Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Ольга Васильевна Чемерская
На сцене – ведьма Марьяна

Полная версия

Марьяшина любовь

Десятью годами ранее…

Баба Настя вернулась из лесу с целым мешком трав. Иванов день – пора заготовок. Мешок лёгкий, но даже эта небольшая вылазка, когда полдня на ногах, больных да стареньких, совсем бабу Настю вымотала. Она плюхнулась на лавку у крыльца, бросив рядом мешок с травами, и расслабилась. Тишина.

– А где ж Машка? Где подруга моя? Куда подевалась?

Машкой звали козу. Как не выходила баба Настя во двор, коза сразу к ней бежала с громким козлиным приветом: «Беееее!». И не было такого дня, чтоб можно было спокойно по двору продефилировать. Любовь у них с Настей была. Коза являлась чуть ли не единственной кормилицей в семье.

Оглянулась баба Настя, смотрит: за углом лежит что-то незнакомое.

– А! – вскрикнула она, подойдя поближе. – Кто же это тебя… – только и промолвила старая, прикрывая ладонями рот, чтоб не закричать. Что орать-то без толку? Коли не режут. А в пору бы. Коза, видно, не своей смертью померла. Рана в боку так и кровоточит. Совсем недавно животинку порешили, значит.

Давно деревенской ведьме никто не угрожал. А выглядело всё так, будто угроза.

Издалека послышался звонкий смех Марьянки, и баба Настя увидела подростков с полотенцами и в ярких купальниках, возвращавшихся с речки. Внучке семнадцать лет, большая уже.

– Невеста. Сиротинушка моя….

Она, баба Настя, растила её с тех пор как мать, сбежала, чтобы увезти подальше своего нерадивого муженька. Да и не хотела дочь Насти жить под гнётом матери, деревенской ведьмы. Внучка получила ведьмовские способности, а дочери они не достались. Но и не нужны они ей были, хоть за деньги, хоть без. Претило ей ведовство.

– Марьяна и Васька так в переглядки и играют, – заметила вслух бабушка. – Любовь. Первая. Детская ещо, но самая что ни на есть настоящая.

– Васька! Ну-ка домой. Экзамены на носу, а ты чем занимаешься, паршивец! – окрикнула его мать и, выбежав за оградку, чуть не взашиворот затолкала мальчишку во двор. Мальчишка (уже выше матери на голову) шею свернул, на Марьянку глядя, а мать глазами зыркнула и подзатыльник сыну отвесила.

– Не думай больше за Марьянкой ходить! Увижу… – прочитала по губам бабка Настя и вздохнула, тяжело и прерывисто, вспомнив недавний разговор с соседкой…

– …Настя, ты прости меня, но Васька твоей Марьяне не пара. И чтоб не видела я их вместе. Ты своей девке накажи. Запрет сделай!

– Да как сердцу-то запретишь?

– Не смей, Настасья! Если внучке добра желаешь, запрети. Иначе…

– Так что иначе-то?

– Изведу. И тебя, и девку твою изведу.

– За что, соседушка? Разве не делала я тебе добро, что ты со злом к нам?

– Не хочу сыну лихой судьбы. А с вами… ведьмами, ничего хорошего ему не светит! Пропадёт, как зять твой. Ума-разума лишится. Так и я с ума сойду. Не бывать этому! – как отрезала, сказала соседка и хлопнула калиткой…

«Как сказать об ентом Марьянушке?» – чуть не плача, подумала бабушка, в сердцах впуская внучку во двор. «Сияет же, как начищенный самовар, от одного вида этого Васьки!» – причитала баба Настя шепотком.

Поэтому стала она внучку на весь день в лес с собой брать, а то работой занимать, чтоб не думала лишний раз о любовничке. Но видит старая, что Марьянка нет-нет, но замирает и голову вертит в сторону его двора. Ждёт.

Родители Васьки неделю парня взаперти держали. Один раз прорвался и бегом в дом к бабе Насте… Только отец с братом догнали и силком в оградку потащили.

– Вася! Васенька!.. – кричала, рыдая, Марьянка, выбегая из избы на крик, но баба Настя загородила ей выход со двора старым немощным телом, умоляюще глядя в глаза. Ничто было не мило так как внученька.

– Я люблю тебя, Марьяна… и никто мне не указ! – орал Васька на всё село. Только рано утром запихнули его в отцовский грузовик и увезли в город.

– Не плачь, внученька. Перегорит любовь-то. Пеплом осыплется, ветром развеется, с дождем в землю уйдёт да новым ростком сильным взойдёт… – утешала девчонку бабушка Настя.

Перегорело. Но Марьяне словно пеплом тем голову посыпало. Появилась в волосах прядь седых волос.

Назло боли она сдала экзамены и подала документы в музыкальное училище. Только скрипка и утешала её долгими томительными часами ожидания. Отцовский подарок на семилетие. Когда в Ольгинке открыли детскую музыкальную школу, он торжественно привел её на первое занятие. Марьяна стала первой в селе, кто играл на чём-то, кроме гармошки.

Люди покряхтывали, но с уважением относились к Марьянкиному отцу за такое решение. Думали, что станет на селе спокойнее, коли ведьмин дом проникнется «духом высокой культуры». Лютый остепенится и родятся на свет новые ольгинские интеллигенты. Всё-таки был её отец когда-то инженером-геодезистом, пока по наклонной не поехал.

Но ведьмин дом со звучащей тревожно и заунывно скрипкой ещё сильнее пробирал до мурашек… Особенно после того, как остались в нём только бабка Настя и Марьяна. Мужчины в семье не приживались. Поэтому и собственную дочь с её муженьком отпустила баба Настя, не жалеючи…

* * *

Случилось это в тот день, когда бабушка изгоняла дьявола из отца Марьяны. Мать всячески противилась, кидалась в ноги, умоляла не трогать мужа, но бабка уже с порога взялась за ритуал, как только он вошёл в дом после очередной «проделки».

Отец Марьяши, несмотря на интеллигентное прошлое, прославился на всю Ольгинку крутым нравом, жестокостью и поведением, «несовместимым с общепринятыми нормами», – как говорил участковый милиционер. Вот взял же чем-то Мишка дочь её неразумную, пока та в городе училась на парикмахера. Видно, передком думала, а не сердцем.

Да что тут говорить: сельчане его побаивались, кликали не иначе как Лютым. Участковый после каждой выходки мужчины навещал дом, угрожая Лютому тюрьмой. Не смогла баба Настя выдержать подобного позора.

Тогда вся деревня поняла, какой силой она на самом деле обладает. Над деревней два часа трещали сухие молнии, слышался то громоподобный голос бабушки, то звериный вой отца Марьянки. Земля содрогалась, а в промежутках из избы доносилось ангельское пение. Над избой ходили тени: то бабка встанет каргой, нависая над избушкой, то Марьянка в белой рубашонке, словно ангел небесный. Вместе справедливость творили они над Мишкой: старуха да девчонка малая. Кто как разумел.

Финалом был жуткий крик – закричал Михаил, содрогнулась изба, вылетело из неё снопом пыли и гари облако чёрного дыма, а с ним и Лютый вышел, упав на землю, под ахи и охи любопытных сельчан, толпившихся за забором.

Мать молча собрала вещички, взяла под руки безвольного мужа, казалось, вовсе потерявшего разум, и уехала. И никогда больше не возвращалась. Девочку, почитай, десять лет воспитывала бабка.

После того обряда баба Настя ослабла и редко бралась за ведовство. Что-то в характере её подломилось. А случай с козой много лет спустя и вовсе пошатнул стариковское здоровье.

* * *

Конец августа. Пора было уезжать на учёбу, а Марьяна переживала: как она оставит бабушку? Но делать было нечего: уехала. Не прошло и недели, как баба Настя упала и вывихнула шейку бедра. Бабуля уверяла, что никакого перелома нет. Но как быть уверенной: бабуля отказывалась идти в больницу и лечилась по-своему. На ногах стояла и каждое утро начинала с хлопот по дому. Не могла сидеть без дела.

