Ольга Каменева
Сталинградское Евангелие архимандрита Кирилла (Павлова)
«Я ЧИТАЛ ЕВАНГЕЛИЕ И НИЧЕГО НЕ БОЯЛСЯ». Любовь Владимировна Пьянкова, келейница архимандрита Кирилла
В 1933 году отец Кирилл, а тогда еще Иван Павлов, поступил в Касимовский индустриальный техникум, получил специальность техника-технолога по холодной обработке металлов резанием. Один год он трудился по распределению на заводе в Катав-Ивановске Челябинской области, откуда его призвали в действующую армию. Проведенное в Челябинской области время батюшка вспоминал с любовью, говорил, что всякий выходной выбирался в горы и наслаждался их красотами.
В армию его призвали на Дальний Восток, в поселок Барабаш, что на берегу залива Петра Великого. И там батюшка тоже любовался окрестностями, наблюдал приливы и отливы на берегу Японского моря. Вспоминал, как 22 июня 1941 года, в воскресенье, у них с товарищем была увольнительная, они сидели на берегу залива и вдруг заметили, что люди бегают, мечутся по набережной, кричат: «Война, война!»
Но на фронт их сразу не отправили, потому что ожидали нападения Японии; военная подготовка была усилена. Наконец их погрузили в дощатые вагоны и повезли на фронт. Погода стояла чудесная, солдаты были в летнем обмундировании, но когда стали подъезжать к Уралу, промёрзли прилично.
В 1941 году зима выдалась ранняя, суровая. Вспоминал, как несли они какую-то службу сторожевую: «Бывало, приходят менять наряд, а солдатик стоит там замёрзший, просто как сосулька».
На Волховском фронте батюшка получил первое ранение в ногу, не очень серьезное, но все равно вынужден был лечиться.
После госпиталя оказался под Сталинградом, который, по словам отца Кирилла, они и сдавали, и брали. «Когда немцы наступали, – рассказывал он, – мы под пулями прыгали в балки, такие глубокие овраги, которых много в Сталинградских степях. И хоть бы кто тогда ногу сломал, или руку, или что-нибудь вывихнул – ничего; такое было нервное напряжение».
Рассказывал, как перед нашим наступлением на Сталинград они месяц, наверное, в Сталинградских степях в окопах провели. Благо той зимой (1942–1943 гг. – Ред.) было много снега. «Набрасывали, – рассказывал батюшка, – на снег трофейные одеяла немецкие, шинели – и лежали». Высунуться было нельзя: только кто-нибудь поднимется, пилоточка или ушанка покажется над окопом – сразу снайпер бьет. Костер невозможно было развести, потому что чуть малейший дымок, и тут же накрывало это место снарядом. Наши ребята слышали немецкую речь, а те, видимо, русскую, так близко друг от друга находились. Раз в сутки, ночью, приезжала кухня, и можно было подкрепиться, хотя горячий суп иди щи в солдатских металлических мисках сразу же остывали или замерзали, кипятка не было; давали немного спирта, чтобы можно было согреться. Спирт батюшка не пил, отдавал товарищам. Но вспоминал, что ничего их тогда не брало: за всю войну хоть бы какой-нибудь кашель прицепился, простуда или насморк – ничего. Так организм собирался и мобилизовался.
Архимандрит Кирилл, архимандрит Агафодор и лечащий врач батюшки Владимир Никитич Рыжиков, 2001 год
А потом, рассказывал отец Кирилл, начались активные военные действия, наше наступление: «Было просто море огня, грохот стоял неимоверный: с нашей стороны «Катюши» бьют, с немецкой – «Ванюши», в воздухе – самолеты».
В живых оставались единицы. Когда освободили Сталинград, увидели, что ни одного дома в городе целого нет – стоят стены-скелеты, царит мертвая тишина, на улицах – трупы…
Батюшку спрашивали, он ли это защищал знаменитый дом Павлова в Сталинграде? Отец Кирилл отрицал: «Нет, нет, это не я». Еще слышала от него: «А сколько таких Павловых было на фронте?» И, мне кажется, какая разница, собственно? Батюшка был в Сталинграде, всю войну прошёл. Но участие в обороне дома Павлова он отрицал.
