Ольга Васильевна Чемерская
На сцене – ведьма Марьяна
Власть навьи
В городском оркестре заболел скрипач, и Марьяну позвали на подмену. Вот уже вторую неделю ездила она в город на репетиции и обратно. Произведение знакомое, когда-то она его уже исполняла и в оркестр вписалась очень гладко. Одно плохо – ежедневные поездки туда и обратно утомляли чрезмерно, и она искренне не понимала, как люди живут в больших мегаполисах, когда от дома до работы приходиться добираться полтора-два часа. Перед выходным днём в пятницу Марьяна позволила себе небольшой шоппинг и возвращалась в Ольгинку на последнем автобусе, уставшая донельзя. Может быть, поэтому всё так и сложилось…
– Всё, приехали. Двигатель сдох! Ёшкин кот, – раздраженно объявил водитель маршрутки, показывая на дымящийся передок автобуса. Пассажиров на последнем рейсе маршрутки оказалось немного. Марьяна вышла из автобуса и вдохнула свежий осенний воздух: невдалеке, в сумраке деревьев виднелась небольшая гостиница для дальнобойщиков, а до Ольгинки мотать пешкодралом ни много ни мало – километра три.
Несколько пассажиров, ругаясь нехорошими словами с водителем, вышли следом и решали, остановиться в убогой гостинице, больше похожей на дачный домик или идти пешком три километра по ночной трассе. Выбрали первое.
Последней, кряхтя, автобус покинула древняя старушка с небольшим клетчатым баулом. Она смешно косолапила и покряхтывала, волоча сумку.
Марьяна подумала, что ни разу не встречала эту старушку раньше. Но коли такая немолодая женщина решилась пойти до села, то и Марьяна вполне может себе позволить. Да и случись что, бабулю подстраховать. Выглядела она неважнецки: двигалась рывками, словно шарнирная кукла, бледное лицо в свете фонарей больше напоминало резиновую маску, седые волосы выбились из-под платка и болтались по обе стороны лица плетями. Бабуля крепилась, конечно, но создавалось впечатление, что сумку ей нести очень тяжело.
На небе стояла полная луна, разливая по округе ровный голубоватый свет. На стоянке уже никого не осталось, кроме водителя. Бабушка семенила короткими быстрыми шажками и вскоре пропала, перешагнув границу света, исходящего от многочисленных фонарных столбов, в зону тьмы, освященную только полной луной. Марьяна припустила, чтобы быстрее догнать старуху, и тоже побрела вдоль обочины, в окружении чёрных деревьев, ещё не полностью сбросивших пожелтелую листву.
Шли они минут десять, а может, пятнадцать. Было впечатление, что время остановилось. Дорога вилась, луна смотрела свысока, а две женщины бесстрашно шли по ночной трассе навстречу ярким огням Ольгинки. Они шли и шли, а огни словно не двигались с места: как висели на горизонте, так и висели. Мерцали себе потихоньку, словно звезды, до которых лететь не долететь.
В какой-то момент бабка крякнула и согнулась пополам.
– Господи, что с ней… Нехорошо?.. Бабушка! Что с вами? Вам помощь нужна?
Бабка продолжала хрипеть, но держала в руках клетчатую сумку. Не отпускала. Что-то важное, видимо, лежало в ней.
– Давайте сумку, она, наверное, тяжелая, – сказала Марьяна, подбежав к старушке, и вытянула чуть ли не насильно из рук старушки сумку. То ли спазмом бабку скрутило, то ли страшно было ей богатство своё отдавать… А как только Марьяна сумку в руки получила, саму вдруг сильно прихватило. В голове гул, словно бревном по голове огрели. Мир вокруг двоится, вибрирует. Что случилось, понять было невозможно. Только тело налилось тяжестью. Одно успела увидеть Марьяна: что старушка дух испустила и упала мешком на землю.
– А! – воскликнула Марьяна. А голос, словно со дна глубокого колодца прозвучал.
– Ну вот и ладненько. Бабка совсем никчёмная была. Правда выбирать сильно не приходилось. Чего было, то и прибрала. «Ну что, девка, пойдём-ка домой», – произнес чей-то голос, и Марьяну потянуло вперёд: «домой».
