Ольга Шумкова
Плетён и две батонки
Софья Моисеевна, увидев Киру после долгого перерыва, удивленно подняла брови:
– Кира? Это ты? Боже мой, детка, а где же твоя чудная фигурка?
Кира, после рождения дочерей прибавившая пятнадцать килограммов и чувствовавшая себя жирной коровой, покраснела, забормотала что-то и поспешно убежала. О словах старухи она никому не рассказала – было стыдно. Вечером в ванной, разглядывая себя в зеркало, она плакала и давала себя слово сесть на диету. Продержаться она сумела два дня, а потом махнула рукой и снова стала доедать за дочками и активно пробовать еду, когда готовила.
Видимо, Софье Моисеевне понравилась Кирина реакция, и при каждой встрече она недоуменно качала головой:
– Ну надо же, Кира… а ведь какая у тебя была фигурка!
Кира избегала ее как могла, но старуха, казалось, нарочно подлавливала ее в людных местах. Как-то, после очень удачного семинара, Кира шла в окружении своих студентов. Ползущая навстречу Софья Моисеевна привычно подняла брови:
– Кира! Где же твоя чудная фигурка!
Студенты зашептались за спиной. И тут Кира взорвалась:
– Софья Моисеевна, я стала старше! А годы никого не красят, вы же это тоже заметили, не так ли?
Софья Моисеевна, казалось, оторопела. Студенты затихли. Софья Моисеевна повернулась и молча двинулась дальше.
Кира быстро распрощалась со студентами и убежала на улицу. По дороге домой она вспоминала свои дерзкие слова и мучилась – с одной стороны, она все сказала правильно. Она уже не девочка и не студентка, чтобы ее можно было так унижать. С другой – нахамить самой Софье Моисеевне!
Но, оглядевшись, Кира стала замечать, как отношение к старухе меняется. Секретарша кафедры, подняв телефонную трубку и выяснив, что звонит Софья Моисеевна, закатывала глаза. Заведующий кафедрой уже не советовался с ней, как прежде. Студенты позволяли себе хихикать на ее лекциях.
После того случая Софья Моисеевна долго делала вид, что не замечает Киру. Потом, правда, пришлось заметить и заговорить – Кира ехала в питерское издательство, и Софья Моисеевна передала с ней рукопись.
Кира приехала к ней вечером – перед поездом. Софья Моисеевна впустила ее в прихожую и начала ядовито расспрашивать – как поживает диссертация, скоро ли она будет готова.
– Ты подавала такие надежды, Кира! Как жаль, что ты оказалась неспособна к научной работе. И знаешь, вчера звонила Анна Владимировна. Она сказала, что твой последний перевод оказался совершенно никудышным…
Кира знала, что Анна Владимировна, редактор издательства, никогда не сказала бы ничего такого, но тупо молчала. Софья Моисеевна продолжала:
– Мне очень обидно, что так вышло. Ты – мой педагогический брак, Кира!
Она царственным движением протянула Кире увесистый сверток и четко выговорила:
– Счастливого пути!
Торопясь на поезд, Кира яростно думала – больше никогда. Не приду. Не позвоню. Никогда и ни за что на свете.
Иногда она все-таки заставляла себя набрать номер Софьи Моисеевны и бодро сказать:
– Добрый день, Софья Моисеевна! Это Кира. Как вы поживаете? Как самочувствие?
И в ответ слышала неизменное:
– Неплохо, Кира. Как ты поживаешь, я не спрашиваю – ты же при дочерях по-прежнему…
Это «при дочерях» старуха выговаривала издевательски-четко. Кира краснела, торопливо прощалась, а потом плакала и снова давала клятву больше никогда Софье Моисеевне не звонить.
«При дочерях» не давало Кире покоя. Когда девочкам было полтора, Кира после долгого перерыва принимала участие в конференции. Перед началом к ней подошел именитый профессор, который был ее вторым оппонентом на дипломе. Снисходительно улыбнувшись, он сказал:
– Ну, и чем вы сейчас заняты?
Кира смутилась. Она чувствовала себя страшно неловко – беспокоилась за оставшихся с мамой девочек, волновалась за свой доклад, переживала, что костюм сидит по-дурацки – все складки сразу видны. И от смущения и неловкости сказала:
– Я при дочерях сейчас…
Оказавшаяся рядом Софья Моисеевна громко хмыкнула.
Доклад Киры оказался на редкость неудачным. Она сама почувствовала это с первых своих слов, растерялась, еле-еле дочитала текст до конца и скорей убралась с кафедры.
Бродя по залу после конференции, она услышала ядовитый голос Софьи Моисеевны:
– Ну что поделать! Она ведь теперь всего-навсего при дочерях! Ничего, хотя бы как мать она удалась…
Девочки ушли в школу. Кира сидела дома и растерянно перебирала бумаги. Завтра похороны. Но она уже решила, что никуда не едет. Конечно, не едет. Глупо уезжать на два дня. Билеты стоят безумных денег. Да и время дорого. Такая стажировка, как сейчас, ей больше не подвернется. Ничего, что университет совсем маленький. Зато сама стажировка восемь месяцев, да еще и девочек получилось взять с собой. Кира устроила их в школу, и они уже довольно бойко объяснялись на чужом языке. Программу русской школы они выполняли по вечерам. Дел было много, но вдали от московской суеты все трое как-то стали еще ближе друг к другу, и Кира была довольна и счастлива.
