Ольга Александровна Коренева
Это ты, Лиля
Мама позвала Лилю. Девочка сконфузилась – она была в линялой, с мелкими дырками, домашней юбке и застиранной спортивной кофте.
– Лиля у нас глупая, – сказала мама. – У неё двойки даже по географии. Вот смотри.
На кухонной стене висела большая карта.
– Лиля, покажи, где находится Люксембург?
Девочка смутилась, покраснела. У неё выступили слёзы, и всё стало мутным. Она ткнула пальцем куда попало. Мама захохотала.
– Значит, Люксембург у тебя на Северном Полюсе? А где Канада, покажи Канаду?
Лиля махнула рукой в сторону Африки.
Хмельные родители и гость засмеялись.
– Двоечница, – сказала мама, – обезьяна.
– Ну и что, другие тоже двойки получают, – стала оправдываться Лиля. – Вот Лена Гартман, у неё тоже двойка была.
Лена была самой красивой девочкой в классе, бойкой и авторитетной. На отметки она плевала.
– Хватит, иди к себе, дура, – сказала мама.
– Лиля у нас дура, – повторил Лёня, колупая креветку.
– Неудачный ребёнок, – сказала мама.
Лиля, глотая слёзы, убежала в детскую и закрыла дверь.
Но зато, когда родители ушли провожать гостя, взяв с собой Лёню, она вылезла на кухню и доела оставшиеся креветки. Они оказались такие вкусные!
«Наверно, я взаправду глупая» – подумала она. – «И некрасивая». Она вошла в родительскую комнату и принялась рассматривать себя в зеркало. Там отражалась хорошенькая, очень худенькая девочка с тоскливыми глазами. Кудри у неё были уже не льняные, а светло каштановые с солнечным оттенком. «Вот в чём дело», – подумала она. – «В цвете волос. У Лёни они русые, с серым отливом. Поэтому он красивый. А я – нет». Ей стало очень горько. Она села за стол, раскрыла альбом, и стала рисовать. В голове толпились слова и складывались в стихи. Она нарисовала сказочное Зазеркалье, а в разбитое зеркало вписала слова: «Зазеркального века осколки».
Однажды мама купила ей замечательное платье – травяного цвета в чёрный рубчик. Сидело оно на Лилиной фигуре просто идеально. Оно было приталенное, с поясом, с карманами, и с рукавчиками выше локтя. Это платье мама тут же убрала в шкаф – оно было на выход. В будние дни Лиля ходила в старенькой юбке с кофтой, или в школьной форме. А в квартире – по-домашнему. Но теперь у неё было праздничное платье! Вот это счастье! Лиля от радости осмелела и принялась просить у родителей купить ей щенка, настоящего, живого. Мама сказала:
– Вот если закончишь четверть на одни пятёрки, будет тебе щенок.
Лиля пришла в полный восторг! Она давно мечтала о собаке! Но не решалась просить. С этого дня она принялась старательно учить уроки, и вдруг стала отчаянно смелой, и даже не боялась отвечать у доски! За щенка она готова была на любой подвиг! И всё у неё стало получаться! Учителя дивились.
– Кудрявцева, ведь можешь же! – восклицала географичка. – Ведь можешь! Зачем же бестолочью прикидывалась?
И даже математика, которая ей совсем не давалась, и то пошла на ура. Пятёрки так и посыпались в Лилин дневник. Она радостно мчалась домой и показывала маме отметки, но та скептически говорила:
– Небось, подделала оценку. Двойку на пятёрку переправила. Позвоню в школу, проверю, выпорю.
В школу мама не позвонила. Ей было не до того: сплошная круговерть, домашние дела, творчество, отношения с мужем, и всё такое. Вечером она любила полежать с книжкой на тахте.
И пришла весна, а с ней и праздник, Восьмое Марта. Собрались гости: любимые Лилины родственники – приехали тёть Надя с бабушкой, и тёть Изолина пришла с сыном Эдиком, красивым парнем, взрослым, ему было уже шестнадцать. Лиле разрешили надеть новое платье.
– Изолина, я так рада видеть тебя и Эдика! Не ожидала, что он придёт, – приветливо улыбалась мама.
– Без него я бы не дошла! – сказала тёть Изолина. – Хромаю!