Другая бы и подчинилась. А Марьяна давай в голове перебирать, что такое могло в неё вселиться. А пока ответа нет, домой идти не стоит, вдруг ещё лихо в дом принесёшь – беду, то бишь… Встала Марьяна как вкопанная и ни туда ни сюда!
– Эй, что это ты такое удумала? Вперед, сказала. Домой иди!
А Марьяна ни в какую. Нежить, что в неё вселилась, рукой или ногой пошевелить-то может, но чтоб идти в правильном направлении – никак! Марьяна ей сопротивляется.
– Ах, так! Ладно. Сама потом ныть будешь, – крякнула нежить и давай к столбу пятиться. Шажок к шажку, и вот она у электрического столба. Руки тянет и хватается за пасынок. Приставка такая к столбу деревянному. А дальше всё окунулось во тьму.
Тело Марьяны медленно двигалось по длинному узкому проходу, стены которого казались теплыми и шершавыми. Скорее всего, деревянными. Тьма сгущалась вокруг, сдавливая грудь, и Марьяне всё труднее становилось дышать.
Но вот в темноте забрезжил тусклый свет, как от трухлявого пня, и Марьяна ввалилась в маленькую комнатку, пол которой был засыпан соломой. Окон не было вовсе, а проход, по которому она только что шла, быстро-быстро стал затягиваться. Она бросилась было обратно, да поздно.
Комнатка напоминала по форме бочонок, стены которого были, похоже, обшиты сосновой корой. Нет. Стены выглядели так, словно сосну вывернули корой внутрь. Кое-где можно было заметить белый мох. Пахло сырой землёй…
Марьянку толкнуло, будто тоже вывернуло наружу, и перед ней появилась навка, невея, навь – нежить. Покойница, что бродит по земле, не в силах покинуть этот мир. Ни жива ни мертва. Такие силу у людей воруют, вселяясь в чужие тела и проживая кусочек чужой жизни. Но с Марьяной не повезло навке – не на ту напала!
– И кто ж ты такая будешь? Супротив навьи пошла?
– Да так. Тебе какое дело?
– Сразу не поняла, что за дух от тебя идёт, а сейчас вижу – ведьма ты!
– А если и ведьма? То что?
– Не Зосимы ли ты дочь? Здесь только Зосима мне противилась. Будешь подчиняться, мы вместе такое можем устроить!
– Не дочь. Правнучка я Зосимы. Но устраивать, извиняюсь, ничего не хочу. Отпусти меня. Где тут выход? Со мной тебе всё равно ничего не светит.
– Светит, не светит… Теперь тебе до следующего полнолуния здесь куковать. Я только в следующем месяце могу кого-то прибрать взамен тебя. Попалась же… нечистая сила. Теперь в этой конуре сидеть придётся…
– Может, отпустишь? А то колдовать начну.
– Ну, колдуй.
Конечно, ничего у Марьяны не получилось.
– А знаешь что? Хочешь провести время с комфортом?
Марьяна даже реагировать не собиралась. Знала она, что сделки с нежитью ни к чему хорошему не приводят.
Марьяну слегка подташнивало: от навьи пахло тленом и разложением. И вообще, кажется, у неё начиналась клаустрофобия. Раньше она даже не подозревала, что это такое. Но здесь всё было опасно пугающим.
– Если позволишь, мы можем тут всё устроить по-человечески. Две комнаты, кухня, зал, туалет и так далее, и тому подобное…
– Как это?
– Я умею. А тебя бабка не научила? Ведьмы должны такое уметь. Это колдовство средней руки. Не велико-то дело. И будем мы с тобой жить поживать…
И так она нажим поставила на – ить да на – ать, что Марьянке прям не по себе стало.
– И привыкать не хочу. Выпусти. Дела у меня.
– Выпусти… дела… теперь все твои дела – мои дела. Или вместе или…
– Что или? Рассказывай!
– Сама я уйти не могу. Только если меня заберёт кто. Или помрёт… Видишь сума?
Исподволь посмотрела она на Марьяну и продолжила:
– Так это не сума. Это букетик с моей могилки.
Пригляделась Марьяна: и правда, букетик. Засохший. Уже и на букет не похож, но всё ещё существует. На колдовстве держится.
– Кто у меня сам этот букет возьмет из рук, тот и станет о моей душеньке заботиться. Носить меня в себе. Лелеять.
– А другого решения нет?