Завтра похороны. Софью Моисеевну похоронят без нее.
Коллеги и общие знакомые вряд ли заметят Кирино отсутствие. Не такая уж она важная птица. А если и заметят – то поймут и не осудят. А если и осудят – наплевать. Так всегда говорил Кире муж.
Пора уходить. Профессор чужого университета ждет ее.
А может, поехать?
И тут Кира приняла решение. Бросилась к компьютеру, нашла билеты, оплатила, не глядя на цены. Позвонила мужу и сказала, что выезжает. Его голос был озадаченным и недовольным:
– Ну Кира, ты даешь! Уже нельзя отменить оплату? Местный самолет в три, ты вряд ли успеешь.
Кира попросила встретить их и отключилась. Девочки приходят из школы в час. Сейчас двенадцать.
За оставшийся час Кира успела сделать кучу дел – позвонила профессору и объяснила ситуацию, покидала в сумку кое-какие вещи, сделала в дорогу бутерброды и договорилась со знакомым, что он отвезет их в аэропорт. Профессор отнесся к ее поспешному отъезду с полным пониманием, знакомый согласился везти едва ли не половину той суммы, которую запросили бы таксисты.
Девочки пришли из школы. Кира велела им переодеться, и через пятнадцать минут они уже сидели в машине.
Знакомый что-то болтал, девочки дергали Киру – не забудет ли она позвонить в школу и предупредить, что их не будет до конца недели, переживали, что не привязали велосипеды – Кира не слушала.
Дорога была долгой и тяжелой – они почти опоздали на самолет, потому что идиот-знакомый поехал не той дорогой, регистрация уже кончилась, и они бежали втроем по летному полю к маленькому самолетику, который должен был доставить их в другой аэропорт, откуда вылетали самолеты на Москву. Времени на пересадку в большом аэропорту было всего ничего, Кира заблудилась, и они бессмысленно бегали по всему аэропорту, разыскивая нужные выходы. Наконец, они оказались в самолете, но там Жене стало плохо, ее вытошнило, Ника капризничала, что хочет сесть к окну, Женя плакала, что у окна у нее меньше кружится голова. Когда самолет приземлился в Москве, Кира была уже еле живая.
Муж встречал их в аэропорту. Если утром он казался недовольным, то сейчас, конечно, был очень рад. В машине Женю снова тошнило, приходилось останавливаться и выводить ее подышать. Ника ныла, что устала и хочет спать. Кира ненавидела себя и яростно думала – зачем она поехала? Так мучить девочек! Да и себя тоже. Софья Моисеевна все равно этого уже не оценит.
Да она и при жизни ничего не ценила, распаляла себя Кира. Вот, например, тот случай – с водопроводчиками.
В то майское утро Кира проснулась в прекрасном настроении – они с Толей, тогда еще будущим мужем, собирались ехать в Ярославль. Погода стояла отличная, и Кира предвкушала все радости поездки. И тут позвонила Софья Моисеевна.
– Детка, – сказала она слабым голосом, – пожалуйста, отмени сегодня свои дела и приезжай ко мне.
Кира не знала, что сказать. В последний раз, когда Софья Моисеевна приглашала ее подобным образом, в гостях у нее оказалась знаменитая переводчица, не менее знаменитая, чем сама хозяйка. Кира робко показала ей свои стихотворные переводы, и переводчица пару раз благосклонно кивнула. Вдруг и в этот раз она познакомится с кем-то очень важным? Но было жалко поездки с Толей.
– Я жду тебя к двенадцати, – все решила за нее Софья Моисеевна.
Кира позвонила Толе, что-то жалко лепетала в трубку, извинялась и объясняла. По счастью, он не обиделся – сказал, что тогда пойдет поможет отцу в гараже.
В квартире Софьи Моисеевны была настоящая разруха – около батарей стояли тазики с водой, в ванной лужа грязи, на кухне сорвана занавеска. По всему дому бродили мрачные мужики с красными глазами. Переговаривались они исключительно матом. Софья Моисеевна бегала за ними и пыталась что-то объяснить. Они смотрели на нее дикими глазами и шли дальше по каким-то только им понятным делам. Увидев Киру, Софья Моисеевна схватилась за сердце:
– Слава богу, детка, ты наконец-то приехала! У меня, видишь ли, меняют трубы. С самого утра пришли. А я не могу с рабочими. Не знаю, как с ними разговаривать. К вечеру должны закончить, но они еще не начинали. Разберись с ними, а я пойду работать – в кабинете трубы менять не надо…
И она скрылась в своем кабинете. Кира растерянно смотрела ей вслед.
Как говорить с рабочими, она не знала тоже. Ее, единственную дочку в семье, родители оберегали от всех житейских дел. Она попыталась вступить с беседу с самым главным, как ей показалось – но он только посмотрел на нее мутными глазами, а потом взял за плечо и отодвинул в сторону. Через час они собрались уходить, сказав, что у них обед. Вода, капающая из батареи, тем временем уже переливалась через края тазиков, а вылить ее в туалет или в ванну было нельзя – трубы были вывернуты, и вода вытекла бы на пол. Глядя на уходящих рабочих, Кира расплакалась, и они ее неожиданно пожалели: за сорок минут вырвали старые трубы и установили новые. Орудуя каким-то непонятным инструментом, старший спросил:
