошелька родителей, а уровнем нахальства и самоуверенности, востребованностью у парней и безмерной развязностью, которую я себе позволить не могла, да и не считала нужным.
Я вышла из кабинки и подошла к рукомойнику, девчонки молча понаблюдали и проводили меня взглядом. Интересно, о чем шла речь?
Я вернулась в класс, села на свое место в ожидании экзекуции.
Ну почему нельзя сидеть за одной партой с тем, с кем хочется? Почему обязательно это должен решать учитель?
– Проценко садись к Сомовой, – командовала Анна Витальевна.
– Не хочу я сидеть за первой партой! – возмутился щуплый Вовчик, безобидный и улыбчивый троечник.
– Мало ли, что ты не хочешь! Дома будешь хотеть! – одернула его классуха, и Вовка покорно сел за первую парту.
– Шевелев садись к Абраменко!
Я улыбнулась. Оксанка покраснела. Она была влюблена в Макса, и всегда хотела сидеть с ним за одной партой. Сбылась мечта!
Макс выделялся среди прочих. Деловитый, нагловатый, девчонок никогда не обижал, даже если их заносило, а вот пацанам мог легко накостылять и за самую малость. Цену Макс себе знал, умный был парень, но лентяй. У Оксанки не было шансов. Максу нравились красивые, с характером, которые могли с ним поспорить, одернуть, влепить пощечину за пошлость – в общем, не такие волоокие молчуньи-пампушки, как наша Ксюта. Но сегодня ее день. Классуха расщедрилась, то ли сама догадалась, то ли Оксаночка попросила. Как и большинство учителей, Анна Витальевна к отличницам относилась с уважением, так что, скорее всего, именно второе.
Я хмыкнула про себя. Макс, проходя мимо, подмигнул, я показала язык. Оксаночка заметила, нахмурилась. Видимо, из-за него она меня сторониться начала. А ведь раньше мы с ней не разлей вода были, пропадала я у нее постоянно. В начальной школе мы учились во вторую смену, и пару раз я обманывала родителей, говоря, что уроки нам перенесли на утро, и полдня проводила у подружки. Когда обман вскрылся, от мамы мне, конечно, влетело, но несильно. Мама тогда меня удивила:
– Это же тяжело целый день на ногах.
Я и не поняла: вроде бы меня поругали за обман, но выходило, что с какой-то жалостью и с заботой обо мне.
И вдруг – раз и все, в один момент перестали мы быть подругами. Пришла на первое сентября, а Оксаночка меня сторонится. Я в догадках терялась. А вон, оказывается, из-за Макса.
Он плюхнулся рядом с Оксанкой, развалился по-хозяйски. Она заулыбалась, счастливая.
И что в нем такого? Выглядит слегка неряшливым, одет, конечно, добротно, родители не бедствуют, раскован, прикольный, но не красавчик ничуть. Ну, да, не щуплый доходяга, типа Вовчика. Ну, да, с Максом надежно, он и по морде любому за тебя врежет, не испугается, и на руках носить может – сила есть, но… Он же такой обычный. Глаза карие, волосы русые, всегда растрепанные, нос картошкой.
Макс снова оглянулся на меня, поймал мой скучающий взгляд, скорчил забавную рожицу. Я тихо засмеялась и закрылась от него учебником.
– Короленко! – окликнула классуха Борьку. – Садись к Старковой.
Я вздрогнула – да что за день-то такой!
Класс снова загудел, на этот раз насмешливо:
– Уууууууу!
