Ольга Александровна Коренева
Это ты, Лиля
Вика строго глянула на дочь.
– Иди за стол, Лиля, не копайся, – сказала она с неприязнью.
Кухня оказалась тоже большая, светлая, с балконом. Всё здесь было огромное, так виделось Лиле. Она забралась на стул. Перед ней поставили тарелку с котлетой и макаронами. Мама с папой положили себе то же самое. Они принялись есть это, и разговаривать о чём-то непонятном. Лиля ковырнула котлету. Кушать совсем не хотелось. Но она отломила кусочек. Он был горячий и жёсткий. С трудом проглотила. И слезла со стула.
– Ты куда? – прикрикнула мама. – Доедай!
– Не вкусно, – сказала Лиля.
И тут же получила затрещину от папы.
– Не смей! – прикрикнул он. – Мама готовила, старалась. Котлеты очень вкусные. Ешь!
– Какая она капризная. Избаловали её там, – сказала мама. – Придётся серьёзно поработать. Надо воспитывать.
Это была первая затрещина в Лилиной жизни. Стало больно и обидно. «Они будут воспитывать, бить», – подумала она и заплакала. И тут же получила оплеуху.
– Будешь продолжать реветь, схлопочешь ещё. Чтобы всё съела и тарелку вылизала! – прикрикнул на неё папа.
Она давилась едой и через силу запихивала в рот. И не могла проглотить. Ей налили чаю. Стала запивать. Когда родители вышли на балкон, она быстро помчалась в ванную и выплюнула всё под раковину. Потом вернулась, и покорно села на место.
Кровать была узкая и жёсткая. Без железных спинок с шишечками, без мягкой панцирной сетки. Чужая, неуютная. Лиля долго не могла уснуть. Она крепко прижимала к себе медведя Федю и плакала в его бок. Наконец, задремала. Ей снилось, что она бежит через холодный снежный чужой двор – в Калинин, к бабушке и тёть Наде. Она их так любит, так сильно любит!!! Так хочет к ним!!! А кругом темно, ночь. Вот кончились высокие дома с большими страшными дворами, вот какой-то огромный пустырь, надо промчаться через него, скорей, скорей! Это кончилась Москва. А вон уже знакомые улочки, и Городской Сад! Скорее пробежать через него, там кинотеатр Вулкан, мимо, мимо, вот улица узкая, безлюдная, ночная, свернуть на другую! А вот и бабушкин дом. Скорее туда, в подъезд, на второй этаж! Вот родная дверь, звонок. Она дотягивается на цыпочках, звонит, звонит! Дверь не открывают. Но тут раздался голос бабушки, наконец:
– Это ты, Лиля?
– Я, Я! Открой, ба! Это я!
Дверь распахивается, бабушка в халате смотрит на неё и не видит. Оглядывает коридор, говорит:
– Никого нет. Послышалось.
– Я здесь, ба, я вот, вот же я! – кричит изо всех сил Лиля.
Но бабушка не видит и не слышит. И захлопывает дверь. А Лиля, отчаянно рыдая, снова звонит и звонит, но дверь замерла. Она стучит кулаками и ногами, пинает дверь, пытается открыть! Напрасно. И она спускается во двор, садится на скамейку у подъезда, и горько плачет. А потом бредёт назад, в Москву.
Проснулась от того, что мокро под попой. Описалась! С ней этого уже давно не случалось! Вот ужас-то! Теперь её побьют! Но нет, всё высохнет к утру, да. Утро ещё не скоро. Конечно, высохнет.
Летели дни, годы. Лиля часто думала, почему бабушка отдала её. Она писала длинные письма в Калинин. Спрашивала. Неужели они разлюбили её? А потом поняла: бабушка считала, что мама с папой отвыкнут от дочки, и она станет им совсем чужая. Так уже было в дедушкиной семье: его старшую сестру, выросшую у родни в деревне, мать всячески третировала, изводила, и сжила со свету.
Как-то раз Лиля с Лёней играли в морской бой на фантики. Красивые такие, яркие, от шоколадных конфет. И Лёня стащил у сестры пару фантиков. Завязалась драка, вопли.
– Что за шум? Бертик, разберись! – скомандовала Вика в большой комнате. Это была их спальня и рабочий кабинет, там она творили. – Они мне мешают, не люблю вопли!
Альберт пришёл в ярость, влетел в детскую и надавал оплеух. Лиле досталось больше, как всегда. Дети заревели, и тут же получили ещё.
Вика внушала мужу, что дети ещё малы, глупы, живут инстинктами, как животные, и надо их дрессировать как собак, бить, ругать, высмеивать. Даже поговорка есть такая: вгонять ум через задние ворота. И Альберт усердно порол детей. Лёне не очень доставалось, а вот Лиле довольно часто. Так желала Вика, и Альберт старался, ему это нравилось.
– Придурки, шизофреники, куски идиотов! – орал на детей отец.
Лиле особенно обидно было, что куски, а не целые идиоты. «Почему так?» – не понимала она. Но спросить не решалась.
Она любила спать. Засыпала быстро. Только во сне она была свободна и счастлива. Просыпалась с трудом. День был зоной риска. Школа, обязательно какой-нибудь прокол, и двойка. За это дома – порка. Особенно больно тяжёлой пряжкой по ногам, попе, спине. Красные рубцы долго не заживали. У доски она так боялась сказать не верно, сделать ошибку, что язык деревенел, мычала нечленораздельно, и опять – двойка. Но зато часто болела. С высокой температурой, ангиной и пневмонией. И спала-спала-спала! Это было счастье. Оно ей снилось: так солнечно вокруг, много цветов, и по дорожкам носятся дети на велосипедах. Ей тоже очень хочется. И мальчик с очень добрыми глазами даёт ей велосипед. Их много, двухколёсных, бери любой. И она садится и едет, а потом летит по воздуху на своём велосипеде, ветер – в лицо, и так радостно, сердце замирает! А потом велосипед растворяется под ней, и она падает вниз, летит, сквозь небо, сквозь потолок, и бухается в постель, она пружинит, Лиля подпрыгивает несколько раз, и открывает глаза. Она в своей комнате, в Москве. Этот сон ей снился довольно часто, она пыталась вытащить из сна велосипед, даже клала вечером под подушку верёвки, чтоб привязать велик к себе. И привязывала, но в конце сна он проходил сквозь эти путы и оставался там.
Она не любила родителей. Боялась их. Слушалась обречённо, инстинктивно. И до умопомрачения любила бабушку и тёть Надю. Это любовь бесконечно разрасталась в её душе. И были у неё счастливые дни – каникулы, тогда её отправляли в Калинин. Она сидела в вагоне и мысленно подгоняла электричку, которая шла очень-очень долго, почти четыре часа (в 60-е годы так было). На вокзале встречала бабушка. Домой ехали на трамвае, он трясся, дребезжали окна, такой родной любимый звук, у Лили сердце замирало от счастья! В прихожей она быстро скидывала пальто и берет. Бабушка и тёть Надя ахали и приговаривали:
– Как выросла-то! Вытянулась! А какая стала худенькая, прозрачная! Иди скорее за стол!
Лиля научилась не проявлять свои чувства – за эмоции её жестоко высмеивала мать. Всё порывы Лиля заперла глубоко внутри. И внешне выглядела заторможенной и холодной. У бабушки она приходила в себя, целыми днями лежала на диване с книжкой, читала всё подряд. Или рисовала. У неё был талант, картинки получались экспрессивные, живые, яркие. Она выплёскивала на бумагу свои мечты. Бабушка уговаривала её пойти во двор погулять, познакомиться с девочками и поиграть вместе, но Лиля не хотела – улица, двор, незнакомые дети, это тревожило. Да и знакомиться она не умела. Несколько раз тёть Надя брала её с собой в Городской Сад, они гуляли по аллеям среди лип и цветущих газонов, катались на воздушных каруселях, ели эскимо, было так радостно! Однажды ходили в кинотеатр Вулкан. Шли под зонтиками, был весёлый и свежий летний дождь, сердце замирало от предчувствия чего-то необычного, загадочного, что бывает только в кино, такая редкость и счастье! Смотрели «Парижские тайны», этот фильм потряс Лилю! Она влюбилась в главного героя, Рудольфа де Сомбрея, и в игравшего его Жана Море. Это была её первая сильная любовь. А потом опять была дача. Домик на этот раз снимали в маленькой деревушке под Калинином. Полчаса на электричке. Бабушка и тёть Надя спали в дальней комнате, а мама, папа, и они с Лёней – в большой, проходной. Родители – на большом деревянном топчане возле стены, а Лиля с братиком на раскладушках. Весь день семья гуляла по лесу, собирала грибы и ягоды, их было много! А в жару загорали и купались. Вечером все играли в домино. А потом расходились по своим комнатам спать. Ночью слышалась с топчана какая-то возня, стоны, шёпот: «Викуся», «Бертик», «Девочка моя», «Мальчик мой», сопение, и всякие странные запахи. Лиле было стыдно и противно. И она напросилась спать в бабушкину комнату. Там ей стало уютно.