Марьяна так волновалась этот месяц, мотаясь с учёбы домой и обратно, что только в те дни смогла забыть, наконец, о чувствах к Васе. Бедро у бабули опухало, и нога к вечеру становилась «слоновьей». Сколько ни просила Марьяна бабушку не напрягаться, присмотреть за ней не было никакой возможности. Только когда дело стало совсем худо, отвезла внучка бабу Настю в больницу. Но единственным выходом врачи посчитали ампутацию ноги. Не помогли заветные травы, не помогло ей здесь никакое колдовство.

Врачи сразу сказали, что долгие лета не гарантируют. Иммунитет у пожилых плохой, восстановиться после операции не все умеют. Силы не те, и начала бабушка таять на глазах, как тонкая восковая свеча. В семьдесят-то лет! Её мать дожила до восьмидесяти. Сдалась ведьма. Обступили её тёмные духи, и последние дни жизни была баба Настя сама не в себе: ругала на чём свет стоит больничных служащих, переворачивала утки и утварь, отказывалась принимать лекарства.

Марьяна даже обряд затеяла, обкуривала палату, но медсёстры ругались, гоняли, мешая Марьяне делать своё дело. Но она потихоньку ворожила, жгла свечки и, чуть затрагивая струны, играла на скрипке. Так прошёл ещё месяц. Бабуля угомонилась и притихла. Это всё, что могла сделать девушка, только что отметившая своё восемнадцатилетие.

Так, с хлопотами забыла она про Васю. Он ушел из ее мыслей и больше не возвращался. Девчонки из села говорили, что мать его чуть ли не на край земли упрятала от Марьянки. А где этот край? Название ему она не знала…

– Бабулечка, как же я теперь без тебя? Ну хоть немножечко ещё потерпи. Разве нельзя как-то обмануть эту смерть? Не выживу я без тебя. Кто меня обнимет? Кто поддержит? Бабулечка.

– Марьяна. Все уходят, и мне уйти время пришло. А смерть – её нельзя обмануть. Она одно делает – порядок в мире охраняет. Баланс. Во всём должен быть баланс. И в жизни, и в смерти… Это я давно поняла. Ещё когда мама моя сказ про Микулу сказывала. И я тебе его расскажу.

Белая, Ве́щица пришла

История эта давняя. Такая давняя, что и забылась уже. Лишь отголоски её витают в пепле горящих деревень.

Жил в одной такой деревне Микула. Сколько лет жил – неведомо. Знали про него, что пришел Микула в селенье давным-давно, да так и остался.

Никто не знал, откуда пришел Микула. Ни рода его, ни племени, но ходил он всегда в плаще из крапивы, не снимая. Что бы не происходило, из дому без плаща не ногой. Такая вот в мужике причуда была. А людям говорил, что духом слаб и крапива его якобы от нечистой силы бережёт. Не врал в каком-то смысле.

Подросло с тех пор у Микулы три сына и три дочери. Все детки были или женаты, или уже на выданье. Незамужней оставалась Глаша. Средненькая. А не женатым Богдан был – младший сынок.

Деревня эта стояла на отшибе и славилась в округе своими долгожителями. Микуле по осени стукнуло сто лет. Жене его, Акулине, шестьдесят. Младшенького она родила уже в сорок два годка. Хороший парнишка. И все люди в деревне были им под стать. Что и говорить, счастливые времена!

Каждая из его дочерей на восемнадцатилетие плела отцу новый плащ. Да, голыми руками. Да с полнолуния до полнолуния, вплетая в крапиву красную нитку. Только тогда он считался действенным. Но только не подумайте, что мука адская – плести из крапивы. Микула дочек любил. Крапивку ту сушили, мяли в мешках, а потом чесали и пряли. Ткань получалась гладкой и блестящей, словно шёлк из китайской земли доставленный. Ну, или почти…

Поговаривали, что Микуле даже не сто, а все двести лет, а прячется он от самой Смерти…

* * *

В тот год стояла яркая, нарядная осень. На полях созрела рожь и ячмень, косьбу укладывали в высокие стога, в поле и на дворах. Лук сплетали в длинные косы. Женщины отбеливали лён у реки. Бабье лето было в самом разгаре!

