Ольга Шемякина
Раз, два, Шри
Добрая работа
Вопрос с работой – это какой-то глобальный вопрос. Не только мой или мужа. На днях снился очень приятный сон:
Мы стоим на балкончике европейского городка. Солнышко нежно освещает узкую улицу. Где-то трепещет на ветру белье. Пахнет пылью. Владик стоит справа, и мы смотрим вниз, на улицу, и что-то обсуждаем, что-то из своих насущных дел, но при этом спокойно и отстраненно. Владик говорит: «Вот бы всегда так воспринимать нашу жизнь – как одну из многих, и не погружаться в свои проблемы как в единственно возможный вариант реальности».
И когда я смотрю на свою жизнь как на одну из многих, когда я смотрю на других людей, как на свои потенциальные штрихи, то вопрос работы кажется глобальным. Люди, которые работают, даже если они выехали в страну с океаном, сидят и работают большую часть дня. Работают в коворкингах, номерах отелей, кофейнях, на виллах… Они живут в ноутбуке, а не в стране с океаном.
И если эта работа не нравится, то тратить на нее свою жизнь совсем грустно. Так что единственная работа, способная сохранить ресурс, та, в которой ты счастлив. И вот ее-то как раз ни я, ни муж не можем найти.
Ему нравится кататься на байке или машине, или на серфе, но это не повод учить других или работать курьером. Ему нравится починить забор или сделать небольшой ремонт дома. Мне нравится красить стены. Мне нравится писать о своих ощущениях и наблюдениях за работой других людей.
Как можно получать деньги за то, что нам нравится? Ах да, еще мне нравится играть с детьми, недолго и не с группой. Но я не няня. Наверное, основная проблема, так она у меня была и с юности, что когда мне платят деньги, то меня заставляют. Любить детей по расписанию, писать романы раз в месяц, не покидать страну. Если бы моя страна не говорила мне: «Ты должен любить родину», возможно, это была бы прекрасная страна, которая «мам, ты меня раньше заставляла, а теперь я сам захотел».
А пока у меня много проектов, и все они любимые, и ни один не доведен до конца. Один из самых любимых – моя группа ВК «Добрая Работа». Я веду ее уже 12 лет, и все как-то необязательно. Например, ушла в декрет на 4 года, попросив подружку поработать админом и забирать все заработанные деньги себе. Пора возвращаться на свою добрую работу.
Я встала утром и приговариваю: вот я убираюсь, но за это я не получаю денег, вот хочу помедитировать или пописать прозу. Но приоритетнее пройти тест и заполнить анкету на хедхантере. Или все же: я занимаюсь тем, что люблю, а деньги придут. Я занимаюсь тем, что люблю, я впускаю изобилие в свою жизнь, я расширяю денежный поток…
Из своей дыры, со дна, расплющенная и неуверенная в себе, лягушка под плитой, которая иногда хочет выключить эти страдания и ей сразу станет легко-легко, – из этой дыры вспоминается детство. Вспоминается, как ты был несамостоятельным и защищенным, как ты ничего не понимал в деньгах и не пытался, как бабушка откладывала тебе копеечки в кошелек на верхней полке твоей тумбочки с игрушками. И ты принимал правила игры взрослых, ты доверял им свое тельце, которое кормили картофельным пюре и вареной колбасой. В Олечке видели надежду и свет, ее кормили, одевали, лечили, водили в музыкальную школу. Олечку вели за ручку. И когда она выросла, она все так же хочет, чтобы ее вели за ручку. Есть деньги у мужа – значит, мне можно играть в свои игрушки, писать прозу, рисовать свои цветочки. А нет денег – надо найти другую руку, которая поставит перед тобой рис и карри и даст тебе рисовать свои цветочки. Можно даже вдвоем с Эриком. Мы будем играть, а бабушка/муж/кто-то другой кормить нас. Иначе мы не умеем. И когда муж говорит: «Ты хочешь новую кухню? Ну заработай на нее», это звучит обидно. Слова «пойди и заработай» – вообще как оскорбление. Деточка не должна трудиться. Она играет.
И еще у деточки проблема с границами. У бабушки, с которой я жила, не было своих границ, не было своей жизни, а только моя. Хотя она и не играла со мной, но занималась моим делами, жертвуя собой.
И потом, когда мне нужно было самой зарабатывать, я продавала губную помаду с бабушкой на рынке. Потом смотрела, как она и мама вязали береты с начесом и продавали их в общественном туалете. Потом я сама продавала книжки на платформе электричек. Потом друг привел меня за ручку в редакцию журнала и сказал: «Оля, я верю в тебя, ты сможешь!», и я смогла. В Литературном институте, когда я пришла играть на синтезаторе в группу, солист сказал мне: «Оля, ты сможешь», и я смогла. Потом был научный в Институте философии и написанная за два месяца диссертация, потому что «Оля, я уверен, что вы сможете»…
Осталось всего ничего – не ждать спасительной руки и сказать самой себе:
– Ты можешь, ты справишься!
Хлеба и неба
На Шри мы познакомились с двумя похожими на нас семьями.
Одни – друзья наших друзей, и мы поехали к ним знакомиться, потому что у них есть 7-летний сын, и у нас есть. Хотелось, чтобы дети пообщались. Семья жила в Коломбо, и когда мы в очередной раз приехали в Коломбо на междугороднем автобусе из Матары (это когда Эрик уже ходил в интернешнл скул и мы жили в Матаре), то мы и заехали к ним на виллу.
Ребенок был весел, лохмат и очарователен в своей непосредственности. Он сразу взял Эрика за руку и убежал с ним играть. А мама с папой повели нас за стол – угощать свежим выпеченным в духовке хлебом с кунжутом. Папа был высоким, статным и размеренным как олень, отец семейства. Казалось, он замер в лесу, прислушиваясь к звукам. И еще казалось, что он из другой эпохи, из того заповедного леса, который уже давно позади, а он – хранитель этого наследия. Казалось еще, что он такой могучий и упрямый, такой защитник своего семейства, но что он не видит, как изменился мир и не может защитить семью от этих изменений. Что это как бой быка с экскаватором, это противостояние природы и цивилизации. А цивилизация уже победила.
А они остались в совсем не цифровой вселенной, остались вымирающим видом животных: подвид: «аналоговые».
Папа смотрит на наши запястья и говорит задумчиво:
– Красивые у вас часы.
– Это не часы, это фитнес-браслеты.
Мама спрашивает:
– А в какую вы школу пойдете?
– Не знаю, собираемся в «Фоксфорд».
– В Оксфорд? Это в какой стране?
– Да нет, в онлайновую. Это в любой стране.
– Ну надо же. А я уже у всех знакомых спросила, никто ничего не знает про онлайновые школы.
– А в чатах спрашивала, в интернете искала?
– Нет, я не сижу в интернете.
Запах пирогов и обстановка напоминает чеховскую дачу 19 века с неспешными беседами за чашечкой чая меж аристократами. А мы ввалились с порога в эту идиллию со своими громкими:
– А мы нашли в Коломбо «МакДональдс»! А то мы сидим там как дикие, в своей Матаре, а тут супермаркеты и разная еда, наверное, есть в магазинах? И магазинов больше, а у нас во всех двух продают одинаковое.
А потом мы с восторгом описываем свою прошлую и настоящую жизнь и завидуем белой завистью папе-оленю – он жил 10 лет в Тайланде. Мы всегда любили путешествовать, мы обожали Юго-Восточную Азию. А они – смотрели на нас своими глубокими оленьими глазами, наполненными грустью по России.
Вторая семья – тоже прекрасная, «полуаналоговая» пара с двумя детьми. С ними мы познакомились, когда продавали свои бумажные детские книги и развивашки. Их младшему лохматику было 6, он был еще более непосредственным, чем сын из первой семьи. Он бил позитивным фонтаном по нашему участку, он не мог сидеть на месте, громко говорил, перебивая всех, на все имел свое мнение и улыбался, улыбался, улыбался.
Мама готовила борщ с папмушками и ходила в длинных юбках, а папа был программистом на удаленке. Жаль, что они жили за 40 километров от нас, и наш папа седлал свой «Энторк» и мы ездили к ним поиграть, а в следующие выходные – они к нам, а потом снова мы к ним.
Когда общаешься с другими людьми – с друзьями-антиподами, лучше понимаешь и их, и себя, и принимаешь разницу между нами. Наши антиподы хранят прошлое, они хранители традиций, они пекут хлеб в электропечке и гранят драгоценные камни или собирают коллекции бумажных книг, а мы – летим воздушными змеями в небе и разведываем будущее. И прошлое, которое они хранят, и будущее, которое мы создаем, – это, с одной стороны, наша личная задача, а с другой – важное для всей планеты дело. И кому-то надо печь хлеб для тех, кто летает в небе. И кому-то надо показывать потенциальное будущее тем, кто печет хлеб.
Стереотипы и комары
Стереотипы, никуда от них не деться. Повелись на них и мы. И залипли в этой стране, как мухи, ожидающие вечного «жуй кокосы, ешь бананы…»
Когда я общаюсь с кем-нибудь из старых друзей, каждый говорит мне, что я здесь счастлива, у меня такие радостные посты, да и страна наша прекрасна – тропический климат и овощи-фрукты-орехи круглый год.
И когда я начинаю рассказывать о нашей прекрасной стране, то начинаю я действительно восторженно, а заканчиваю так, что друзья только и могут писать «офигеть», «вот это дурдом там у вас».
Вначале мы сражались с комарами и жарой.
Я шипела на мужа:
– Я щас сдохну. Ты хочешь от меня избавиться!
И молила включить вентилятор. Кондея у нас не было, и речи о нем не шло. А вот вентиляторов на потолке гостиной было аж два.
Он вентилятор выключал:
– Это ты хочешь, чтобы мне всю грудь продуло. И ребенок чтобы в садик не ходил.
Я изнывала от жары и училась терпеть ее. Ночью меня спасало открытое окно и то, что я лежала на краю кровати. Ребенок лежал между нами, а муж у стенки. Муж пытался накрыть ребенка тряпочкой, ребенок раскрывался, я двигалась все ближе к краю. Под утро даже я накрывалась тряпочкой, в +23 у меня начинали мерзнуть ноги.
А комары – оказалось, что нас с мужем они бесят. Мне казалось, что они вторгаются в мое личное пространство своими хоботками. Мы пшикались цитронеллой, жгли спирали, не выключали электрический фумигатор в спальне и вечером задергивали все занавески, которые были в доме. А занавесок было много. И все одинаковые. Во всей стране. Бежевые, с коричневыми полосками. Мы еще ржали, что будто на всей Шри-Ланке один магазин с мебелью, занавесками, напольной плиткой, большими белыми буддами… Ржали зря. Оказалось, выбора особо нет, и магазинов особо нет. А в тех, что есть, – действительно все одинаковое. Те же пластиковые стулья, как у нас перед домом. Как у соседей перед домом. Как у других соседей перед домом. И все сидят на них после или вместо рабочего дня. У богатых – деревянные стулья. И тоже у всех одинаковые. Мы оказались не очень богатыми, а стулья вполне удобными для того, чтобы засесть в них и мечтать о будущем.
И мы мечтали, смотря на здоровенных серых обезьян, сигающих с нашей крыши на наше манговое дерево и колупающих только-только завязавшиеся плоды. Мы мечтали, смотря на разные виды муравьев и вездесущих бледных, полупрозрачных ящериц с темными внутренностями. Мы мечтали о том, что наш ребенок будет играть с ланкийскими и все у нас будет хорошо в этой стране. Мы верили, что справимся со всеми бытовыми трудностями и приживемся здесь.
Джангл
Вспомнилось из совсем раннего. Когда муж пожалел мистера Нила, мужу было как-то стыдно, что сосед нам неприятен. И мы взяли у него в прокат скутер. А скутер стоял с прошлого года и не заводился. Наконец завелся и мы поехали. Доехали до Джангла, дальнего пляжа. Искупались. Стали заводиться обратно – бесполезно. Попросили местного паренька помочь:
– Эй, чел, хотя бы скажи, где мастерская?
Он такой – ща все будет. Эти пусть остаются (махнул на меня и ребенка), а ты садись на тук-тук (махнул мужу и позвал парня-драйвера на тук-туке), сам схватил наш байк и покатил вверх по дороге. Вся процессия удалилась, а мы с Эриком остались на пляже одни, без телефона. Именно в этот день у моего телефона кончилась зарядка и я оставила его дома.
Мы ждали, ждали, ждали, втыкали в песок палочки и снова ждали… У меня были деньги на тук-тук, но не было ключей от дома, и мы не могли даже сообщить папе, что мы поехали домой. Вечерело. Подождали еще минут 15. И тогда я решительно потянула ребенка на другой участок пляжа. Там еще осталось немного отдыхающих, у некоторых из них лица были похожи на русских.
Мы притопали к первому попавшемуся дяденьке, читающему бумажную книжку.
– Извините, пожалуйста, можно написать мужу с вашего телефона? Он уехал чинить байк, свой телефон у меня дома…
Дяденька посмотрел на нас поверх очков, слегка напрягся, но сказал: «Диктуйте телефон». Я продиктовала. «Этот?» – показал мне фотографию. – «Да». Написала: «Котя, у меня нет с собой телефона. Может нам поехать домой? Ты скоро?» И написав я увидела слева приближающийся байк. «Ура! Наш папа едет», – закричала я, бросила дяденьку и побежала так, что упала в песок. Поднялась, снова побежала, чтобы он не проехал мимо нас.
Папа приехал ошалевший от своего приключения. Оказалось, что как только они эффектно скрылись за поворотом, парень устал тащить байк. Говорит:
– Давай я на нем поеду, а ты, белый, меня держи крепко из тук-тука.
Ну что делать, муж потащил ланкийца на байке за собой. Чуть руки себе не выломал. Едут-едут, заехали в одну мастерскую, не работает. Поехали дальше. Муж смотрит – уже до Велигамы доехали. И едут по такой Велигаме, которую мы даже и после этого никогда не видели. Совсем нетуристической. Дети бегут на белого посмотреть, взрослые в шоке – белый едет на тук-туке и черного на байке везет. Где это слыхано, где это видано, белый ланкийца на байке везет.
В общем, доехали до мастерской. Починились. И началась история с деньгами. Мы тебе помогли, дай нам мани. Муж дает 1000 рупий. Не, говорит парень, этого мало. Дай 2000 рупий мастеру. И тукеру 5000. Ну и мне… Муж отдал все, что было, примерно вышло в 10 000. Главное, чтобы уж отпустили скорее. Он мне обзвонился, а я не беру. Так что приехал как бешеный, в шоке, в возмущении. Потом, когда успокоились, он говорит:
– Уф, ну и че я так завелся, это в рублях всего-то 2 тыщи. В Москве бы я такой дешевый ремонт не нашел.
После этого зареклись мы у мистера Нила брать скутер и стали брать у Равинду – того, что был сыном хозяина отельчика напротив. Равинду был модным – с серьгой в ухе, в чистеньком саронге, и с младенцем на руках. Равинду хорошо говорил по-английски, и это нас вконец покорило. Он часто гулял то с одной, то с другой своей мелкими дочками по нашей пустынной и тихой улочке и уходил на свой участок, когда его папа звал его: «Пута, пута!», что значит «сын» по-сингальски.
Больше в Велигаме мы ни с кем и не контактировали. Было достаточно починить дом и иметь байк, тогда можно было доехать хоть до магазина, хоть до садика, хоть до овощной палатки, хоть до спота, хоть до Джангла, где можно купаться с ребенком.
А в магазине проблема у нас была только с помогаторами. Возле кассы стоял парень или девушка, которая пыталась засунуть наши покупки в пластиковые пакеты. Легкие продукты я вытаскивала из их пакетов и клала к себе в рюкзак. Потом перекладывала всю заморозку в один пакет. Овощи в другой… Или мы сами брали пакеты из-под кассы и сразу паковали, как нам надо: в два рюкзака и в пакеты. Так, чтобы потом можно было сесть со всем этим втроем на байк. Впереди – Эрик и пакет на крючке, потом муж и пакеты под сиденьем, рюкзак мужа должен быть не сильно объемным, потому что упирается в меня. А мой должен быть не слишком тяжелым, но может быть достаточно объемным. И обычно сбоку из него торчит свежий французский багет как древко невидимого флага.
Помогаторы помогали и местным. Те могли прийти и купить пачку печенья и кока-колу. И помогатор стояла и громко думала, в один пакет это положить или в разные. Маленькие взять или средние… Местные ждали, потому что они тоже не знали, как это положено упаковывать. Никто не знал правил, но все боялись их нарушить. Так можно сказать о многом в этой стране.
Обрывалк
На Пойю (полнолуние) они надевали белую одежду и ходили в буддийский храм. А по утрам можно было встретить то там, то здесь ланкийских женщин, мирно пощипывающих цветочки с кустов на улице. Это для подношения домашнему Будде. При этом такие же цветы росли у них на участках, но отчего-то было приятнее выйти на улицу и оборвать у соседа. Как-то нас даже просили принести в школу пакет цветочков и подсолнечное масло для глиняных блюдечек с фитилями. Дети в тот день ходили в храм с учительницей.
Ланкийцы так мне и запомнились. Что-то обрывающими. По утрам цветочки, по вечерам – листья для карри. Мы сначала не понимали, почему то один, то другой приходят к заброшенному участку напротив нашей виллы в Велигаме и что-то там отщипывают и обламывают. Только после того, как к нашему дедушке пришел садовник подрубить пальму и нащипал себе в черный пакетик веник с нашего деревца, такого же, как через дорогу, мы поняли, что это были листья карри.
Еще стоит в глазах Шамли, уборщица из Мириссы. Крепко сбитая женщина средних лет. Неплохо знает английский, потому что долго работала горничной в Дубаи, а теперь вернулась. Она останавливалась, убирала мокрые от пота волосы со лба и жаловалась: «Я вернулась с заработков, а тут пошли муж, дети один за другим, всем надо жрать, они постоянно хотят жрать, а рис им на что покупать? Целыми днями только и готовь им, иродам…»
Сначала она драила нашу виллу и перестилала белье в трех комнатах, потом мылась в душе у Индры, а потом приходила в наш садик на задний двор и обдирала куст с крупными широкими листьями. Так я узнала, как выглядит тот самый бетель, который жуют красноротые и который нужно приносить учительнице в школе вместо цветов по праздникам, в знак особого почтения.
Заходить к соседям и надергивать у них каких-нибудь веток – это было в порядке вещей. Тогда мы еще не знали, насколько здесь не было понятия личного пространства. И нас возмущала эта сущая ерунда. Открыть калитку в наших воротах мог работник, пришедший выписать счет за электричество. В белой рубашке и черных брюках приезжал он на велосипеде, с бумагами в руках, чинно шествовал вдоль всего дома к щитку. Выписывал нам бумажку, кричал «Хелло», мы судорожно надевали шорты, брали у него эту бумажку, а он ехал к следующему дому.
Вообще нам было сильно нервно от того, что мы никогда не ощущали себя в одиночестве и безопасности, всегда нужно было быть настороже. Комары настигали даже ночью под балдахином. В открытое окно в туалете мог заползти хоть варан, хоть паук… По чердаку шуршали белки, или птицы, или игуаны. Кто-то топал, а потом стихал.
Однажды мы проснулись от вопля в гостиной: «Ыаыо!» Потом все стихло. Утром наш жилец Аюбован рассказывает: «Иду я ночью из туалета, подхожу к своей комнате, вижу передо мной какая-то тень огромная, двигается, ну, думаю, обезьяна! Заорал от испуга. А потом понял, что это зеркало рядом с моей дверью». Ну, поржали.
С комарами мы, кстати, вопрос решили. Первый раз, когда жили в Велигаме, не успели, а вот когда вернулись в этот же дом после Мириссы, так купили молоток, гвоздики и рулон зеленой москитной сетки. Закрыли все эти вентиляционные дырки в доме. Приехал дедушка.
– Что, сеточки от комаров? Нет, не слышал. Но не возражаю, – и покачал головой из стороны в сторону в знак одобрения.
И только мы избавились от комаров, в квартире стало жарко.
– Слушай, может теперь сеточки воздух не пропускают? Чего ж такая жара? – спрашиваю у мужа.
– Да нет, это погода в целом стала жарче. Наверное, начинается уже несезон.
– Так еще конец марта, а несезон еще только с мая.
– В чатах пишут, что в апреле уже становится жарче перед дождями.
– Блин, а чего ж тогда дедушка с нас за жилье взял как за сезон?
– Ты хочешь поговорить с ним об этом?
Конечно, с дедушкой я ни о чем говорить не хотела – он зависал от любого вопроса. Иногда надолго.
Итак, мы повесили сеточки на окна и решили для себя, что теперь мы в этом доме надолго. Здесь и будем пережидать весь несезон. Купили даже чехол на байк на «Даразе», местном «Алиэкспрессе», на котором, конечно, было плачево с товарами, и курьеры могли не привезти / привезти, когда нас нет / не найти адрес / бросить через забор / отдать непонятно каким соседям / сказать, что привезут в понедельник, но вы отметьте, что получили… – в общем, товары там были и в большинстве своем мы их получали.
И вот как только мы начали пускать корни на староновом своем месте, муж сказал:
– А не переехать ли нам ближе к будущей школе ребенка?
– Чтооо? – у меня округлились глаза. – Тебе ж две недели осталось до отъезда в Москву. Ты хочешь за это время найти новое жилье? Это нереально! Я только здесь обустроилась! Нееет! И не говори мне ничего даже.
И муж, не говоря мне ничего даже на следующий день, завел байк и один скатался в Матару, в школу, и покатался по району рядом с ней. В школу его не пустили.
– Сёр, во двор школы можно только мужчинам в джинсах. В шортах нельзя.
На следующий день утром мы отвезли ребенка в садик и поехали вдвоем. И в школу нас пустили, и по району мы покатались. И остановились посмотреть карту на одной улочке. А навстречу едет ланкиец на велике, с пакетом бананов на одной стороне руля и с пакетиком куриных ножек на другой стороне.