– Можешь силой выгнать. Да как, ты же не знаешь! – пожала плечами навьи кокетливо до жути.
Марьянка примолкла и стала думать. Но все мысли – мимо. Ну не сталкивалась она ещё с подобным. Сидит на соломе и дрожит. Уже и зубы в пляс пошли.
– Может, камин разведем? В душике помоешься…
– Что я должна делать?
– Всего-то навсего пустить меня.
– Нет! И не мечтай!
– Мёрзни, мёрзни волчий хвост…
Через час Марьяна поняла, что дубеет. Этой ночью обещали первые заморозки до минус пяти. А может, навьи стужу наводит?
Марьяна сидела, прижав колени к груди, а навьи кружила по тесному пространству дупла и выла. Выла всё громче и громче… и громче. Вой чем-то напоминал песню, что навывают мамочки, качая младенцев в люльке.
– Хватит! – наконец взвизгнула Марьяна, не выдержав испытание. Навьи остановилась, подплыла к ней и встала ровно напротив, взирая на жертву невидящими мёртвыми глазами. Марьяна затаив дыхание ждала, что навьи что-то скажет, но та нависла над ней и, мерцая синеватым холодным светом, смотрела сквозь неё несколько минут, не мигая. Скрипка давила на бедро, чуть согревая и не давая Марьяне совершенно выпасть из реальности. Выдох вырвался из неё белым облачком и застыл инеем на ресницах.
– Хорошо. Давай зажжем камин, – стуча зубами, сказала ничтожная в своих попытках что-то сделать ведьма, зная уже, что пожалеет.
Навьи словно ждала сигнала: хлопок – и она в теле Марьяны. Ведьму передёрнуло. Стало ещё холоднее, и она подумала: «Всё. Вот и смертушка пришла».
Но тут руки и ноги зашевелились, и ведьма услышала в глубине сознания приказ: «Впереди тебя стена. Толкай её!»
Сумрак перед Марьяной был наполнен паром от её дыхания, поэтому представить стену перед собой не представляло проблемы. Марьяна выставила руки вперед и почувствовала кожей шершавую поверхность штукатурки. Уперлась и толкнула…
Через десять минут ей уже стало жарко от тяжелой работы. Вместе с навьи они создали зал с камином, кухню, ванную и продолжали дальше раздвигать пространство направо, налево, прямо… В бревне электрического столба был скрыт огромный потенциал. Дерево давно перестало расти, жизненные соки в нём высохли и уже не могли вскормить зелёную листву по весне, но оно всё ещё отзывалось на попытки вернуть себя к жизни. Как навьи…
– А откуда берётся всё это? – спросила у неё Марьяна, создавая диван, одеяло, подушку, а потом и ковёр, ткущиеся прямо из воздуха.
– В природе всё есть: дерево, металл, лён и шерсть. Из этого и лепим мир. Зная рычаги, зная желаемый результат – нужные элементы подтягиваются сами, а уйдем, и вернётся всё на круги своя…
– Думаешь, и ведьмы это всё умеют?
– А как же. Конечно, умеют. По крайней мере, в давешние времена… умели точно. Ну вот и последняя комнатка. Здесь мы поставим люльку.
– Зачем тебе люлька? – спросила Марьяна в недоумении. На секунду навьи задумалась, не зная, что сказать, а потом:
– Не твоего ума дело, – вдруг прогремело в голове у Марьяны, и навьи, выскочив из тела ведьмы, заперла дверь детской изнутри.
Квартирка отдаленно напоминала Марьяне то жильё, что последние четыре года она снимала на пару с подругой, пока училась в консерватории. Именно его она и воссоздавала, чтоб хоть немного обрести чувство защищенности. Только навьи постоянно вносила свои коррективы. В интерьере отобразилась вся её вековая память. Где только не обитала все эти годы, проведенные в скитаниях навьи. Марьяна угадывала внешние характерные черты интерьеров с начала девятнадцатого века до современных жилищ с евроремонтом: столько элементов разных стилей привнесла она в создание жизненного пространства электрического столба.
Марьяна подошла к камину и стала искать спички. Представила, что они лежат на столе. Обернулась и нашла их там.
Вскоре в камине затрещал огонь, и тесное пространство комнаты-дупла наполнилось теплом. Марьяна размякла, и чувство тревоги начало потихоньку испаряться. От неё самой в воздух поднималась терпкий пар, настолько продрогла и «остыла» Марьяна, окутанная инеем навьи. Сидя в уютном каминном кресле, она не заметила, как стала клевать носом.