Женщины своё дело сделали: рожь пожали, в стожки уложили. В поле теперь трудились одни мужчины. И вот однажды среди снопов в поле появилась краса-девица. Прошлась она средь мужиков, и у всех челюсти так и поползли вниз. Фигурка точёная, коса, словно пук соломенный, полные икры и глаза чёрные как смоль.

Богдашка, Микулы сынок так в сноп свой и присел. А она знай себе плывёт легкой ладьёй по полю и, ни слова не говоря, сворачивает к домику на опушке.

Дом тот давно пустовал и вот-вот мог развалиться. Не могли молодые парни позволить такой девке-красе в развалюхе ютиться. Собрали инструмент и в три дня общими усилиями хату починили.

А незнакомка только бровью повела одобрительно. Молоком напоила с хлебом и свежим медком. Смотрит, на губах улыбка играет, а сама помалкивает.

– Как зовут тебя, девица и чья ты будешь? – осмелился спросить её молодой мужчина, женатый уж третий год. Гаврила. Взгляд от неё отвести не мог весь день, косился, а в глаза глянуть страшно. Чувствует, что пропал.

Смеётся ему в лицо незнакомка и отвечает:

– Скоро я скажу своё имя. А пока это секрет. И стар, и млад за мной пойдёт. Стоит лишь пальцем поманить. Но тебя среди них не будет…

– Как ты можешь быть для всех? Выбери одного, или мы за тебя драться будем. Устроим состязание!? Кто победит, тот тебя в жёны и возьмёт, – выскочил вперёд разгоряченный Богдан.

Смеется красавица:

– Здорово вы это за меня решили.

Смеётся, а сама на Богдана поглядывает.

«Хорош парнишка: высокий, плечи широченные, губы, словно вишни спелые, руки сильные. Шея белая, на щеках румянец играет… А что, если… его попросить у Микулы? Отдаст ли?».

Возвратились мужики по домам. Рассказывают. А бабам интересно.

Стали они по одной ходить, смотреть на пришлую красавицу. Девчонки стайками, жёны с гостинцами. Тут уж и старухи не выдержали…

Девушки, краснея, болтали, что в избушке красивый парень поселился. Бабы постарше, что зрелый муж. Третьи, такие как бабка Гаврилы, старуха Аглая, пряча глаза и вовсе крестясь, убежала из избушки со страху, под гогот нагловатых парней:

– Что, бабуся, краса глаза жжет?

– Белая пришла! Ве́щица пришла, – шептала Аглая под нос. А возвратившись домой, голосом дрожащим сына поучать стала:

– Уходи, сынок, из деревни. Собирай жену, деток и уходи. Это Смерть в деревню пришла!

– Да ну тебя, мама… как такая красавица может смертию быть? Смерть – она ж старуха с косой…

– Э, нет… По крылечку она молодухой идёт, по новым сеням – красно-девицей. Пред другими, то волхвом, то удалым добрым молодцем: лик её меняется для того, кто на неё посмотрит.

Испугался Гаврила и на следующий же день с телегой добра ушёл к тёще в соседнюю деревню.

Вслед за ним и другие бабками наученные, по-тихому, никому ничего не сказывая, покинули деревню в предрассветные часы. А слухи о красавице всё кругами вокруг Микулы ходили…

– Может, и мне сходить на красавицу посмотреть? – спросила мужа Акулина. Доселе он её не пускал, и она томилась в неведении. Много ли в деревне новостей да развлечений? А тут вся деревня на ушах по этой девице…

– Мам, там же не девица, там юноша… а ладный какой… – зарумянилась Глаша.

– Могёт, там целое семейство поселилось? – предположила Акулина. Уж больно разброд в деревенских большой: и парень, и девушка, и богатырь – кого только там не видели.

– Не ходи. Что-то мне ента странная семейка не нравится, – Микула присел на лавку. – Богдашка-то где?

– Торчит там денно и нощно! Уведёт его… старуха с косой… – ворчала себе под нос бабушка у печки, мать Акулины.

– Бабуль! Там же парень молодой. Сказываю… Таких красавцев я в нашей деревне и не видывала! Коли не женатый… сосватай меня, батенька! Сходи! – умоляла его Глаша, кидаясь с мольбой прямо под ноги. Но Микула сидел мрачен, как ноябрьская туча. Чуял он неладное. Особенно после слов старой бабушки. А то, что Богдашка младшенький его у той крали лапти протирает, ещё больше взволновало. Накинув плащ из крапивы, ступил Микула за порог, но на полпути остановился. Снял его, повесил на забор и лишь тогда уверенно дальше зашагал.

А уже вечерело… ветер поднялся, вороны кричат, собаки всполошились, воют… Распахнул Микула дверь избы без стука, смотрит, а Богдан у ног красавицы сидит, голову на колени положил, а руками бёдра её удерживает.

– Поди вон! – прикрикнул Микула, глядя на сынка. Узнал он в девице старую знакомую – Cмepть. Богдан вышел из дома, а когда закрыл дверь, Смерть заговорила:

– Что ж ты так кричишь? Мне твой парень шибко глянется. Долго ты припеваючи жил-поживал: отдай его мне теперь… да ещё сто лет живи…

– Пожил я своё. Да и пора ответ держать…

– Пора, говоришь, пожил? Тебе ли сроки указывать? Твой грех уже давно на детях лежит! Ешо до их рождения! – крикнула девица. – Думаешь, так просто – смерть обойти?

– Я тебе тогда дорогую цену заплатил!

Засмеялась Ве́щица.

– Так ли был дар твой дорог? Сперва по праву старшего, невесту у брата отнял. А когда та себя порешила от горя, жизнь её на братову поменял! В итоге мне оба достались! – смеялась она. – Такой ценой выхлопотал себе долголетие? Ааааа… ещё ты у меня нитку обереговую с запястья снял. Памятную. Вот разозлил ты меня! Она-то тебя и хранила все эти годы. Всё! – громовым голосом протрубила она. – Или всё ж теперь на сынка свою жизнь выменяешь?

– Нет, нет… умоляю! Забери только меня! Меня одного!

– Не всё в моей власти. У каждого есть судьба. Она красной нитью вьется по жизни, пока не развяжется. А я пришла лишь напомнить, да урожай собрать… – сказала Смерть и села на лавку. За окном завыло, затрещало, Богдан в дом заскочил да и застыл.

Вышла Смерть, а они не смогли с места сдвинуться ни Микула, ни сын его. Сверкнула молния во всё небо, и где-то в деревне, там, куда ударил столб молнии, занялся огонь. Ветер выл, сгибая деревья до земли. Снопы поднимались в воздух и летали по деревне большими огненными драконами, несущими Смерть. Где они падали – загорался новый дом. К утру почти вся деревня выгорела.

А домишко, в котором Смерть поселилась, нашли разрушенным – сосна лежала аккурат поперёк горницы, а под ней – Микула.

Пожар охватил не только деревню да тайгу поблизости. Уйму бед причинил. Мало кто уцелел после той ночки. Из семьи Микулы один только Богдан живёхонек остался. Очнулся он под плащом из крапивы с вплетённой в ткань красной нитью и пошёл по горящей деревне бродить. Кого из огня вытащит, козу или коня из стайки выведет, пока к дому родному не вышел. А там уже и не дом – костровище…

Ушёл парень из деревни и стал вечным странником. Мало чего? Может, и правда он теперь на себе батькин грех несёт?

Спасти любовь

Ушла баба Настя. Срок её пришел. Одно Марьяну утешало, что можно теперь учиться спокойно: не о ком ей теперь переживать, не о ком больше заботиться. Ушла с головой в учебу. А спустя несколько лет вернулась после защиты обратно в родное село. Не могла не вернуться: здесь её корни, могилка бабушкина. Старый дом.