– А что стряслось? – спросил мама.
– Памятник рухнул. Чудом жива осталась , – сказала тёть Изолина.
На столе было множество всяких вкусностей. Все ели и говорили, а тёть Изолина рассказывала:
– На той свадьбе молодым столько всего надарили! И вот снится мне свадьба, а невеста – я. Жених даёт мне свадебное платье. Надень, говорит, но не здесь, пойдём вниз. И мы спускаемся по серым каменным ступеням куда-то под землю, в каменную комнату типа бункера. Надеваю платье. А это – зелёный сарафан, ну как в старину носили, и на пуговицах, а на голову мне он надевает венок, странный такой, проволочный, с серыми камешками типа тех, что на дороге валяются. Я пытаюсь застегнуться, а сарафан не сходится на мне примерно на ладонь. Жених и говорит: «Не угадал я с размером, ты толще». Просыпаюсь, на сердце тоска. А надо ехать на могилу к нашим. Ну, где все наши похоронены. Мама, папа и бабуля, и все там лежат. Еду на кладбище. А памятник гранитный, двухметровый, его ещё дедуля ставил, когда бабулю хоронил. Памятник-то внизу грязный какой-то стал. Набираю ведро воды, мою. И вдруг он начинает падать. Я не сразу сообразила, что происходит. А он с постамента съехал. Увернулась в последний момент, расстояние было с ладонь. Как во сне с сарафаном. Он грохнулся, задел ногу, боль жуткая, хромаю. Тяжеленный, килограмм восемьсот, наверное. Вот же сон предупреждал. А я не вникла. Чуть не расплющило меня! А расстояние с ладонь было от него, как во сне, сарафан на столько же не сошёлся!
– Жуть какая! – сказала тёть Надя, жуя антрекот. – А Вика с Бертиком там были?
– Нет, они вообще на кладбище не ходят. Не считают нужным.
– Пусть мёртвые ходят к своим мёртвым, как написано в одной умной книге, – сказала мама.
– Эта книга называется Библия, – сказал Эдик. – Там сказано: «Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов».
– Вот пусть хоронят и ходят к ним, – улыбнулась мама.
Лиля украдкой поглядывала на Эдика. У него были такие, ох, такие красивые чёрные брови дугой! Такие длинные ресницы! А волосы блестящие, густые! Её сердце замирало. Она боялась влюбиться. Но, кажется, это уже случилось. А Эдик не обращал на неё никакого внимания.
А потом пили чай с тортом и пирожными. И мама как-то невзначай сказала, что домашние дела мешают её творчеству. Тёть Изолина ответила, что у неё ведь есть помощница, что Лиле уже десять лет, она обязана что-то делать по хозяйству. Мыть посуду, например, стирать бельё.
– Ну что ты, Изолин, она же ещё мала, – сказала тёть Надя. – Ей и уроки делать надо, и книжки читать.
– Ничего не мала, – ответила тёть Изолина. – В старину в таком возрасте девок замуж выдавали.
С тех пор Лиля мыла посуду и стирала бельё. Мама научила, как это делать. Посуду мыла она серым хозяйственным мылом. А бельё замачивала на ночь в стиральном порошке, а потом тёрла изо всех сил. От этого пальцы трескались и кровоточили.
Часто она ходила с мамой по магазинам, ведь надо было стоять в разных очередях одновременно. Мама – за мясом, Лиля – в молочном отделе, или в кассу. Очереди были длиннющие, по полтора часа торчать в них приходилось. Потом шли в другой магазин, за картошкой. Лилю от всего этого тошнило. На душе было пасмурно. «Когда же всё это кончится?» – думала она. – «Как надоело проклятое детство! Когда вырасту, ни в один магазин не войду! И вообще, ничего не буду делать, стану есть мороженое, торт, и чай пить!»
Как-то идут они из магазина, несут сумки, а навстречу мама Лены Гартман, Лилиной одноклассницы и приятельницы. Лена всегда на перемене угощала Лилю мандаринами.
Мамы остановились и принялись болтать.
–Какая у вас доченька молодец, помощница, – сказала мама Гартман.
– А ваша что же, не помогает? – спросила Лилина мама.
– Что вы, когда ей, у неё столько занятий! Музыкальная школа, английский, теннис! Даже уроки учить некогда!
– А моя круглая дура и лоботряска, двоечница, – сказала Лилина мама.
– А моя такая умница, талантливый ребёнок! – сказала мама Гартман.
– Какая же она у вас умница, тоже двойку получила, – сказала мама Лили.
– А это учителя её не понимают, она же гениальный ребёнок! – Похвасталась мама Гартман.
– Да, а моя дура, – сказала мама Лили. – И лентяйка.
Лиля покраснела, на глазах выступили слёзы.
Ночью она плакала в постели, прижимала к себе медведя Федю, и думала о красавце Эдике. И о щенке, пушистом, ласковом, который у неё обязательно будет. Она этого добьётся.
Эту четверть она закончила на одни пятёрки. Показала родителям дневник, и, сияя от счастья, спросила:
– А когда пойдём покупать щенка? Сегодня?
– Какого щенка? – удивилась мама.
– Пушистого, – ответила радостно Лиля. – За пятёрки.
– При чём тут твои пятёрки? – спросила мама.
– Ну, вы же мне обещали, что если четверть на пятёрки, то щенка купите! – воскликнула Лиля.
– С ума сошла, что ли? Не могли мы тебе этого обещать, – бросила мама, и ушла в свою комнату.
Лиля заплакала. Опять обманули! Мечта о щенке рухнула, рассыпалась в прах! Зря старалась. «Теперь вообще на одни двойки учиться буду, даже на колы!» – с горечью решила она.
А потом было смешное. В дверь позвонили, мама открыла. На пороге стояла какая-то накрашенная молодая тётка. Она с ходу заявила маме:
– Оставьте в покое вашего мужа! Что вы в него вцепились и держите, он вас с трудом терпит. Его от вас тошнит. Он меня любит, а вы вцепились и не отпускаете.
– Бертик! – крикнула мама. – Иди сюда! Оказывается, я в тебя вцепилась и не пускаю к этой вот! Тебя от меня тошнит, так, значит?
Вышел папа, увидел эту тётку, весь позеленел от злости, размахнулся и как даст ей кулаком в лицо, она так и отлетела, и покатилась с лестницы. Потом он повернулся к маме и сказал:
– Это какая-то сумасшедшая, шизофреничка, я её не знаю.
Лиля выглядывала из детской и хихикала. «Сейчас будут разборки», – думала она.
Разборки у них порой случались. Оба талантливые, темпераментные, они, бывало, бурно выясняли отношения. На пол летели и разбивались настольные лампы, вазы. Но им было хорошо друг с другом, интересно. Только дети мешали, раздражали, тормозили их творческую и интимную жизнь. Свободнее было, когда дети находились в школе. Но они часто болели, и это раздражало и злило Викторию и Альберта. Больных детей закрывали в комнате, ставили им на тумбочку большой чайник с лимонной водой и клали аспирин и антибиотики. Правда, дети ходили в туалет, лезли на кухню за сладким, не давали покоя. Только когда температура зашкаливала, они лежали в отключке, и это освобождало писателей. Но как только дочери или сыну становилось чуть лучше, их тут же, недолеченых, выпихивали в школу. Через пару недель кто-то из них снова заболевал. Виктория приходила в ярость и говорила мужу:
– Зачем только мы завели их! Это огромная ошибка! Мы творческие люди, нам не до них. Мы не имели право их заводить!
Тогда Альберт звонил в Калинин тёще и рассказывал, как они с женой страдают, и повторял её слова, и умолял забрать детей. В ответ он слышал:
– Ну, вы же их сами родили, это же ваши кровиночки, ваши детки, они должны жить с вами!
Альберт только руками разводил. Он недолюбливал тёщу, а в такие моменты просто ненавидел её! Да как она не понимает! Они же творцы, гении, им нужна помощь! Двум бабам калининским одиноким и делать-то нечего, даром небо коптят, пусть внуков растят лучше, чего, в самом-то деле!
В октябре папа вместе с творческой группой улетел в Казахстан выступать. Поэтов отправило туда Бюро Пропаганды Московского Союза Писателей. Мама скучала без него. И занималась воспитанием детей. За ужином она рассказывала страшные сказки про чудище с горящими глазами, которое пожирало людей. У Лили мурашки по спине пробегали от ужаса. Очень уж живо и ярко всё стояло перед глазами. Это чудище проникало в дома, и рвало всех на части, а кишки наматывало на свои огромные когти!
А потом мама принялась шептаться с Лёней.
– О чём ты там, ма, скажи вслух, – попросила Лиля.
– Да так, про мелочи, – сказала мама. – Лиля, принеси мне из большой комнаты бусы и клипсы. Она там, на столе, и побыстрей давай, свет не зажигай.
Лиля помчалась в родительскую спальню-кабинет. Вбежала, и остолбенела. Там было чудище! Глаза и зубы горели бело-зеленоватым светом в темноте! У неё захолонуло сердце, прошиб пот. И она с дикими воплями помчалась назад.
– Там чудище! – закричала она.
– С ума сошла, что ли, – сказала мама. – Лёня, принеси хоть ты.
– Нет, не ходи, оно тебя разорвёт! – Лиля вцепилась в брата.
– Ну, пошли, посмотрим, – сказала мама.
Они вошли в комнату. Мама зажгла свет. Там стоял стул, на нём – диванная подушка, и к ней были прикреплены фосфорные бусы – словно оскаленные зубы, и клипсы – словно глаза. Они светились в темноте. Всё оказалось просто и не страшно. Но Лиля никак не могла прийти в себя от пережитого ужаса. Мама с Лёней смеялись. «За что она со мной так?» – думала Лиля. – «Почему?»
Всю ночь за ней гонялось чудище, Лиля задыхалась во сне и крепко прижимала к себе потрёпанного плюшевого медведя Федю.
Однажды в класс пришли две девушки. Они поговорили с учительницей, и объявили, что набирают детей в группу лепки во Дворец Пионеров. Лена Гартман сразу же записалась, и тогда Лиля тоже. Она старалась подражать Лене, но не очень получалось. «Вот бы стать такой, как она!» – мечтала Лиля. – «Какие у неё красивые волосы, чёрные как ночь, блестящие, длинные, завязанные в высокий пышный хвост! Какая она смелая, решительная! Все мальчишки в неё влюблены! Какие у неё красивые заколки, ни у кого таких нет, и где только она их взяла?» Спросить об этом она не решалась. Лена была её приятельницей, и Лиля боялась показаться глупой. Поэтому она обычно помалкивала. И мечтала: «Вот если бы стать такой, как Лена, тогда бы Эдик обратил на меня внимание, конечно же! Он бы сразу влюбился бы в меня!»
В этот день у Лили было сразу три радости: Лена подарила ей бисерный браслет, мама разрешила ей ходить во Дворец Пионеров на лепку, и в гости пришла тёть Изолина. Завтра она не работает – у них в поликлинике морят тараканов. А дома у неё ремонт, его делают Эдик с друзьями. Так что ночевать она будет здесь. Лиля была просто счастлива, она очень любила своих тётушек!
На следующий день она проснулась поздно, в школу проспала. Уже кончился второй урок. Мама с тёть Изолиной пили чай на кухне и что-то обсуждали. Они сидели за столом, обе рослые, широкоплечие, большегрудые, и ели шарлотку. Тёть Изолина что-то говорила и кивала головой с золотистыми волосами-шлемом, а у мамы были каштановые волосы, забранные в высокий кок. Иногда она туда подкладывала пустую консервную банку, чтобы кок был выше, но банка эта несколько раз вылетала из причёски и падала на тротуар. Сегодня банки не было, и причёска была не такая высокая. Лиля выглянула в кухню, обрадовалась. Вернулась в детскую, и стала причёсываться. И вдруг ей стало нехорошо. Попыталась заплести косу, и упала в обморок. Потом пришла в себя. Тело было как ватное. Она поплелась на кухню и слабым голосом сказала, что ей плохо, что она только что потеряла сознание.
– Хватит врать! – прикрикнула на неё мама. – Ты что, вздумала уроки прогулять? Марш в школу!
– Вик, а она бледная, смотри. Ей и впрямь плохо, – сказала тёть Изолина.
– Притворяется, – сказала мама. – Небось, контрольная у них, идти не хочет.