Только не долго счастье длилось. Ещё сон не овладел девушкой целиком, как она снова услышала вой. Навьи затянула свою колыбельную…
Марьяна опустила ноги на соломенный пол и почувствовала лёгкое головокружение. Голова, словно налитая чугуном, клонилась набок. Глаза, казалось, стремились выкатиться из орбит. Ноги ломило, словно кости скручивал ревматизм. Может от холода, но вернее, что магия навьи угнетающе действовала на её физическое состояние.
Марьяна негнущимися, затёкшими в неудобной позе пальцами вынула из футляра скрипку и заиграла. Она всегда обретала уверенность и спокойствие, играя. Приходящее во время игры умиротворение уносило её на кончике смычка куда-то, куда не могли добраться зло, обиды, несчастья и боль.
…Но нежить завыла ещё громче. Так они соревновались полчаса, час. И Марьяна выдохлась.
– Нет. Так просто невозможно! – закричала она и распахнула дверь детской, едва преодолев длинный коридор бесконечного пространства квартиры-столба. – Ну не плачь, умоляю тебя! Почему ты так плачешь? Должна же быть какая-то причина?
Навьи, которая стояла к ней спиной, вдруг резко развернулась, оказавшись прямо перед глазами.
– Почему я плачу? Я плачу…
– Твой голос звучит как плач. Или как бесконечно унылая колыбельная. У тебя был ребёнок?
– Ребёнок. У меня был ребёнок… – пыталась поймать навьи ускользающее воспоминание. Но оно не являлось. Осталась лишь боль…
– Вспомни же! Вспомни! У тебя был ребёнок.
Глаза навьи смотрели в пустоту детской и ничего не выражали.
– Пошли в зал. Я помогу тебе всё вспомнить.
Женщины, живая и мертвая, вошли в крошечный зал. По лицам забегали, засуетились жёлтые отсветы огня. Марьяна сняла с шеи прозрачный камень горного хрусталя на цепочке и начала раскачивать его, словно маятник перед глазами покойницы.
– Ребёнок… ребёнок… – запричитала навьи, впав в состояние транса. А потом заговорила:
– Я вышла замуж по любви. Мой возлюбленный был богат, статен, но, к сожалению, не молод. Он женился, чтобы поскорее родить наследника, и выбрал меня из всех других. Я была так счастлива! Уже через месяц его семя взошло. Он носил меня на руках, исполнял все прихоти, но на пятом месяце случился выкидыш. Мой милый утешал, поддерживал, берёг меня. И вот я снова беременна! – говорила она и лицо её светилось счастьем. – То ли проклятье, то ли… три года я теряла наших детей. И вот, когда надежда снова забрезжила на горизонте, мой милый привёл на супружеское ложе служанку. Я то беременна, то мокрая, то больная. А она сразу понесла, и через девять месяцев мы обе родили. Я – девочку. Она – мальчика-крепыша. Моя девочка плакала ночи напролёт, а мальчишка, сытый и дородный, спал спокойно, уверенный в своей судьбе. Ведь мой супруг всё чаще проводил ночи у служанки, – навьи на минуту задумалась, уносясь далеко в своих воспоминаниях…
– А как отгремели рождественские колокола, малютка моя захворала. Жар никак не спадал… и через три денёчка её не стало. Умом я понимала, что нет больше в живых моей кровиночки, а сердце отпускать её не хотело. Уже и тельце маленькое остыло, а всё держала её у груди и баюкала.
Тогда пришли люди и забрали у меня дитя. Я криком кричала. Выпью ночной, волком выла на луну, а боль всё не уходила. Люди говорили, что я ума лишилась из-за дочки, а я лишь могилку её увидеть хотела. Выбегу на двор босая и за ограду. Меня ловили и запирали в бане. Там и смертушка моя пришла. Забыли про меня, и я в той бане-то и окоченела ночью.
Восстав из мертвых, я сызнова пошла могилку искать… доченьки моей ненаглядной. Вот уж двести лет и ищу. И нет мне покоя. Никто обо мне не вспомнил. Одна матушка не слушала никого, всё цветочки мне на холмик приносила…
– Бедная ты. Горя намыкала… А как звали тебя при жизни?
