Ольга Шумкова
Плетён и две батонки
– Ты внучка, что ль?
– Нет… – пропищала Кира, – я… ученица. Аспирантка.
– Чего? – изумился рабочий, – так старуха чего, учительница, что ли?
Рабочие ушли, и из кабинета выплыла Софья Моисеевна. Брезгливо оглядев лужи на полу и тазики, она проронила:
– Как тут грязно…
Кира поспешно схватила тряпку и начала убирать. Софья Моисеевна стояла в дверях. Кира вдруг вспомнила слова рабочего:
– Софья Моисеевна, а рабочий спросил меня – кто я – ваша внучка?
Софья Моисеевна скривилась.
– Ты – моя внучка? Вряд ли у меня могла бы быть такая внучка… И ушла в кабинет. Киру бросило в жар.
Как она могла сказать про внучку молодящейся Софье Моисеевне? А кроме того, она как будто увидела себя ее глазами – грязную, но при этом в нарядном платье, с тряпкой в руках – как домработница… как она могла согласиться убирать? Она же действительно аспирантка, а не уборщица!
Все эти мысли вихрем пролетели в Кириной голове. Она поспешно домыла пол, сполоснула руки и постучала в кабинет:
– Софья Моисеевна!
Та вышла, обозрела относительно чистый пол и снисходительно произнесла:
– Тебе, наверное, пора, Кира? Чай тебе предлагать не буду – не те условия…
Девочки уже спали. Кира бессмысленно ходила по квартире. Где все те бесчисленные книжки, которые Софья Моисеевна ей дарила? Это были ее переводы и критические работы, а то и просто книги, которые старой переводчице уже не были нужны. Кира радостно тащила все домой, расставляла на полках и берегла. Куда делись все эти книги?
На свадьбу Киры Софья Моисеевна пришла вся в белом и выглядела едва ли не краше всех. Кирин отец восхищенно заметил:
– Софья Моисеевна, вы прямо как невеста!
Старуха тонко улыбнулась:
– Да… божья невеста.
После регистрации, когда Кира уже бросила назад свой букет и одна из подружек, отчаянно визжа, его поймала, Кира, гордая новым статусом жены, дерзко спросила Софью Моисеевну:
– А почему же вы не пошли ловить букет?
Софья Моисеевна махнула рукой:
– Не хотела лишать шанса твоих подруг…
На следующее утром Кира встала рано. Девочки еще спали, муж собирался на работу. Кира выпила кофе.
Что надеть? Почти вся хорошая одежда осталась в другой стране. Черное платье слишком обтягивает. Брюки? Но нет никакой подходящей кофточки. Перебирая шкаф, Кира едва не расплакалась. Вышла мама, увидела Кирино расстроенное лицо и принялась утешать:
– Ну Кирочка, что делать? Она была совсем старенькой. А ты молодец, что приехала.
Кира вытерла навернувшиеся слезы.
До крематория Кира добралась удивительно быстро. У ворот ее ждала подруга – они успели созвониться с утра.
…Неужели это все правда, и это она там? И все кончилось, и никогда больше в трубке не прозвучит ее голос? Никогда она не подарит книжку, никогда не позвонит, никогда не расскажет что-то язвительно-смешное? Все кончилось? И юность кончилась? А где же тот майский день с грозой, когда еще совсем не старая Софья Моисеевна сидела на кафедре и рассказывала Кире о своей жизни, а Кира слушала и млела?
А это кто же, боже мой, неужели это Кирина однокурсница? Около глаз морщины, двойной подбородок, костюм сидит неудачно. Неловко плачет, сморкаясь в платок. А это – тот самый когда-то молодой профессор, Кирина тайная мечта? А сейчас у него лысина в полголовы и бесконечно усталый, замученный вид.
А это? Художник, иллюстратор многих переведенных Софьей Моисеевной книг. Сколько Кира его не видела? Почти десять лет. После тех книг он больше почти ничего не иллюстрировал.
Звучали речи – одинаковые, все об одном и том же. Какой она была великой. Талантливой. Необыкновенной. Прекрасным педагогом. Замечательным переводчиком.
Прекратите, думала Кира. Какая разница, какой была она. Ее уже нет и не будет. И нас – таких, какими мы были, тоже нет и не будет.
Прощание закончилось. Все вышли из зала. Поминки должны были состояться в кафе. Кира отговорилась какими-то делами и не поехала.
… Выйдя из метро, она повернула направо, прошла вперед и оказалась около детской библиотеки. Десять лет назад здесь была выставка детских книг, куда Киру – конечно же – привела Софья Моисеевна. Была весна, все таяло, они вышли из библиотеки в весенние сумерки, и Софья Моисеевна взяла Киру под руку:
– Боюсь упасть…
Они медленно шли по весенней улице. Софья Моисеевна остановилась около киоска и достала кошелек:
– Давай купим конфет? Вот этих, в красной обертке?
Кира подошла к ларьку, нагнулась к окошечку:
– У вас есть конфеты? Такие, в красной обертке, не знаю названия…
– Девушка, вы что? – крикнули из ларька, – не видите – газетами торгую…
Сашка
Уже два года прошло, как рано утром позвонили – Сашка умер. Ну что же, к этому и шло. Понятно было – не жилец, долго не протянет. Жалко и не жалко – сам виноват, сам себя довел до такого состояния – столько пить.
А еще недавно он ходил по двору, опухший, страшный, почти ничего не понимающий. С одной стороны его придерживала жена, с другой – падчерица.
По всей деревне только и слышалось – Сашка-то с Галькой какая пара будут. Он красавец, да и она не уступит, нет. Она побойчее – все свадьбы ведет на селе, даром что совсем девчонка. Он поспокойней, но тоже веселый.
Но вот только ничего у них не вышло – не поженились. Всякое бывает! Бабки шептались – да оно и к лучшему, духонька! Что бы Гальке сейчас с ним маяться – с пьяницей?
С Галей хорошо выйти пройтись вечером. Август, уже темно. Она рассказывает много и весело – о том, как тут раньше жилось, о соседях и подругах.
Но сегодня она рассказывает о другом.
– Он в армию ушел… я ждала, конечно. Ну да сама знаешь, как бывает: пошли на гулянку, а там парень из города, дачник. Слово за слово, потом в баню пошли… ну и случилось все. С Сашкой-то у нас ничего до того не было, а тут… ну вот бывает так, что делать.
Она говорит спокойно, с горечью, но без слез, все отболело, все прошло.
– По осени Сашка вернулся, я ему ничего не говорила. Долго тянула, а он все настаивал – мол, чего ты, Галь? Все равно ж вот-вот поженимся. Каждый божий день говорил, как любит. После гулянки шли, зашли в летнюю кухню. После он встал, злой такой, растерянный, говорит: как же так, Галя? А мне и сказать нечего. Ревмя реву, Сашенька, говорю, виновата, но только один раз, больше ничего не было. Тебя одного люблю. А он оделся и ушел. Я до утра в кухне проревела, а потом что ж? На работу пора. Я тогда в нашей сельской больнице работала.
Она какое-то время молчит, грустно качая головой.
– К вечеру пришел он к нам, меня вызвал. Я далеко-то с ним не пошла, боялась. Под окном стояли, он мне и говорит – что делать, Галя, всякое бывает. Я тебя все равно люблю, никто другой мне не нужен. Давай забудем?
Я в слезы, опять прощения прошу. А он меня обнимает и шепчет – люблю, люблю! Помню, мать из окна смотрела, в стекло стучала да нам кулаком грозила.
Стали мы опять с ним встречаться. Мать все спрашивала – когда свадьба? Мы по весне свадьбу хотели. Это он придумал. Говорит – снег сойдет, травка первая пробьется, и тут мы с тобой свадьбу и сыграем. Небо, говорил, высокое будет, голубое. Как глаза у тебя. Ну как-то так говорил. Вообще говорил-то он не особо складно. Может, я уж какие слова сама придумала. А вот хорошо помню – когда вдвоем оставались, он меня обнимал и все шептал: люблю тебя, люблю!
А зимой я забеременела. Сначала перепугалась, помню – что мать с отцом скажут? А потом обрадовалась. Вышла на улицу, вечер, небо ясное, звездочки сияют. И я, помню, думаю – сынок будет, такой же красавец, как Сашенька. И так мне хорошо на душе стало, весь страх прошел. Все думаю, что теперь свадьбу раньше надо будет играть, весны не ждать.
Сашка тогда в городе был, на курсах повышения. Я дождаться не могла. Вот он приехал. А вечером в соседнем вон селе в клубе дискотека была. Мы туда на автобусе поехали, еще автобус ходил. А обратно уж пешком собирались. Тут не шибко далеко – пять километров. Мы часто пешком ходили.
Танцевать-то мне не хотелось. Так я Сашке и сказала. Пойдем, говорю, лучше к дому, погуляем. Он удивился – я ж до плясок-то сама не своя была. За руку взял меня, и пошли – по дороге к речке.
Я до сих пор вспоминаю – сердце падает. Кругом снег, фонари редкие, но луна в тот вечер светила и звезды сияли. Он меня за руку держит, я к его плечу прижимаюсь – век бы так шла. Он заметил, что я молчу, и говорит – ты не замерзла, Галя?
Тут я ему все и сказала. Смотрю, сжался весь, глаза сощурил. Я говорю – вот как, Сашенька. А он мне, зло так – а точно мой ребенок-то, Галя? А может, и не мой вовсе?
Я так и обмерла. Я думала – ну рассердится, что рано, что свадьбу раньше делать придется, а ведь он-то по весне хотел. Но что б вот так? Я стою – что сказать – не знаю. А он мне – что молчишь? И за руку меня как дернет. Тут уж я очнулась. Кричу: Саш, ты что хоть? Ты как такое подумать мог? У меня ж никого… а он мне в лицо смеется. Смеется, а у самого слезы на глазах. Слово обидное мне бросил, оттолкнул и по дороге побежал. Я за ним, но разве ж поспеешь? Он же у нас в школе спортом занимался, бегом и лыжами.
Как мне страшно было! У нас же тут и волки есть, и медведи. Бегу по дороге, слезы льются, как какой шорох где заслышу – в снег у дороги бросаюсь. Сама не помню, как до дому добежала. В кухне летней спряталась, дрожу вся. Кое-как слезы уняла, умылась да в дом проскользнула. Мамка сквозь сон говорит: ты что ли, Галька? Смотри мне, по ночам болтаться, полуношница… я скорей в кровать, одеялом закрылась и затаилась.
Ох, что я за ту ночь только не передумала! Все думала-думала, как дальше быть. За слово то я не обиделась – у нас в деревне такими словами, почитай, разговаривают, а не ругают. И что в лесу бросил – ну, вспылил парень, с кем не бывает… дошла же я, не замерзла, и медведь не съел. Ничего. Я о другом думала. И надумала.
Утром встала, матери сказала, что в город надо по учебе на два дня, у подруги заночую. На работе больнице отгул попросила, в город поехала. Там в больницу. Я когда училась, практику там проходила, как раз в гинекологии. С тамошней завотделением отношения хорошие были. Я ей все рассказала, и она меня в тот же день и устроила. Быстро все прошло, наркоз хороший, ничего и не чувствовала почти. Сутки на койке полежала, а потом встала – как и не было ничего.