Постоянное нахождение рядом со смертью оказывало серьезное влияние на людей. После войны батюшка был прикреплен к больнице на Мичуринском проспекте, один-два раза в год ложился на плановую госпитализацию. И его лечащий врач Владимир Никитич Рыжиков рассказывал, как у них лежал как-то маршал Василий Иванович Чуйков, который руководил обороной Сталинграда. «К нему, – говорит, – без ординарца в палату никто не входил, у него психика была полностью расстроена. Он каждый раз хватался за револьвер, который лежал у него под подушкой».
А батюшка ответил тогда: «Владимир Никитич, как у него еще голова на плечах осталась? Вы себе представить не можете, какая на нём лежала ответственность, какого масштаба военными действиями он руководил». Батюшка, конечно, с большим почтением относился к военачальникам. Говорил, что они вынесли нашу Победу на своих плечах.
62-я армия под командованием В. И. Чуйкова прославилась обороной Сталинграда
Сам отец Кирилл рассказывал: на фронте часто наваливалось уныние, тоска, возникал вопрос – что дальше?
И вот после освобождения Сталинграда в одном из разбитых домов он нашел старенькое Евангелие. Собрал его по листочкам и стал читать. «И, – говорит, – его слова в меня просто жизнь вселили и надежду. Читая Евангелие, я дал обет, что, если вернусь живым с фронта, буду учиться и стану священником, чтобы служить Богу и благодарить Его за тех, кто остался жив в этой страшной войне. И буду молиться о погибших».
Батюшка к тому времени был кандидатом в члены ВКП(б), и когда встал вопрос о том, что пора уже быть полноценным коммунистом, заявил политруку: «Я верю в Бога, и мои убеждения не позволяют мне быть членом партии». «Политрук, – рассказывал отец Кирилл, – готов был меня растерзать. Ты, говорит, просто мало пороху нюхал, если о Боге рассуждаешь». Отправил его на передовую автоматчиком на танке – а это верная смерть (подробнее см. здесь). Батюшку спас тогда один из командиров, который пристроил его писарем в другую часть. И вместо штрафного батальона Иван Павлов оказался в Калмыцкой степи – их с товарищами послали помогать совхозу на бахчах. «И мы, – говорил батюшка, – отъедались арбузами и дынями».
Помню, как уже в 1980-х годах ездили мы с отцом Кириллом в Крым на поезде. По дороге Москва – Симферополь есть станция Павлоград. Проезжали мы ее часа в два ночи. И батюшка всегда ожидал этой станции. Поезд стоял минут пять, отец Кирилл выходил иногда на перрон, а иногда просто в тамбур и говорил: «Вот здесь проходили мои мытарства». Он не мог это место пропустить, настолько живы были у него воспоминания, переживания душевные.
Потом уже они Украину освобождали, Румынию, Венгрию, где в районе озера Балатон батюшку еще раз ранило. Сохранилась фотография военного времени – он с двумя сестрами в 1944 году. Батюшка заезжал после госпиталя в Москву к Анне Дмитриевне, и они сфотографировались.
А закончил войну отец Кирилл в Австрии. Но их демобилизовали не сразу, а еще перебросили на Западную Украину, и там они несли охрану боевых складов. И батюшка вспоминал: «Сколько тогда наших солдат полегло от рук бандеровцев – вырезали целыми нарядами».
