Ольга Викторовна Дашкова
Обрыв
– Потом ушел, думал, ну похуй, девочка, каких много. А оказалось, что нет, год вытравливал тебя из своей головы, вытрахивая мозги дорогих шлюх и залетных девок. Не получилось. Даже приезжал, как пацан, смотрел на тебя. Потом решил– будешь моей женой, не просто любовницей, содержанкой, понимал уже тогда, что, если тупо трахнуть, все равно не получится забыть. Хотел тебя всю. Себе. Навсегда.
Он все еще водит пальцем по моим губам, шепчет свою исповедь, окутывая шокирующими признаниями. Они дурманят, проникают глубоко в сознание, в памяти всплывают картинки, как он смотрит на меня, крепко держа заруку на нашей свадьбе, как улыбается, а в улыбке азарт и счастье. Всего этого я не замечала тогда.
– А потом как обухом по голове– ты девственница. Хотя, узнай я, что за тот год тебя кто-то имел, оторвал бы тому человеку яйца. Ты стала моей самой красивой и желанной девочкой. Тронутый, помешанный, одержимый одной женщиной, одной тобой.
Он надвигался мощной фигурой на меня, ноги сами отступали назад, к большому панорамному окну. Спину обдало холодом стекла, затылок вжался, я неотрывно смотрела в глаза человеку, которого не видела почти два года. В них тот же ледяной огонь одержимости.
– Толя, не надо, – что не надо, я и сама не понимала. Не надо продолжать этот разговор, не надо меня преследовать, не надо меня трогать.
– Я не сделаю тебе больно, моя Птичка. Моя непослушная, маленькая Птичка упорхнула из дома.
– То был не дом, а клетка.
– Золотая клетка, самая лучшая. Все самое лучшее для моей Птички-Веронички. Я делал все для тебя, а ты кукла, красивая, фарфоровая кукла. Ни одной эмоции, ни одного взгляда в мою сторону. Срывался, пропадал неделями, чтобы не навредить тебе за твое равнодушие. Лишь иногда, на мгновенье, тебе было хорошо в моих руках, когда ты кончала, билась в экстазе, закатывая глаза, приоткрыв эти сладкие, чертовски порочные губы.
Нажим пальца становится сильнее, он проникает в рот, сминая губы. Рука спускается ниже, поглаживая тонкую шею.
– А ты от меня сбежала, обвела безмозглую охрану вокруг пальца и просто ушла. Сначала я не поверил, они двое суток искали, ничего мне не говоря. Потом искал я и был зол, очень зол, что не могу найти. Потом я начал волноваться, ты такая маленькая, хрупкая, тебя могут обидеть, а защитить некому. Но я смотрю, ты нашла себе защитника. Маленькая Птичка сменила перышки и захотела жить сама по себе. Надеюсь, ты наигралась в самостоятельность?
Внезапно мои губы накрывают жадным поцелуем, Толя больше терзает, а не ласкает. Руками вдавливает в свое тело, я начинаю задыхаться, но отбиваюсь, пытаясь отодвинуть Толю от себя.
– Прекрати, Толя, не надо. Почему ты не понимаешь, что я не могу быть с тобой? Ты убийца, ты убил Штольца, убил своего ребенка. Как ты можешь говорить, что все делал для меня?Ты все делал для себя, только для себя.
Он отпускает меня, отходит на шаг назад, внимательно рассматривая. На лице странная улыбка, лицо становится еще бледнее, словно от него отлила вся кровь.
– Нет, я не убивал. Это и моя боль, моя рана, которая никогда не заживет.
– Какой пафос, Толя! – я срываюсь на крик. – Как ты смеешь так говорить? Ты, только ты заказал Штольца. Только тебе была выгодна смерть этого старика. Он имел связи, к нему прислушивалась, его слова имели вес и могли помешать твоим делам!
– Какие странные выводы, Птичка.
– Тот человек в ресторане, он пришел убивать. Я видела своими глазами. Он убил нашего ребёнка. Ты его убил, но чужими руками. Как после этого я могу жить с убийцей? Скажи мне, как? Я не могу больше так! Я не могу убегать и прятаться, дай мне жить спокойно. Отпусти меня.
Слезы сами текут по щекам, Толя тяжело вздыхает, сжимает кулаки, делает шаг в сторону и с силой бьет в оконное стекло. Еще, еще, до крови, до мяса на костяшках. Стекло трескается, крошится под его ударами. Осколки впиваются в кожу. Я хочу закрыть глаза, чтобы не видеть всего этого, но смотрю не отрываясь.
Глава 36
Вера
– Толя, перестань! Прекрати!
Толя резко прекращает сыпать ударами по стеклу. Кровь стекает по его руке, капая на светлый пол, оставляя на нем размазанные кляксы. Снова молчим, Толя тяжело дышит, медленно обходит и встаёт за моей спиной. Руки сжимают плечи, он наклоняется, я чувствую его горячее дыхание,запах крови и пальцы, сжимающие до хруста мои кости.
– А хочешь, я расскажу весьма увлекательную историю, как твой приемный отец любил развлекаться?
Шепот проникает в каждую клеточку, пропитывая сознание ядом и безысходностью. Я уже знаю, что услышанное мне очень не понравится, но я молчу, не говоря ни слова, он все равно расскажет.
– Геша Штольц имел огромную слабость к молоденьким девушкам. Знаешь, к таким нежным, хрупким. Длинная коса, большие глаза олененка, хрупкая фигура, скромная одежда. Обычно таким лет тринадцать-пятнадцать.
От Толи шел жар, но я чувствовала дикий холод. Он парализовывал, не давал шевелиться, каждое слово эхом проносилось по телу.
– Так вот, в один из жарких летних дней…
– Не надо, – прошу еле слышно.
– Ему совершенно случайно встретилась молодая женщина.
– Нет.
– Да, Птичка. Да.
– Это неправда.
– Она шла с работы вдоль дороги через лес. Скромная одежда, длинная коса, хрупкая фигура. Это была твоя мать, Люба Резникова. Не повезло или судьба такая. Но этот старый извращенец изнасиловал ее, ах да, совсем забыл сказать.
– Нет, это неправда. Это не может быть правдой. Нет, нет, нет.
Я постоянно еле слышно шептала эти слова, мотала головой, ноги не держали, но Толя крепко держал за плечи, не давая осесть на пол.
– Забыл сказать, он любил придушить в момент насилия, так, для остроты ощущений– своих. С Любой он не рассчитал, задушил. Как тебе такая правда, Вероника? Теперь тебе жалко Штольца?
Толя тряс меня за плечи, я беззвучно плакала, слезы катились по щекам. Разворачиваюсь в его руках, пытаюсь всмотреться в глаза, но от пелены слез ничего не вижу.
– Нет, это неправда! – кричу, срывая голос, трясу Толю за пиджак. – Скажи, что это неправда! Умоляю тебя, скажи!
– Это правда, Птичка. Он сам рассказал. Каялся. Как ему жалко, как он виноват, как по этой причине удочерил тебя– искупал, так сказать, свой грех.
Не могу уложить всю информацию в голове, больно, безумно больно. Я жила с этим человеком в одном доме, я ему верила, я была ему благодарна за то, что делал для меня. А оказывается, я жила с убийцей. Он убил мою мать ради своего удовольствия, похоти, мерзкого извращения. Как? Как такое можно переварить и забыть?
Толя прижимает меня к себе, гладит рукой по волосам. Я не могу остановить истерику. Все ложь, все вокруг ложь.
– Ты такой же убийца. Ты убил нашего ребенка, – отстраняюсь, отхожу на шаг.
– Это была случайность, чудовищная случайность. Я не отрицаю своей вины, только я в этом виноват. Я первый раз в жизни признаю и раскаиваюсь. Я готов стоять на коленях и молить о прощении, не зная ни одной молитвы.
– Мне не нужно твое раскаяние. Я хочу жить без тебя, вне твоего мира, который я никогда не принимала и не приму. Я для тебя не человек, всего лишь кукла. Так нельзя, Толя. Отпусти меня, дай жить спокойно.
– Ты же знаешь, я не могу, Птичка, – он говорит тихо, а я слышу истошный крик.
Смотрю на своего мужа и понимаю: он никогда меня не отпустит, пока я дышу, я буду его любимой Птичкой в золотой клетке. До него невозможно достучаться, любые слова осыпаются прахом.
– Ну почему, почему ты так меня ненавидишь? Что, что я сделала тебе, за что ты меня так наказываешь?
– Я всего лишь люблю тебя.
– Так не любят.
– Мы едем домой. Вопрос закрыт.
Где-то за дверью слышен шум, голоса что-то приказывают. Дверь с силой распахивается, люди в масках врываются в помещение.
– Всем лежать, руки за голову! Работает ОМОН!
Словно ожившие картинки из прошлого, я послушно опускаюсь лицом в пол, закидывая за голову руки. Толя нехотя, но делает то же самое. Больше шума, больше людей, голоса, приказы. Мне не страшно, мне уже ничего не страшно.
– Вывести всех из помещения.
Меня поднимают, заламывая руки за спину, и выводят вслед за Толей, его ведут двое по длинному коридору к лифту. Но мои конвоиры сворачивают резко вправо, уводя в другом направлении.
– Куда вы меня ведете?
Но мне никто не отвечал, люди в масках были молчаливы, лишь спустившись на несколько этажей ниже по лестнице, меня ввели в кабинет, где сидели Егор и Глеб.
– Наконец-то, Вера. Я думал, ОМОН никогда не приедет.
Меня прижимают сильные руки, Егор быстро осматривает мое лицо, фигуру, замечает кровь на платье и волосах.
– Он тебя ударил? Ты вся в крови.
– Это не моя кровь. Толя– он там бил кулаком в стекло.
– Что он тебе сказал? О чем вы говорили?
Не хотелось отвечать ни на какие вопросы, не хотелось давать надежду, мы все равно обречены. Что я могу сказать Егору?
– Почему ОМОН? Кто его вызвал?
– Глеб, это он постарался. Надо было как-то выводить тебя оттуда. Мы отвлекли Бессонова на несколько часов.
– А что потом?
– Сейчас мы уедем –далеко, он не найдет тебя. Я увезу и не отдам тебя ему. Ты мне веришь?
Егор прижимал меня к себе, снова до боли сильные руки сжимали мои плечи.
– Егор, это бесполезно, разве ты ещё не понял?
– Почему ты не хочешь бороться?
– Я боролась, я бегала почти два года. Жила в постоянном страхе. Ты хочешь, чтобы все продолжалось? Я устала.
– Но я буду с тобой, ты будешь не одна.
– Ты бросишь все и будешь охранять меня? Одна клетка сменится другой. Я не хочу для тебя такой жизни. Не хочу волноваться о тебе каждую минуту. Не хочу думать о том, что ты можешь не вернуться.
– Вера, пойми, это временно. Мы разберёмся и разгребем все это дерьмо. Я найду доводы и методы, как все решить.
– С Бесом надо бороться его методами, я так не умею и не смогу.
– Зато я смогу.
Глава 37
Вера
Два огромных внедорожника неслись по обледеневшей трассе. Справа и слева были бескрайние снежные поля, лишь вдали виднелся черный лес. Колеса вырывали клочья снега, дворники работали, расчищая обзор.
Я не знаю, куда меня везли, но Егор сказал,что там безопасно и меня не найдут. Он такой наивный иногда, но я не стала его переубеждать, если мужчине хочется спасти женщину, пусть спасает, на то он и мужчина.
Ехали только я и двое парней со мной в машине, столько же в другой. Тихо играла музыка, трещала рация, парни о чем-то переговаривались. Егор остался в городе уладить какие-то дела, но перед отъездом все-таки надел на меня тёплую шубу. Если ему так спокойней, то пусть будет шуба.
Обещал приехать, как все уладится. Что все? И как этовсе уладить – я не представляла. Пусть еще хоть несколько дней, хоть несколько часов продлится моя свобода. Но я бы все на свете отдала, лишь бы Егор не лез в это дерьмо. Пусть бы он жил своей жизнью и не знал никогда такого человека, как Толя Бес. Но тут пришла я, и все у молодого, успешного, сильного мужчины пошло, мягко говоря, не очень.
Судьба или случайность? Вся моя судьба – это сплошной несчастный случай. Случайно родилась, случайно по глупости вышла замуж, случайно оказалась не в то время и не в том месте. Я заставляла себя не думать о том, как сложилась бы моя жизнь, не пойди я в тот ресторан, не потеряй ребенка. Заставляла себя не представлять, какой бы он был.
От слез печёт глаза, опускаю веки, думаю о Егоре. Представляю его улыбку, его глаза, что так жадно смотрят на мои губы. Тут же машинально трогаю их пальцами. Его поцелуи такие разные, в них нежность, страсть, голод, забота. Как много в нем всего. Не жалею ни одной минуты, что была с ним. Как бы ни сложилось дальше, но я благодарна судьбе, первый раз в жизни благодарна, что я встретила этого мужчину.
Едем долго, наверное, часа три уже. Пейзаж за окном то сменяется лесом, то захудалыми придорожными кафешками и заправками. Опускаются сумерки, за ними темнота, даже не видно звезд и луны. Только фары режут дорогу.
– Парни, у нас проблемы, – в рации раздался голосмужчины из впереди идущей машины.
– Что там?
– Впереди мало что видно, но очень плохая дорога. Надо сбавить скорость.
– Скорость не сбавлять.
Пытаюсь вглядеться, снег хлещет по лобовому, впереди на приличном расстоянии видна наша машина, смотрю на спидометр, летим почти сто двадцать километров.
– Впереди перекрыта дорога. Парни, вы слышите? Черт!
Видим, как машина делает резкий поворот, пытаясь уйти от столкновения с чем-то. Её нещадно крутит на дороге, вот-вот выбросит в кювет. Мы сбавляем скорость, но нас тоже заносит, водитель выкручивает руль в другую сторону. Наконец замираем на месте.
– Что у вас? – это кричит в рацию мой водитель. Он уже хочет открыть дверь и выйти посмотреть, но я останавливаю его, прикасаясь к плечу.
– Не ходи.
Салон автомобиля накрывает тишина, рация молчит, дворники скребут стекло. Отчетливо слышим два выстрела. Я вздрагиваю, зажимаю рот рукой, чтобы не закричать.
– Разворачивайся, едем назад! Там, позади, был поворот в лес.
Охранник приказывает водителю, тот выворачивает руль. Дает по газам, машина слегка пробуксовывает на ледяной дороге, но летит вперед.
– Почему молчит рация? Что там с ними? Может, надо вернуться? – задаю сразу много вопросов, чтобы как-то успокоиться и не думать о том, что те парни уже мертвы.
– Наша задача доставить вас в назначенное место, мы не можем отвлекаться, зная о том, что вам может грозить опасность.
Едем совсем недолго, я стараюсь не начинать истерику, вглядываюсь в темноту за окном. Но отчетливо видно, что нашу полосу резко освещает свет фар, на нашем пути стоит машина. Очередное резкое торможение, парни вытаскивают оружие, но мотор не глушат и не выходят.
Подъезжают еще два внедорожника, все двери одновременно открываются. Первым выходит Анатолий, за ним мужчины с автоматами, но это далеко не дневной ОМОН. В свете фар четко видно, как ветер развевает полыего расстёгнутого чёрного полупальто, снег путается в волосах. Он идет к нам навстречу, расставив в разные стороны руки в перчатках, чуть склонив голову и щурясь от света ксеноновых ламп.
И он улыбается, сука, он улыбается. Он, как всегда, доволен собой, он победитель, он чемпион по жизни.
– Вероника, мы едем домой, выходи.
– Вам не надо выходить, пока вы здесь, он ничего не сделает.
Моя охрана на позитиве. Да, мой муж всего за несколько часов узнал, куда и на чем меня везут, догнал, перекрыл дорогу, и, конечно, он ничего не сделает. Спросит, который час, и поедет обратно.
– Птичка, выходи! В этом забытом богом краю собачий холод. Как здесь люди живут, не понимаю?
– Надо идти, он не уйдет все равно. Будем сопротивляться, сделаем только хуже.
Медленно открываю дверь, выхожу, кутаясь в длинную шубу, сапоги утопают в снегу, стоим на обочине. Охрана выходит вместе со мной, хотя их никто не просил. Парни не прячут оружие, только крепче его сжимая. Ветер стихает, но снег все так же идет. Я не чувствую холода, по венам течет чистый адреналин.
– Ты так любишь устраивать эффектные сцены, Анатолий, в тебе погибает великий актер.
Как только подхожу к мужу, его охрана вскидывает автоматы и целится в моих парней. Они ждут только его приказа, любого знака: кивка головы, взмаха руки.
– Толя, нет. Не надо этого делать. Я тут, с тобой. Они ни в чем не виноваты. Прошу тебя, не надо.
Мой голос дрожит, стараюсь говорить спокойно и смотреть Бесу в глаза. Только бы не сорваться на крик и не умолять, он этого не любит.
– Ты такая красивая, Птичка, – снимает перчатку, тянется к моему лицу, проводя пальцами по губам.– Поцелуй меня.
Стою в ступоре, автоматы так и не опущены, теперь холод пробирает до костей, у Толи расширенные зрачки, он под кайфом, ему все равно, что сейчас будет происходить. Он хочет получить то, что просит.
Подхожу ближе, приподнимаясь на носочках, чтобы дотянуться до его губ. Слегка касаюсь их своими, замираю на несколько секунд, но как только хочу отстраниться, меня резко хватают за шею и целуют уже по-настоящему. Жадно. До боли. Лишая воздуха.
– Машины в кювет и сжечь, – громкий Толин приказ, как только он отрывается от моих губ, но все так же прижимая к своему телу.
– Нет, не надо. Прошу тебя, не трогай их, – словно вымаливаю жизнь этим людям, хватаюсь ледяными пальцами за его пальто.
Он меня тянет к машине, к той, на которой приехал, я упираюсь, постоянно повторяя, чтобы он не трогал парней, оборачиваюсь назад, пытаюсь отыскать их. Нахожу, они стоят в стороне, оружие отобрали, но они живые.
Уже в салоне через стекло вижу, как машину сталкивают с дороги в небольшой овраг, обливают из канистр, вспыхивает огонь. Мы разворачиваемся, проезжаем мимо, быстро набираем скорость, Толя сам за рулем, больше с нами никого нет. Позади раздается взрыв, я вздрагиваю, оборачиваюсь, но видно лишь зарево огня.
– Их точно не тронут?
– Точно.
– Спасибо.
– Дома скажешь спасибо.
Глава 38
Вера
Снова едем в тишине. Тишина – это теперь мой самый лучший друг, лучше она, чем крики, звук щелчка предохранителя и вой сирен. Мне так много хочется спросить у Толи. Десятки вопросов, предположений, я уже сама на них ответила, сама сделала выводы и приняла решения.
Но мне так хочется слышать все от него. Что с Егором? О чем они говорили? Говорили ли вообще? К какому решению пришли? Где этот долбаный альфа-самец, начальник службы, мать ее, безопасности Глебушка? Защитил ли он его? Только бы он был живой, Господи, только бы живой.
Нас обгоняет одна машина, пристраивается впереди, как сопровождение, вторая светит фарами сзади. Давно я так не ездила– при полной охране. Смотрю на Толю, он внешне совершенно спокоен, одной рукой держит руль, второй сигарету. Запах табака заполняет салон, проникает в легкие, жутко хочется курить.
Толя докуривает, сигарета летит в окно, из внутреннего кармана пальто достает пластиковый пакет, кидает мне на колени.
– Там твой паспорт. Настоящий паспорт, телефон и кольцо. Надень его.
Открываю конверт, правда, мой паспорт, Бессонова Вероника Геннадьевна, как теперь избавиться от отчества, не представляю. Мой телефон, старый, даже заряжен, надо вспомнить его номер. Два кольца, красивые, идеальные. Для чего они мне, такой неидеальной? Кручу в пальцах, смотрю, как сверкают бриллианты. Снова не смею ослушаться, надеваю, хотя так хочется выкинуть их в окно вслед за Толиным окурком.
– Куда мы едем? – нарушаю тишину, распихиваю телефон и паспорт по карманам шубы.
– В аэропорт. Еще часа полтора ехать. Ебучий край, одни сугробы и холод. Если начнется метель, рейс не выпустят.
– Как ты меня нашел?
– Геолокация у твоих сопровождающих не была отключена. Мои парни быстро сообразили.
– Я не об этом. Как ты вообще меня нашел?
– Случайно, ты хорошо пряталась, Птичка. Я ту компанию, за которую так впрягается Воронцов, пробивал давно. Людей отправил – узнать, прощупать, связи наладить. И вот в одном из торговых центров тебя узнали. Я даже не поверил. А дальше выследили, сказал, чтобы не трогали, приеду, сам разберусь. Вот, приехал. Разобрался.
Как тут не поверить в судьбу? Я в этом городе была всего три дня, именно в том торговом центре я услышала разговор двух женщин и забытый телефон старой экономки. Особняк, встреча с Егором, компания, которая приглянулась Толе, все сплелось и завязалось тугим узлом.
С языка так и хотел сорваться вопрос: «Что там с Егором?», но я не могла себя заставить его произнести. Нет, я боялась не за себя, за него. Неизвестно, что Толе может прийти на ум, какую очередную театральную сцену он может устроить.
– А те птицы с оторванными головами в лесу, это твоя работа?
– Аха-ха-ха-ха! – Толя разразился диким смехом, запрокидывая голову. – Тебе тоже понравилось? Я знал, что ты оценишь. Нет, я сам им башки не отрывал, но я бы смог, ты же знаешь.
– Да, ты бы смог.
– Как символично, птица с оторванной головой, брызги алой крови на белоснежном снегу. Красиво, правда? Я не знаю, я еще не решил, оторву ли я голову своей Птичке? За то, что трахалась с другим мужиком! Раздвигала перед ним ноги, стонала и кричала, как последняя сука!
Резкая перемена настроения, вот только совсем недавно Толя смеялся, теперь же он орет, стучит руками по рулю, готовый его вырвать. Я вжимаю голову в плечи, сильнее укутываясь в шубу, зажмуриваю глаза.
Но дальше происходит то, чего я совершенно не ожидала. Его тяжелая ладонь накрывает мои волосы, нежно поглаживая, перебирая пряди. Он болен, он реально болен. Если мне не оторвут голову прямо сейчас, оросив моей кровью белый снег, как тем птицам, то это точнослучится, но чуть позже.
Толя знает, что я была с Егором, нет смысла отпираться и выгораживать его. Боюсь открыть глаза, встретиться с бешеными глазами своего мужа.
– Тебе интересно, что с ним?
Он убирает руку, машина набирает скорость. Да я бы все отдала, чтобы узнать, что с ним все хорошо.
– Что с ним? – выдавливаю из себя вопрос и так боюсь услышать ответ.
– Все хорошо, мы договорились.
– О чем?
– Он забывает о тебе, но помнит, чья ты жена. Я забываю о нем и этой несчастной проблемной компании. На время. Но я был очень убедителен. Ты знаешь, я умею, когда захочу.
– Ты говоришь правду?
– Разве я тебе когда-нибудь врал, Птичка?
Заглядывает в мои глаза, ища там ответ или подтверждение своей правоты. Нет, он никогда мне не врал.
– Он жив? – последний вопрос, ответ на который я хочу знать, больше ничего не важно.
– Жив. Но мне очень, очень нужен вход в эту область. Я сказал, что он будет, но, сука, ты, Вероника, сука, как всегда, все испортила!
– Причем тут я?
– Потому что все идет через жопу, когда я думаю о тебе. Хотя, ты знаешь, он держался молодцом, такой патриот. За край, за область, за народ, за жизнь без наркоты, хоть на выборы выдвигай. Зачем ему какая-то шлюха, как ты?
– С ним все в порядке?
– Птичка, еще одно слово, я разверну машину и всажу пулю ему в голову. Лично.
Хочется сказать ему спасибо, но язык не поворачивается. Горло словно стянуло железной проволокой. Егор жив, это главное, остальное неважно. Остальное не имеет значения. Все правильно, так и должно быть. Именно так, никак иначе, ну кто я такая, чтобы на меня обменивать целые компании? Нет, все правильно.
Любой бы так поступил, ну кто в здравом уме будет разменивать состояния на женщину с сомнительной репутацией? На какую-то шлюху? Все правильно, я не виню его. Наши отношения, если их можно назвать отношениями, изначально никуда не вели.
В голове, словно колокольный звон, звучат одни и те же фразы. Они повторяются, откладываются на сердце толстым осадком. Слезы сами текут по щекам, отворачиваюсь к окну, чтобы Толя их не видел. Главное, что он живой, остальное не имеет значения. Остальное уже не важно.
Глава 39
Вера
Рейс задерживали, не выпускали даже частные джеты. Толя нервничал, постоянно с кем-то разговаривал по телефону, словно и забыл обо мне. Вот бы это случилось на самом деле. Нас накормили, но кусок не лез в горло. Сжимала в руках свой старый телефон, но не помнила ни одного номера.
Даже если бы и вспомнила, что я скажу Егору? Прости, извини, так получилось, мой муж подонок? Смешно, но не до смеха. Я бы просто хотела услышать его голос, мне нужно знать, что с ним все в порядке, что ему ничего не угрожает. Надеюсь, очень надеюсь на Глеба, пусть он его защитит любыми способами.
Как только разрешили взлет, уже почти в восемь утра, начало болеть сердце. Долго умывалась холодной водой, грешила на крепкий кофе. Толя вроде успокоился или закинулся очередной дозой, но ко мне не лез. Летели долго. Периодически проваливаясь в сон, видела только кошмары, от которых резко просыпалась в холодном поту.
Не хотела верить, что такое может случиться и случилось на самом деле. Не хотела больше этого видеть, но, закрыв глаза, словно летела с обрыва в пропасть. Задыхалась, кричала, срывая голос, чтобы они остановились, чтобы прекратили его избивать.
Егор стоит на коленях, кругом большое и темное пространство, много автомобилей, вроде подземная парковка. Трое методично наносят удары, мужчина совершенно ослаблен, он не отвечает, принимает все покорно. Светлая рубаха залита кровью, голова безвольно свисает на грудь.
Почему он не сопротивляется? Почему рядом никого нет? Где Глеб, где вся охрана? Все очень реалистично, я будто вижу все со стороны. Кричу, разрывая легкие, чтобы они остановились, чтобы не трогали, не делали ему больно. Егор заваливается на бок, его продолжают избивать, пиная ногами.
Мне так безумно больно самой, сердце болит, обливается кровью. Я плачу, просыпаюсь, слезы бегут по щекам, руки трясутся.
– С вами все в порядке?
Улыбчивая стюардесса с тревогой заглядывает в мое заплаканное лицо, пытаясь понять, что со мной.
– Да, спасибо. Все в порядке.
– Может быть, воды?
– Принесите что покрепче. Виски со льдом.
Он солгал, Толя солгал мне, что не трогал Егора. А может, это просто кошмар, дурной сон,и мои страхи напрасны? Пусть это будет так.
Стюардесса принесла спиртное.Сделав пару глотков, я тут же вспомнила, как Егор вливал в меня коньяк, как потом между нами был совершенно дикий секс. Вкус его губ на моих, вкус коньяка и запах его тела. Толчки внутри меня, глубоко, так, что мое лоно сжимается от воспоминаний.
Я забыла, забыла сказать ему самое главное. Пусть даже он бы посмеялся надо мной или промолчал бы, но сейчас мне было так важно, чтобы я сказала ему эти слова. Там, стоя у автомобиля, который должен был увезти меня на какую-то далекую заимку в тайге. Я должна была сказать, что люблю его.
Я чувствовала, как он смотрит на меня, в то утро, стоя на крыльце особняка. Открыв глаза, я увидела его в лучах яркого морозного солнца, снежинки путались в его волосах, карие глаза смотрели с интересом, а я совершенно не слышала, что он мне говорит. Дурная женщина. Мои первые слова о любви так и не были произнесены. Но я уже тогда его любила.
– Уважаемые пассажиры, наш самолет совершает посадку… – из динамиков полилась плавная речь бортпроводницы. – Командир корабля и экипаж прощаются с вами. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до полной остановки.
Я даже не почувствовала, как шасси коснулись посадочной полосы. За иллюминатором разливалось ласковое южное солнце. Подали трап, Толя, не прицепившись за время полета ко мне ни разу, схватил за руку и потащил на выход.
Странно, но наш борт остановился где-то на задах аэропорта, машина не подъехала, пришлось идти пешком до стоянки. Недавно шел дождь, мокрый асфальт и лужи. Толя идет, широко шагая, охрана едва успевает за нами, в воздухе напряжение и тревога.
Открытая парковка, кругом высокий забор, Толя останавливается, замирает около черного автомобиля, смотрит на меня. Но внезапно сильно дергает головой назад, птицы срываются с натянутых проводов, охрана падает на землю. Я стою, не в силах сдвинуться с места, смотрю на круглое отверстие в Толином лбу. Снайпер. Его снял снайпер четким профессиональным выстрелом в лоб.