– Алёна. Тушина… кажись.
– Не унывай, Алёна. Двести лет – не срок! Возьми свой букетик сухоцветов и подожди немножко. Я тебе постараюсь помочь, – сказала Марьяна и протянула ей «волшебную палочку» – букет с могилки. Именно он, решила Марьяна, придавал силы и являлся оберегом, связующим звеном между явью и навью.
– Взять букет. У тебя? – и навьи засмеялась. – Обмануть меня решила? Ведьма!
– Да нет же! Я помочь хочу. У людей поспрашивать. В архиве посмотреть… с тобой на загривке я этого не сумею! – убедительно сказала Марьяна навьи.
Та взвыла и исчезла. Издалека слышался её призывный плач.
«Пусть поплачет, может, ей нужно время для принятия решения? Она тоже когда-то была человеком, и ничто человеческое ей не чуждо. Вот над ребёночком своим убивается – сколько лет прошло!»
Казалось, Марьяна даже привыкла к этим жутким воплям, или просто свои собственные мысли отвлекали от действительности. «Никто об Алёне не вспомнил… а обо мне? Сижу тут, и ни одна душа не побеспокоиться, не подумает: где Марьяна? Ни одного голосочка не слышу в пространстве эфира»…
Она ждала. Если навьи согласится, где искать обещанного ей младенца?
«Как-никак, а двести лет прошло! Тушина, Тушина… это её фамилия или мужа? Скорее мужа. Отдали замуж в пятнадцать лет и знать, поди, не знает девичью свою фамилию. Тушин… Тушинская усадьба… стоит на окраине села. Но после революции хозяева усадьбы уехали за границу. Правда, ещё в двадцатых годах там кто-то жил, коммуна какая-то. Так, помнится, говорила женщина-экскурсовод, когда Марьяна ходила с классом на экскурсию по историческим местам старой Ольгинки. И кладбище было близ усадьбы, родовое. Тушин основал село и назвал его в честь любимой жены – Ольги Тушиной, которая умерла в родах! Тушин долго горевал и повторно женился только спустя несколько лет. Вот это да! Столько лет со школы прошло, а я всё помню. Богатая у Ольгинки история.
Значит, искать нужно в тушинской усадьбе. Бабушка Настя как-то рассказывала, что был обычай в стародавние времена: не хоронить детей до трёх лет на родовом кладбище. Церковники бранились, а простые люди продолжали делать по старинке – хоронить детей на задворках огорода, под деревьями, чтобы души их детские, озорные пугали птиц и других вредителей поля. Якобы бегают они по посевам, хлопают в ладоши и кричат: «Ух, ух, соломенный дух! Мене мати породила, в ямку положила». А иногда, в зимний период, и вовсе в подполе собственного дома хоронили. Вот и навьи говорит, что умерло дитя после Рождества. А значит, на дворе мороз стоял и земля давно окоченела. Может ли быть, что младенец похоронен прямо в подполе родовой усадьбы Тушиных? – задумалась Марьяна и подняла голову: прямо перед ней маячил ледяной призрак навьи.
– А! Ну и перепугала ты меня! Алёна, а в самой усадьбе ты искала дочку? – спросила Марьяна. Но навьи не двигалась, только тёплый воздух от камина вибрировал, вызывая лёгкую зыбь в теле призрака.
– Зависла, что ли?
Навьи не могли долго оставаться вне тела. Своих чувств в них было ни на грош: вот и стремились они в чужое тело вселиться, ощутить вкус жизни. Сейчас навьи тянуло к Марьяне. Как бы она не сопротивлялась, а пустить жиличку придётся или та захватит квартирку без спросу.
Марьяна закрыла глаза и приготовилась. Резкий толчок – и вот она уже не одна…
До рассвета оставалось совсем чуть-чуть, и морозный воздух стал только крепче. Марьяна быстро шла по селу в направлении старой усадьбы Тушиных. А это километров пять напрямик. В «дупле» она согрелась и старалась не растерять остатки тепла, как лыжник на трассе, размахивала руками и высоко поднимала колени, чтоб кровь циркулировала по телу, согревая сосуды и мышцы. Навьи схватилась за неё крепко, но сидела тихо, видимо, набираясь сил.
Усадьба Тушиных предстала перед ней в руинах. От особняка остался только остов – кирпичная коробка первого этажа, наполовину утопленная в землю. Лезть туда было делом опасным и трудным.
– Ну что ж, Алёнка, тебе лучше знать, где может быть захоронен младенец. Ты дом знаешь, как свои пять пальцев – веди!
Марьяна расслабилась и приготовилась принять указания своего невидимого кукловода. Тело, словно и правда состоящее из отдельных сегментов, зашевелилось.
Марьяна бродила по развалинам дома, озираясь, приглядываясь и прислушиваясь. И дом постепенно оживал: вставали комнаты, загорались подсвечники, мерцая на сквозняке. Наконец перед Марьяной появилась горничная. Словно протиснулась из другого измерения. Она шла с подносом, на котором стоял стеклянный графин и лежало небольшое белое полотенце. Вслед за ней словно тень скользила ещё одна служанка. Марьяна пошла за ними.
Казалось, в доме все спали. Лишь из одной комнаты доносилась мерное пение. Оно сразу напомнило Марьяне навьины завывания. В коридор вышёл барин, забрал из рук горничной поднос и знаком руки послал служанок в комнату жены.
Марьяна прижалась к стене, когда раздался громкий вопль, и две женщины пробежали мимо неё, унося прочь маленький сверток. Тело оттолкнулось от стены и подалось следом за ними. Сердце застучало, выскакивая из груди – это Алёна почувствовала родное своё дитя рядом.
Анфиладами комнат они пробрались на кухню, где, откинув полосатый коврик, горничная открыла люк, и по очереди женщины спустились вниз, держа над головой тускло светившийся масляный фонарь. В подвале, тесно прижимаясь друг другу, стояли мешки с картошкой, кадки, бочки, старый самовар, густо пахло квашеной капустой…
Женщины, наполовину согнувшись, проникли в самый дальний угол подпола и, положив свёрток на землю, стали рыть яму.
Когда дело было сделано, они плотно притоптали сырую землю и подвинули на это место бочонок с огурцами. Отряхнув руки, горничные выбрались наружу и, как ни в чём не бывало, пошли спать.
Марьянка очнулась от резкого толчка в бок. Прямо в печёнку ей уперлась гнилая доска, и мусор, что был наверху, с шумом и пылью скатился ведьме на голову. Она закашлялась, но «проглотила язык», когда вдруг услышала звонкий детский плач. Прямо перед ней в просвете между гнилыми досками рухнувшего когда-то пола, стояла молодая мама, лет восемнадцати, не больше, держа в руках запелёнатого младенца. Тряпки на нём раскрылись, и крохотные ручонки потянулись к лицу женщины, засеменили в воздухе розовые пяточки. У Марьяны аж дух перехватило, а из глаз градом хлынули слёзы.
Ведьма с трудом выбралась из развалин дома. Светало. Счастливая мать с малышкой на руках, неслышно ступая, уходили прочь – на рассвет, по траве, покрытой хрустким серебристым инеем…
Марьяна посидела с минутку и побрела по тропинке, ведущей в Ольгинку. Проходя мимо выпаса, она увидела пастуха Трофимыча.
– Марьяна! Кого только не увидишь на рассвете. Причём в самых неожиданных местах.
– Привет, дед Борис. И не говори. Где только чёрт не носит…
– Опять спасала кого-то? Добрая душа…
– Видел?
– Видел, видел… полна земля русская не упокоенных болящих душ. С раной на всё большое сердце.
– Устала, как собака. Дай хоть закурить, – попросила она, опёршись спиной на забор, у которого с трубкой стоял пастух Трофимыч.
– Не побрезгуешь?
– Не побрезгую, – коротко улыбнулась она.
Борис Трофимыч обтёр чёрную блестящую трубку о внутреннюю сторону рубахи и подал Марьяне. Марьяна взяла её в рот и ощутила горьковатый вкус стариковского табака. Затянулась и сразу закашлялась.
– Ох-х. Знал же, что так будет. Не курила никогда: так и начинать не стоит, – запричитал Трофимыч, отбирая у Марьяны трубку.
Марьяна присела на корточки без сил. Так и сидела ещё с полчаса. Молча. Молчал и Трофимыч. Только снял с себя целлофановый плащ и накинул на Марьяну сверху: вставало солнце, и в морозном воздухе появилась влажная испарина.