Однажды тёть Надя уехала в Калинин – ей надо было принимать экзамены в музыкальной школе. Лиля очень скучала. Она каждый день ходила на станцию встречать, почти бегом – три километра лесом. С электрички шла толпа людей с сумками. Лиля разочарованно, горестно стояла на станции и всё ждала. А тётушки всё не было. Вернулась она неожиданно, и привезла бадминтон: несколько ракеток и воланов. Это было чудо! Ракетки такие тяжёлые, с кожаными ручками, а воланы воздушные! Играли всей семьёй. Лиля с папой, мама с бабушкой, тёть Надя с Лёней. Сначала плохо получалось, Лиля никак не могла попасть по волану, и папа кричал на неё:
– Косорукая, целься лучше! Смотри на волан сквозь сетку, наводи точнее, и бей с размаху! Дура, прыгай, беги, вон волан, бей! Ну же, идиотка!
Потом стало немножко получаться. Игра захватывала. Когда поднимался ветер, в воланы вставляли шишки, чтоб утяжелить. Шишек кругом валялось множество.
Рано утром тёть Надя ездила на велосипеде в соседнюю деревню, и покупала там парное молоко, яйца, и зелень. Иногда удавалось купить курицу.
Однажды папа отправился в Москву по делам. У него вышла книга стихов, надо было забрать гонорар. Его долго не было, и мама ходила на станцию вызванивать его. Она поняла, что муж загулял. Она слала грозные телеграммы. И тоже уехала. Недели через две они вернулись с двухколёсными велосипедами для детей. Синий «Орлёнок» с рамой был для Лёни, а зелёная «Ласточка» без рамы – для Лили. Вот счастье-то было! Тёть Надя учила их кататься. А потом они гоняли по всей деревне, по лесным дорожкам, ездили и в соседние сёла, съезжали с крутых горок, ветер бил в лицо, дух захватывало, они мчались, бешено крутя педали, сердце замирало от восторга!
В конце лета была сильная жара. Она не прекратилась и в сентябре, поэтому родители не захотели возвращаться в Москву, и Лиле пришлось прогулять школу. Целыми днями семья загорала и купалась. Папа куда-то уплыл и исчез. Мама, бабушка и тёть Надя запаниковали, стали бегать по берегу и звать его. Напрасно. Его всё нет и нет. Пришла мысль, что он утонул, но сказать это никто не решался. Вдруг бабушка увидела посреди реки лодку. В ней был папа с какой-то девушкой. Папа то и дело отпускал вёсла и, размахивая руками, что-то с жаром говорил ей. Видимо, читал свои стихи. Мама страшно возмутилась и начала кричать ему, но он налёг на вёсла и уплыл. А потом приплыл по реке сам, без лодки, и сказал, что мама видела не его, ей показалось, а он просто устал и уснул на другом берегу. Переплыл туда, выбился из сил, и спал.
Это было долгое лето. Они жили на даче, пока жара не кончилась. В гости приехала мамина двоюродная сестра тётя Маша с мужем дядей Витей. Все уселись за деревянным столом во дворе под яблоней. Ели суп из белых грибов, горячий и ароматный, поджарку из лисичек с хрустящей картошкой, её женщины запивали вином, а мужчины – водкой. Потом был чай с тортом, который испекла тёть Надя. Очень всё вкусно! После обеда все пошли в дом смотреть мамины новые летние платья – их ей сшили в писательском ателье (Лиля забыла слово Литфонд, помнила только смысл). А Лёнечку посадили за этим столом во дворе рисовать. Он принялся изображать лошадь. У него хорошо получалось, прямо как на картинах Пиросмани. Только ноги у лошади сгибались в коленях по-человечьи. Папа подошёл, посмотрел, и сказал:
– Не так. Ноги не правильно. Изгиб у коней в другую сторону. Исправь.
Но Лёнечка заупрямился. Папа стёр часть ног и поправил. Лёня стёр и восстановил. Тогда папа выдернул его из-за стола, швырнул на траву и стал пинать ногами, словно это футбольный мяч. Лиля замерла и с ужасом смотрела, как папа убивает Лёню. Тут из деревянного туалета в конце двора вышел дядя Витя. Он увидел это, подскочил к папе и двинул его кулаком так, что тот отлетел. Лиля помчалась в дом рассказывать, что случилось, но её никто не слушал. Мама не обратила никакого внимания. Все были увлечены нарядами и разговорами.
Вернулись в Москву в конце сентября. В школе Лилю очень ругали и не поверили, что она прогуляла из-за родителей. Их вызвали в школу, но они не пошли. Тогда учительница позвонила им. Мама сразу же передала трубку папе, а он сказал, что ничего не знал о прогулах дочери, что Лиля лживый и сложный ребёнок, и что он накажет её. Лиля беззвучно возмутилась. Ей было очень обидно и странно, что папа с мамой такие вруны. А может, все взрослые такие, кроме бабушки и тёть Нади? – подумала она.
Вечером все ужинали макаронами и крепким ароматным чаем «три слона». Чай пили без сахара – папа так велел, он сказал, что сахар это белый яд, сладкий стрихнин. Родители без конца разговаривали друг с другом, говорили, какие они сами талантливые, и какие все остальные графоманы. Особенно ругали известных писателей и поэтов. Их называли пройдохами и сволочами. Обсуждали гонорары. Лиля слушала с интересом.
В алом небе тонула птица, молчаливая, как рыба. Лиля смотрела в окно, воздушно прозрачное, чистое. Папа, разгорячённый разговорами с мамой, вдруг сказал Лиле:
– Запомни, только мы, творческие люди, хозяева жизни. Все остальные, такие как твоя бабушка и Надя, и им подобные, это планктон, он должен питать нас.
Лиля кивнула, а внутренне запротестовала и разозлилась. «Сами вы планктон!» – заорала она в душе. – «Вы противные, не люблю вас!»
А в воскресенье пришла в гости папина сестра – тёть Изолина. У неё была причёска вроде шлема, красивый такой золотистый шлем. А лицо было очень светлое от пудры. И ещё, у неё, как и у мамы и у тёть Нади, были очень большие грудь и попа, но сама она была не толстая. Тёть Надя тоже была стройная и с тонкими ногами. А у тёть Изолины ноги были как сардельки. И у мамы тоже. Мама не любила папину сестру, высмеивала её за глаза, но при встрече приветливо улыбалась. Мамино холодное лицо делалось очень тёплым, когда были гости. Лиля любила, когда приходили её тёти. Они были такие добрые, всегда дарили ей и Лёне конфеты, всегда приносили торт. А сейчас был торт Прага, самый вкусный! Все сели за стол. Папа разрезал эту шоколадистую вкуснятину. На серебристой скатерти красовался расписной чайный сервиз. Всем положили по кусочку торта, мама налила чай, он был красноватый и очень ароматный. Взрослые завели свои скучные разговоры. Мама говорила с тёть Изолиной таким голосом, словно они были лучшие подруги. Она рассказывала смешные истории про писателей. А тёть Изолина – про свою дачу:
– Я оттуда просто рванула после всего этого! – говорила она с жаром.
Лиля навострила уши. Стало интересно.
– Такое стряслось, последствия хуже цунами! – восклицала она. – И главное, оба были ко мне неравнодушны! Но после этого!