Откуда-то подбегает охрана, валит меня на мокрый асфальт рядом с мужем. Грузное тело прижимает меня к земле, от кого-то защищая. А я смотрю, как загипнотизированная, на Толин лоб и ровное отверстие в нем. Кровь, растекающаяся под ним, только делает асфальт еще темнее, но на кровь она не похожа, просто черная жидкость. «У него даже кровь черная», – вот вторая мысль после увиденного, а первая была: «Как красиво». Я точно больная, если считаю смерть красивой.
Открытые глаза смотрят в голубое небо, рот слегка приоткрыт, словно в удивлении, и лужа черной крови под его головой. Слишком красивая и слишком легкая смерть для Толи Беса.
Тишина пропадает, пространство наполняется шумом, голосами. Вой сирен, меня поднимают с асфальта, молодой полицейский с удивлением осматривает меня в длинной шубе.
– Вы в порядке?
– Почему сегодня все интересуются, в порядке ли я?
– Не понял?!
– Да, со мной все в порядке.
– Вы что-нибудь видели или слышали?
– Да, видела, как моему мужу в лоб всадили пулю. Вы видели когда-нибудь такое? Это был снайпер?
– Мы не можем точно сказать, кто это был, следствие покажет. Пройдемте, здесь сейчас будут работать эксперты.
Глава 40
Егор
Сквозь сон или словно наркотический дурман слышал писк приборов. Хотел открыть глаза или пошевелить рукой, но ничего не получалось. Все словно в тумане, голова не соображает, жутко раскалывается. Во рту сухо, так что слиплись губы, хочется пить.
Ничего не помню. Стараюсь успокоиться, не дергаться, воспоминания, как вспышки фейерверка, перед глазами. Вера, ее глаза, полные отчаяния, но все равно с верой в меня. Она уехала, как я и хотел, не сопротивлялась, не говорила, что это бессмысленно и бесполезно. Просто покорно слушала, кивала головой.
Снова писк приборов, отчетливый запах медикаментов. Получается дернуть рукой, писк становится еще сильнее. Чувствую, что в помещение входят, чьи-то руки поправляют на мне провода. С трудом, но получается чуть приоткрыть глаза.
Девушка в белом медицинском колпаке и маске на лице. Лишь одни большие карие глаза. «Как у Веры», – приходит первая мысль. Девушка заботливо заглядывает в мои глаза, скользитвзглядом по лицу,смотрит снова на приборы, которые не перестают пищать.
– Я сейчас позову доктора. Все хорошо, только не двигайтесь.
Она быстро уходит, смотрю в белый потолок, освещенный тусклой лампой. Невозможно понять, день сейчас или ночь, сколько времени я здесь нахожусь. Но голова кружится, даже если я лежу и ничего не делаю. Поднимаю руку, медленно подношу к лицу. Одна сторона опухшая, но глаза видят хорошо. Ощупываю голову, вся в бинтах. Что же случилось? Сука, ничего не помню.
Закрываю глаза, опять уносит, закручивая воронкой, в пропасть. Снова кто-то рядом, уже несколько голосов. Узнаю Морозова, хочу встать, спросить, что я тут делаю, где Вера, но ничего не выходит.
– Какие прогнозы?
– Состояние тяжелое, но стабильное. Организм сильный, но внутренние травмы очень серьезные, плюс черепно-мозговая травма, словно его ударили головой обо что-то твёрдое несколько раз. Операция прошла успешно, теперь только время и покой, да, и, конечно, мы делаем все возможное для скорейшего выздоровления Егора Ильича.
– Спасибо, – Морозов, как всегда, краток.
Доктор уходит, я еще раз пытаюсь открыть глаза. Глеб совсем рядом, плотно сжимает губы и скрипит зубами, злится.
– Егор, все будет хорошо. Эскулап сказал, ты справишься, уже справился. Ну, если он спиздел, я разнесу эту элитную больничку, сравняю до клумбы. Ты знаешь, я могу.
Он может, я знаю. Но меня волновало совсем другое, то есть другая. Он знал, что я хочу услышать, смотрел на меня и молчал.
– Я виноват, знаю. Отпустил тебя одного. Не стоило верить всем словам Беса, таким чертям вообще не стоит верить. Бля…ь, я не знаю, что сказать, только я виноват, что ты сейчас здесь.
Он резко отходит от меня, вижу только его размытый силуэт, как мечется по палате и колышется белый халат, наброшенный на плечи.