ДОМ СОЛДАТСКОЙ СЛАВЫ. Зинаида Петровна Селезнева, председатель общественной организации «Дети военного Сталинграда» (г. Волгоград)
Когда в 1990-х годах стали говорить и писать о том, что защитником дома Павлова в Сталинграде был архимандрит Кирилл (Павлов), сотрудница волгоградского музея-панорамы «Сталинградская битва» Светлана Анатольевна Аргасцева (зав. отделом экспозиционно-выставочной работы музея. – Ред.) поехала в Троице-Сергиеву Лавру и встретилась с батюшкой. И мы после этой поездки разговаривали со Светланой Анатольевной. Отец Кирилл рассказал ей, что воевал в Сталинграде, но в доме Павлова не был. Батюшка произвел на нее очень хорошее впечатление, очень по-доброму, приветливо ее встретил, а через некоторое время и сам приезжал в Волгоград, его подвозили к дому Павлова…
Уже после его смерти, в августе 2019 года, я побывала в Троице-Сергиевой Лавре, поклонилась его могиле, возложила цветы. Для меня важно то, что архимандрит Кирилл воевал, защищал наш город – так же, как и мой родной отец Петр Павлович Селезнев, который похоронен на Мамаевом кургане. Папа работал фальцовщиком на «Красном Октябре», у него была бронь, но он пошел в ополчение и погиб в Сталинграде в 1942 году.
Сама я родилась непосредственно в доме Павлова, на улице Пензенская, 61. В июле 1942 года моя мама, Евдокия Григорьевна Селезнева, была в положении, а на Пензенской улице у ее родителей имелось служебное помещение (они работали там дворниками). Мама забежала к ним, когда услышала взрывы и испугалась: у нее начались роды. По счастью, в одной из квартир находился хирург с Украины по фамилии Гомелев, который и помог маме разрешиться: 16 июля 1942 года на свет появилась я.
Во время боев за город мы с мамой и другими жильцами оказались в подвале этого дома, по сути дела на передовой. Мама вспоминала, что не было еды, воды. Солдаты ночью пробирались по траншее в мельницу Гергардта на берегу Волги и приносили оттуда зерно, перемешанное с песком, из него пекли лепешки…
Когда я заболела дифтерией, никто не надеялся, что выживу. В какой-то момент даже подумали, что я умерла, и стали копать могилку – здесь же, в подвале дома Павлова.
Икона Божией Матери «Знамение», явленная на передовой, в подвале дома Павлова в дни Сталинградской битвы. Фото предоставлено З. П. Селезневой
Иван Филиппович, лейтенант Афанасьев, вздохнул: «Взрослые умирают, а это ребе-дома Павлова в дни нок…» Неожиданно лопата коснулась металлического предмета – оказалось, что это иконка Божией Матери «Знамение». Ее положили ко мне в «пеленки» – солдатские портянки. И я стала оживать… Этот медальон до сих пор висит у меня над кроватью.
А когда мы с мамой выбирались в тыл, наверное, Николай Угодник спас – с его иконой мы переправлялись через Волгу. До реки ночью дошли пешком. А дальше мама рассказывала: «Баржа наша плывет – немец стреляет: то не долетит снаряд, то перелетит, волны захлестывают…»
Чудом выжили.
После войны Иван Филиппович Афанасьев, который большую часть времени руководил обороной дома Павлова, нас разыскал. На фронте он был контужен, потом ослеп, после Победы работал в волгоградском Обществе слепых. В 1969 г. волгоградский профессор Водовозов сделал Ивану Филипповичу операцию на глазах, и Афанасьев смог видеть.
Первое, куда он пришел – к нам домой. И какие только мероприятия ни проводились, кто бы к нам ни приезжал – я всегда была с ним.
Иван Филиппович после войны разыскал многих защитников дома Павлова, написал о них книгу – «Дом солдатской славы», собирал их каждый год 9 Мая. Встречались мы либо у него дома, либо у меня на квартире – Тургунов, Воронов, Гридин, всего 12 человек.
Ветераны часто вспоминали своего командира – капитана Алексея Ефимовича Жукова, про которого после войны не писали и не говорили, никуда не приглашали. После Победы он служил в одной хозяйственной части, что-то там якобы пропало, и его осудили, исключили из партии как врага народа. Потом оправдали, в партии восстановили, но о подвигах уже не вспоминали.
Зинаида Селезнева с командиром гарнизона дома Павлова Иваном Афанасьевым
Герой Советского Союза Яков Федотович Павлов тоже приезжал в Волгоград, но на наши встречи не приходил. Про Якова Павлова у нас не говорили. Я как-то спросила Афанасьева: «Иван Филиппович, Павлов приезжает, почему с вами не встречается? Ладно, я – никто. А с вами – почему не повидаться?» Он ответил: «На это есть причина. Не будем на эту тему говорить». Так ничего и не сказал.
Но моя мама помнила Якова Федотовича Павлова в дни обороны дома и рассказывала о нем довольно подробно.
Ветераны хотели, чтобы дом Павлова назывался «Домом солдатской славы», чтобы никаких фамилий – Павлова, Афанасьева и других – в названии не было.
З. П. Селезнева на могиле архимандрита Кирилла (Павлова) в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре в августе 2019 года
…В 2019 году я впервые в жизни побывала в Троице-Сергиевой Лавре, исповедовалась и причастилась. Исповедь принимал монах, игумен Киприан (Ященко), духовное чадо отца Кирилла (Павлова). К нему стояла очередь, и помню, как после нашей беседы батюшка взял меня за руку, вывел и обратился к собравшимся: «Вот, раба Божия Зинаида – родилась в доме Павлова в дни войны. Господь чудом сохранил ее в Сталинграде и через столько лет привел к Себе, в Троице-Сергиеву Лавру». На стене – над тем местом, где батюшка нас исповедовал – висел портрет архимандрита Кирилла (Павлова), вырезанный из календаря.
Отец Киприан показал мне Лавру, мы поклонились мощам преподобного Сергия, могиле архимандрита Кирилла, побывали в Серапионовой палате, в Церковно-археологическом кабинете Московской Духовной академии.
Конечно, это была незабываемая поездка…
«НА ВОЙНЕ ГОСПОДЬ ОСОБО БЛИЗОК». Митрополит Курганский и Белозерский Даниил (Доровских)
Батюшка был, конечно, носителем особой военной дисциплины, выправки – такую только на фронте и приобретают, когда уже по опыту знаешь, сколько жизней может стоить каждая минута, невнимательность. Нас он к жесточайшему самообладанию и самоотдаче никогда не призывал, – знал, что это голгофостояние. Но он был настоящим военачальником в духовной брани. Один из главных принципов ведения войны, основополагающий на линии фронта: от командира подчиненным – делай, как я. И вот батюшка старался не пропускать братских молебнов, всегда стремился на богослужение. То есть постоянно был в строю.
Но если раньше он служил земному Отечеству, то после, помимо земного, стал еще ревностнее служить Отчизне Небесной. И он этой своей службой многих на самоотвержение сподвигал.
Редко, конечно, но иногда отец Кирилл про войну все же рассказывал. Как-то мы сидели с батюшкой за трапезой. А там читалось повествование о том, что в каком-то монастыре у монахинь был устав, по которому они раз в три месяца только омывали свое тело. И батюшка на наше удивление развел руками: «Мы во время войны, по-моему, только раз были в бане. А на войне-то те еще труды и напряжение».
Он и о боях рассказывал. Я подробностей не помню, только общее впечатление: батюшка говорил, что мы, молодежь, даже представить себе не можем, что такое война. Это четкое ощущение, что жизнь человеческая в руках Божиих находится. Иначе можно и с ума сойти. Вспоминал такие моменты, когда люди не должны были выжить. Да то ли сами взмолились, то ли дома их так ждали и крепко молились, – но они выживали. А в другой раз вроде бы и нет прямого боестолкновения, но вдруг какой-то шальной снаряд уносил жизни тех, кто еще минуту назад был расслаблен, может, даже шутил и не помышлял об опасности.
