Олеся Николаевна Коломеец
Рагнарёк
~
82 метра над уровнем моря, я увезу с собой эти просторы: эти поля золотистой пшеницы, танец над ними неведомой птицы, дикие травы лугов, это небо – в сердце своём увезу их на север.
~
Ох, эти птицы поднебесные – крылатые облака, из мечты да из сказок, из детства прилетают к нам на юга; на закат прилетают, на солнце, манит свет их далёкой звезды, по широкому неба простору шлейфом тянутся крыльев следы.
~
И пришли дожди, и наполнились озера, русла рек и колодцы водой. Зацвела пустыня, что не цвела уже триста лет (триста лет без воды – это много или мало?).
Вчера в твоих глазах отражалась луна (я помню её очертания), а сейчас забрезжил рассвет. Неужели ночь прошла, и мы действительно проснулись, и всё, что мы видели, было только сном?
Мне нравилось создавать миры (я бы и сейчас создала парочку), в каждый добавляя надежду. Знаешь, как жители пустыни ждут дожди? Но только тот, кто очищает колодцы от песка, по-настоящему приближает их приход.
Ради таких я и создаю миры. Среди тысячи всегда найдётся тот, кто не потеряет веру и при этом будет постоянно вычерпывать наносимый ветрами песок, остальные будут просто верить.
Сны заканчиваются, миры сменяют друг друга, уходит и приходит в пустыни вода. И рожает земля тех, кто превращает веру в действие. И не было ещё ничего сильнее этого ни в одном из миров.
~
В этом театре ролей бесчисленно, на трюмо сотни масок – бери, исполняет актёр так искренне небывалое попурри. В этой пьесе другим прописанной столько фальши и ложных нот, исполняет актёр для зрителей, столько лгал и сейчас не умрёт. Только роли всё чаще жалкие, и из зала не радует смех, вот убрать бы занозу из сердца и оставить один успех. В этом театре ролей бесчисленно, есть кому их за славу продать, на трюмо сотни масок расставлены, только сердце не хочет играть.
~
И пошла по планете Смерть, земли черным плащом накрывая, кому жизнь забрала, кому сон – бесконечной иллюзии Майи. Пронеслась, пролетела стремглав, след незримый в ночи оставляя, и изнанка её плаща светом солнца златого сияет. Однобоко смотрящим она одну сторону лишь проявляет, мудрецу, что умеет смотреть, грани все свои раскрывает.
~
Он собрал в себе все миры, все расы и цивилизации, весь опыт, полученный ценой боли и страданий, любви и света, перехода и трансформаций. Он был могущественным, был жалким, был Богом, был человеком и даже роботом. Он умел смотреть на свет, не закрывая глаз, смотреть в боль, не закрывая сердце. Он помнил, как летать, как сражаться световым оружием, помнил силу звука и мысли, учась всему заново и принимая всё с благодарностью. Всё повторяется. Сегодня он пробуждается для нового витка, вспоминая моменты всех своих состояний, чтоб пойти в грядущее. Он – ничто, становящее всем. Никакого страха, никаких надежд. Только опыт ошибок и горечь поражений, чёрным камнем изначального зияющего в сердце, только великая любовь, вкраплениями света мерцающая в черноте камня. Ничего нет у него, кроме состояния, ничего нет у него, кроме выбора. Всё повторяется, и только решения уже другие. Всё повторяется, но ничто не бывает как прежде. Сегодня он знает главное – он породил все миры, все расы и цивилизации одним своим сомнением перед принятием решения. И потому сегодня он лишён сомнений. И потому сегодня он более не верит, но ведает. Видья живёт вкраплениями света в черноте камня его сердца, а, глядя на ночное небо, он видит её в мириадах звёзд на лоне Вселенной. И они прокладывают единственно верный путь. Никакого страха, никаких надежд, никаких сомнений.
~
Лопасти – рукава галактики взбивают небесное молоко, Млечным путём разливается звёздный край, во все стороны, далеко. Звезды пути как росинки сияют на чернильном ковре небес; порознь всегда, но друг с другом рождают звёздный таинственный лес.
