Ольга Бруснигина
Манюшка
Долгие вечера коротали вдвоем под свет свечи и уютную молву мудрой женщины. Манюшка знала о тяжелых испытаниях, выпавших на долю тетушки. Тем удивительнее слушать светлые повествования из уст несчастной, испытавшей столько горя. В том и есть сила русской души, которая не ломается от невзгод! Тетка Катерина была преисполнена огромного человеческого терпения и смирения. Манюшка полюбила ее всем сердцем.
Историческая справка
Прежде, чем продолжить рассказ, надо отметить, что Березовка – непростая деревенька. Основали поселение староверы, бежавшие от поповских гонений и раскола церкви в начале восемнадцатого столетия. Дворов десять не больше. Кругом лес, глухомань, болотища. Первые жители расчищали места под строительство домов и пашни, заготовляли лес, разводили скот, занимались рыболовством и охотой. Густые, непроходимые леса скрывали гонимых людей. Тайными тропами ходили в соседние волости для пополнения запасов. Чужому человеку можно было заблудиться и навсегда остаться пленником чащоб или утонуть в топком болоте. Смельчаков не находилось и деревенька вела спокойную размеренную жизнь.
Многочисленные ручейки, протекающие из дремучих лесов, наполняли чистой водой Березовскую реку. После того, как мужчины сделали плотину, образовался широкий пруд, на берегу которого строили баньки. Противоположный – порос колючим шиповником. Несколько лет кусты нещадно вырубали, чтобы организовать деревенский погост.
Помещичьей земли не было. От ближайшего уездного центра километров десять-пятнадцать по бездорожью.
Шли годы: семьи разрослись, гонения прекратились. До ближайших волостей устроились торные дороги для конных упряжей. В Березовке стали появляться чужие люди. Приходили каждый со своим уставом, правилами, внося изменения в сложившийся уклад. Истинные староверы преклонного возраста не принимали ничего нового. Сакральные знания старики передавали детям и внукам, обучали богословию и требовали исполнения обрядов. Много условий ставилось по устройству быта: пользованию посудой, соблюдению обетов голодания, молчания и прочих.
Хозяйством занимались общинно: члены одного рода помогали друг другу. Если сенокос или жатва – сначала у одного владения всем миром трудились, потом перебирались к следующему. Случались сторонние помощники, работы на всех хватало, сроки поджимали, да и погода торопила.
Молодые люди были не так строги к вере. К советам старших прислушивались, но соблюдали с оглядкой. Хотелось сняться с мест и ехать за лучшей долей. Земля хилая, бедная, случались голодные неурожайные годы, в которых не просто голодали, а едва выживали. Мужчины уезжали в город на заработки: стройка, заводы, фабрики. Платили реальные деньги, на которые кормилась вся родня.
Постепенно к началу века образовалось в деревеньке под названием Березовка около сотни дворов, расположенных на два порядка.
Название получила из-за большого количества березовых рощ, окружающих селение. По другой версии – из-за березового сока, прохладного, ароматного, которого было в изобилии каждую весну. Деревенские ребятишки ставили утром глиняные горшки под подрубленные стволы, к вечеру которые наполнялись до самых краев, капля за каплей. Без березы никуда! Древесиной обогревались – дрова жаркие, тепла много, не то, что от еловых или осиновых. Веники заготавливали впрок на зиму, без них в бане делать нечего.
По один год пол деревни выжгло. Сначала в лесу загорелось, наверно охотники забыли костер потушить. Пламя быстро добежало, с десяток домов зацепило. Старые избы моментально охватывались и сгорали дотла. Порывистый ветер способствовал быстрейшему распространению «Красного петуха», перескакивающего с дома на дом. От бешеных искр легко воспламенялись крыши, дворы, сеновалы. Сухая погода долго стояла, дождя в то лето не было. Все лужи вокруг высохли, обмелел пруд – вода в большом дефиците. Из скарба мало что спасли. Беда долгое время была в памяти. С содроганием сердца вспоминали, что чудом спаслись. Невосполнимой была смерть животных, запертых в хлевах, которые горели заживо. Остаться без коровушек-кормилиц означало, что придется голодать: перебиваться с хлеба на воду. Хорошо, что люди в том пекле не пострадали и деревенский погост не пополнился новыми крестами. Утраты утратами, время лечит, а жизнь продолжается. Имущество – дело наживное!
Погорельцы отстроились, не хотели уходить с насиженных мест. Вновь заводилась скотинка, выстроились сеновалы, дровяники и прочие постройки. Оставшиеся места напоминали о стихии угольными останками, которые зарастали лебедой и крапивой. Никто не желал там ставить дома – примета плохая. Земля слезами людскими и горем пропитана.
От больших городов политические вести долго доходили и на деревенский уклад никоим образом не влияли. Платили крестьяне налог с домовладенья три копейки и только. Раз в месяц приезжал урядник, собирал подать, и до следующего месяца.
Глава 2
Жизнь вошла в нормальное русло. В староверской общине для Манюшки занятие нашлось. Зимой трудов немного. На разный труд пошла: тут скирду раскидать, там мешки потаскать, на конюшне овса коням задать, в амбаре зерно перегрести, чтоб не гнило. За все бралась, проявилась с хорошей стороны, поэтому, как случался приработок, кликали. Расплачивались, чем бог пошлет: мукой, картошкой, могли и сразу краюху хлеба подать, когда было кринку молока, наливали. Так что на прокорм и себе и тетке добывала.
Опять оказия случилась, одежонка совсем ветхая стала – зипунок1 ни от холода, ни от мороза не защищает. Дяденька узел только с исподним дал, а так, что хошь – то и носи. У тетки тоже не густо: ниток виток, да три пуговицы в кармане. Все тряпки по пальцам можно пересчитать.
Деревенские соседки также не в достатке жили, платья до дыр носили. Сшить или купить – целый год копить, а еще ребятня без штанов бегает. В заём не возьмешь, да и делиться некому.
Видимо бог любит обездоленных: с миру по нитке – голому рубаха. Это горе не беда – нашлось решение. Но, обо всем по порядку.
Насупротив, проживала веселая бабёнка Зойка, числившаяся в разведенках. На лицо красивая, с пышной высокой грудью, крутыми бедрами, румяными щечками, сочными губами цвета спелой вишни. Цветущая, свежая, манящая, а главное смешливая, беззаботная. С такими легко сходиться-разбегаться, без всяких обязательств. Мужики к ней гуртом ходили. Знамо зачем: не сказки друг другу рассказывать, да не чаи гонять. Зойкина слава далеко звенела.
До этого, обычная семья была, но Зойкино замужество коротким оказалось. Муж бросил, в соседней деревне женился. Вроде жили ладно, но как ни старались, ребеночка не получалось завести. От той нужды суженый и подался на сторону. К превеликой радости новая зазноба сыночка родила. Изменщик про законную супругу забыл, в другой семье обосновался.
Конечно, впервой молодушка поплакала в подушку, погоревала о злосчастной доле. Потом пустила на постой квартиранта – молодого, горячего, до любви охочего. Тоска прошла, ожила Зойка. Красавец удалой тискал, мял сочное тело. Губы от поцелуев жарких заживать не успевали. Одно плохо – уважал с дружками посидеть, самогону, браги выпить. Разведенка в компании такой вскорости пристрастилась пить. Покатилась жизнь молодая колесом, да не в ту сторону. Что ни день – то праздник. Внимания мужского с избытком. Березовские заметили, что Зойка нарядная, гладкая стала. Только недолго длилось счастье – уехал любовничек, как появился, так и пропал. Ни письма, ни весточки, как в воду канул!
Горевать не стала. Чего слезы понапрасну лить, когда кругом поле непаханое. На ее век мужиков хватит: то один, то другой – пьянки, гулянки. Жизнь лихая оказалась по вкусу, удержу нет и неважно с кем по утрам просыпаться. Вереница лиц кавалеров по кругу.
Деревенские женатики, от своих благоверных втихаря захаживали. Никто с пустыми руками не являлся. Любо ей – сытая и одетая. Из семейных запасов тащили. Не раз бабёнки задавали разведенке трепку. Синяков наставят, волосы повыдергивают, а ей хоть бы что! Отряхнулась и пошла опять в ту же сторону. Неисправимая!
Подвыпившие дружки, часто фингалы проставляли. Ерунда, за пустую науку: слово-за-слово. Потом в койке мирились, и все шло по-прежнему. Да и колотить Зойку не за что – безотказная.
Шутила над собой, когда с очередным подглазником через деревню шла:
– До свадьбы заживет!
Знала ведь, что, вряд ли замуж позовут.
Беспутая, но сердце доброе, к чужому горю открытое. Родить не смогла, а понравившимся деревенским сорванцам, гостинцы раздавала.
Все же сторонились ее люди, порочный образ жизни никому не нравился, на всю деревню одна такая получилась. Осуждали, клички обидные приставляли, как только не склоняли.
Зойкиной матери жилось хуже всех, видишь ли, она – женщина совестливая, богобоязненная, а худую дочь воспитала. В отличие от непутевой дочери терпеливо все колкости слушала, глаза от стыда прятала. После под иконами замаливала не свои грехи, но даже под расстрелом не отказалась бы от ребенка – одна кровиночка.
Так вот, эта самая Зойка Манюшку заприметила, увидела, что девчонка ходит как оборванка: ни дать, ни взять нищенка. Решила помочь сиротке. От других слышала, что немая. Жалко! А, что? От нее не убудет!
– Приходи ко мне Манюш, кой чего из своих рямков2 отдам, – прокричала через всю улицу.
Манюшка обрадовалась, сразу же помчалась. Такая удача не каждый день.
В сундуке у Зойки завалялось много вещичек, которые никогда не надевались, а хранились на черный день. Манюшке одежда оказалась не по размеру, но кой чего нашлось: пару рубах льняных, юбка, вышитый передник, кофтёнка, платок, плюшевая душегрейка. Нарядилась, как барыня, сияет от радости.
А, уж Зойка-то, как довольна:
– Носи, покуда не полиняет, после еще приходи!
Манюшка кивает, улыбается. Такая женщина славная попалась! Без денег столько добра отдала, не пожалела.
Надо сказать, что Маша не со всеми в деревне зналась. Но это оказалось делом скорым. Возле прогона, по правую сторону жил-поживал одинокий бобыль Мирон – бездельный мужик. Кликали под стать – Пустозвоном. Внешности особой: худ, сер, росту высокого, что жердина. Полушубочек дырявый носил на голое тело, круглый год в залатанных, подвязанных бечевой валенках ступал. Жилье Пустозвона для жизни непригодное: дурно пахло, да и стыло – топить нечем, что уж про питание говорить. В избенке коротал холодные ночи, а днем, проголодавшийся и замерзший, ходил от дома к дому в поисках куска хлеба на дармовщину и согреву. Работать с детства не привыкший, потому что маменька пестовала его, как могла, работала день и ночь. Воспитывала одна, отец с войны не пришел. Всю любовь и заботу вложила в дитятко, оберегала от тяжелого труда. Любимая поговорка: «Успеет, наработается еще!» К великому горю Мирона матушка недолго прожила: застудила легкие. Остался один, ни к чему не приученный, да и лодырь великий. Каждый день ждал милости свыше. Главное занятие – сплетни деревенские из одного конца в другой носить. Кто-то мимо гнал, кто-то до новостей охочий сидел, слушал Пустозвоновы речи. Мирон знал все и обо всем – объявлял с толком и расстановкой. Есть-то, хотелось!
Про Манюшку первый узнал, растащил известие во все уши.
– Племянница у Катерины прибыла, – с порога начинал вещание в очередном доме, куда ступала нога.
– И чего?
– Больно уж хороша!
– Сам видел?
– Вот те крест. Красавица! Ладная, пригожая! Только…
Нравилось Мирону тайны добавлять.
– Договаривай!
– Немая она.
– Оказия!
Ох, Пустозвон! Умел разжигать интерес. Всем охота стало посмотреть, что за «птица» залетела в их края.
Деревенское любопытство имело особую, исконно русскую особенность: обсудить, обрядить, косточки перемыть. Даже если объект не обладал особыми, отличительными качествами, ему такие приписывались. Молодые девушки в этом случае были под особым пристальным вниманием замужних баб, мужья которых частенько ходили налево. Раз в деревне появилась красавица, знать – нужно ждать беды. Охотники полакомиться найдутся: новая лошадка, куда справнее старой. Со стороны обиженных жен, добра не жди. Ни одна особь женского пола не избежала участи быть осмеянной, опороченной в глазах остальных жителей деревни в целях защиты собственной семьи.
Молодежи, понятное дело, поглядеть на Манюшку захотелось. Вариант один – на вечёрки заманить. По этому поводу порядили Наталью, которая в той же общине на труды ходила.
По вечерам холостежь собиралась на посиделки. Готовили нежилую избу, чтоб другим не мешать. Парни и девушки пели частушки, разговаривали. Девушки приходили с прялками и пряли жесткую льняную куделю, либо вышивали красные узоры на полотенцах, шили немудреную одежду в приданое.
Иногда в праздники собирались и без всякой работы, чтоб только повеселиться. Длинные осенние и зимние вечера коротать вместе интереснее. Родители охотно разрешали своим чадам засиживаться допоздна, знали, что ничего плохого с ними не случится. На посиделках парни присматривались к девушкам: и красива, и поет хорошо, и рукодельница. Потом засылали сватов. Так в Березовке образовывались семьи.
Женихи являлись, когда девушки в сборе, зачастую с гостинцами: пряниками, карамельками.
– Здравствуйте, красные девицы! – приветствовали они.
– Здравствуйте, добры молодцы! – раздавалось в ответ.
Под дружный смех, начинались игры-потешки: веревочка, жмурки, прятки. После забав водили хороводы и пели частушки.
Модно было устраивать песенные соревнования между парнями и девицами.
Невесты хором запевали:
«Старичонок на поседки приходил,
Полну пазуху паренок3 приносил,
А пареночек нам хочется,
Старика любить не хочется,
молодого не находится,
старика любить приходится».
А парни отвечали:
«Ах, ты мать, моя маменька,
Ты скатай-ка мне валенки:
Не велики и не маленьки,
Чтобы были аккуратненьки,
Чтобы девки любили меня,
На колени садили меня,
Стары суки не глядели на меня».
Молодицам, засидевшимся в невестах, нужно было показаться в лучшем свете, когда заходили самые завидные женихи. Такими в Березовке слыли два брата Павел и Иван – сыновья местного богатея Якима. Павлу минуло двадцать один, а Ивану – восемнадцать. Старший разительно отличался от брата: высокий, широкоплечий, лицом красив, волос черный кудрявый. Иван же – невысокого роста, полноватый, неуклюжий, широконосый.
Павел, понятное дело, девчатам особо нравился, но зазнавшийся паренек был груб, резок и от деревенских дев нос воротил. Ему принцессу подавай. Высматривал себе под стать, чтоб обязательно лицом красива, телом справна, да в добавок умна. Вокруг кандидатур навалом, только взять некого. Куда ни глянь, все не то: одна – мала, другая – толста, третья – глупа и так далее с изъяном.
Ванюшка, звезд с неба не хватал, вел себя проще. Никого вниманием не обходил, половину деревенских невест перещупал – балагур и шутник.
У отца женишков хозяйство зажиточное. Выйти за каждого из братьев замуж – предел мечтаний. Только вот добро к добру. Ни для кого, ни секрет, что невеста с достойным, приданным должна прийти. Родитель к тому же, позаботился, присмотрел выгодные партии, а пока сыны развлекались, холостой жизни радовались.
Яким недоброй славой пользовался. Жестокий, стального характера мужчина, держал Березовку в страхе благодаря тяжелой руке и вздорному характеру. По тюремному прошлому, облюбовали деревню его дружки – бывшие каторжники. Как отмотали срок, к нему, бывшему сокамернику на постой. Без вопросов привечал, сам три срока мотал.
По роду-племени из местных, староверских, но на все уставы плевал с высокой колокольни. Моралью отличался от простых крестьян-работяг, человека прихлопнуть, что муху. Добрые люди боялись за спиной шептаться, вдруг узнает, тогда пощады не жди. Ох, и норов! Кулаки так и чешутся. Сначала машет, без разбору, а после разбирается. Поэтому, что бы ни происходило в жизни бывшего преступника, оставалось незамеченным. Глаза попросту закрывали. Себе дороже!
Яким – мстительный беспринципный человек, если считал, что гордость задета, мог наказать жестко. За слова даже цеплялся. Надо было знать, что сказать и когда. Поговаривали, что двое обидчиков пропали без вести. Года три, может четыре прошло, быльем поросло, а слухи остались.
Прибывшие на постой дружки, волей судьбы, оставшиеся без крыши над головой, приживались по деревенским вдовам или одиноким женщинам. Обзаводились хозяйством, но и про промыслы не забывали: «горбатых могила правит», наведывались по соседним селам. Собирались гурьбой по три-четыре человека, обозы грабили: зерно, муку, продовольствие, тряпки всякие, когда повезет и деньжат прихватывали. Брали все, что под руку попадет. После вылазок кутежи устраивали, у небезызвестной Зойки, которая с любым ласкова была, лишь бы барышом делились.
Некоторые вновь уходили по этапу, кто-то налетал на случайный нож в пьяной драке, кто-то двигался до родимых мест, поэтому в деревне часто появлялись новые лица. На постоянное проживание оставалось немного, лишь те, коим идти совершенно некуда. Зато они были в полном распоряжении Якима, которого почитали старшим. Из них-то и сколотилась банда отъявленных бандитов, за копейку душу продавших.
Главарь в свою очередь пользовался превосходством и с удовольствием пожинал плоды трудов. В благодарность за приют всякий раз после удачной вылазки добрую долю получал. Сам же никого не грабил, масть не та, а жил, как сыр в масле катался. Дом самый лучший в деревне: высокий, с крашеной верандой, на две половины – зимнюю и летнюю. В обустройство шла основная часть барыша. Награбленное хранил впрок. В сундуках скопилось всякого добра: отрезы ткани, посуда, главная ценность тех лет – медные иконы, церковные рукописные книги, несколько подсвечников барского вида и прочие вещи. Ходили слухи, что при строительстве дома, в кирпичную стойку кринку с царскими червонцами замуровал про запас, на черный день. Только у него водились редкие по тем временам никелированные самовары, фарфоровая расписная посуда. Достаток виден во всем, не то, что у остальных, перебивающихся с хлеба на воду. У него и мясо, и сахар – не только по праздникам. До последней нитки долго доживать, закрома ломятся. На задворках амбар с зерном, погреб с солониной.
Так, что Павел с Иваном, без нужды будущую семью обеспечить могли. То и прельщало деревенских девиц на выданье, из кожи вон лезли, чтоб понравиться.
В тот день Наталья с утра «песню» завела:
– Манюш, пойдем на вечерки. Весело будет!
Та в ответ согласно кивнула. Раз зовут – надо идти!
Тетушка Катерина обрадовалась:
– Поди, родная, развейся. В пору женихов высматривать. Нечего возле старухи сидеть!
Припозднились девчонки, пришли, а там полная изба народу. Пока в дверях встали, чтоб приглядеться. Сидят молодицы на лавках, песню слушают. Одна с громким сильным голосом поет, что бросил милый друг, другую полюбил. Да так проникновенно и чутко, что мурашки по спине бегут.
Где девичий мой смех серебристый,
Где беспечная резвость моя?
Все ему одному безраздельно
Отдала, безрассудная, я.
Я готова забыть свое горе
И простить ему все его зло,
Не корите ж меня, не браните,
Мне и так тяжело, тяжело…
Слова искренние Манюшке прямо в уши попали, до слез прошибли. Иззавидовалась. Вздыхает, горемычная, думает: «Вот, кабы у меня голос был, интересно, смогла бы так спеть?»
Куда ей, только сетовать, ведь не обмолвиться. Внутри себя фразы перебирает, запомнить пытается. А зачем? Не сгодятся же!
Как только вошли, песня сразу же прекратилась, а любопытные взоры на Манюшку устремились. Смотрят все, перешептываются меж собой. Неловкая ситуация вынудила застесняться, столько внимания ни разу не получала. Не расписная же картинка в музее, чтобы перед всеми на обозрении стоять.
Оглянулась на подружку, нахмурилась.
– Сядем? – замялась Наталья и указала на свободное место.
Отошли на крайнюю лавочку, присели. А что толку?! Так же продолжают пялиться, того гляди до дыр засмотрят! Словом никто не проговорился, ни тебе здравствуйте, ни до свидания. Глухо! Хотя, понятное дело: чего с немой разговоры заводить?
Манюшка на таких собраниях не бывала. Все в диковинку – народу незнакомого тьма. Что делать?
Наталья, тоже подруга, называется, хоть бы оголосилась, сидит рядом, как пришибленная.
– Подружки! – наконец очнулась она, – это Манюшка. Прошу любить и жаловать!
Девчата загудели, будто команды ждали. Уж через пару минут, Манюшка была признана своей. Про нее забыли, занявшись увеселениями. Можно было облегченно выдохнуть, не чувствуя на себе пытливых взглядов.
В разгар веселья прибыли братья. Как всегда позже других. Иван сразу к девчатам подскочил, щекотать начал до визгливого хохоту. Павел, по обыкновению, глазами всех обошел и к стеночке встал. Равнодушное его лицо не выражало интереса к происходящему вокруг.
Манюшка такого красавца никогда не видела. Уставилась без отрыва, как на чудо света, смотрит, любуется. Павел взор приметил. По слухам знал, что немая племянница к Катерине прибыла. Первый раз здесь увидал, удивился: «Надо же прелесть какая! Личико светлое, свеженькое, поглядеть приятно».
Осмелился подойти. Доселе такого влечения ни к одной не испытывал. Не стушевался на виду у деревенских показаться, ему ни кто не указ. Внезапному порыву поддался.
Спрашивает первое, что на ум пришло: «Ну, что не скучно у нас?»
Красавица молчит в ответ, глазищами моргает. Засмущалась, щеки заалели. Потом догадалась, головой мотнула.
Павлуша понял, что попал впросак. Девка, то – немая! Но, что сделано, то сделано. В голове не укладывается, что такая краса речи не имеет. Несправедливость какая! Как знакомство водить? Что ни спроси, все впустую.
Пробежала искра между ними. У парня голову закружило, а Манюшка в сердце неясную тоску почуяла.
Молодежь тем временем по домам засобиралась, вставать спозаранку. Манюшка с подругой вместе вышли, дорога по пути. Встали на тропку, взялись за руки и двинули к дому.
Павел долго вслед смотрел, ждал, не оглянется ли. Что за наваждение такое? Видел в первый раз, а не налюбовался. Так бы и глядел не отрываясь.
Запала немая красавица в душу. Лег спать, а перед глазами милое личико. Разожгла печаль-кручина. Размечтался, что станет горячо целовать Манюшку, алые губы отведает на вкус. Обхватит сильными руками девичий хрупкий стан, прижмет до сладкой неги. После всю одежду до нитки снимет. Обласкает нежную грудь, пройдется по белой коже. Она – пташка, встрепенется чуть, а после, обовьет его ручками, сгорая от желания.
Повело парня от шальных мыслей. Жгучая кровь закипела, забурлила по венам. День и ночь стал о прелестнице мечтать, планы строить. Каждый раз видел в тесных объятиях, покорную, ласковую. Совсем покой потерял, будто околдовала его.
Манюшка же с той поры на посиделки не ходила. Не понравилось излишнее внимание. Словно на прокаженную смотрели: «Экая диковина – немая девка!»
Сколько ни ждал Павел, на вечерки ни захаживал – все напрасно: пропала девица, глаз не кажет. Возле дома караулить храбрости не хватило. Негоже, чтоб сплетники заподозрили, а то отец узнает. Тот на расправу скор, мозги быстро на место поставит.
Тоска совсем измучила, а выхода нет. Однажды, прихватив кошелку с пряниками, направился к проклятущей Зойке. Сдуру, ноги сами повели. У Павла опыта по женской части ни разу не было, ни с кем не спал. Начинать страшно, да запретный плод сладок! Не отведает – с ума сойдет! До края дошел.
Зойка, как всегда, обрадовалась гостю, пусть и незваному: «Здравствуй, Павел Якимович, чего пожаловали?».
Парень горделивый, заносчивый, а тут вдруг, оробел, что сказать не знает.
Она сразу поняла, зачем пришел, без лишних объяснений. К ней мужики лишь за любовью ходили. Не той, возвышенной и чистой, а телесной, осязаемой. И что с того? Каждый получал свое. Страсть у всех разная, кому-то достаточно поцелуев, а кому-то грубости подавай.
– Не стой, как истукан! Раздевайся, проходи. Я сейчас подготовлюсь, – определила Зойка.
Павла от волнения до дрожи пробило, даже пожалел, что порог переступил. Первый раз страшно.
Женщина опытная, как мужчинам угадать знала. Сразу действовать начала, поняла, что парень неумеха. Юркая, как лисичка, ластиться стала. Сначала с него одежду сняла, потом сама разделась.
Павел стеснялся наготы, но Зойка без одежды была уж очень хороша. Оглядел: гладкая, упругая, с большой мягкой грудью. Руки теплые, шаловливые, быстро применение нашли: прошлись по его груди, остановились на животе.
– Скорый, ты, однако! – восхитилась она.
Целуя в губы, увлекла на мягкое ложе. Жаркая любовница! Павел оглянуться не успел, уже сверху лежит. Распласталась под ним, растеклась. Податливая, под каждое движение охочая.
В первый раз получилось быстро. Потом, когда стал частым гостем, обучился всем любовным премудростям. Хороший ученик, да и учитель подходящий. Зойке любо в постели с таким кувыркаться: молодой, горячий, ненасытный.
Ночи, проведенные у красивой разведенки, понемногу утихомирили пыл. Павел порой стал забывать, насколько красива Катеринина сиротка. До поры до времени. Стоило заметить Манюшку на деревенской стежке-дорожке, как все начиналось сначала. Грешные мысли накрывали с головой. Начинались страдания. Необузданная страсть вновь лезла наружу. Он хотел обладать этой девушкой до скрипа зубов.
Время шло чередом, зима закончилась, оттаял пруд. Ребятня стала бегать рыбу удить. Взрослые с хитростью рыбу ловили: закинут морду с утра, а к вечеру – рыбех пять-шесть попадется, тут тебе и уха и жареха. После зимы, когда запасов мало остается – это хорошее подспорье скудного питания.
Повезло тут Манюшке. Дед Егор, который снасти плел, сделал ей подарок. Будучи девушкой услужливой, помогала старичку по хозяйству, вот он и отблагодарил. Встанет утром рано, сбегает на пруд, закинет нехитрое приспособление, а вечером рыба на столе.
Невнимательная Манюшка, не видела явных вещей и не предполагала, что за ней подсматривают. И не либо кто, а сам злодей Яким. Зацепил случайным взглядом среди прочих молодиц. Одного раза хватило, чтобы в память поместить. Теперь как вечер, шел на плотину подглядывать, будто других дел не имелось. Густые заросли кустарника скрывали наглеца. Сидит в зеленой гуще и ждет определенное время. Перед сумерками девица всегда является. Ловкая, гибкая, с рыбной ловлей в два счета управляется. Ухватится за веревку, вытянет снасти, наберет в ведерко рыбу, а морду домой тащит, чтоб не украли.
Наблюдает старый развратник, отмечает все прелести юной красавицы. Движения Манюшки – плавные, кошачьи. Рубаха непослушная с плеча соскользнет, оголит нежное плечико, выкажет, что для других глаз не предназначено или подол мокрый задерется, ножку стройную явит. Золотые волосы чуть на ветру колыхнутся, по спине рассыплются шёлковыми волнами. Дух захватывает, до чего хороша! Яким из своего убежища облизывается, как голодный кот, слюну пускает.
Она же, голубка, ничего не чует, без оглядки вертится. Скорее бы с делом управиться, не то, что одежду поправлять, одергивать.
Дивился бывший каторжник красоте приезжей сиротки. Конечно же, слышал, что она – бракованная, немая. Тем и интереснее казалось, азарта добавляло, влекло к прелести этой. Сколь ни любовался, ни разу не подошел, ни оголосился, вдруг напугает, а у него другие планы зреют.
Жарко пекло солнце, морило, наводя истому. Легкий шорох прошлогоднего камыша на слабом ветру, журчание ручейка вводили Якима в романтическое настроение. Он каждую весну ждал от жизни обновления. Если по календарю Новый год начинался в январе, то для него это не в счет, потому что отчисление вел от весны – поры посева зерна.
Словно зачарованный, наблюдает за движениями юной красотки, строя мечты о возможности возврата мужского задора, страдает об ушедшей молодости. В момент смутного волнения, понимает, что назад дороги не будет, но по-прежнему надеется на чудо.
Ясно, что немая девица заняла в голове и сердце главное место. Проснулся утром – образ милый перед глазами, лег в постель после дня – все думы об одном: поскорее лицезреть объект тайных желаний.
Семейная жизнь Якима не сложилась. Тяжко с нелюбимой женщиной жилось. В молодости, когда в женихах ходил, сам-то из семьи бедной, многодетной, а лицом и фигурой ладен уродился. Отец присмотрел ему невесту – Аксинью. Кандидатка оказалась далеко не красавицей: высоченная, худая, с длинным орлиным носом, к тому же плечистая, как мужик, руки грубые большие. Когда стояла рядом с женихом, одного роста получались. На ту пору ей двадцать пять лет от роду исполнилось, но ни разу не сватаная. Браковали за внешность неказистую.
Пусть так, зато одна дочка у родителей. По достатку – жена завидная: хозяйство крепкое, дом хороший. Приданного три короба с добавкой!
Не от сладкой жизни женился. Своя семья в нужде была – восемь ртов кормить нужно. Отец с матерью голодом перебивались, такую ораву пестуя. На помощь старшего сына надежду возлагали. Будь по-другому, даже не посмотрел бы на такую страшилищу, а тут довелось постель делить. Мимо прошло, что на шесть лет моложе, перестарок взял.
Тесть дом подарил, хозяйство полное справил, корову во двор привел. Считал, что, наконец, повезло – дочь пристроил, нарадоваться на зятя не мог. Сам в тот же год с тещей переехали, старость доживать в жилье поскромнее.
Аксинья оказалось доброй, покладистой женщиной. Угождала, как могла: варила-стряпала, слова поперек не говаривала. Яким, как только силу почувствовал, стал гнобить: обзывать, поколачивать. Терпела, родителям не жаловалась. Жила при муже и то хорошо. Кому такая нужна?
Женушка до чего противна, что в постель ложился только изрядно напившись. Поизмывается, в бока кулаками натычет, а потом в постель тянет, по-другому не выходило, злоба распирала.
Мужики в деревне били своих половин. Не сказать, что проступки были особо тяжкими, считалось, что супруга должна знать свое место. Почитать и уважать мужа, как хозяина и властелина! В случае несогласия мужчина кулаками устанавливал порядок в доме, при этом прочие домочадцы принимали побои, как должное.
Все соседи знали, что Яким строг с женой. Только такое положение никого не удивляло, более того – считалось нормой.
У бойкого молодожёна появились иные интересы. Сколотилась в Березовке небольшая ватага. Пошел среди хулиганов заводилой, легких денег захотел, да и азарта с избытком, силу дурную девать некуда. Стали в соседнем селе крестьян грабить. По неопытности попались, конечно. Якима, как зачинщика в тюрьму упекли на три года. Напарники же и подфартили, все повесили на соратника, сдали с потрохами.
Тюремный труд в то время широко использовался в пользу государства. Каторжники строили мосты, копали траншеи, корчевали пни, а по деревенской местности основным занятием стала лесозаготовка: спил, рубка строевого леса.
