Ольга Сергеевна Сысуева
Напиток любви
1921 год. Эрнест Хэмингуэй был нанят корреспондентом Toronto Star, и уехал со своей женой в Париж. Молодая семья как раз подъезжала к Парижу на поезде. Морское путешествие, Слава Богу обошлось без приключений и молодые супруги надеялись неплохо устроиться. Его жена Элизабет Ричардсон, которая даже и не знала о том, что ей выпадет честь исполнять роль первой супруги Хэмингуэя, радовалась возможности выбраться хоть куда-то да хоть в неизвестном направлении. Молодая женщина с модной по тем временам причёской – красивое каре уложенных волос, которые подчёркивали её красивые, глубокие карие глаза смотрела в окно поезда и радовалась выпавшему на её долю приключению. Американка в Париже!
Борис Викторович Савинков чудом пробравшийся в милый ему сердцу Париж, который он любил ещё со времён Царской России с трудом привыкал к мирной жизни после стольких лет гражданской войны. Он пережил многое. Слышал грохот пушек со стороны Сен-Дени, сражался с французами на фронтах Первой Мировой, и вот мужчина, обмаравший руки в крови сидел в тихом и уютном баре в Париже и слушал джаз экзальтированных музыкантов, которые явно надрывались, играя незатейливую мелодию. Пары танцевали под неё, несмотря на то, что это было дневное время, и забавляли Бориса Викторовича, который временами доставал свою карточку – посланника от Колчака, которого уже не было в живых. На счёт этого Савинков сильно сомневался: большевики оказались мастерами на инсценировки чей-то гибели. Ему вообще-то хотелось в это верить, а то становилось грустным. Праздник, готовый превратиться в трагедию – и даже в расстрел (Савинков почему-то был в этом уверен) начинался. Борис захотел на время вырваться из лап борьбы, и из Польши вырвался в любимый сердцу город, в котором, возможно, он будет счастлив последний раз. В годы гражданской борьбы слово «счастье» трактуется как-то по-особенному. Мужчина усмехнулся сам себе, и посмотрел на груду людей, собравшихся в это милое уютный ресторан у Монмартра с названием «Максим», которое потом станет знаменитым, благодаря оперетте «Весёлая вдова», и которое будут игнорировать ценители искусства в XXI веке, любящие «Весёлую вдову», но предпочитающие «Максиму» «Лувр».
Савинков пил брэнди и старался не думать о беде, которая его ждёт по возвращении на столь неблагодарную ему Родину.
…Между тем Эрнест и Элизабет подъезжали к Парижу и радовались жизни. Хэмингуэй, мечтавший о Париже, думал о нём как о празднике. И этот праздник он был намерен себе устроить, и радовался, что Бэтси согласилась с ним посмотреть Европу. Для Американца мечтать о Париже было нестандартно, но Хэмингуэй был рад, что его послали от газеты корреспондентом погрузиться в необычный, как ему казалось, мир Парижа и преподнести эту волнующую эпоху золотых годов джаза, и золотых годов Европы вообще.
Гертруда Стайн гуляла со своей собачкой по парку. Ей встречались пары, люди. Солнце ласково ободряло женщину. Она радовалась жизни. Как же ей хотелось праздника для вдохновения! Листва деревьев, лето, люди – всё это скрашивала её тоску и уныние, которым она предавалась последнее время. А ещё Гертруде хотелось выпить в хорошей компании, но она ещё не знала, что к Парижу на поезде подъезжает молодой ещё писатель Эрнест Хэмингуэй.
Фрэнсис Скотт Фитджеральд работал над своей книгой «Прекрасные и проклятые», а также он мечтал выпустить ««Сказки века джаза» и эта книга была уже подписана в печать. Как приятно быть знаменитым писателем, у которого любое произведение – дорога в невероятный, красивый – Китеж-град! О том, что он в 1924 году в Париже познакомится с Хэмингуэем, Фитцджеральд не знал…
Но этот день был каким-то особенным. Светило ясное солнце, согревающее Гертруду Стайн, которая продолжала отпугивать своим нарядом случайных прохожих.
Крым. РБК. Март, 1919 год.
Александр Бельский и Оленька прогуливались по берегу Крыма. Было довольно холодно – на дворе стоял март. Мужчина держал женщину за руку, и гордо вёл перед собой. наконец, они, минуя парк с реликтовой рощей, сели на берег моря. Александр
предложил избраннице сердца сесть, и девушка не стала отказываться. Жена Александра давно уехала в Париж с детьми, и внуком, и Александр просто застрял в Крыму.
У него давно не было женщины, и он посматривал на Оленьку, которую прикрывала тётя Маргарита Павловна Собельская, воспитывающая Ольгу явно под эталоном новой власти. Петровская не хотела сдаваться тётке и решила, что будет стоять до конца. Тем более, что она любила Александра всем сердцем и душой, и мечтала ему отдаться.
Этот порыв души, 78-летний Александр и почувствовал в 35-летней Ольге, к которой уже был неравнодушен. мужчина, наконец, осмелился поцеловать девушку в губы, положив ей руку на грудь, и она не стала ему сопротивляться. Ольга откинулась на спину, и отдалась мужчине, который сделал её своей этим мартовским днём 1919 года. Когда Оля стала женщиной Александра, она положила голову ему на плечо, и мужчина обнял её нежнее.
На берег стали стекаться люди, совершающие утренний променад. Ревенко и Путилин, тоже застрявшие в Крыму, решили в этот день не сидеть больше дома, не смотря на то, что был небольшой шторм, а решились пройтись прогуляться и подышать свежим морским воздухом.
38-летний Путилин тоскливо посмотрел на сидевших в обнимку Ольгу и Александра.
– Тоскуешь по Беатрисе? – Улыбнулся Ревенко.
– По Биссектрисе. – Засмеялся Путилин, и вспомнив красавицу Беатрису, которая недавно приглашала его к себе, и улыбнулся. Мужчина решил подарить 33-летней женщине просто букет цветов после того, как они вернутся с прогулки с Ревенко.
Ольга и Александр встали, и от греха подальше – чтобы не при всех – тоже решили пройтись по берегу. Александр поклонился Путилину, и гордо подал своей женщине руку.
– Ваши родители в Дании? – Вдруг спросил мужчина Олю.
– Да, – ответила молодая женщина.
– Дания так Дания, – задумался Александр, которому было явно не охота в Париж после такого времяпровождения с новой избранницей сердца.
Ольга скромно обняла мужчину, который посмеялся над робкой своей любовницы…
…Беатриса, подруга Путилина, не заставила себя долго ждать. Женщина подошла к детективу и попросила взять его под руку. Ревенко засмеялся, и порывался было уйти. Но Беатриса ловко взяла обоих мужчин на себя, и они пошли в другую сторону – чтобы не мешать Петровской и Бельскому.
– Певцы. – Сказал Путилин, покосившись на Бельского.
– Да? – Вытянула шею Беатриса так, что она чуть было не хрустнула в одном месте. – Что ж Вы раньше не сказали? Нужно было брать автограф!
– Он с ней,… – покраснел Путилин.
– Ну договаривайте, – засмеялся Ревенко. – Назвался груздём…
– Ой!– Поняла Беатриса, тоже слегка покраснев. – Дальше не надо. Дальше совсем неприлично.
Ревенко засмеялся ещё громче, может, и Александр слышал: Путилин заметил, что певец обернулся, обняв Ольгу ещё нежнее.
– Сплетники. – Шепнул мужчина девушке. И получил поцелуй в щёку.
Учительница Беатриса Фёдоровна радовалась присутствию двух кавалеров в её жизни.
когда пары разошлись, на берег вышла императрица Мария Фёдоровна. Уже почти год как её сына Николая не было в живых. Горю матери не было предела.
А ведь у неё был шанс спасти хотя бы внучку Анастасию! Почему же Николай так был твёрд на своём и не захотел уехать с ней в Крым? Они бы спаслись… а власть… да кому нужна эта переходящая из рук в руки власть? Несчастный Николай был бы просто её сыном. У них была бы большая семья. Ещё и Оленька вышла замуж за Николая Куликовского. У них подрастал сынок, её внук. Сейчас бы девочки Никкса повыходили все замуж за славных солдат первой мировой войны…
Мария Фёдоровна застыла на южном берегу Крыма. Ветер освежал её лицо, в сердце зияла боль за детей, а в голове звучал вопрос почему-то на французском: "Porque?".
Александру Аникину
Александру Аникину
“И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай. (Откр 6:5 – 6)”
9 мая 1925 года.
Феликс Эдмундович повернулся к окну. Вечерело. Небо окрасил ярко-розовый закат. Это уже был мир без Савинкова.
"Да уж, прожил Савинков скандальную жизнь, и также мутно и скандально её окончил! Но сколько шуму! Может, его и правда нужно было отпустить?". – Подумал про себя Феликс. Шум вокруг противника его раздражал. Он поехал в ресторан – говорили о Савинкове, даже не дали послушать музыку. Поехал в театр, на оперетту – тоже самое. Феликс вышел из театра перед вторым действием и вдохнул в себя прекрасный майский воздух. 9 мая 1925 года. Пахла сирень. Призрак ещё долго будет являться после смерти. Дзержинскому было неприятно. "Где окровавленная тень ко мне являлась каждый день"… – почему-то ему вспомнились слова Онегина из оперы Чайковского "Евгений Онегин" и тут же рефреном в голове отозвалась музыка: "Нет, нет…" это когда он подумал, а был ли смысл спасать Бориса Викторовича? Ну да, выпусти его, он бы их всех перевешал. Это на суде он вёл себя как агнец Божий. Феликс Эдмундович выехал в Царицыно, где за несколько дней до смерти отдыхал Савинков. Его привезли на дорогую дачу. Он побродил по парку. Наверное, что-то вспомнил и попросил спешно его увести. К вечеру Савинков объяснил, что это, мол, от боязни открытых пространств. Хотя, возможно, ему померещилась тень Сергея. Одной из последних записей в дневнике Савинкова было: "Я бы служил советам верой и правдой, и это ясно, это во-первых. Во-вторых, моё освобождение примирило бы с советами многих. Ну на самом деле почему же меня не расстреляли?".
Савинкова арестовали 23-25 августа. И был назначен суд с председателем во главе.
Председатель:
Признаёте ли Вы себя виновным в том, что с октября 1917 года до ареста в августе 1924 вели борьбу с большевиками?
Савинков отвечал: "да, признаю".
Председатель задал следующий вопрос: "Какими методами Вы пользовались в этой борьбе и в 1918 году?".
