Ольга Джамиева
Deus ex machina. Бог из машины
Сказ про бабу Фёклу
Баба Фёкла, по батюшке Никаноровна, прожила в деревне Красная Синька всю свою жизнь. Мужа уж двадцать лет, как не стало. Дети разъехались. Младший, поскрёбышек (родила его Фёкла под сорок), Мишаня, остался после срочной в армии служить. Писал часто, но бывал редко. А двое старших, сын Василий и дочь Маняша, подались в областной центр. Большими людьми стали: сынок Васятка начальником вроде каким-то, Фёкла не слишком разбиралась. А доча завскладом трудилась, на автобазе.
Приезжали дети к Фёкле нечасто, но внуков на лето отправляли каждый год. Пока те не подросли. Приходилось Фёкле по хозяйству самой шустрить. И, вроде, справлялась бабка. Но вот стукнуло ей шестьдесят семь, и явились к ней с визитом детки ро́дные из города. Накрыла радостная Фёкла стол. «Ну, вроде всё, как положено: картошечка из печи, огурчики солёные бочковые, яблочки мочёные, антоновские, ух, ароматные! Колбаски из сельмага принесла. Хлеб испекла. Пироги, опять же. С грибочками. Урожай на них был нонче: и насолила, и насушила. Вот и деткам есть, что в гостинец дать».
– Маманя, – начал сынок Василий, опрокинув рюмаху первача, – надобно тебе, пока жизня́ эта деревенская тебя не доконала, к нам перебираться. Эта, как её там, на постоянное, значит, место проживания.
– Да как же, Васятка, перебираться-то? А куды ж скотину? А дом на кого брошу-то?
– А дом, маманя, продадим. И скотину тож.
– Эт как же, "продадим"? Да ты что, ошалел, сынок, что ль? Дом ишо дед мой, прадед твой, Илья Лукич, строил! Не позволю!
– Да что ты, Вася, маму-то напугал так, – вступила в разговор Маняша. – Ты, мама, не волнуйся, дом продавать не будем. А можно будет сдавать его, на лето, дачникам. Места у нас знатные, и от города полтора часа езды всего.
– Доча, да как же это я буду без огорода? Без козы Люськи? Батюшки… Что ж вы удумали-то?
Но, как ни причитала Фёкла, как ни убивалась, уломали её детки. Кур к Петровичу, троюродному брату Фёклиному, пристроили. Бесплатно отдали – лишь бы не порубил несушек-то. Козу тоже продавать не стали, отвели к Клавдии Степановне, соседке. Хорошая коза, молочная. Степановна давно на неё глаз положила.
Не хотела Фёкла злыдне соседке козу отдавать, а пришлось. Она ведь, Степановна эта, на той неделе посмела в сельпо при всём честном народе заявить, что дети Фёклу бросили, помогать ей не хотят, и ждут только, пока та скочевряжится, чтоб дом продать. А они вон, детки-то, приехали за матерью.
Ну вот, значит, урожай с огорода собрали, всё, что не успела Фёкла оприходовать, засолить да замочить, и отбыли в город.
По приезде порешили так: чтоб не обидно никому было, жить будет Фёкла по полгода у сына и у дочки.
И начались Фёклины мытарства. Но разве ж перескажешь всё подробно? Если коротко: какая невестка свекровь уважит, какой зять тёщу любить будет. Может такие и есть, но не про Фёклину честь.
Внуки, опять же, городскими нравами обросшие, деревенскую бабулю старательно "игнорили". Особенно старался Вадька, старший Васяткин. Как захочет бабуля по душам покалякать, так он какой-то там Рама… швайн что-ли на всю врубает. Бедная Фёкла Никаноровна не знала, куда и деваться. А как к Маняше жить приехала, то Лизка, Маняшина дочура, изголялась, как могла.
Как-то Фёкле нестерпимо стало в городе-то, у деток, и запросилась она домой, в деревню. Уж весна подошла, землица к себе потянула. А дети уперлись, ни в какую везти не хотят. Осерчала так Фёкла, что плюнула на городское житьё, да втихаря и поехала к себе, пока дочь с семейством на майские в гости подались.
Ну, приехала, значит, в Красную Синьку, к дому подходит, а там… забор профильный. И замок амбарный висит. Фёкла – тыр-пыр – войти не может. Побежала скорей к соседке. А Клавдия, как та змеища: «А я тебе что говорила, дура старая! Вот, продали дом твои оглоеды!»
Вот так-так! Охнула Фёкла и прям на землю и села у злыдневой калитки. А та не унимается. Потом всё же Степановна устыдилась, позвала подругу бывшую в дом. Оставила ночевать да перед тем перемирие устроила. Приняли бабульки по сто, потом ещё по сто да по пятьдесят. И сверху по пятьдесят. Посмеялись, поплакали, песни попели да спать отправились.
Среди ночи проснулась Фёкла – вроде как торкнуло что-то. Глаза приоткрыла – свет какой-то синий вокруг стоит. В окно глядит, а там над соседним огородом, её бывшим, НЛО висит. Ну, как выглядит тарелка летучая, Никаноровна знала, телевизор, допустим, смотрела. Вот, думает, напилася пьяна. И вдруг услышала за спиной:
– Ну что, явилась наконец, старая кочерга? Овца ты ж заблудшая!
Повернулась Фёкла и чуть со страху не померла. Батюшки-светы! Напротив кровати в старом потертом кресле восседала её коза Люська, вся голубая от свечения за окном. Сидит нога на ногу, копытом покачивает, трубку курит и сизые кольца к потолку пускает.
Фёкла глаза протёрла, думает, исчезнет наваждение, а коза, нимало не смутившись, заявила:
– Вот, послали меня работать твоим ангелом хранителем, – Люська подняла вверх белые крылья, пошевелила перышками. – И как таких, как ты, охранять? Бегаете, от добра добра ищете, а ангелов, значит, в аренду дьяволицам сдаёте. Да ты хоть знаешь, как Клавка твоя за вымя меня дёргала? Она ж доить вовсе не умеет!
Фёкла заморгала, лепечет что-то, а Люська рога наставила на неё и продолжила читать нотации.
– Ну чего тебе дома не жилось? Огород, молоко парное, воздух свежий. Нет, попёрлась в город! Сдать бы тебя, кошёлку дырявую, зелёным человечкам. Видишь, дожидаются? Но я сегодня добрая. Даю тебе еще один шанс. И чтоб больше меня никому не отдавала. Поняла?
– Поняла, поняла!
– Да чего поняла-то? Орёшь, как оглашенная. Слышь, вроде не так много махнули вчерась за твоё здоровье, – соседка Клавдия стояла посреди комнаты. – Я смотрю – дверь у тебя открыта, и коза в горницу ломится. Ну, я её в сарайку-то и заперла. А чего у тебя телевизер не выключён? Рентиви смотрела? А я не люблю: страстей всяких напокажут, спать потом боисся.
Фёкла, уже немного пришедшая в себя, поинтересовалась:
– Степанна, а чёй-то мы за моё здоровье пили, а не за твоё?
– Ну, ты уж совсем, мать, того. Тебе ж шестьдесят семь сегодня стукнуло. Мы ввечеру начали, а о полночь и за тебя как раз тяпнули.
Ошарашенная Фёкла еле выдавила:
– Да ты что? Мне ж в том году уже… И дом… А дом как же? Его ж продали! И козу тебе…
– Никаноровна, дай я те лоб щупану, нет ли тенпературы. Ты в себе ли?
Через два часа Фёкла встречала в гости Маняшу и Васятку.
– Маманя, я что сказать-то хотел, – сказал сынок Василий, опрокинув рюмаху самогонки, – ты эта, переезжай в город к нам. На постоянное, значит, место проживания.
Ещё через час Фёклины дети возвращались в город восвояси.
Не прошло и двух месяцев, как демобилизовался Мишаня. Вернулся в отчий дом насовсем. Было теперь кому дров наколоть, огород вскопать, забор поправить.
– Мам, а что, Катюха Звонарёвская замуж так и не вышла?
– Нет, Мишань, не вышла.
– Это хорошо.
«Ох, глядишь, и внуков дождусь нашенских, деревенских», – радовалась баба Фёкла.
Да, вот еще что… Козу Люську, ангела своего, Фёкла холила и лелеяла теперь пуще прежнего.