У Лили потемнело в глазах, её шатнуло.
– Смотри-ка, – сказала тёть Изолина. – Она у тебя совсем слабая, и тощая такая.
– Плохо ест, – сказала мама.
– У неё астения. Да ещё волосы слишком длинные, питание из организма тянут. Их бы подстричь.
– И то верно, – сказала мама. – Лиля, сядь сюда.
Мама завязала Лилины кудри на макушке, взяла ножницы, и обрезала их.
– Отлично, будет что подкладывать вместо банки, – сказала она, туго сворачивая волосы.
Лиля помчалась к зеркалу. Короткие густые пряди торчали в разные стороны, словно у киношного беспризорника. Вид был ужасный.
– А теперь одевайся и быстро в школу! А не то получишь у меня! – прикрикнула на неё мама.
– Кошмар, я не пойду! – заныла Лиля.
– Я те дам не пойду! – мама грозно взглянула на неё.
– Как я буду с такой головой! – ныла Лиля.
– Голова как голова, – сказала мама.
– Весьма оригинальная причёска, – сказала тёть Изолина.
Лиля надела форму и поплелась. «Может, не так всё жутко», – подумала она. – «Раз тёть Изолине нравится, значит, не очень плохо». Школа была через двор и через дорогу.
Она дождалась звонка на перемену, и встала у подоконника. Дверь класса распахнулась, и в коридор высыпали ученики. Девчонки сразу увидели Лилю, обступили! Это был кошмар! Они разинули рты и замерли. Потом поднялся шум.
– Ничего себе, явилась к третьему уроку и с такой башкой! – загалдели они.
– Что у тебя на голове?
– Ой, что это? Башку собаки погрызли?
– Это кикимора!
– Из болота вылезла, её лягушки обкусали!
– Ха-ха-ха!
– Хи-хи-хи!
Мальчишки узрели столпотворение и хохот, подошли, заржали, загоготали, засвистели! Лиля стояла вся красная и еле сдерживала слёзы.
Лена Гартман в стороне что-то писала в блокнот. И вдруг подошла, растолкала всех, и сказала:
– Интересная причёска. Необычно, ново, авангард!
Все замолкли, и с уважением посмотрели на Лилю. А Лена взяла её под руку и стала прогуливаться с ней по коридору. Мальчишки вытаращили глаза! Лиля выглядела очень уж необычно, да ещё под руку с самой Леной Гартман! Лена была приятельницей почти всех в классе, но под руку ходить не любила. А тут – на тебе! Да еще с этой пришибленной, всклокоченной тихоней!
Прозвенел звонок. Лиля села за последнюю парту. Сегодня её к доске не вызывали. А после уроков Лена пригласила Лилю к себе домой. И Ленина мама очень красиво подравняла Лилины космы .Голова стала пушистая и круглая. Лиле это очень шло. Потом её мама позвала девочек за стол. Было много вкусностей, особенно Лиле понравились фаршмак, фаршированная рыба, и шакшука с томатами и сладким перцем. А к чаю были финики, такие сладкие!
Домой идти очень уж не хотелось! Но пришлось. А куда деваться-то, делать нечего. И она побрела. Вот её двор, дом, подъезд. Дверь. Она постояла, замёрзла, и вошла внутрь. Лифт, квартира. Она долго звонила. Открыла мама, какая-то слишком розовая и улыбающаяся.
Папа всё ещё был в командировке, а Лёня – в школе, он учился во вторую смену.
А мама какая-то не такая. «Наверно, они с тёть Изолиной что-то смешное рассказывают и хохочут», – решила Лиля.
Но тёти уже не было. «Ушла», разочарованно подумала Лиля. На кухне был накрыт стол, стояли бутылки шампанского. И сидел красивый писатель Роберт. Лиля юркнула в ванную, умылась, и долго рассматривала себя в зеркало. Её волосы, аккуратно подстриженные Лениной мамой, очень красиво распушились. Лиля почувствовала себя уверенно, и вышла на кухню. Села за стол. Мама не стала её гнать, она была весёлая, улыбалась, глаза блестели. А молодой писатель азартно говорил, размахивая рукой с сигаретой и посыпая стол пеплом:
