Ольга Каменева
Сталинградское Евангелие архимандрита Кирилла (Павлова)
«ГОСПОДЬ ПОКАЗАЛ: КТО УБИЙЦА, А КТО СОЛДАТ». Николай Кравченко, пресвитер Воскресенского подворья Троице-Сергиевой Лавры, офицер разведки, полковой священник ВДВ
В 1999 году, уже пройдя Чечню, Афганистан, Сумгаит, Абхазию, я принял священный сан по благословению архимандрита Кирилла (Павлова).
…Помню, как в начале 1990-х засобирался я на войну в Югославию. А перед этим, думаю, заеду в отпуск. И отправился с севера (о. Николай Кравченко родился на Чукотке. – Ред.) в Ставрополь. В Анадыре староста одной церковной общины попросила меня передать посылку своему сыну – студенту семинарии в Сергиевом Посаде, а перед этим еще заехать в московский храм Святителя Николая в Подкопаеве и тоже передать им церковную утварь.
Приехал я в Москву, нашел храм, все отдал, а меня попросили остаться на несколько дней – церковь от хулиганов охранять, они по ночам бутылки на территорию храма кидали. И пока я при этой церкви жил, с хулиганами разбирался, мне все про старца Кирилла рассказывали.
И вот захотелось мне его увидать, тем более когда узнал, что он – участник Сталинградской битвы. Ведь мы с таких людей пример брали, старались быть похожими на них.
Приехал я в Лавру, пробыл там несколько дней, но отца Кирилла почему-то так и не встретил, а мне уж уезжать пора. Перед отъездом молились всю ночь, правило читали, акафист преподобному Сергию. Утром перед Литургией вышел на улицу воздухом подышать. Обидно стало: думаю, сейчас отстою службу, уедем, а старца так и не повидаю.
Тут человек мимо идет, я его останавливаю: «Батюшка, можно вас спросить?» – «Да, да, спрашивайте, что вы хотели?» И улыбается. Приятно улыбается. «Как мне найти старца Кирилла?» – «Кого?» – «Старца Кирилла». – «Да нет таких». – «Как нет? Есть». – «Ну какой он старец, он обычный старик». Думаю: «Как же так, все его называют старцем, прозорливым, все его любят, а этот человек говорит, что он обычный старик». – «А что хотел?» – спрашивает он. «Да так, увидать хотел». – «А что его смотреть-то?» А я в форме был. Этот священник меня спрашивает: «У тебя там оружие есть?» – «Нет, оружия нет». – «Ну, пойдем».
Пошел я за ним в Троицкий храм. Там пусто, тихо-тихо. 4 часа утра. Я стою возле мощей, он зашел в алтарь, выходит в епитрахили, в поручах. Говорит: «Руки давай». Я руки дал ему, он помазал: «Благословляю руки – держать оружие в защиту людей. Приезжай сюда опять». – «Я, – отвечаю, – в Югославию поеду. Наши сейчас там». – «Зачем тебе в Югославию ехать? Ты дома пригодишься», – отвечает он. «Откуда ему знать», – думаю.
А меня в Лавре научили уже немножко с духовенством общаться, так что перед тем как уйти, я у него спросил: «Батюшка, а ваше имя какое?» – «А что имя? Я – грешный старик Кирилл». Сказал и пошел в алтарь.
Такое преображение произошло – этого человека в отца Кирилла! И мне стало стыдно за то, что я его не то что не признал, а внутри имел к нему не совсем хорошее чувство. И одновременно испытал тогда радость – что я его, наконец, нашел! Хотя на самом деле это он меня нашел. Вот такое было знакомство с отцом Кириллом!
И как он мне сказал, так и произошло: в Югославию я не попал.
Приехал я в часть. Там рокировка произошла, срочно потребовалось 11 человек – назревала сложная обстановка на Кавказе. Это был 1993-й год: специалистов мало, кадров не хватает, положение в армии, в стране в целом – тяжелое. Нас переформировали – сначала в Абхазию послали, потом в Чечню.
«КАКОЙ ИЗ МЕНЯ СВЯЩЕННИК?»
А во время отпуска я снова приехал в Лавру, встретился с отцом Кириллом. Исповедовался у него, а он в конце разговора и спрашивает: «Богу, может, что-то обещал?» – «Да, да, батюшка, – вспомнил я. – Была такая ситуация, когда сказал: если мои мальчишки в живых останутся, я храм построю». – «Ага, – говорит, – вот оно. Ну, и что же ты?» – «Сейчас поеду домой – сам буду строить либо поучаствую в строительстве». – «А зачем?» – спрашивает. «Как зачем? Служба будет». Он говорит: «А если священника не будет?» – «Пришлют, наверное». – «Представьте себе – не прислали священника, здание стоит, пустует, тебя там нет. Снова сделают клубом или овощехранилищем. Нет, – говорит, – не здание, вот здесь храм построить надо. Самому стать христианином в полной мере. И тебе надо сан принимать. Священником стать». – «Да вы что, – говорю, – батюшка! Какой из меня священник?»
В то время в моем понимании священник – это не на земле рожденный человек, из другой среды пришедший. «Нет, батюшка, мне легче за две секунды все кулаком объяснить». Он засмеялся: «Словами тоже надо уметь. Ты не торопись. Подумай, поживи в Лавре, напитайся».
Так я остался в монастыре. А кругом люди хорошие. Я смотрел, как монахи общались, и думал: как все-таки они умеют спокойно разговаривать, никакой спешки… Что-то сделаешь не так, матом ругнешься – пожурят с юмором: «Ты это забывай, это не нужно». Так стыдно становилось: «Больше не буду, стану следить за своим языком». Все потихоньку и ненавязчиво изменялось. Многое во мне нынешнем – от той братии, к которой милостью Божией я в попечение попал. Но все-таки военное меня тогда перетянуло.
Тяжело мне было. Особенно когда все хорошо кругом: пошел в трапезную, поел, насладился, вышел, помолился, птички поют, все молятся, крестятся. И тут понимаешь, что там сейчас стреляют, ребята мои погибают. «Нет, – думаю, – надо ехать, ехать. Какой из меня священник?» Поехал. Выхожу из Лавры, навстречу мне – отец Георгий Бестаев. Он сам осетин, Кавказ ему близок и понятен.
«Ты куда?» – спрашивает. «Надо мне в часть вернуться. Благослови». Он сперва руку занес, а потом интересуется: «Подожди, а отец Кирилл тебя отпустил?» Я давай лепетать: «Батюшки нет, а мне срочно надо ехать». Он подумал и говорит: «Я тебя благословляю туда и обратно».
Туда я отлично доехал. Прибыл в Ставрополь, оттуда – в Грозный. В Грозном приезжаю в комендатуру. Там наш БТР, я прыгаю на броню. Едем и за Грозным налетаем на фугас. Из всех ребят только меня ранило. Снесло с брони. Упал головой об асфальт. С половины лица кожу стерло, сознание потерял. Мне потом сослуживец рассказывал, что кровь семь минут с момента взрыва не шла. То есть сердце стояло. «Я, – говорит, – начал тебя переворачивать, у тебя из кармана иконы выпали – Пантелеимона целителя (мне ее дали, когда в Москву его главу привозили) и святителя Николая в металлическом окладе (она до сих пор у меня дома – окислилась в тех местах, куда кровь попала). Обе положил тебе на лоб. Ты закашлял, и кровь пошла». Люди, знакомые с медициной, знают, что через четыре минуты остановки сердца его уже не заведешь. Кровь начинает сворачиваться.
…Из госпиталя я сбежал, приехал в часть, оттуда меня в Моздок отвезли, на поезд посадили и в Москву отправили. Ехал превосходно: без денег, но все меня кормят, средства жертвуют, жалеючи. Удивительное произошло перед Москвой: кожа под бинтами стала нестерпимо зудеть. Снял я повязку, корка от раны отвалилась, а под ней нормальная розовая кожа. За три дня, пока я ехал, кожный покров восстановился.
«ТЕБЯ, ВОЕННОГО, УЖЕ УБИЛИ»
Прибыл я в Лавру, пошел к отцу Кириллу, на колени сразу встал. «Что, – спрашивает, – сбежать хотел? Ты главную мысль-то понял? Тебя, Николая – военного, уже убили». Я ему после этого рассказал про остановку сердца. «Теперь, – говорит, – должен быть другой Николай. Так что ты сейчас начинай жить вторую жизнь, с нуля. Сейчас бы ты уже ехал домой в цинковом гробу, твоя прежняя жизнь закончилась полностью. Сейчас тебе Господь дает шанс, ты должен его использовать».
Поговорили мы серьезно с ним. Но я все равно сопротивлялся – не хочу быть священником. Этого не знаю, того не умею, какой из меня священник?
А у меня в Москве друг был – очень духовный человек. Я как-то гостил у него, еще в форме тогда ходил, а к нему владыка приехал с Дальнего Востока. Друг возьми и ляпни: «Вот Николая отец Кирилл благословляет рукополагаться». Владыка аж отпрянул: «Ты что? Ты ж людей убивал. Только через покаяние, только через монашество. Ты хочешь монахом быть?» – «Не хочу. Я и священником не хочу».
Помню, это мои терзания даже как-то разрешило. Но только до тех пор, пока обо всем этом не рассказал отцу Кириллу.
А старец даже разволновался, говорит: «Как ты мог объединить такие разные вещи?! Что значит «не убий»? Не убий ближнего своего ради выгоды своей. По закону Моисееву это означало, что человек не должен ради себя вести безнравственный образ жизни. Ради выгоды грабить кого-то, забирать чужую жену, богатство другого человека. Это страшный грех. А ты что делал? Ты же Родину защищал! Ты людей спасал от смерти, от тех, кто грабил и убивал. Вот пришли воины к Иоанну Крестителю, что он им сказал: «Бросьте оружие, не надо воевать»? Нет, он сказал: «Не обижайте никого, не клевещите, довольствуйтесь своим жалованьем», то есть служите дальше, получайте жалованье и радуйтесь. Кто был первый крещён из язычников? Корнилий – сотник италийский. Господь его называет достойнейшим. Даже те, кто верил в Бога – иудеи, которые несли имя Божие, оказались менее достойными, чем офицер-язычник, водивший солдат в бой. Никогда не путай два разных понятия. Ты был на грани, где твоя жизнь так же подвергалась смертельной опасности. Блажен тот, кто душу свою положит за други своя!
Ты знаешь, сколько народу пришло в Лавру после войны – монахами и семинаристами? Так что же их – в храм не пускать? Это не убийцы, это солдаты! Солдат никогда не был убийцей. Солдат защищал Родину. Епитимью давали, мало ли чего он совершил. Может, гранату кинул, а там мирный житель тоже погиб. Но служба во время войны никогда не осуждалась. Вообще, служба в армии, служение Отечеству всегда на Руси почетным было. Почитай историю. Кто были Пересвет и Ослябя? Ты всегда думай, прежде чем принять такой помысел. Господь все нам уже показал: кто убийца, а кто солдат».
Сразу я тогда успокоился, только подумал: вот лукавый, а! Хотел меня сбить, не получилось, батюшка все объяснил.
Прожил я в Лавре еще два с половиной года. Как-то пошел к отцу Кириллу, постучался, захожу – он с книгой. «Заходи, заходи», – говорит. Я сел, а он начал вслух читать, не могу вспомнить что, но в памяти осталось потрясение, потому что прочитал он мне ответ на мой внутренний вопрос, с которым я к нему и пришел. «Ты понял, да?» – говорит. Я отвечаю: «Да, батюшка, понял». А он опять: «Понимаешь, что тебе нужно быть священником?» – «Батюшка, я не хочу». – «Нет, ты думаешь не так: ты думаешь – что я смогу? Как я буду? Как там меня дома встретят? Не надо об этом думать. Вот ты рассказывал, как хорошо было, когда на войну батюшка приехал. Ты себя почувствовал бессмертным. Но другие тоже должны ощущать себя защищенными Богом. А кто на войну из священников поедет? Они же боятся. И правильно делают, это не их дело – на войну ездить. А ты – военный. Ты знаешь, что там делать. Тебя поймут. Ты будешь молиться за своих ребят. Ты придешь, и тебе поверят».
Так я впервые на себя с другой стороны посмотрел и – согласился.
Утром я проснулся с твердым убеждением – надо быть священником. И потом не раз удостоверялся в правоте слов отца Кирилла. Среди военных я действительно на своем месте. Знаю, что мне делать, как себя вести. Как в двух-трех словах человеку объяснить суть проблемы. Ведь у военных другое мышление.
Много случаев было, когда офицеры нас, священников, воспринимали с неприязнью, насмешкой: мол, вы чего сюда, батюшки, приехали? Помню, один майор говорил: «Вам тут не Кутузовский проспект. Тут стреляют – пух, пух. Вот такая маленькая пулечка попадет – бах, и ты покойник. Я с тобой бойцов должен посылать для охраны, что ли?» Я ему тогда ответил: «Ты здесь сколько уже? Два месяца? А я всю первую кампанию на пузе прополз от Грозного до азербайджанской границы. Я сам офицер-десантник, а отец Василиск (мы с ним тогда вместе приехали) в Афгане воевал… Что ты нам про пульки рассказываешь?»
Он потом извинялся, неудобно ему стало. И эта информация разлетелась мгновенно. Куда ни приедем – все нас уже знают. Крестили каждый день по 10, 20, 30, 60 человек, иногда до 180 доходило. Бывало, офицеры приезжают – зовут к ним на дальнюю заставу. Их останавливают: «Что это вы поперек очереди? Они сейчас к нам поедут. Мы уже тут второй день ждем». Я говорю: «Мужики, мы все успеем, только спокойно».
Я тогда почувствовал – вот оно, мое место. И у меня становление как священника началось. Я потом в командировки срывался, с фондом «Омофор» по воинским частям ездил, потому что чувствовал – именно на этом поприще, как военный священник, я полностью выкладываюсь. Думаю, что отец Кирилл почувствовал эту грань, по которой обязательно должен быть кто-то – между миром, тишиной и спокойствием и войной. Причем не только войной. В зоне катаклизмов, землетрясений военному духовенству тоже проще – оно адаптировано. Для военного священника – это привычный образ жизни. Ему не нужна ни мягкая постель, ни отдельная комната. Достаточно пространства, где он будет совершать требы, а спать можно и стоя.
Есть старая армейская заповедь – в машине, пока сидишь, спи. Другого времени может не быть.
Отец Кирилл увидел, что я могу этот сегмент заполнить. Сейчас, слава Богу, институт военного духовенства развивается. Потом, возможно, будут отдельно военные священники, отдельно – гражданские. Но сейчас пока должна существовать прослойка, которая находится на этой грани – между военными и гражданскими.
«Сейчас, слава Богу, институт военного духовенства развивается»
«НАС ТАМ, ПАВЛОВЫХ, БЫЛО МНОГО»
А с военным прошлым самого отца Кирилла я соприкоснулся на Пасхальной седмице, на праздновании иконы «Живоносный Источник».
Святейший Патриарх Алексий служил, помазывал, народу было много, я с колокольни торопился на помазание, и тут из-за ограждения мне в рукав буквально вцепился дедушка небольшого роста, крепкий такой. «Ты, – говорит, – не можешь позвать Ивана Павлова? Он священник тут. Забыл, как его здесь зовут». – «Отец Кирилл?» – «Да, да. Может, он знает, где татарин». Видимо, у меня на лице недоумение было написано. Дедушка достал папку, начал фотографии военных лет показывать. «Вот, – говорит, – я, вот Павлов, вот татарин, вот Рокоссовский – нам награды вручает. Понимаешь, друзья мы были, потерял я его. Может, он знает». Пошел я в храм, отец Кирилл, уставший, в алтаре разоблачается, взял я у него благословение.
«Вас, – говорю, – батюшка, человек ждет, дедушка такой. Про татарина спрашивает». У него резко лицо ожило: «Где? Зови его!» Хватает меня за руку, мы выбегаем буквально из храма. Словами не описать эту их встречу. Молча обнялись и стоят, друг друга тискают. Видно было – друзья.
Когда позже стали рассуждать – отец Кирилл был в доме Павлова или нет, у меня сомнений не было. Я видел этих людей, эти фотографии.
Но сам батюшка, когда я его как-то в лоб про дом Павлова спросил, ответил уклончиво: «Нас там, Павловых, было много…»
Глава III. У Троицы окрыленные
Духовные университеты
Война изрезала шрамами тело земли: фронтовые окопы и воронки от снарядов «затягивались» десятки лет. Раны в сердцах тех, кто воевал и терял близких, останутся навсегда. У многих возникал вопрос – в чем смысл страшных испытаний, которые выпали на долю военного поколения?
По словам святителя Николая Сербского, есть неумолимый закон греха: война человека против человека является следствием войны против Бога.
По данным Комиссии по реабилитации жертв политический репрессий, только в 1937 году в СССР было арестовано 136 900 православных священно- и церковнослужителей, из которых расстреляно 85 300[41].
В их числе – наместник Троице-Сергиевой Лавры архимандри1 т Кронид (Любимов), десятки насельников монастыря. К началу войны из 28 560 дореволюционных храмов действовали около ста[42]. 22 июня 1941 года по постановлению Совнаркома должен был закрыться Елоховский Богоявленский кафедральный собор.
Но 22 июня об этом решении уже никто не вспомнил: война станет горьким лекарством и страшным потрясением, вновь обратившим русский народ к Богу.
СЕМИНАРИСТЫ В ШИНЕЛЯХ
Институт и пастырские курсы в Московском Новодевичьем монастыре (с 31 августа 1946 года – Духовная академия и семинария) откроются еще во время войны – 14 июня 1944 года.
Отец Кирилл вспоминал, как в 1946 году с большим воодушевлением готовился и сдавал вступительные экзамены: рассказывал наизусть 50-й псалом, читал по-церковнославянски и писал сочинение на евангельскую тему. На первый курс зачислили 79 из 200 человек.
1 октября состоялся молебен на начало учебного года. Будущий ректор академии и семинарии (а тогда ее инспектор) протоиерей Николай Чепурин, только что вернувшийся из ссылки, обратился к студентам с такими словами: «Вы здесь будете изучать и сдавать экзамены по многим предметам. Но есть одна наука, по которой вам предстоит сдать главный экзамен своей жизни – это наука жертвовать собой».
Патриарх Алексий I (в центре) и ректор Московской Духовной академии и семинарии протоиерей Николай Чепурин (в первом ряду слева) с преподавателями академии, 1946 год
А уже на следующий день, 2 октября 1946 года, слушатель 1 «В» класса Иван Павлов напишет прошение предоставить ему общежитие, «…так как прописан за Москвой, у сестры, которая вышла замуж и сейчас в небольшой комнате помещается четыре человека, спать приходится на полу». «Я являюсь им лишним, – сокрушается семинарист, – я и сам понимаю, что я их стесняю. Поэтому убедительно прошу, если возможность имеется, то устройте меня в общежитие».
Это просьбу первокурсника Ивана Павлова удовлетворят: из 14-метровой комнаты на станции Бирюлево-Товарная он вскоре переберется в общежитие Новодевичьего монастыря в подклете Успенского храма.
…В центре подвального помещения стояла кирпичная печка, стол с несколькими чайниками (семинаристам разрешали пить чай), вокруг – довольно плотно друг к другу – 18 коек. Студенты сами убирали комнату, зимой топили печь. В город практически не выходили, занимались в Лопухинском корпусе монастыря, радио не было. Ежедневно в 7:30 посещали утреннее богослужение, в 9:00 был завтрак, в 10 часов начинались занятия. На вечернее богослужение ходили только те, кто хорошо пел. В 21 час – ужинали и молились, в 23 часа – ложились спать[43].
Несмотря на строгий распорядок дня, послевоенную разруху и карточную систему распределения продуктов, чувствовался духовный подъем, единодушие студентов и преподавателей. На литургию в Новодевичий монастырь, где пел семинарский хор под руководством регента Ивана Николаевича Аксенова, в послевоенные годы собиралась вся православная Москва. Вместе с народом исполняли несложные и общеизвестные песнопения: «Блажен муж…», «Свете тихий…», «Ныне отпущаеши…» из всенощного бдения; «Благослови душе моя Господа», «Единородный Сыне…» из литургии.
Институт и пастырские курсы в Московском Новодевичьем монастыре (с 31 августа 1946 года – Духовная академия и семинария) открылись во время войны – 14 июня 1944 года
Однокурсник батюшки, впоследствии регент и преподаватель МДА М. Х. Трофимчук вспоминал, как на Рождество Христово 1947 года после исполнения «С нами Бог» на клирос подали записку «Спойте, пожалуйста, еще раз…»[44]. И в конце всенощной хор исполнил «С нами Бог» что называется «на бис».
Так же и среди лекции – заслуженный протоиерей, преподаватель сектоведения, многое претерпевший в тюрьмах и ссылках, вдруг скажет:
– Давайте потихонечку споем «Слава в Вышних Богу…». – Запоют, и уютно, тихо станет в классе – все погружались в молитву.
Много лет спустя отец Кирилл с теплом вспоминал своих наставников из числа профессорско-преподавательского состава: протоиереев Николая Чепурина, Тихона Попова, Сергия Савинского, Дмитрия Боголюбова, Константина Корчевского, Константина Ружицкого, Александра Ветелева, а также Николая Ивановича Муравьева, Николая Петровича Докторцева, Ивана Николаевича Аксенова, Алексея Ивановича Георгиевского, Алексея Ивановича Иванова…[45]
Студенты семинарии (слева направо): Борис Андрющенко, Василий Агриков, Иван Павлов, 1950 год
Руководство семинарии, в свою очередь, присматривалось к студенту Ивану Павлову. Один из воспитателей оставил в книге дежурств 28 марта 1948 года такую надпись: «Следует сказать о Павлове: он едва ли не единственный пожалел, что на второй, третьей, пятой и шестой седмицах (Великого поста) разрешена рыба. По его мнению, трапеза в семинарии и без того чересчур обильна для поста. В посещении богослужений Павлов может служить примером»[46].
Великим постом по средам и пятницам Павлов, случалось, отсутствовал на трапезе. А вот за чтением Священного Писания его можно застать и в классе, и в спальне, так что «даже старшеклассники не стеснялись спрашивать его о нужных для сочинения или проповеди местах Нового или Ветхого Завета»[47].
Еще один однокурсник отца Кирилла – протоиерей Валентин Радугин (в последние годы жизни – почетный настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в Рогожской слободе) вспоминал: иногда утром семинаристы шумной толпой врывались в класс и замирали – Иван уже сидел за партой, читал Евангелие и плакал. «Вань, ты чего?» – «Ничего-ничего…».
На каникулах Иван навещал родное Маково, где в храме Рождества Богородицы по благословению протоиерея Иоанна Кузьменко произнес свою первую проповедь. Летом окончивший первый курс семинарист подвизается в Псково-Печерском монастыре, где с 27 июня по 27 августа 1947 года несет общие и клиросные послушания, встречается с Валаамскими старцами, вернувшимися на родину из Финляндии.
В 1948 году Духовные школы из Москвы переведут в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру. Здесь уже, в Большой келье преподобного Сергия, Иван Павлов окончит не только семинарию, но и Духовную академию.
ПОМИНАЙТЕ НАСТАВНИКОВ ВАШИХ…
Столетиями Обитель Преподобного Сергия была последним пристанищем и надеждой русского человека. Отсюда приходило спасение в самые трудные периоды нашей истории. К игумену земли Русской спешили за помощью, когда ждать ее было неоткуда. Но после войны в помощи нуждалась сама Лавра…
Бывших фронтовиков, ставших семинаристами, встретили руины, требующие колоссальных трудов и невероятного напряжения. Многие монастырские постройки Троице-Сергиевой Лавры находились в аварийном состоянии. В частное жилье превратились крепостные стены монастыря. В академическом корпусе располагался педагогический институт, в академическом храме – клуб.
Несмотря на некоторые послабления в отношении Церкви, гонения на верующих не прекращались.
Отец Петр Бахтин
В 1948 году арестовали инспектора академии и семинарии архимандрита Вениамина (Милова), монаха-аскета, выпускника дореволюционной еще академии. Жертвой репрессий стал студент Дмитрий Дудко, обвиненный в том, что на оккупированной во время войны территории напечатал религиозные стихи в газете, выходившей на русском языке. Был арестован семинарист Петр Бахтин, офицер, во время Великой Отечественной войны награжденный орденом Красного Знамени. Член партии, он оставил ее после войны для того, чтобы поступить в семинарию. Его осудили за критические высказывания о Советском государстве, приговорили к смертной казни, заменив расстрел 25 годами тюремного заключения[48].
Восстановление Троице-Сергиевой Лавры после войны
Не без грусти вспоминали учащиеся Новодевичий монастырь с его тишиной и уединенностью: Лавру, ставшую музеем, наводняли толпы народа.
С другой стороны, студенты участвовали в монастырских богослужениях как певцы, пономари, чтецы, окормлялись у лаврских духовников. С молитвой и просьбами шли к преподобному Сергию – это воодушевляло и окрыляло. Именно так – «У Троицы окрыленные» – называются воспоминания однокурсника батюшки, будущего лаврского старца архимандрита Тихона (Агрикова).
На фронте Василий Агриков (так звали отца Тихона до пострига) в минуту смертельной опасности дал обет: если выживет, будет служить Богу.
В Лавру возвращались монахи из ссылок и лагерей. Они приходили истощенные, часто искалеченные, но не сломленные и не предавшие. Их стойкость в заключении поражала даже видавших виды уголовников.
Наставниками Ивана, а затем Кирилла Павлова становятся лаврские духовники – архимандрит Петр (Семеновых; 1878–1971), подвизавшийся на Афоне и сподобившийся явления Матери Божией; архимандрит Феодорит (Воробьев; 1899–1973), которому в заключении за проповедь Христа отрубили часть языка, после чего он заново выучился говорить.
Дух мирен несли в монастырь исповедники веры: «светлый старец» архимандрит Дормидонт (1871–1950); «кроткий батюшка» архимандрит Маврикий (Томин; 1891–1953); вернувшийся из ссылки с Гефсиманской иконой Богоматери схиархимандрит Иосия (Евсеенок; 1896–1970); «пушистый» старец, воспитанник Курской Коренной пустыни архимандрит Серафим (Шинкарев; 189?–1979). С 1950 года в Ильинском храме Сергиева Посада служит «венчальный батюшка» и притом самый настоящий старец протоиерей Тихон Пелих (1895–1983), хранитель антиминсов Троице-Сергиевой Лавры в годы ее закрытия. После возрождения обители отец Тихон назначается духовником Московской Духовной семинарии и академии, у него исповедуется и Иван Павлов.
Восстановительные работы в Лавре. На фото справа: иконостас Успенского собора Лавры (иконы убраны для реставрации). 1948 год
«ИМЕЯ ДАВНЕЕ ВЛЕЧЕНИЕ К ИНОЧЕСКОМУ ОБРАЗУ ЖИЗНИ»
В 1950 году батюшка заканчивает Духовную семинарию, ее выпуск состоялся 20 июня.
В те же дни в Успенском соборе монастыря прошла первая после реставрации храма Божественная литургия. Семинаристы оказались свидетелями и участниками восстановительных работ: при них водружали на Успенский храм сорванный бурей крест, отмывали позолоченные звезды и красили купола, белили известью фасад, восстанавливали и золотили резную сень перед алтарем.
С этого времени начинается массовое паломничество в обитель; из Москвы в Загорск (нынешний Сергиев Посад) вдоль древней Ярославской дороги идут полные электрички. От вокзала к Лавре совершаются крестные ходы с иконами Преподобного и пением акафистов.
В конце пути открывается вид, от которого замирает сердце. Величественная архитектура без слов проповедует идеи Святой Руси. Об эти стены разбивается любая изощрённая атеистическая пропаганда. Разве можно было назвать отсталыми великих зодчих, создавших эти шедевры? Или иконописцев, обретавших в молитве неисчерпаемые источники вдохновения?
Внутреннюю красоту христианской веры Иван Павлов постигает в том числе при подготовке выпускной (уже академической) работы, посвященной трудам святых отцов Древней Церкви: «Учение о Таинствах в творениях отцов Церкви I–II веков христианства».
Постепенно созревает решение о монашестве. Выпускник Московской Духовной академии склоняется поступить в Глинскую пустынь (на границе России и Украины в Сумской области), которая вновь открылась осенью 1942 года. Дореволюционный монастырь в честь Рождества Пресвятой Богородицы «процветал благодатью» и славился своими старцами. Но обитель, возрожденная на оккупированной немцами территории, буквально висит на волоске, и ее закрывают в 1961 году.
Глинская пустынь открылась осенью 1942 года
Возникшую духовную связь с глинскими старцами Иван Павлов сохранит на всю жизнь. Многие из насельников обители впоследствии переберутся в Грузию, а свою российскую паству на исповедь станут направлять уже к лаврскому духовнику отцу Кириллу. Некоторые из подвижников укроются в ущельях Кавказских гор с их суровой аскетичной обстановкой, «звенящей» молитвой и постоянной угрозой облав. Вместе с митрополитом Зиновием (в схиме – Серафим (Мажуга) и архимандритом Иоанном (Масловым) отец Кирилл будет навещать кавказских пустынников в Абхазии. «Каждый монах жил отдельно, но в определенное время ночью они собирались на полунощницу, и мы с ними служили и пели»[49], – вспоминал сопутствовавший им митрополит Чебоксарский и Чувашский Варнава (Кедров).
15 июня 1954 г. выпускник Московской Духовной академии Иван Павлов пишет прошение наместнику Лавры архимандриту Пимену (Извекову): «Имея давнее влечение к иноческому образу жизни, я имею сердечное желание в настоящее время после окончания Духовной академии поступить в Обитель Преподобного Сергия и нести все послушания, какие будут на меня возлагаться. Поэтому прошу Вас, отец Наместник, принять меня в число послушников братии Троице-Сергиевой Лавры».
В послевоенной Лавре отец Кирилл воочию увидел, прочувствовал всю красоту и глубину монашества. Как он сам говорил: «Во мне открылся монах»
Архимандрит, будущий Патриарх Пимен, прошение подпишет, а спустя годы сам обратится к батюшке с просьбой стать его духовником.
Сохранив в боях Великой Отечественной, Господь призвал Ивана Павлова на новое поле брани: 25 августа 1954 года он принял монашеский постриг с именем Кирилл в честь преподобного Кирилла Белозерского (чья память – как особый знак – приходится на 22 июня, день начала Великой Отечественной войны), а 30 ноября того же года был рукоположен в сан иеромонаха.
Так началось его полувековое пастырское служение.