~
Моя ипостась путника проявляется не только в перемещениях по земному шару в путешествиях и поездках, чаще – в путешествиях в глубины себя: в подсознательное, родовое бессознательное, в просторы Мирозданья, к Пращуру Роду. Этих маршрутов нет ни на одной карте, кроме той, что в моём сердце. Важные вехи пути я помечаю звёздами и полевыми травами, словами стихов и молитвами, всполохами закатов и набегающими волнами. Под низким южным небом, усыпанном звёздами, в темноте ночи, я смотрю на Полярную звезду и понимаю, что в путешествиях в глубины себя я подобна ей: мой маршрут движется вокруг меня событиями, людьми, местами, я же статична, я лишь наблюдатель тех процессов, что были, есть и будут всегда. Никуда мне не надо идти, лишь наблюдать, осознавать и принимать постоянную смену созвездий вокруг меня. И видеть их красоту.
~
Повернулось на бок да на правый лето, повернулось на осень телом-твердью земным согретым; задремало под солнцем, под зноем полудня, а, проснувшись, сменило свой наряд изумрудный. Разбросало охры по деревьям и травам, по полям по златым, по тенистым дубравам; одарило богатством лесов, рек и пашен, распахнуло окошки домов нараспашку. Жарким зноем пропитан полуденный воздух, изнывает без влаги одинокий подсолнух, до дождей уж недолго, вон они – у соседа, повернулось на осень беззаботное лето.
~
Пограничное состояние мiра: когда и война – не война, и у мира мало что от мира. По обеим границам Стражи, меж ними пажи, шуты, короли, армии, простой люд – все неподвижны, ждут. Необратимого. Падения Вавилонских стен.
Всё это – тлен. Женщина встает с колен, стряхивает с подола пыль, вдоль дороги идёт домой, пропуская через пальцы ковыль – седые волосы матерей, потерявших своих сыновей – из цветов сплетает венок, отдаёт его водам рек.
В мiру живёт человек. Выходит на пологий брег, из холодных вод достаёт венок. Значит, пора, вышел срок. Был ему сон о цветах в бреду, видит знак, собирается на войну.
Только Страж не пускает – никому не пройти, пограничная зона не видна на пути, насылает ветра, поднимает песчаную пыль, слишком густо порос в этом крае ковыль.
~
Ныряльщица за жемчугом делает глубокий вдох, ощущает под ступнями мягкий мох, отмечает на небе солнце, отражающее её седину, погружается на глубину. Женщина моря с ножом в руке уплывает на поиски налегке, всё земное привычно оставляет земле, ни к чему ей земное на глубоком песчаном дне. Аму море меняет: замедляет сердечный ритм, проверяет давлением – аль сегодня не устоит, плавниками снующих акул каждый день грозит – ничего эту женщину не страшит. Вот ракушка, вот жемчуг в её руке, бледным диском маячит солнце невдалеке, на поверхность, за свистом – вдох, и опять ко дну, море выбрало аму юной за похожую глубину.
~
Неизменно приходит август, приводя за собою туманы, по лесам стелет вереск, чернику, горсть орехов кладёт по карманам. Изобильный, богатый и щедрый, и, меж тем, с ноткой сладостной грусти, зарождается лето июнем, разливается август устьем. Льётся песнею вольною лета, льется мёдом густым, ароматным; неизменно приходит август, начиная великую жатву.
~
Пифия всегда отвечает загадками, сколько б вопросов ей не задали, не потому что чего-то не знает (всегда всё знает), потому что видит сверху, всё видит, вопрошающий снизу ответа такого, увы, не осилит. А загадку осилит: поразмыслит, погадает, сто раз слова Оракула вспомнит и отгадает. Не сразу – через день, месяц, год – ответ придёт. Размышляя, и путь простроит невзначай, что увидела Пифия, ему отвечая.
~
Ищут люди пристанище, смыслы, веру, свой путь в мире настройки меняющем, ищут, но не обретут. Непостижимо сим стражникам чувство любви пути, в вечных усердных поисках могут святыни пройти. Не замечая развилок всех, не разбирая дорог, ценное в общем теряется, смолкает с душой диалог. Мир невозможно отзывчивый, всегда его можно спросить, мало сегодня найти свой путь, важно его полюбить.
~
Хвостатых метеоров след ещё пылает перед взором, даруя радость и восторг под звёздным летним небосводом. К дарам небес – летящим звёздам душе так важно прикоснуться, сама она пришла со звёзд и в звёздный дом ей предстоит вернуться. Ещё не скоро, в нужный час, сейчас с зелёной сей планеты поток летящих Персеид взирает в крайний месяц лета.
~
А свет струится
через шрамы, тучи, все изъяны,
нет ему дела до канонов совершенства,
