Ольга Толмачева
Чудо
– Недавно.
– А откуда родом?
– Из Курманаевки – здесь, неподалеку.
– Я и говорю – лицо знакомо: светлое, благородное. И я до замужества там жила. И брат мой там, и племянник. Кустова я в девичестве. Может, слыхали?
– Кустова?
– Дом наш на пригорке стоял, в ряду первый. Около мельницы.
Отец Никодим задумался.
– Так ты – Нюрка? – радостно вскрикнул.
– Так говорю же, Нюрка я! А вы все – Анна, Анна! – Больная поднялась на локте, подсунула под спину подушку.
Спокойное невозмутимое лицо священника вдруг озарилось волнением.
– Нюра! А меня-то помнишь? Я – Ваня. Ваня Молоносов.
Он сел рядом и взял в руки серебряный крест.
– Ванечка? – Охнула Нюра. Жалобно посмотрела, отыскивая в лице священника знакомые черты. – Я и чую: где-то встречались…
Она потянула к себе одеяло, стыдливо прикрывая наготу. Суетливо продрала пятерней волосы. Скрутила на затылке пучок.
– Что же ты, Нюра, болеть-то вздумала! Помирать собралась!
Отец Никодим рукой хлопнул себя о колено, вскочил. Возбужденно прошелся по комнате. Схватился за голову.
– Сама не понимаю…, – прошептала Нюра. Ее щеки пылали.
Они взволнованно замолчали.
В тишине комнате было слышно, как потрескивает фитилек оплавленной свечки, освещая отрешенный лик Богородицы.
– Стало быть, ты, Ваня, священником стал. – Наконец, сдавленным голосом промолвила Нюра.
– Да, Нюра, священником… А ты, стало быть…
Свечка погасла.
– А помнишь, – Батюшка присел на кровати, взял больную за руку, – как сено ворошили, в телегу складывали. Ты сверху, на возу, я – снизу вилами подаю…
– Как не помнить, Ванечка. Душистое сено, сухое… – Нюра перевела дыхание.
– Колючее, за воротником скребло… – Отец Никодим повел плечами. – Звезды помнишь? – Острые, огромные, как блюдца… Летали…
– А ягоды в траве? На солнце запеклись – я слаще не пробовала…
Они снова замолчали.
– Ты, Нюра, поправляйся, – справившись с чувствами, спокойно сказал батюшка. – А я непрерывно буду просить Господа, чтобы он привел тебя к исцелению. Сдается мне, еще не все земные дела ты разрешила. Веруй и надейся. И Господа не забывай.
Отец Никодим подошел к иконе и прочитал молитву.
Дверь приоткрылась. В комнату встревожено заглянула сноха.
– Батюшка, не надо ли чего?
Плаксиво спросила: «Как вы, маманя?»
– Собирай, Вера, на стол, – распорядилась Нюра и опустила ноги с кровати на пол. – Самовар заводи, неси пироги. Будем батюшку угощать.
Скрипнув, дверь мгновенно закрылась. И сразу же за стеной раздались суета, оживленные возгласы и топот шагов.
– Не побрезгуйте, батюшка… Пойдемте к столу.
Нюра ногами нащупала тапки. Медленно, опираясь о стену, встала. Отец Никодим протянул руку.
Забыв про страх провалиться, Раечка бесстрашно неслась по мосту.
Ветки ивы хлестали лицо, мостик качался, стонал и скрипел, угрожая опрокинуть, но Раечка не замечала опасности. Она со всех ног мчалась к подружке.
Подбежав к дому Валентины, что было силы заколотила кулаком в окно.
В будке заворочался и заголосил пес.
В избе спали. Вскоре в задней половине загорелся свет, метнулись тени по потолку, стукнула щеколда. На крыльце появилась Валя. Она была встревожена.
– Фу! Молчи! – приказала псу, который яростно выслуживался перед хозяйкой.
– Раиса? Ты ли? Случилось что? – Невидящими глазами подруга всматривалась в темноту.
– Ой, Валя! Чудо! Настоящее чудо! – воскликнула Рая, задыхаясь. – Нюра-то… – Она перекрестилась.
– Что? Померла? – охнула Валентина и тоже перекрестилась.
– Тьфу ты! Не померла – ожила. – Глаза Раисы округлились от восторга. – Чудесным образом исцелилась. Батюшка причащал – к смерти готовил, а она встала с постели и пошла…
– Да ну?! – Подруга всплеснула руками.
– Пошла – а как же! С Божьей помощью! На дворе уж все собрались, часы считали… – Раечка тряхнула кудряшками. А Нюра – глядь! – к толпе выходит. Пироги, говорит снохе, на стол ставь. Что-то я проголодалась…
– Так и сказала? Проголодалась?
– Вот те крест! Вся деревня в свидетелях! – Рая размашисто осенила себя крестом.