За лето ожили былые воспоминания: мама, отец, баба Настя, Васенька. Каждый раз после работы (она работала скрипачкой в оркестре местного Дома Культуры) томилась её душа в беспричинной печали, нагоняя хмурь на всю Ольгинку. Может, колдовство, а может, антициклон кружил всё лето и не отпускал, заливая село дождями. Крыша протекала, и круглые сутки играл в доме свой оркестр. В тазиках и ведрах звенели, стучали тяжелые дождевые капли.

…Мутная вода с примесью зелёной речной плесени мерцала в холодных лучах солнца. Со дна вверх поднимались крупные пузыри, словно последний вздох человека, попавшего в беду. И звучали в голове слова бабушки Насти, будто из далёкого далека: «Перегорит любовь. Пеплом осыплется, ветром развеется, с дождём в землю уйдёт, да новым ростком сильным взойдёт…».

– А-а-х, – Марьяна проснулась в поту, со страхом оглядываясь по сторонам и хватаясь за грудь, словно сдавило её так, что невозможно вздохнуть. "Опять этот сон! Уже третий раз подряд. Что бы он мог значить?" – сама себя спрашивала в который раз Марьяна. Но в голове всплывали одни догадки.

"Слова бабушки про мою первую любовь. Любовь должна вернуться. Но я всегда думала, что вернётся она с другим человеком. Что это будет уже не Вася. Где же мой Васечка? Встреть я его сейчас, проснулись бы прежние чувства? И река эта мутная. Тени, отблески от чего-то огромного. Может, это Вася? Он в беду попал, – думала Марьяна, третий день, разбирая вещи в бабушкином доме.

Четыре года в музучилище, пять – в консерватории, и вот она снова здесь. Марьяну распределяли в городской симфонический оркестр, но она мечтала вернуться в свой старый дом. Снимать жилье в городе пока всё равно было делом неподъёмным.

В бабушкином доме толстым слоем лежала пыль, пахло сыростью и запустением. Бабулину кровать Марьяна решила вынести в сарай и, взявшись за матрас, перевернула. Под матрасом лежала кукла. Тряпичная кукла, какие используют для магических обрядов. Марьяна отпрянула, попятилась и упала на пол.

Кукол они с бабушкой в своей магии не использовали. Изредка видела Марьяна подобные вещицы по телевизору в репортажах о вуду. Африканские маги использовали такую куклу по принципу симпатической связи для нанесения вреда человеку. Эта, обернутая в клок от бабушкиной любимой юбки, имела сугубо местный колорит. Грубо сработанное подобие сарафана, волосы из пакли… кукла вызвала у Марьяны спорадический приступ тошноты.

– Кто же мог… такое с бабулечкой… Она ведь никому ничего плохого не делала, только помогала…

Захотелось встать и выйти на воздух.

– Странно это, – она переступила порог, пытаясь упорядочить дыхание, и бросила взгляд на улицу. У калитки соседнего дома стояла тётя Зоя, Васькина мать, и, прикусив кулак, вглядывалась в Марьяны окна.

– Неужели это всё из-за Васьки? Из-за меня и Васьки? Неужели тётя Зоя пошла на такие крайние меры? Не могла сама-то! Куда ей до такого колдовства. Кто же тогда это был?

Марьяна вышла во двор и глубоко вдохнула свежий деревенский воздух с ароматом цветущих трав. Осматриваясь, растеряно побрела через огород: всё сплошь заросло незнакомым ей сорняком. «Вёх? Лебеда росла раньше, колючка, крапива, горец птичий. Бабушка говорила, горец – помогает от рака. А этой травы я никогда в глаза не видела». На дальнем конце огорода, за забором стоял Трофимыч.

«Тоже чудик. Если что-то где-то происходит: он там!» – хмыкнула Марьяна, завидев деда и, помахав рукой, пошла к нему.

– Как дела? Как ноги, Трофимыч?

– Помаленьку. А ты что, ревизию в огороде устроила? Что-то у тебя тут не то.

– Трава какая-то. Всё ею заросло.

– Амброзия.

– Ну вот! У кого борщевик, у кого крапива всё заполонит, а у меня амброзия. И много у нас на селе её развелось? Сорняк, похоже, знатный.

– Почитай только у вас и растёт. Видел я как-то на рассвете, Настя ещё жива была, ходит кто-то в огороде и семена разбрасывает. Туман стоял тогда и толком не угадаешь, кто сеял. Думал, бабка твоя сидерат раскидывает.

– Что за сидерат?

– Выучил словцо новомодное. Трава такая: горчица или ещо что. В землю по осени кидают для плодовитости, да чтоб сорняками всё не заросло.

– А ты продвинутый, Трофимыч! Думаешь, амброзия и есть тот сидерат? Сомневаюсь я в её полезности.

– Есть такое. С помощью неё порчу наводят. К тому же накануне видел я Зойку с каким-то мужиком чужим на остановке. Встречала она его. Странный мужчина. Дух от него нехороший шёл. Тёмный дух. Тогда я не придал значения всему этому. Только после… всё встало на свои места.

– Эх, Трофимыч! Вот и делай добро людям. Ничего не помнят. Или не хотят.

Вернулась Марьяна к дому, села на лавку и задумалась, глядя, как солнце за горизонт садится. Устала она за день. Что в голову только не лезло. И вот всё поплыло вдруг перед глазами, затуманилось, а потом…

…Здание появилось, словно из тумана: «Кировский районный суд». Во дворе суда машины – одна другой круче, и братаны в чёрных костюмах стоят. Под козырьком светится зелёными цифрами электронное табло часов – 15:09. Из здания суда выходит красивый молодой человек в сером костюме и направляется на стоянку автомобилей. Открывает дверцу винного цвета Шевроле и садится внутрь, закидывая на заднее сиденье портфель. Братаны косо поглядывают и лыбятся, хитро переглядываясь между собой…

Автомобиль несётся вперёд, и вот у поворота на мост он начинает паниковать. Судорожные попытки жать на педали, газ-тормоз-газ-тормоз…и вот машина летит с моста вниз. Мутная зелёная вода, пузыри бурно поднимающиеся со дна реки, и туман красный, как закатное солнце. В тумане бабушка, как бледный призрак, и голос её: «Поторопись, а то не спасти будет твоего Ваську. Поторопись, Марьянушка».

Марьяна очнулась, как и прежде: неровно, прерывисто дыша. Сердце заходилось от страха. Подскочила и побежала со двора вдоль по улице на остановку общественного транспорта, но на полпути остановилась.

– Куда ж это я? Ночь скоро. Где он живёт, не знаю. А вдруг не один… Нет. Завтра поеду. До трёх успею ещё двести раз.

И вернулась в дом.

Ночь стояла душная. В дом проник гнус и жужжал под ухом, не давая заснуть. Перед глазами появлялся то Вася, красивый, как греческий бог, то баба Настя, больная: такая, какой запомнила её Марьяна в последние дни перед смертью.

Но когда всё же удавалось забыться, во сне опять являлась одна и та же сцена падения Васькиного автомобиля в реку. Пузыри на поверхности и мутная, затягивающая на самое дно мгла.

Марьяна проснулась разбитой. Голова трещала, как целое поле сверчков летом на закате, и Марьяна еле стояла на ногах. Подчиняясь ежедневному ритуалу, навела красоту и вышла за калитку. Навстречу ей тётя Зоя с авоськами.

«Сказать ей, чтоб позвонила, предупредила сына? И что? Послушает её Вася и не сядет в машину?» – думала Марьяна, а сердце так и колотилось, металось в груди. «Правда ли, что судьбой назначено встретиться с первой любовью? И как спасти Васю? Не зря же выпал мне этот крест. Только в сказках, бывает, рукой махнёшь и готово, а в простой жизни… нужно рассчитывать исключительно на себя».

Как ведьма Марьяна немногое умела. Бабуля сильно-то учить внучку не задавалась. Что схватила юная ведьма на ходу, то и запомнила. А после того, как на внучку затаила злость соседка, баба Настя вообще задумалась, передавать ли ей своё искусство. Словно и нет у внучки сил колдовских. Если и помогала кому баба Настя, то перед внучкой старалась свои действия не афишировать. Колдовство творила молча. Украдкой. И зелья варила, и всё, что положено по ритуалу, делала скрытно.

А в годы учёбы Марьяна и вовсе забыла, кто она есть на самом деле. Гадала, конечно, ворожила на удачу и на хорошую погоду, как и все другие подружки по общежитию. Однажды сняла сглаз с соседки. Случалось, и огонь разжигала во время похода в горы. С огнём у неё была дружба и согласие. Словно птица Феникс, являлся огонь по первому её зову.

Всё остальное не всерьёз. Всё невзначай.

Как-то вышло, что спасла одногруппника от смерти. Парень сидел в холле общежития с пакетом сухариков и задремал. Лето. Студенты разъехались, вахтёрша в своей кабинке храпела так, что звук эхом разносился по всему первому этажу. Во рту лежал не дожеванный сухарик, и когда парень вздохнул во сне, то подавился. Всё произошло мгновенно. Он схватился за горло и захрипел. Вокруг никого. Лишь в самый последний момент увидел он Марьяну, словно ангела в конце коридора. Она выходила из душа, и парень с трудом прохрипел её имя, как заклинание. И упал.

Марьяна его, конечно, не слышала и не видела, но в голове прозвенел серебряный колокольчик, и смутное предчувствие заставило вернуться. Она шла наугад, оглядываясь по сторонам, пока не увидела этого студента. Действия, которые она совершила тогда, были тоже спонтанными. Как раз в конце года на ГО проходили оказание первой помощи. Возможно, окажись на её месте другой, тоже бы смог почувствовать немой зов о помощи и оказать первую помощь. Такое бывает. И Марьяна не думала об этом случае, как о чём-то из ряда вон выходящем.

Но вот кукла, найденная под матрасом, оживила в памяти Марьяны глубинные воспоминания. Она напомнила ей, кто Марьянка есть на самом деле. Кто ей друг, а кто враг. Ничего она не сказала тётке Зое и, сделав вид, что не заметила соседку, заперла на задвижку калитку и, глядя вдаль, гордо прошла мимо.

Ровно в половину третьего она стояла напротив суда, притаившись за толстым стволом тополя, и наблюдала. Братки вышли из здания злые. То ли суд был проигран, то ли наказание оказалось излишне строгим. Холки у мужиков приподнялись, кулаки сжались, и после минутного совещания двое из них, прикидываясь поребриком, оказались у машины районного прокурора Василия Строкова.

Через пятнадцать минут вышел и сам Строков. Он сел в машину, и тут соседняя дверца внезапно открылась, а на сиденье рядом плюхнулась Марьяна.

– Вася, бандиты копались в твоей машине. Ехать нельзя!

– Марьяна. Это ты? Глазам своим не верю. Как ты здесь очутилась?

– Я вернулась в бабушкин дом. В оркестре буду играть. А ты?

– Я тоже лишь два месяца назад вернулся из Владивостока. Вот прокурор, – он слегка подтянул галстук. – Я был в Ольгинке. Сказали, что ты пропала и в доме уже семь лет не появлялась.

– Это правда. Но теперь я снова дома.

Василий завёл мотор и двинулся с места. Сердце Марьяны стучало, как часы на башне кремля – она уже и забыла, зачем наведалась к своей первой любви.

– Марьян, а я до сих пор не женат. Берёг себя для любимой. Теперь родители в мою жизнь не вмешаются. Давай…

Марьяна, сбитая с толку его речами, застыла на месте вместе со всеми своими мыслями. А он уже набрал скорость, и Марьяна, наконец, будто очнулась ото сна. Поняла она, что это была сила пророчества, заставляющая исполнить хоть часть событий. Но было поздно, машина была неуправляема, и Василий тоже это видел.

– Да что ж такое!

– Говорю же, бандиты в ней покопались, – воскликнула пассажирка.

Впереди появился мост, и Марьяна на миг задержала дыхание, соображая.

– К обочине. Съезжай к обочине. Прыгать будем! – воскликнула она.

Уже на подъезде к мосту, съезжая с полосы движения, машина оказалась на обочине, и пассажир с водителем выпрыгнули буквально за минуту до столкновения.