«На войне Господь особо близок», – говорил батюшка. Близок к сердцу, когда ты готов всеми силами души своей стараться предстоять Богу. И там, на фронте, ты постоянно на мушке: может быть, ты следующий. Возможно, через каких-нибудь пять минут…
Там, конечно, не та, что у нас, молитва, другая вера и иное благочестие. Ты, когда опытно на войне научен, что каждый миг твоя жизнь зависит только от милосердия Божия, ничего уже себе приписывать не будешь. А это и есть первая ступенька смирения – нищета духа. Чем более ты себя ощущаешь грешником, тем больше видишь других нормальными и тем самым можешь исцелять даже грешников. Вот этим даром по своему смирению обладал отец Кирилл уже как воин духа.
«СТРАШНАЯ БОЛЬШАЯ ВОЙНА». Архимандрит Иеремия (Соловьев), насельник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры
Помню, праздновалась очередная годовщина Победы, и наместник Лавры – тогда архимандрит Алексий (Кутепов), сейчас он митрополит Тульский и Ефремовский – в трапезной 9 мая вручал награды лаврским насельникам, участникам Великой Отечественной войны. Когда дошла очередь до отца Кирилла, он просто изменился в лице – стал бледным-бледным. Я его таким никогда не видел. Война всегда была для него чем-то трудным даже для воспоминаний. «Страшная большая война», – как он сам говорил. Жизнь его там была на волоске. Только милостью Божией жив и остался.
СЛОВО БОЖИЕ – ХЛЕБ АНГЕЛЬСКИЙ. Архимандрит Алипий (Кастальский-Бороздин), директор Издательства Свято-Троицкой Сергиевой Лавры
Известна история о том, как батюшка нашел Евангелие в военном Сталинграде и уже больше не расставался с ним: ни на фронте, ни в последующей мирной жизни. Когда он прочитал первые страницы Евангелия, то что-то светлое, теплое наполнило его душу. Родители его были верующими, но когда он учился в средней школе, то попал в семью старшего брата-коммуниста и пережил период охлаждения к вере. Так вот на фронте всё святое, доброе, чистое, заложенное в детстве, вернулось к нему. И дальше он уже шел по военным дорогам и ничего не боялся, чувствовал, что благодать Божья хранит его.
Евангелие батюшка читал постоянно, питал им свою душу. Даже во время Литургии иногда открывал книгу и прочитывал несколько строчек. Евангелие знал практически наизусть и часто по памяти цитировал большие отрывки. Слово Божие – это хлеб ангельский, которым питается человек.
Сам Господь наставляет нас, что путь к духовному совершенству пролегает через исполнение заповедей Божиих. Блажен кто «сотворит и научит» (Мф. 5, 19). Батюшка всех учил жить по Евангелию, и сам так жил. Мы постоянно видели то, как он жертвует собою ради ближних: изо дня в день часами принимает людей, дает советы, молится за них – это было подобно ежедневному распятию себя. Он нес тяжкий крест своего служения без ропота, с любовью к людям.
Старец часто напоминал нам слова Спасителя: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13, 35).
Он постоянно увещевал братию, чтобы она была сплоченной, единомысленной, чтобы мы любили друг друга, снисходили к немощам ближних. Этому же учил и мирян. Ведь Евангелие одно для всех написано. Заповеди Христовы одни и те же для всех.
ЭХО ВОЙНЫ. Александр Викторович Недоступ, доктор медицинских наук, профессор кафедры факультетской терапии Первого МГМУ им. И. М. Сеченова
Осенью 1984 года доктор из клиники, где я работал, попросила меня слетать в Крым, где заболел, находясь на отдыхе, замечательный, по ее словам, священник, которого я тогда не знал. Отец Кирилл всегда осенью ездил в Крым – он очень любил эти золотые денечки. Батюшка был простужен, когда полетел, а там искупался, простудился еще больше и заболел воспалением легких.
Я прилетел в Крым, меня привезли в маленький домик в Алуште, и я застал такую картину: маленькая комнатка, в которой человек десять народу – все взволнованы, кто-то плачет, кто-то говорит, спрашивает – в общем, смятение. И очень спокойный и добродушный, улыбающийся и доброжелательный отец Кирилл в беленькой рубашечке. Видно, что у него температура, испарина на лбу… Я послушал его: пневмония, конечно, двухсторонняя. А лечат его хорошо. Мы поговорили, и я сказал: «Батюшка, все идет как должно, скоро будет лучше». Так оно и случилось, и на другой день я улетел. А потом позвонил его келейник, сказал: «Батюшка хотел бы с вами встретиться еще раз». И мы стали встречаться, я наблюдал его в качестве врача, но у него были и другие замечательные доктора: Анатолий Иванович Дрогайцев, Владимир Никитич Рыжиков, блестящий хирург из нашего Первого меда Виктор Николаевич Леонов – он делал отцу Кириллу ряд операций, в частности, резекцию желудка…
…Я стал бывать у батюшки, а он был человеком нездоровым, конечно – после того, что ему пришлось вынести, невозможно остаться здоровым. Я не говорю о ранениях – у него был туберкулез, и вообще легкие, желудок – плохие. Но ничего, он был стойким, и служил, и принимал людей всегда.
Одно время Иван Павлов участвовал в обороне восточных рубежей города, с запада шли танковые части генерала Манштейна на прорыв и захват Сталинграда. Два месяца наши бойцы лежали в снежных окопах и траншеях: немцы находились так близко, что было слышно, как они переговариваются…
…Вспоминал батюшка и одну из первых мирных ночей в Сталинграде, когда немцев уже увезли, увели из города. Он стоял на посту, на часах. Вокруг полная темнота – ни прожектора, ни луны – ночь выдалась безлунной. Маскировку нарушать, костры разводить нельзя, поэтому было очень темно и холодно. Стояла гробовая тишина, и чувствовался трупный запах. Батюшка рассказывал, как возник у него такой ужас смерти, которого он никогда больше не испытывал в своей жизни. Это похоже на то, что описал Лев Николаевич Толстой в арзамасской гостинице – так называемый арзамасский ужас. Потому что он был человек. Естественно.
Однажды я его спросил: «Батюшка, говорят, что вы обороняли дом Павлова?» Он нахмурился как-то: «Да, нет, нет, это Яков». Так как-то раздраженно, и я быстренько эту тему прикрыл.
Он сам отрицал это и строго-настрого просил близких не говорить на данную тему. Почему? Я думаю, потому что с него взяли подписку или что-то в этом роде. Он обещал. И не держать обещания при своей глубокой порядочности он не мог. Скорее всего, так. Но однажды я приехал к отцу Кириллу в санаторий в Барвиху, куда его направляла Патриархия, и мы пошли с батюшкой гулять по парку. Он начал рассказывать про то, что когда после Сталинграда им присвоили награды, о них стали писать в фронтовых газетах – и его без кандидатского стажа решили принять в коммунистическую партию…
Он ответил: «Не могу, простите». Возмущение было невероятное. Но батюшка стоял на своем. Спасло то, что его любили на фронте, и «равновесное» начальство соседней части, не могу сказать, какое именно – дивизии, армии – перевело его к себе. И кто-то мне рассказывал, что батюшка чуть ли не писарем потом служил…
«Я стал бывать у батюшки, а он был человеком нездоровым, конечно – после того, что ему пришлось вынести, невозможно остаться здоровым»
…Между прочим, я до поры до времени не мог представить себе батюшку в военной форме – пока не увидел одну запись: команда из батюшек, матушек, монашествующих собирается около отца Кирилла в пеший поход по каким-то красивым местам, по-моему, в Крыму. И батюшка готовит этот отряд, который сейчас пойдет на какую-то высоту, по красивым полянам – пытается привести его в организованное начало. Одет батюшка как обычно – в подрясник, но он совсем другой. Как правило, отец Кирилл был не очень подвижный, потому что много принимал людей – стоя, сидя; редко – лежал – уже в больнице, в клиниках. А здесь он совершенно иной: худощавый, очень быстрый, командующий, взгляд внимательный – схватывающий. Настоящий командир армейский. И я понял, что он из себя представлял на фронте.
Кабинет профессора А. В. Недоступа в Первом МГМУ им. И. М. Сеченова