– А что случилось? – перебила её мама.
– Такое и во сне не привидится! Виктор, сосед слева, схлестнулся с Сергеем. Не пойму, отчего, ко мне, что ль, приревновал? И такую месть удумал! Изувер! Ночью залил его крышу валерианкой, а дом ведь толем крыт! Сбежались коты со всей округи и изодрали крышу вдрызг! Тогда Сергей накупил брикетов дрожжей и ночью закинул в уборную Виктора. Что тут было, жуть! Утром всё содержимое уборной вспучилось, вспенилось, и это пенное дерьмо хлынуло на его участок, залило сплошняком по колено, перелилось во двор к Сергею, и поползло дальше, прямо ко мне. Такая вонь, похуже газовой атаки! Я быстро собралась и – на электричку, домой!
– Ха-ха-ха!
– Го-го-го!
Расхохотались мама с папой.
– Вам смешно, а мне-то каково было, представляете! Жуть!
Лиле стало обидно, что родители смеются над тёть Изолиной. Ей очень хотелось заступиться за неё. Но боялась. Терпела, терпела, и вдруг её прорвало.
– А мои папа с мамой всегда врут! И никого не любят! – высказалась она.
Её тут же выгнали из-за стола. А вечером, когда гостья ушла, была порка. За что? Она же правду сказала! Ей стало очень горько. Ночью в постели она беззвучно плакала. А утром, в школе, она вместо диктанта писала письмо бабушке и тёть Наде. И потом месяц ждала ответа. И он, наконец, пришёл.
Бабушкин круглый почерк, её слова о том, что папа воевал, он герой, у него есть медали, он был контужен, а мама рыла окопы, родители пережили ужасную кровопролитную войну и очень поэтому нервные, их надо понять и простить. Ну уж нет! Всё внутри Лили протестовало, бунтовало, не хотела она ни понимать, ни прощать. Она не виновата в их нервозности и нетерпимости, и вообще, зачем её тогда родили, чтобы мучить?
А потом был самый замечательный день, самый-присамый!!! Они всей семьёй отправились в цирк на Цветном Бульваре. Сначала ехали в метро, потом шли. Мама сказала, что цирк прибыл из другого города, на гастроли. И будет здесь всего месяц.
И вот они уже идут туда, и Лиле кажется, что очень долго. Лёня подпрыгивает и крутит головой.
Вскоре показался огромнейший шатёр! Это и был цирк. Они вошли. Сколько рядов с креслами! И все вокруг арены! Дальние ряды выше ближних! Мама шуршит билетами, смотрит номера, и вот они уже протискиваются на свои места.
Уселись, и Лиля принялась рассматривать арену, такую круглую, большую, с красным ковром. Зал битком, так много детей, и даже целые классы пришли! Но вот представление началось! На арену вышли два клоуна, весёлый и грустный. Они стали подшучивать друг над другом, один подкрадывался ко второму сзади и пинал его, и тут же прятался за стул, а второй растерянно оглядывался и ничего не понимал. Очень смешно! Лиля и Лёня хохотали до слёз. Потом были гимнасты, и Лиля страшно переживала за них. «Только бы не упали, только бы не разбились», – мысленно твердила она, вся сжавшись. После них появились жонглёры. Они Лиле не понравились. Зато она была в восторге от тигров, которые по команде сигали сквозь пылающее кольцо! И от медвежат, катающихся по арене на велосипедах. Время пролетело быстро. Потом они поехали в кафе «Шоколадница». Ели пирожные и пили шоколадный напиток. Такой замечательный день! Столько радости!
В эту ночь во сне она летала высоко-высоко в поднебесье, аж дух захватывало!
Однажды в гости пришёл мамин и папин друг, красивый писатель Роберт. Взрослые сидели на кухне, пили всякие вина, ели креветки. Детей туда не пускали. Их закрыли в детской. А Лиле с Лёней так хотелось креветок! Потом мама позвала Лёню и стала показывать его гостю и рассказывать, какой он умный мальчик. Лёня сказал, что у него есть сестра, она в комнате.
– А что же не представите мне дочку? – спросил Роберт.
